5 Электросталец Гл. 27-28-29

                1951 – 1961 гг. 

              Гл. 27
Как всё-таки прав Пушкин, говоря о "наперсниках в любви"! Да,  у Данилы был Любим, самый близкий друг, но… что может сказать или посоветовать "бедолага", боящийся девчонок, как огня?
Он может только заинтересованно слушать и сопереживать.
А чувства у Данилы уже перехлёстывают через край, и… опять он жаждет выразить своё состояние стихами. Тем более, что скоро у Оксаны день рождения, и необходимо в очередной раз попытаться поразить её собственными поэтическими строками. Они сейчас не помешали б. Надо доказать Оксане, что он далеко не безнадежен….
Вновь Зуйков запоем читает Пушкина, своего великого учителя. Но… Данила помнит своё первое  прочтение Пушкина, и потому недавно купил "Словарь иностранных слов" и "Мифы древней Греции". Выписал на листочек все неизвестные и непонятные слова, и сделал им перевод. Теперь-то он знает, кто такие Терпсихора и Мельпомена, кто – Арес и Афродита, что такое "Парнас" и кто такой "Пегас" - и десятки других богов и героев. Данила безбоязненно погрузился в пушкинскую поэзию.
С радостным чувством он перевёл на РУССКИЙ ЯЗЫК пушкинскую  строку: "Под сенью мирною Минервиной эгиды…" - " Под мирным покровом защиты богини Минервы…". Минерва – это такая древнеримская богиня мудрости, покровительница наук, искусств и ремёсел.
Данила вновь самообольстился скорым освоением ПОЭЗИИ и представлял себе, как дарит Оксане на дне рождения собственные стихи, посвящённые ей.
Порошков, Горкин и Павлов позеленеют от зависти!
М-да, прочитать прочитал, а рифмы всё равно не подчиняются. Тогда Зуйков прибавил к отечественным поэтам зарубежных: Гёте, Байрона, Гейне, Шекспира… Он преклонялся перед ними всеми, но…
Просвещённый и напичканный ими всеми, Данила слепым кутёнком барахтается в необъятном океане рифм, образов, символов, и не может понять КАК? и  ГДЕ? начинается ПОЭЗИЯ? Да и откуда ему знать, малограмотному пацану, не имевшего ни малейшего понятия о стихосложении, ни даже элементарной грамотности. Естественно, сумбура в голове стало больше, а рифм – вообще не было.
Как же Данила злился на себе за неспособность написать, хотя бы малюсенькое - из двух строк!. - рифмованный стишок!
Иногда ему казалось, что проще  установить мировой рекорд по бегу, чем сочинить стихотворение. Отныне он смотрел на поэтов, как на небожителей - и завидовал им, властителям рифм!
       ***
В середине 50-х годов в СССР широко шли индийские фильмы: "Зита и Гита", знаменитые "Бродяга" и "Господин 420" с Раджем Капуром и Наргиз, с танцами, песнями и переводами стихов Они тоже подлившие масла в огонь. Данила, насмотревшись и наслушавшись музыки, песен и стихов,  с удвоенной энергией стал искать подхода к рифмам, но, - всё бЕстолку! 
Да и как могло что-то выйти, если вся библиотека Зуйковых состояла из книжки Шолом-Аоейхема, тоненькой книжечки "Казетта" Виктора Гюго, не менее тонкой "Красной шапочки" и замечательных сказок Шарля Перо, подаренные дядей Федей. Правда, на дне сундука лежала книга "Преступление и наказание" Достоевского, но она показалась Даниле такой премудрой и страшной, что так и осталась лежать в сундуке. Надо сказать большое спасибо Гринбергам за их библиотеку, в которой Данила нет-нет, а черпал  нужные ему книги. Иначе  так бы и застрял на "Казетте" и "Красной шапочке".
             Н.А. Некрасов.
Поднимаясь к себе домой, Данила увидел, как сосед, с третьего этажа, выносит картонный ящик, набитый каким-то хламом. Уступая дорогу, Данила заметил лежащую сверху книгу: Н.А. Некрасов "Избранные произведения"
- Дядь Лёнь, куда ты это понёс?
- На "мусорку"
- Книги?! На мусорку?!
- Так они ж старые, их жучки проели.
- Отдай их мне, а?
- Да бери, мне-то что!
Книги, действительно, были почти все изъедены жучками, и Данила оставил только пригодные к чтению. Таких оказалось три: Н.А. Некрасова "Избранные стихи и поэмы",  издания 1927 года; Глеба Успенского "Избранные произведения", того же года издания, и "Графа Нулина" Пушкина.
Анастасия Андреевна посоветовала сыну подержать книги над раскалённой плитой, чтобы жучки от жара сбежали. Что Данила и сделал.
Таким образом "библиотека" Зуйковых существенно пополнилась – и насчитывала… аж 8 книг!
 Данила прямо-таки влюбился в Некрасова не меньше, чем в Пушкина. Тут же выучил наизусть несколько стихотворений: "Ты всегда хороша несравненно", "Если мучимый страстью мятежной", "Я не люблю иронии твоей". Начитавшись его стихов и поэм, а также "Графа Нулина", в Зуйкове, само собой, родился новый приступ овладения стихосложением, тем более, что некоторые стихи Некрасова  были созвучны его настроению. В последнем стихотворении Зуйкову очень понравилась концовка:

"Кипим сильней, последней жажды полны,
Но в сердце тайный холод и тоска…
Так осенью бурливее река,
Но холодней бушующие волны…"

Несомненно, "страдальческие" стихи Некрасова окажут влияние на Данилу - и это будет особенно заметно, когда он будет предаваться "тоске и страданиям". Но это всё в будущем!
На Данилу, в те годы, Глеб Успенский никакого впечатления не произвёл, и его "Избранные произведения" - долгое время пролежала в сундуке рядом с "Преступлением и наказанием". Она ждала своего времени, когда Зуйков, вооружённый знаниями по истории России, сможет, наконец-то, разобраться в ней и оценить Глеба Успенского очень высоко. В какой-то мере, Успенский явился для Данилы очередным учителем в прозе. Но между ними была существенная разница: Глеб Успенский разглядывал крестьян как бы СО СТОРОНЫ, тогда как Зуйков был рабочим и писал о них со знанием дела. В этом было громадное преимущество Зуйкова: он писал ПРАВДУ.
Через год Данила выучил наизусть "Графа Нулина" – и восхищался, с каким поэтическим мастерством Пушкин описывал деревенскую обыденность:

Меж тем печально, под окном,
Индейки с криком выступали
Вослед за мокрым петухом.
Три утки полоскались в луже,
Шла баба через грязный двор
Бельё повесить на забор

Данила как бы воочию видел эту картину, и все последующие эпизоды похождения графа Нулина – и потому поэма легко запоминалась.
Итак, Данила уже знал наизусть две поэмы – "Мцыри" и "Граф Нулин" – а также с десяток стихотворений любимых поэтов.

Музыка.
Данила изо всех сил хочет быть хорошим в глазах Оксаны. Он не только усиленно читает книги, но и пытается понять классическую музыку. Музыка – это мир Оксаны! Она ходит в музыкальную школу. Как здорово звучат под её пальчиками мазурки Шопена, сонаты Бетховена, "Времена года" Чайковского.
Данила уже с особым интересом слушал их музыку.
Но он не был бы  самим собой, если б не попытался и тут овладеть игрой на рояле. И только на нём! Почему?
Да потому что на рояле играет Оксана!

Данила настоял, чтобы мама записала его в музыкальный кружок игры на пианино. Кружок вела Нина Павловна, аккомпаниатор на рояле при Доме пионеров.
Ребята во дворе дома с удивлением смотрели на то, как недавний "хулиган" и "путешественник" идёт с нотной папочкой "играть на фортепьяно". Вот учудил так учудил!
Зуйковым овладела настоящая и всеобъемлющая страсть к музыке. Танцкружок почти забыт. Надежда Васильевна забила тревогу, и ей удалось найти выход из создавшегося положения. Директор Дома пионеров разрешила Даниле приходить в любое время суток, кроме ночи, и заниматься игрой на пианино часами. 
В будни Зуйков играл вечерами по два часа после репетиций, а в субботу и воскресенье он приходил в Дом пионеров в шесть часов утра играть, пока пианино не занято другими учениками. Иногда он "заигрывался" до девяти часов непрерывного бряцания по клавишам и… в обмороке падал со стула…
Нина Павловна часто рассказывала Даниле о музыке и композиторах. Она открыла ему мир мелодий Чайковского и Бетховена; поведала о нелёгкой жизни Моцарта, Паганини, Бетховена, Шопена…
Как педагог, Нина Павловна была очень требовательным, но и она не могла заставить Зуйкова хотя бы сносно знать музыкальную теорию. Он не разбирал произведение по нотам, а ловил на слух. Конечно, ноты он знал, но это же такая "мура"! - разбираться в размерах, паузах, тактах, аппликатуре, и уж совершенная ночь, всякие там терции, секстаккорд, квартсексаккорд, и прочие тональности. Данила не признавал ни арпеджио, ни гаммы. Нет! Ему подавай только музыкальные произведения, над которыми он мог сидёть  долгими часами и… выучивал!. Этюды, однако, он играл с удовольствием.

Конечно, заниматься с таким учеником Нине Павловне было тяжело и, одновременно, интересно. Зуйков часто ошарашивал её тем, что бесстрашно ставил перед собой невероятные задачи. Например, после двух лет обучения он настойчиво упрашивал её "наиграть" ему "эту" мелодию, те есть "Венгерскую рапсодию" Листа!
- Да ты хоть понимаешь, на что ты руку поднимаешь? – сквозь смех и слёзы спрашивала она.
- А чего тут такого? – изображал недоумение Зуйков.
- Как что?! Да чтоб играть эту "Рапсодию" надо годы и годы трудиться в поте лица над техникой исполнения и ещё долгие годы трудиться над самой рапсодией.
- А вы "наиграйте" её мне, - твердил своё  ученик.
- Наиграть-то я наиграю, да вот только Лист перевернётся в гробу от моих "наигрышей" для тебя, – опять смеялась Нина Павловна.
За три года учёбы в музыкальном кружке Данила освоил полный репертуар музыкальной школы и даже замахивался на "Лунную сонату" Бетховена.
Но… тут произошёл парадокс: Оксана вначале радовалась успехами Данилы в музыке, но как только он стал опережать её в музыке, в ней невольно заговорило уязвлённое самолюбие, ибо, признавая его талант  к перевоплощению на сцене, Оксана думала остаться первой в музыке! Она, однако, не учла, страстного желания Данилы овладеть музыкой. Он играл "Полонез" Огинского, "Времена года" и вальсы Чайковского, "Вальсы" и "Мазурки" Шопена, "Турецкий марш" Моцарта, первую и вторую части "Лунной сонаты" Бетховена,  и десятки других популярных музыкальных произведений, освоенные им…

Годы, проведённые в музыкальном кружке, не остался для него незамеченным: он мог и в 60 лет сыграть " Итальянскую польку" Рахманинова, или первую часть "Лунной сонаты" Бетховена. Ближе к 70, правда, стеснённый теснотой комнаты, Зуйков потихоньку отошёл от игры на пианино. Тем не менее, он всегда замирает душой при звуках КЛАССИКИ.

Стелла
Из подъезда, с баяном в руках, неуверенной походкой вышел Николай, 30-и летний мужчина среднего роста, слепой с рождения. Лицо у него нездорово-бледное, с тонкими чертами,  глаза открыты и часто помаргивают. К нему сразу подходит кто-нибудь из дома, и помогают дойти до лавочки, что в метрах десяти от подъезда
Николай чаще всего выходит под вечер, чтобы "просто так" поиграть для людей. А вообще-то он зарабатывает себе и матери на пропитанье игрой на свадьбах.
Он сел на лавку и прислушался: не раздастся ли голос Данилы? "Зуёк" был его любимцем и очень часто  он просил, чтобы позвали Данилу "немного попеть". Если у того было настроение, то он приходил и садился рядом с Николаем. Молча слушал его наигрыши.
Даниле всегда интересно наблюдать за Николаем: как это он, слепой, не зная нот и нигде не учась, так хорошо играет на баяне? Может, он всё-таки видит? Данила иногда вглядывается в его мутно-голубые, часто мигающие глаза и ищет следы притворства, но Николай безмятежно разводит мехами и тонкие холёные пальцы его скользят по "кнопочкам". Потихоньку из подъездов начинают стягиваться и "стар и млад" - и вот вокруг скамейки уже кольцо людей. В основном женщины и девчонки. Мужчины "режутся" в домино, а ребята в стороне играют в "чижа".
- Дань, спой что-нибудь, - просит Николай.
- Спой, Даня, спой, - поддерживают его женщины.
Но Данила ещё не готов к пению и отрицательно качает головой. Женщины весело  упрашивают его, а девчонки стыдливо хихикают, но стесняются просить, хотя им тоже хочется послушать "певуна".
Тогда Николай начинает быстро перебирать кнопки баяна и, любимая Данилой  "Цыганочка",  разливается по двору.
 После нее зазвучали песенные мелодии - и вот одну из них Данила вдруг подхватил, и стал тихо напевать. Мужчины за домино уже не так яростно стучат доминушками по столу, и всё чаще посматривают в сторону скамейки. Мальчишки забросили игры и придвинулись ближе к баянисту.
А голос у Данилы крепчает,  лицо алеет - и вот к нему присоединяется один женский голос, затем второй, третий, потом ещё и ещё… Данила оглядывается и видит вокруг себя плотную стену народа. Уже глубокий вечер и над ними на фонарном столбе горит маломощная лампочка. Никто не думает расходиться. Данила с необъяснимой радостью вдруг различает и мужские голоса. Люди просят Данилу петь дальше и сами, увлечённые им, поют и поют русские песни, песни войны, песни о любви…
Только глубокая ночь выводит их из очарования песен, и они, взволнованные, расходятся по домам.
Анастасия Андреевна ни разу не выходила петь. Она смотрела с четвёртого этажа на хор и… гордилась сыном. С какой внутренней радостью она слушала утром Евдокию Новикову, свою подругу, тоже вдову, из третьего подъезда.
- Ах, Настя, быть твоему Даньке артистом: ведь так поёт! просто заслушаешься!
Именно после таких редких "выступлений" к Зуйкову прилипло прозвище "Артист".

Но пением Данилы восхищаются не только участники "хора", но и загадочная девчонка из первого подъезда, которая слушает его пение, сидя у открытого окна. Она старше Данилы на год. У нее  странное имя: Стелла.
После войны в ДОМЕ появилась семья Рабковских из семи человек.: мать, отец, три дочери и два сына. Они занимали двадцатидвухметровую комнату на первом этаже. 
Глава семьи работал начальником гаража, а хозяйка занималась детьми и держала большое хозяйство: корову, двух свиней, кур. Младший  из Рабковских, Герка, учился с Данилой в одном классе и находился с Данилой в приятельских отношениях. Учился Герка хорошо. Вообще-то все дети Рабковских учились хорошо. Старшая дочь в будущем окончит школу с серебром, а средняя – Стелла –  с золотой медалью, и остальные дети ниже четвёрток не опускались.
Сарай Зуйковых находился рядом с сараем Рабковских, и очень скоро Анастасия Андреевна познакомилась с Екатериной Григорьевной Рабковской. Вначале они обменивались опытом выращивания свиней, потом кур, а дальше и вовсе подружились; обе они были небольшого роста, рано поседевшие, белолицые, с приятными чертами лица. Они частенько ходили друг к другу в гости попить чайку, поговорить…
В ДОМЕ  поговаривали, что "Григорьевна" из "бывших": уж больно она держит себя благородно и интеллигентно, а вот судьба заставила выйти за пролетария. Муж любил жену, и потому семья была дружной и сплочённой.
Надо отметить, что сёстры были красивыми девчонками, а вот браться перед ними выглядели блекло.
Стелла выделялась из семьи какой-то предопределённостью и трагичностью. Она любила семью, но в то же время находилась как бы вне её; словно жила в другом мире. Внешне спокойная, она вдруг впадала в задумчивость, отчего лицо её становилось похожим на лицо БОГОРОДИЦЫ.
Она имела на семью тихое, тёплое, даже нежное влияние: она никогда ни с кем не спорила, не заставляла, не помыкала и вместе со всей семьёй участвовала в ведении хозяйства, т. е. убирала хлев, курятник, заготавливала траву, сено, носила еду живности. Как она успевала учиться на "отлично" - оставалось загадкой. Несмотря на доброжелательный характер, Стелла подруг в доме не имела. Девочки не понимали её, и потому старались меньше общаться с ней.
Вот и сейчас, когда Зуйков давал последний "концерт", Стелла с непонятным волнением слушала чистый и сильный голос, заражаясь невольной симпатией к подростку со славой "трудного и неуправляемого". От брата она слышала о плохой учёбе Зуйкова. На следующий день она пришла к Зуйковым и предложила Даниле свою помощь. Это было её первое движение души, встреченное, однако, Данилой с холодным непониманием; он категорически отказался от помощи, искренне полагая, что она просто не знает КТО ОН ТАКОЙ – хулиган и "путешественник". К тому же его смутило то, что малознакомая, в сущности, девчонка, ПЕРВАЯ приходит к нему и, ни с того ни с сего, предлагает помощь…

… Прошло несколько лет. За это время Стелла разов пять приходила к Зуйковым, но уже не заикалась о помощи, а просто побеседовать с Анастасией Андреевной. Данила всегда с удивлением смотрел, как мать и девушка на диване задушевно разговаривают между собой. Как-то Стелла обратилась к Даниле с речью о пользе вести… "Дневник".
- В него ты сможешь записывать интересные мысли не только умных людей, но и свои собственные, - неожиданно горячо обратилась она к нему. – "Дневник" помогает анализировать прошедший день и делать выводы: хорошо или плохо ты его провёл?
Данила не знал, ЧТО ей ответить и по обыкновению – промолчал. Писать дневник… это же так нудно!
Только в шестнадцать с лишним лет, когда чувства к Оксане переполняли его, и не с кем было поговорить о них, Данила решился довериться бумаге. Но с какой неохотой он садился за "Дневник"! Об этом свидётельствуют многомесячные перерывы.
В предпоследний раз Стелла приходила, чтобы выразить восхищение… танцевальным кружком за исполнение "Молдаванески"  и… его дуэтом с Оксаной в этом же танце. Как она оказалась на концерте – неизвестно! Дом пионеров - из-за домашних хлопот - она не жаловала. Но от её восхищения Данила невольно покраснел.
 - Даня  (совсем, как женщины, уговаривавшие его спеть!), чтобы стать великим танцором, надо учиться в танцевальное училище. А в него принимают только после десятилетки. Обязательно надо учиться…
Своё ласкательное имя "Даня" Зуйков не очень-то жаловал, но в устах Стеллы оно прозвучало естественно, и Данила к своему удивлению, не поморщился, услышав его.
Через месяц Рабковские переезжали жить в Москву. Вечером, накануне отъезда, Стелла пришла к Зуйковым в последний раз и завела с Анастасией Андреевной странный разговор. Она сказала, что третьего дня к ней в ночное окно заглянула её… бабушка, умершая лет десять тому назад, - и поманила  к себе…
Данила слышал разговор, поглядел на Стеллу, и непонятная тревога закралась в него. Он невольно посмотрел  в окно, но кроме отсвета комнатной лампочки ничего в нём не увидел.
- Наверное, бабушка зовёт меня к себе, - со спокойной уверенностью сказала Стелла.
Анастасия Андреевна стала горячо разубеждать девушку, но та смотрела на нее с мягкой улыбкой предопределённости: она уже предвидела свою участь – умереть молодой.
После ухода Стеллы, и под впечатлением прошедшего разговора, Данила подошёл к тёмному окну и глянул на улицу: одинокий фонарь тускло освещал дорогу, тротуар, а далее была сплошная темнота. Данила поёжился от смутной тревоги, и она не отпускала его до самого сна...

Анастасия Андреевна приезжая в Москву за покупками, заходила к Рабковским раза два. В последний раз она приехала оттуда глубоко огорчённой: Стелла окончив школу с золотой медалью и, поступив в институт, вдруг неожиданно умерла на девятнадцатом году: её сердце тихо остановилось ночью, без всяких предварительных симптомов и предчувствий для окружающих…
Много лет спустя, когда у Данилы была уже своя семья, Анастасия Андреевна вдруг сказала сыну:
- А ведь Стелла любила тебя, - и значительно замолчала.
Не поняв о ком идёт речь, Данила спросил:
- Какая Стелла?
- Ну, дочь Екатерины Григорьевны, из первого подъезда…
- Вспомнила! Прошло сто лет!… А ты откуда знаешь?
- Да вот знаю, - и опять многозначительное молчание.

После смерти Стеллы её "Дневник" стал достоянием матери. Из него Екатерина Григорьевна вычитала много хороших слов о… Даниле. В один из приездов Анастасии Андреевны к Рабковским, Екатерина Григорьевна поведала ей о записях в "Дневнике". Обе женщины поплакали над несправедливостью Судьбы.

Даниле было невдомёк, что после ПРЕДАТЕЛЬСТВА (случай с милиционерами) Зины, между снохой и свекровью стали возникать стычки на бытовой и педагогической почве. Сноха всё чаще и чаще хулила мужа перед свекровью. А каково матери слышать такое поношение единственного чада из уст "неблагодарной" бабы, которую сын, можно сказать, вытащил из грязи?
Теперь Анастасия Андреевна была уверена, что только со Стеллой Данила мог бы ужиться: та не стала бы спорить со свекровью из-за мелочей.
Первую же претендентку в невестки, Оксану, Анастасия Андреевна ни разу не упоминала вслух после её "измены". Она вычеркнула её из своей памяти раз и навсегда.
Теперь, оказывается, только Стелла могла быть сыну идеальной женой; но – не судьба!

Надо сказать, что Стелла не оказала на Данилу никакого влияния. Она прошла мимо него неким видением и запомнилась разве ж горячим убеждением о пользе ведения "Дневника", блестящей учёбой, тихим грудным голосом, да неожиданным предсказанием своей скорой смерти.
Иногда, в редкие минуты мистического настроения, когда Зуйков оказывался в одиночестве после "измен всех и вся", перед ним вдруг вплывал образ Стеллы, и тогда душа его наполнялась непонятной тревогой, как в тот вечер, и он невольно косился на тёмное окно, суеверно ожидая увидёть её там…

1956 г.

Школа
Учительница по русскому языку и литературе Анна Васильевна задала ученикам задание нАдом: написать сочинение на тему "Наша Родина". Данила неожиданно увлёкся сочинением - не иначе, как под влиянием побегов на Кавказ. Он впервые почувствовал в себе желание рассказать о том, что он видел, и как прекрасна наша Родина.  День спустя Анна Васильевна принесла в класс сочинения после проверки и, вызвав к доске Зуйкова, спросила:
- Ты сам сочинил?
- Сам, -  ответил Данила.
Анна Васильевна посмотрела на него поверх очков – и поверила. Она признала сочинение Зуйкова лучшим и прочитала его вслух. Данила стоял пунцовый под взглядами учеников: он был счастлив и даже хотел убежать (как Пушкин при похвале Державина), чтобы одному пережить охвативший его  восторг от похвалы строгой учительницы. Но, получив тетрадь на руки, он чуть не выронил её,  увидев под сочинением две отметки: "кол" – "за ошибки", и  стройную "пятёрку" - "за мысли"…
После этого сочинения Анна Васильевна подобрела к Зуйкову, т. е. перестала смотреть на него круглыми злыми глазами, и даже как-то сказала:
- В тебе, Зуйков, есть способности, но ты лентяй, каких свет не видывал.
Данила был рад и такой похвале, ибо другой он не знал. Его артистическая душа жаждала признания, но взамен получала только непонимание и хулу. Зуйков жил  мечтами о новой жизни, когда он "возьмётся за ум" - и все будут поражены его успехами в учёбе. Но благие желания так и остались оными: ни одного правила по русскому языку, ни одной теоремы по геометрии, ни одной алгебраической формулы Данила так и не выучил. Он не мог отличить существительного от прилагательного,   вплоть до выпускного десятого класса в ШРМ.
Диктанты и сочинения, правда, писал на "тройки" и "четвёрки", полагаясь исключительно на зрительную память, подсказывавшая ему,  что запятые ставятся перед "что", "а", "но" и "чтобы"… Но спросили бы его, к каким частям речи относятся: "что", "а", "но" – то Зуйков не смог бы ответить.

Усиленное чтение Данилой книг было замечено библиотекаршей школы Лилией Васильевной, красивой белокурой женщиной. Она была доброжелательна с Зуйковым и часто беседовала с ним о литературе, подбирала ему книги, подсказывала, как надо читать книги, чтобы понять их  смысл. И, что интересно, именно ей Данила поведал свою мечту – сочинять стихи.  Лилия Васильевна горячо одобрила  и даже нашла для него книжечку "Как надо сочинять стихи".  А на его день рождения, Лилия Васильевна подарила книжку Льва Толстого "" ++++++ с дарственной надписью. И вот почти шестьдесят лет она - старенькая и потрёпанная -  хранится Автором, как реликвия.

Однако, таких успехов по русскому языку у Данилы были единицы. Правда,  он не плохо разбирался в истории, литературе, биологии, географии и был среди лучших спортсменов школы. Ведомая им футбольная команда школы заняла почётное третье место в городской спартакиаде школьников. Но… учителя математики, физики, химии – в один голос заявляли: Зуйкову не место в школе, он не учит уроки,  открыто игнорирует их предметы и плохо влияет на остальных учеников. Евстолия Ивановна - учительница физкультуры - и учителя-гуманитарии защищали Зуйкова, как могли, вплоть до шестого класса, когда наступила развязка.
            ***
В марте Оксане исполнилось 12 лет  Чтобы попасть к ней на день рождения,. Данила ведёт себя тише воды, ниже травы, мягок в обращении с девчонками, и осторожнее в словах с Порошком и Горкиным. В общем, держит себя в рамках приличия. Правда, вместо стихов (ну, никак не сочиняются они!) он в подарок  принёс Оксане набор слоников в количестве семи штук.  Их можно расставлять на столе по росту – и гляделись они забавно.

На дне рождения Данила вначале ведёт себя чинно. Зато через некоторое время, пообвыкнув,  вновь проявил себя в шутках, остротах, в чтении стихов и в песнях. Оксана с нескрываемой симпатией смотрела на него, Родители – тоже. Соперники скисали на глазах. Что бы они ни говорили – всё было скучно или неуместно В тот день Данила и Оксана ещё больше сблизились. Их обоих охватывала стремительная волна горячей симпатии друг к другу.

Первым учуял неладное Вадим Павлов. Ещё этой зимой, на катке, он неожиданно заметил, с какой тёплой симпатией Оксана переглядывается с Данилой.  Вначале подумал, что ошибся, но когда Данила вместо "паровозика" (когда ребята вместе катаются друг за другом), вдруг  пригласил Оксану прокатиться вдвоём, то она тут же согласию.
Вадим ВПЕРВЫЕ с непривычной для себя ревностью заметил, каким может быть красивым Данила, сверкая чудесной игрой глаз и нежным румянцем. 
После случая на катке, Вадим в дневнике записал свои наблюдения. Он никак не мог понять: КОГДА и КАК Оксана "втюрилась" в Зуйкова? Ведь у того тяжелейший характер, он эгоист, ревнивец, драчун, себялюбец. Так, за что же она могла его полюбить? За что?!
В то же время, как ни тяжело это признавать, но  Зуйков:
"ВО-ПЕРВЫХ: сильный, ловкий и бесстрашный; может драться один против троих.
ВО-ВТОРЫХ: он начитан, знает много стихов, и может интересно говорить на самые различные темы.;
В-ТРЕТЬИХ: имеет замечательный дар перевоплощения; умеет быть весёлым и заражает весельем всех;
В-ЧЕТВЁРТЫХ: он овладел пианино;
В-ПЯТЫХ: Данила "вечерний принц", т.е. человек, который в вечерние часы преображается из заурядного человека в красивого… Особенно при Оксане!".
Сам восхитился Зуйковым на катке. О, Данила умел играть даже КРАСОТУ.
Вадим глянул на себя в зеркало: нет, он всё равно красивее Зуйкова! Оксана ещё пожалеет, что связалась с Данилой. Он - непредсказуем!

КСТАТИ: Павлов, оставаясь близким другом Данилы, никогда не забывал своего "поражения" в "битве" за Оксану. Как все, физически слабые люди, он возмещал свой недостаток некоторой долей интриг и коварства, действуя, конечно, исподтишка.
Он проник в ДНЕВНИК Данилы, и долгое время был в курсе всех любовных переживаний нашего героя. Именно ему 17-летный Данила посвятил стихотворение:

Двурушный льстец, коварства полный,
Ко мне прикинулся он другом,
Но тайный яд в душе его я
Увидел, сильно потрясённый…
Напрасно он теперь клянётся в "дружбе"
И рассыпается словами:
К нему уж нет доверья больше,
И можно ли нам быть друзьями?

Жизнь показала, что можно. Человек устроен так, что детско-юношеская дружба не исчезает так быстро, как думается в первое мгновение.  Нет, дружба между Зуйковым и Павловым продолжается до сих пор, но она давно лишилась искренности отношений первых лет. Тут остаётся сказать только одно: се ля ви!

Развязка
Апрель. Настроение у Данилы мечтательное. Опять в нём просыпаются какие-то желания, какие-то грёзы. Идти в школу неохота. В шестом классе столько новых предметов, что свихнуться можно.
 Математику в школе вёл мужчина, прошедший дорогами войны, но война сломала его: он сделался алкоголиком. Вначале это не так было заметно, но с каждым годом его болезнь усиливалась, и он уже не стеснясь приходил на занятия в лёгком подпитии. На уроке он мог позволить себе "юморнуть", неуверенно чиркая мелом по доске: "Умножим щи на кашу – (икает) - и съедим кашу нашу". Тупость Зуйкова в математике бесила его. Какими только оскорбительными эпитетами учитель не награждал Данилу, и тот – до поры до времени - терпел, уважая в нём фронтовика.
В тот злополучный весенний день учитель был трезв и потому злился на свою трезвость. Он наугад ткнул пальцем в журнал и попал на фамилию "Зуйков". Данилу уже не донимали, и откровенно тянули до седьмого класса, чтобы затем сбагрить в "ремеслуху". Учитель знал это, и редко когда вызывал к доске, Сегодня учительский палец ошибся, - и, удивлённый Зуйков, шёл к доске.   
- Ну, что ты знаешь об "отношении двух величин"? – спросил учитель.
-  Ничего! – хладнокровно ответил Данила.
В классе послышался смех. Самолюбие учителя взыграло и он заорал:
- Идиот! – и трясущимися руками поставил в журнале жирный "кол".
Тут уж послышался смех в адрес Данилы. Он вспыхнул порохом: как! его при всём классе, а главное -  при девчонках! обозвали?!
- А ты пьяница! – сказал он, заранее зная, что совершает нечто непоправимое.
Класс замер от такого нахальства, и с напряжением следил, как багровеет лицо учителя, как тот медленно встаёт и, схватив Данилу за воротник, с криком: "Вон из класса! Вон из школы!" – потащил к двери, но Данила уже имел силёнку, и не терпел над собой насилия. Он вывернулся из рук учителя и оттолкнул его. Но тот уже не владел собой, и снова бросился на Данилу. Тогда Зуйков схватил стоявшую на первой парте деревянную коробку с чернильницами-неваляшками, и опрокинул прямо на математика. Класс ахнул: костюм учителя на глазах превращался из серого в пятнисто-серо-фиолетовый…
Данила выскользнул из класса и напоследок (он уже был уверен, что его из школы "турнут")  так шандарАхнул  дверью, что из верхней части наличника выпал изрядный кусок штукатурки. Предчувствие не обмануло Зуйков: На следующий день собрался педсовет, и Данилу исключили из школы.

Гл. 28
- Лучше б я десятерых нарожала, чем тебя одно! – в сердцах и слезах  выговаривала Анастасия Андреевне сыну, узнав эту новость. Для неё вновь наступили беспокойные времена: куда пристроить сына? Работать? Но ему ещё нет и пятнадцати… Может, поговорить с соседкой  по этажу, Верой Михайловной? Она преподаёт русский язык, и является завучем в ШРМ
Вера Михайловна хорошо знала Данилу, так как он рос на её глазах. Она обещала "пристроить" Данилу в ШРМ, но только в сентябре и опять в шестой класс. А пока пусть отдыхает, набирается сил.
       ***
Исключение Данилы из школы оказалось для Оксаны неожиданным и болезненным ударом. Она долго скрывала от родителей эту новость, но однажды мать сама обратилась к ней:
- Оксана, почему ты молчишь о том, что Зуйкова исключили из школы?
- Мам, я сама только-только узнала об этом.
Вероника Николаевна, испытующе поглядела на дочь.
- Ты… продолжаешь дружить… с ним?
- Кто сказал?
- Безразлично "кто" Правда ли это?
Глаза Оксаны вдруг наполнились слезами от признания того, что оказалась в ситуации, когда всё оборачивается против Данилы, и ей не под силу самой понять, что делать? И в чём она виновата?! В том, что он ей всё больше и больше нравится, несмотря на непредсказуемость поступков?
Вот и мама смотрит на нее осуждающе. Вероника Николаевна всё поняла - и молча обняла дочь.
Мать не стала продолжать разговор. Пусть дочь сама поразмышляет над своей будущностью.

Но Оксана всё ещё верила в Данилу. Ей хоть и 12 лет, но её подростковый ум уже мог самостоятельно принимать решения. Бросить Данилу в такой момент ей не позволяла пробудившееся чувство влюблённости, укрепившееся после недавнего дня рождения, где Данила блистал. Разве это не говорит о том, что Данила далеко не пропащий "хлопец"? В её голове созрел план "спасения" Данилы. Она  написала ему письмо.
Из письма: "Ты старше меня, и я хочу, чтобы ты стал моим учителем в жизни" – просила она Данилу.
Вот так фокус! Данила не верил своим глазам! Его только что "турнули" из школы, он обижен и колюч, а Оксана просит быть  "учителем в жизни". Ну, и подкинула она задачу!   В школе Оксана учится хорошо. Так чему же он будет её учить?
Он так и ответил: "Я необразован и груб, вспыльчив и горд, так чем я могу увенчать твой светлый лоб?".
Оксана уязвлена насмешкой Данилы. Как он может так иронизировать"!?
"Данила, напрасно ты ёрничаешь. Да, в тебе много недостатков, но они тут же поглощаются твоими достоинствами. Ты несдержан и груб, но сколько раз я видела тебя не таким, каким ты хочешь казаться?".

За этими письмами последовали другие, и с каждым разом они становились "умнее" и содержательнее.

Письма!… Они поражают изысканностью фраз  12-летней Оксаны и 15-летнего Данилы.
Данила и Оксана в том возрасте, когда хочется видеть вокруг себя красоту. Даже письма – и те должны излучать красоту. А где найти красоту слога? Только в книгах. Из них  они старательно выписывают красивые обороты фраз, переосмысливают их и, применительно к существу дела, отражают в своих письмах. Им нравятся "красивые" !письма.
Письма Данилы, правда, портит почерк. Приходится, теперь, работать и над ним, исписывая горы бумаг в поисках СВОЕГО почерка. Благо, что он становится разборчивым.
 
Кузня.
Вначале Данила категорически отказался учиться дальше, намереваясь пойти работать учеником кузнеца. Кузня была при конюшне, обслуживавшей "ЗАВОД".. Данила пришёл в кУзню, с предложением  своих услуг в качестве ученика. Узнав, сколько ему лет, старый кузнец-бригадир вытащил из горна раскалённую поковку и скомандовал:
- Бери вон ту кувалду, - и показал глазами в простенок между стеллажами с металлом, -  посмотрим, на что ты годен.
Как только Данила приподнял кувалду, то со стыдом обнаружил, что поднять её вверх он навряд ли сможет. А ведь Зуйков считал себя сильным.
- Давай, давай, не тяни, а то металл стынет, - командовал кузнец.
С трудом подняв кувалду, Данила опустил её не на поковку, а на пенёк, к которому крепилась наковальня.
- Ого! Вот так молодец! Эдак ты скоро и коня на скоку подкуёшь! – незлобиво подтрунивал кузнец. – Давай ещё раз!
Данила натужась изо всех сил ещё раз поднял здоровенную кувалду и… попал-таки по наковальне.
- Ладно, сынок, остынь, смотри, как это дело делается, - сказал кузнец и позвал. – Леонтий! Ну-ка, покажи!…
Из смеющейся группы людей вышел крепкий парень, взял у Данилы кувалду и играючи стал охаживать поковку под дробный перестук молотка кузнеца. Через некоторое время кузнец протянул Даниле… готовую подкову, ещё парившую после остужения в воде.
- На,  на память.  Желание работать – это хорошо, но  для этого тебе надо ещё подрасти. Вот будет  восемнадцать, тогда приходи.
 
"Мцыри"
Надежда Васильевна задерживалась, а вредная дежурная по Дому пионеров не дала ребятам ключа от танцевального кружка.
Погода стояла на редкость тёплая, и кружковцы отправились в небольшой скверик за Домом пионеров, где стояла беседка. Рядом на открытой площадке играли в футбол ребята из соседних домов. Данила многих знал из них и хотел присоединиться к ним, но вспомнил о чистой рубашке,  наглаженных брюках и начищенных ботинках. Всё это - ради Оксаны! С завистью поглядывая он на играющих, Данила вошёл в беседку и сел так, чтобы видна была игра. Кружковцев немного: человек десять, остальные находились кто в пионерлагере, кто в деревне.
-  Давайте сыграем в "цветы"! – вдруг предложила Нина Волгарёва.
Ребята переглянулись и… согласились. Расселись кругом. Нина встала посредине беседки и медленно начала: "Все цветы мне надоели… кроме… Вас!" – и показала рукой на Данилу.
Как  же вспыхнул Данила при столь неожиданном "нападении"! Нежный румянец украсил его лицо, глаза взволновались, и он сделался таким красивым, что Оксана, взглянув на него, сама вдруг закраснелась, не зная отчего. Ей было удивительно видеть Данилу таким… красивым, и, в то же время, почувствовала непонятное чувство тревоги и радости от такого открытия.
Данила заметил движение души Оксаны, и в безотчётном порыве сказал, обращаясь ко всем:
- А хотите, я прочту вам "Мцыри"?
Он чувствовал, что именно сейчас надо ЗАКРЕПИТЬ возникшее в  Оксане хорошее мнение о нём. Пусть она знает, на что он способен! В жизни голос Данилы неприятен: громкий, резкий, раздражающий, особенно во время спора… а спорил он часто. Надежда Васильевна обратила внимание на его голос и  учит, как правильно владеть голосом, чтобы он звучал подобно хорошо настроенному инструменту. Однако, Данила часто забывался и продолжал заглушать своих собеседников.
 Но сейчас… сейчас Данила плавно и торжественно начал: "Немного лет тому назад…"… Постепенно увлекаясь, Данила встал и по привычке начал показывать действие поэмы в лицах…
Ребята забыли про жаркий день, и слушали чтеца заворожёно. Предпоследнюю и последнюю главы Данила читал необыкновенно взволнованно. Ещё бы! Ведь он говорил про свой любимый Кавказ! В самом конце поэмы голос Данилы невольно задрожал при словах:

"И стану думать я, что друг
Иль брат, склонившись надо мной,
Отёр внимательной рукой
С лица кончины хладный пот
И что вполголоса поёт
Он мне про милую страну…
И с этой мыслью я засну,
И никого не прокляну!…"

Данила замолк. Его лицо ещё горело недавним переживанием героев "Мцыри". Он взглянул на Оксану, и поразился её чудесному выражению лица, от которого Данила тут же оказался в мире великих и прекрасных предчувствий.

Теперь каждая репетиция становилась для них праздником: они увидятся, полукивком поприветствуют друг друга, словно малознакомые, и… время остановится для них. Они погружаются в мир собственных переживаний, сознание высвечивает только их лица из общей массы ребят.
Мысленно они разговаривают друг с другом, ничего и никого не замечая вокруг, причём,  во вред… репетициям. Голова занята не тем, о чём говорит руководительница, а тем, чтобы коротким и быстрым взглядом посмотреть друг на друга – и насладится непонятной радостью немого общения.
Они как никогда, поняли друг друга, и прекрасное состояние души уже не оставляла их, разрастаясь всё больше и больше - до  размеров настоящего чувства.

Первое свидание
И вот настал момент, когда Данила, после долгих сомнений, написал Оксане письмо, в котором предлагал "прогуляться наедине от всех". Прочитав письмо, Оксана погрузилась в долгие размышления.  Она попала в ситуацию, когда нЕ с кем посоветоваться, даже с самыми близкими подругами, - и не знала на что решиться. Ей же только 12 лет, а Даниле через два месяца будет 15!  - и они будут гулять? А если кто увидит? Ведь "прогуляться наедине", означает, что между ними существуют особые отношения…
Целую неделю Оксана ломала голову над "идти или не идти"  Она видела, как с каждым днём Данила гас прямо не гласах, становясь унылым, а то и вовсе мрачным. Он ждал её ответа, а его не было.
Через неделю Оксана решилась, и в письме назначила день, час и место встречи (в самом конце улицы Мичурина).
Она шла, преодолевая страх разоблачения, - и увидела Данилу, спокойно похаживающего с веточкой в руке, отмахиваясь от комаров. Увидев Оксану, он пошёл к ней навстречу, зажигаясь… красотой.
-Здравствуй, - сказал Данила, протягивая ей неизвестно откуда появившийся небольшой букетик из ромашек.
- Здравствуй, - тихо ответила Оксана, со слабой улыбкой, принимая цветы.
Было видно, что Данила взволнован не меньше её, и потому смущённо спросил:
- Ну, куда пойдём?
- Пойдём к лесу, - ответила Оксана, предполагая, что, чем дальше, тем меньше свидетелей. 
И… они пошли, словно в тумане, не говоря ни слова, в полуметре друг от друга, с тревожным ощущением надвигающихся счастливых перемен в  их жизни.
 Лучи заходящего солнца освещали аллейку, по которой они шли. Кругом кипела жизнь: во дворах кудахтали куры, лаяли собаки, разговаривали люди, смеялись дети. а они шли, ничего не замечая, только прислушиваясь к собственным ощущениям возвышенного состояния, в котором они находились.
Разговор сейчас был бы неуместен, так как он спугнул бы тончайшее соприкосновение. двух душ, робко и стыдливо проникавших друг в друга, 
Может ли такое быть в подростковом возрасте? Ещё как может! Вспомните себя!
Потом они встретились ещё и ещё раз…
***
Движимый ревностью, Павлов (пользуясь тайным проникновением в дневник  Данилы) выследил прогулки юных влюблённых и… по танцкружку тихой сапой поползло, а потом и вовсе громом грянуло: Кравченко и Зуйков "лЮбятся"!!!
Интересно было наблюдать, как притих танцкружок при  известии о "любви": кто-то  с тайным интересом наблюдал за нашими героями, а кто-то – Порошков и Горкин – с великим изумлением  обнаружили, что Данила Зуйков обошёл их на "кривом колесе".
Эта новость настолько поразила их, что они не скрывали своей растерянности и не знали, как себя дальше вести с Кравченко.
А влюблённые хитрецы продолжали при всех держаться отчуждённо, словно между ними ничего не было и нет.
Однако, про них "все всё" знают, но никто из ребят не решается сказать им в глаза, что они изобличены! Может, боязнь гнева Данилы?
Теперь же, Андрюшке и Валерке осталось только гадать: в чём они  сделали промах, и как пропустили союз Оксаны с Данилой.
***
  После известия о "тайне" Кравченко и Зуйкова, Вадим Павлов сел за дневник и стал писать карандашом свои наблюдения. Он никак не мог понять: за что же Оксана полюбила Зуйкова? Ведь у того тяжелейший характер, и если снять с него ореол талантливого артиста, то можно увидеть, что она полюбила: эгоиста, ревнивца, драчуна, себялюбца. Так за что же она могла его полюбить? За что?!
Как ни тяжело это признавать, но  Зуйков:
"ВО-ПЕРВЫХ: сильный, ловкий и бесстрашный; может драться один против троих.
ВО-ВТОРЫХ: он начитан, знает много стихов, и может интересно говорить на самые различные темы.;
В-ТРЕТЬИХ: умеет перевоплощаться; может быть весёлым и заражает весельем всех;
В-ЧЕТВЁРТЫХ: он овладел пианино;
В-ПЯТЫХ: Данила "вечерний принц", т.е. человек, который в вечерние часы преображается из заурядного человека в красивого… Особенно при Оксане!".
Вадим помнит, как этой зимой он сам восхитился Зуйковым на стадионе во время катания на коньках. Данила держал за руку Оксану и бережно вёз по кругу. От  лёгкого морозца щёки Данилы горели нежным румянцем, глаза красиво блистали. О, Зуйков умел играть даже КРАСОТУ. С какой ревностью Вадим следил за нежными переглядами Оксаной и Данилой!
Вадим глянул на себя в зеркало: нет, он всё равно красивее Зуйкова! Оксана ещё пожалеет, что связалась с Данилой. Он - непредсказуем!
***
После работы на огороде с родителями, Данила возвращался домой по любимому берёзовому лесочку. Несмотря на лёгкую усталость, настроение у него почему-то было возвышенно-поэтическое. В голове кружились непонятные образы и символы, отображающие какие-то чувства. Данила хотел бы выразить словами, но их было так много, что они погребли под собой главную мысль, которую он хотел выразить. Тем не менее, одну строку из четырёх слов:  ("Встаю ли утром рано") он запомнил и, придя, домой, записал. Однако, стихотворный зуд не оставлял его, и после немалого умственного напряжения, родилась ещё строка из четырёх слов! И у Данилы получилось!!!… 

"Встаю ли утром рано -
Передо мною ты, Оксана!".

Ещё не веря в чудо, Данила смотрел на эти две рифмованные строки, как на скрижали, появившиеся на небесах. "Я – поэт! – с замиранием подумал он. – Я могу сочинять стихи!"…
На волне радости родились ещё  две строки:

"Согретый пламенной любовью,
К тебе стремлюсь я всей душой…"

А вот как их соединить с теми, первыми, в одно целое - Зуйков не знал. Он вертел четыре строки и так и эдак…
Тут раздался стук в дверь. Торопливо запихнув листок под подушку на диване, Данила пошёл открывать. Пришёл Любим.
- Где ты был? Я уже два раза стучался к тебе, - с лёгким недовольством сказал он, проходя в комнату.
- Два раза? – удивился Данила. – Когда?
- Час  назад.
Данила был поражён: значит, стихи так увлекли его, что он ничего не слышал! Тем не менее, он не стал посвящать друга в собственные переживания и в то, что он, Данила Зуйков, стал "поэтом". Рано ещё. Вот, когда он напишет какую-нибудь поэму, вот тогда, пожалуйста, читайте, завидуйте…
- Ну, ты готов? – спросил Любим.
- К чему?
- Ты, что, забыл?
Данила почесал затылок. Процесс рождения стихов вытеснил из головы всё.
- Ничего не забыл. Давай поедим, а? Я ужас, как есть хочу.
- Я только что ел.
- Как хочешь, - сказал Данила и пошёл на кухню разогревать на керосинке обед. Мать и отчим работали в вечернюю.
Любим сел на диван, раскинув руки в сторону. Правая рука очутилась под подушкой и нащупала бумагу. Ни о чём таком не думая, Любим вытащил её, и стал рассматривать. Несомненно – это почерк Данилы, корявый и трудно читаемый. Он что, чьи-то стихи переписывал? Но почему так много помарок и зачёркнутого? Эээ, уж не сочиняет ли он стихи? Иначе, зачем  их прятать? Так, что тут?… "Согретый пламенной любовью… К тебе стремлюсь я всей душой…" А… кому они посвящены? 
Любим более внимательно стал разбираться в зачёркнутом и в самом низу прочитал едва видимые строки:
"Встаю ли утром рано,
Перед глазами ты, Оксана!"
Не может быть! Его друг влюблён в Оксану! Сама рифма выдаёт её имя! Вот так Данила-кремень! Не устоял-таки перед её красотой! Значит, это правда, что они "любятся"?…
Любимцев, ошеломлённый новостью, всё крутил листок в руках, пытаясь вычитать из него ещё какие мысли Данилы, но за дверью раздались шаги, и Любим быстро сунул листок на место.
Он медленно встал и отошёл к окну, чтобы Данила не заметил его замешательства от "открытия".
Данила вошёл с парящим чайником и печеньем на тарелке.
- Мать сегодня приготовила, - сказал он, ставя всё на стол. – Пробуй!
- Я же ел, - жалобно возразил Любим, большой лакомка – и запустил руку в тарелку.
Жуя печенье, он лихорадочно обдумывал, как признаться другу в том, что стал невольным свидетелем его "тайны". Лицо у Данилы сейчас вроде бы довольное и Любим, как можно спокойнее, сказал:
-  Данил, я тут… листок случайно прочитал.
-  Какой?
- Вот этот, - ответил Любимцев, ужасно сконфуженный, доставая листок из-под подушки – Правда, Данил, я машинально прочёл его… - и протянул листок.
Данила перестал пить чай и в упор посмотрел на друга; по лицу его медленно разлился румянец. Любим ждал от него разноса, а может и тумака за проникновение "в чужие дела", но Данила молча взял листок и положил рядом с собой. В комнате повисла тягостная тишина. Любимцеву пришла спасительная мысль, и он неуверенно сказал:
- Мы  будем сегодня заниматься?
- Чем? – тусклым голосом спросил Данила.
- Математикой.
- Так ты пришёл только за этим?
- Да.
Румянец у Данилы уже схлынул, и он с каким-то недобрым настроем смотрел на Любима,  словно размышляя, как поступить с ним. Но Любим с таким искренним смущением смотрел на него, что Зуйков только и сказал:
- Ладно, давай займёмся….
В этот раз Любим не мог предъявить другу никаких претензий по поводу математика, так как Данила на удивленье легко решал задачи, повергнув друга в очередное изумление своим математическим озарением. Но… именно с этих пор Любим стал для Данилы… "наперсником в любви".
Любим не понимал только одного: Данила любит Оксану, а держаться с ней гордо.
Чудак! Откуда ему знать, что ЭТО конспирация! С остальными девчонками Данила держался снисходительно-насчешливо, а с Кравченко подчёркнуто нейтрально. Оксана отвечала тем же.  О, маленькие артисты! Они дали бы много форы взрослым артистам своей игрой в "непризнании" друг друга.
     ***
В 1956 году  в Москве прошла Спартакиада народов СССР. Танцевальный кружок Дома пионеров г. Электростали признан достойным выступать перед участниками Спартакиады.  Все ребята были горды и воодушевлены тем, что из сотен танцевальных коллективов они оказались среди лучших, кому посчастливилось выступать на концертных подмостках столицы. Но вершиной, конечно же, было знаменательное выступление в Колонном зале Дома Союзов.  Такие события объединяют коллектив в одну дружную семью.
 Оксана и Данила сблизились ещё больше. Их отношения приняли устойчивый характер.

Первое стихотворение.
Конец сентября, но по-летнему тепло. Данила без цели слоняется по небольшому рынку, находящемуся недалеко от Дома пионеров. Час назад Надежда Васильевна прогнала его с репетиции. А всё "Пыжик" (Ромка Пыжов)  виноват: корчил рожи, а Данила от смеха не мог удержаться. Надежда Васильевна раз предупредила, два, а на третий попросили выйти в коридор и там посмеяться. А Данила взял, да и ушёл совсем. "Пыжик" на репетиции остался, а он, вот…. ходит теперь по рынку и людей разглядывает.
Это раньше можно было с ватагой ребят промчаться по рынку, запуская руки в мешки с семечками, хватая на бегу яблоки, груши, сливы…  Теперь, как "благовоспитанный" мальчик ходит, изучает людей, их походки, манеру двигаться – всё ради… будущих танцев.  Так учит Надежда Васильевна: "изучайте людей везде и всюду", А чего торговок изучать? Сидят на своих мешках и пусть сидят…
Тут он увидел Оксану, стоявшую возле торговки семечками. Оксана купила семечки и пошла вдоль рядов к выходу. Зуйков следом. Возле перекрёстка он её нагнал.
- Данила, почему ты сорвал репетицию? – сразу спросила Оксана, строго глядя на него.
- Ничего я не срывал. Просто "Пыжик" рассмешил, ну и я в долгу не остался…   
- До выступления всего неделя осталась, а ты  ведёшь себя, как …
Оксана замолчала, чтобы не сказать лишнего, иначе Данила может оскорбиться - и уйти.
- Ну и как я себя веду? – спросил тот, уже готовый обидеться. .
- Так нельзя себя вести перед премьерой, - как можно мягче сказала Оксана.
- Так это всё "Пыжик"…
- Надежда Васильевна прогнала тебя и нас отпустила… Ой, семечки будешь? – Оксана протянула кулёк.
Данила нехотя взял пригоршню семечек: он не любим одалживаться у кого бы то ни было, Мама приучила. У Оксаны надо, а то ещё обидится. В чём - в чём, а в это они схожи.
 Оксана не умеет долго сердится.
- А где твои "фрейлины" – вдруг вспомнил Данила про её подруг.
- Остались доучивать "коду" (концовку танца).

Надежда Васильевна до войны окончила хореографическое училище и стала балериной. Жизненные обстоятельства сложились так, что в войну ей пришлось воевать санитаркой. В одном из боёв её ранило в грудь, задев лёгкое. С тех пор её преследует одышка. С балетом пришлось расстаться. Но знание балетных терминов она прививает своим воспитанникам: а вдруг кто-то из них увлечётся балетом.
Ребята очень гордятся знанием балетных терминов и любят при случае козырнуть фразами: "Валерка сегодня завалил "гран плие в коде". Или: "У меня после "батман тандю жэтэ" просто ноги отваливаются!" - и наслаждаются эффектом, произведённым на несведущих людей.

Как же всё-таки хорошо ходить с Оксаной по СВОЕЙ тенистой аллее, слушать звук её голоса, изредка бросать взгляды на её замечательное лицо, видеть, как она краснеет от его взглядов… 
Только что он хотел взять её за руку, но Оксана мягко отстранила свою руку, как бы подтверждая, что ещё не наступило время для такой близости. Данила хотел обидёться, но Оксана с таким страдальчески-виноватым видом поглядела на него, что он сразу понял, как ей нелегко, вот так сразу, признаться всему миру о зарождении… вот таких!… прямо вот таких!…  замечательных отношений между ними!
Оксане идёт тринадцатый год и у неё уже появились грудки, и они почему-то бесконечно умиляют Данилу. И вся она такая красивая!… такая… фигуристая!… что не зря по ней сохнут многие ребята.
Рядом с Оксаной Данила преображался, словно красота подруги передавалась и ему. Он стремился говорить ей умные вещи, но что может быть умнее, чем говорить о прочитанных книгах. Сейчас, когда Данила увлекался поэзией Лермонтова, то речь естественно шла о Михаиле Юрьевиче.
- Мне кажется, что Лермонтов в чём-то выше Пушкина, - сказал Данила, и это его признание многого стоило ему: он ведь обожал своего УЧИТЕЛЯ.
Оксана знала о восхищении Данилы Пушкиным, и потому была удивлена тем, что Лермонтов, оказывается, "выше" Пушкина!
- Чем же? – спросила она, заинтересовавшись.
- В нём больше серьёзности и искренности, - ответил Данила. – Один "Мцыри" чего стоит!
- Но ведь Лермонтов сам преклонялся перед Пушкиным, - возразила Оксана.
Она принадлежала к тому редкому отряду девчонок, которые любили поэзию и знали её.
- Пушкин тоже, в своё время, преклонялся перед Державиным, Жуковским и другими поэтами, пока сам не стал творить гениальные вещи. Так и Лермонтов… Все люди не с пустого места начинают.
Оксана радовалась "уму" Данилы. Если б не его вспыльчивость и… лень, то Данила блистал бы не только на сцене, но и в школе,  везде! Её так и подмывало спросить: "Вот почему сейчас ты хороший, умный, а как покидаешь меня, то только и слышно: Зуйков что-то натворил, кого-то оскорбил, с кем-то подрался… Почему?".
Ведь на самом деле он не такой, каким хочет представляться. Она же видит и чувствует.
Но… Данила не любит, когда "влезают" в его душу. Он тут же замыкается и лицо его становится отчуждённым.
Действительно, как Оксане объяснишь, что драться ему приходится из-за… неё! Красота Оксаны столь приманчива, что просто нет отбоя от воздыхателей.
А среди них не только маменькины сынки, вроде, Вадима и Порошкова, но и "Сундук" (Сундуков Борька), мальчишка на два года старше Данилы, и с репутацией отъявленного задиры; или "Касата" (Касатиков Ромка), так этот ещё похлещё "Сундука", так как за "Касатой" стоят три родных брата, не считая кучу двоюродных…
 "Сундук" и Касата" живут в одном доме с Оксаной, и ревниво оберегают её от всех чужих парней. От них доставалось Вадиму и Порошкову - и те перестали появляться возле дома Оксаны, да и Даниле однажды пришлось схватиться с ними двоими. Но Данила не такой человек, чтобы прощать обиду. Он подстерёг "Сундука" и "Касату" – каждого в отдельности – и в честной драке отлупил их. "Касата" обиделся невозможно как, и поклялся жестоко отомстить Даниле.
Тогда Данила на следующий день нарочно пришёл к дому Оксаны и… "Касата" растерялся: он думал, что Данила будет теперь прятаться от него, а он – вот те на! – сам пришёл!
Конечно, до "Касаты" доходили слухи о "великом путешественнике" Зуйкове, но одно дело убегать из дома и другое дело – постоять за себя. Видя, что Данила бесстрашно явился к дому Оксаны, "Касате" ничего не оставалось делать, как  или драться с Данилой, но уже при помощи друзей (а это уже есть признание своего бессилия), или "не замечать" Данилу, и разрешить ему появляться возле дома.  Всё-таки Зуйков "великий путешественник", и не стоит его трогать. Отыграться можно и на маменькиных сынках…
Вот о таких "мелочах" не догадывалась Оксана. И вообще она жила немного в другом мире, в мире, где её все любили. Она обладала счастливым даром пробуждать во всех благоговейное отношение к себе. Даже в Даниле, который не признавал никаких авторитетов, кроме Пушкина, Лермонтова, Некрасова, Байрона и Гейне. С годами этот список поэтов-авторитетов расширялся.
Толстой, Достоевский, Тургенев, Бальзак, Моэм, Драйзер, Твен, Шекспир – придут значительно позже, и Данила будет поочерёдно восхищаться каждым их них.
Теперь же Зуйков признаёт только Пушкина, Лермонтова и Некрасова. В Оксане он нашёл благодарную слушательницу своих переживаний от прочитанных произведений этих поэтов. Конечно, заветного желания – самому сочинить стихотворение и преподнести его Оксане – Данила не говорит, но страстно лелеет свою мечту, и исчёркивает целые тетради в надежде обрести власть над рифмами.
         ***
Погода в начале октября была продолжением сентябрьской т.е. тёплой. Сегодняшний вечер с Оксаной прошёл светло и возвышенно. Данила чувствовал внимание Оксаны к себе, и оно подымало и льстило ему. Они разговорились о Печорине. Недавно Вадим в шутку обозвал Данилу "Печориным", а Данила даже не знал: обижаться ему или нет. Пришлось прочитать "Героя нашего времени".
Критиками Печорин рисовался, как "лишний человек", без всяких ссылок на то, что Печорин – это Лермонтов. Ещё бы! - великий поэт не мог быть "Печориным". Ведь Лермонтов чуть ли не вёл интеллектуальную борьбу с царизмом, и царь Николашка  уничтожил бунтаря-одиночку. А Печорин что? - "лишний человек", правда, не без способностей; он кружит головы записным светским красавицам, .выделяться на фоне Максима Максимыча, Грушницкого и прочих солдафонов.
Оксана тоже осуждала Печорина за "ветреность с женщинами". Данила полностью согласился с ней: любить надо только одного человека – и на всю жизнь!
Проводив Оксану до самой квартиры, Данила возвращался домой, вспоминая разговор с Оксаной. Как он любил видёть её такой: деликатной, мягкой, отзывчивой на беседу...

В "Герое нашего времени" Зуйков не дочитав "Фаталиста", и потому, после ужина, уселся за книгу… Рассказ ему не понравился из-за длинных "метафизических" размышлений автора и довольно печальной участи Вулича.
Вот почему Данила равнодушно зевнул и стал укладываться спать. Собственно, чего тут укладываться… Диван давно застелен матерью и надо только раздеться, и нырнуть под одеяло. Что Данила и сделал.
Сегодняшняя прогулка с Оксаной дала ему долгую приподнятость чувств. Данила, сладостно потягиваясь, с лёгкой улыбкой довольства припоминал разговор с Оксаной, - и вскоре  заснул.
Среди ночи Данила вдруг явственно услышал ЕЁ голос: ОНА звала его. Данила проснулся и стал напряжённо вслушиваться в ночную тишину. Однако,  кроме дыхания спящих родителей, ничего не было слышно. Но почему тогда так неожиданно взволнованно приподнимается душа? Что так волнует его?
Сна совершенно нет, и на него наплывает что-то беспокойное.  "Я помню дни моей любви…". Откуда это? "Любви прекрасное начало…". Что это? Стихи? Чьи? "Когда счастливо дни текли И радость душу наполняло…". Да это же его стихи! Данила вскочил с дивана, включил "грибок" – маленькую настольную лампу и возбуждённо стал искать бумагу и карандаш на столе. Он боялся только одного, чтобы ЭТО не проходило, чтобы он успел записать всё, что сейчас из него бьётся родником. Вот карандаш! Бумага?! Где бумага?! "В груди моей кипели страсти…". Вот бумага! Данила лихорадочно стал записывать…

Я помню дни моей любви,
Любви прекрасное начало,
Когда счастливо дни текли
И радость душу наполняла.

В груди моей кипели страсти
Я над собой не знал уж власти
Они рождались с каждым днём
И грудь мне жгли своим огнём.

О, друзья! Вам одним признаюсь я:
Любовь в душе своей тая,
Я муки страшные терпел,
Но ЕЙ сказать об этом не посмел.

Я спал, и видел сны,
И видел в снах её черты,
В снах видел блеск её очей -
И пробуждался средь ночей…

Но шли года и промелькнуло всё звездою,
И в сердце тот огонь остыл,
И только редкою порою
Ко мне являлся прежний пыл.

Никогда потом Данила не испытывал такого лихорадочного состояния, как в ТУ ночь. Именно в эту ночь он стал ПОЭТОМ; именно после ЭТОЙ ночи он стал свободней обращаться с рифмами. Надо ли говорить о том, как Данила Зуйков провёл остаток ночи!?… Он глядел в предрассветное  окно, но видел Оксану… и стихи…
Утро Данила встретил с мечтательно-усталым видом, крутя в руках карандаш.
Отчим встал на работу и пошёл на кухню готовить себе и матери завтрак. Но Анастасия Андреевна встала следом и недовольным голосом спросила сына
- Ты чего ни свет ни заря вскочил?
- Так… ничего… - рассеяно отвечал Данила.
Анастасия Андреевна пощупала у него лоб: вроде бы жара нет, и пошла на кухню помогать мужу. А Данила с удовольствием растянулся на диване и оттуда смотрел и смотрел в окно, где белой полосой занималось утро, а в груди у него росло чувство непонятного ликования…

Насладившись стихотворением в одиночку, Данила  тем же вечером решился показать стихотворение Любиму: он всё равно в курсе его отношений с Оксаной.
Он постучал в стенку к Любиму, чтобы тот пришёл к нему. Любим в этот момент корпел над чертежом. Пришлось отрываться от дела и идти. Зуйков встретил его с торжественным видом, усадил на диван, а сам встал посреди комнаты и с несвойственным ему волнением прочитал стихотворение. Любим, всё ещё не понимая в чём дело, вопросительно смотрел на друга.
- Ну, как? – спросил Данила.
- Что, "как"?
- Стихотворение!
Любим пожал плечами.
- Стихотворение, как стихотворение. Чьё оно? Некрасова?
- Моё!
-Ты сочинил стихотворение? – недоверчиво спросил Любим.
- Я, - краснея, ответил Данила.
- Ну-ка, покажи!
Данила протянул листок.
Любим углубился в чтение. В его голове пока что не укладывалось: как это полуграмотный пацан смог что-то сочинить?! Ну, ладно, Зуйков от природы хороший артист – это богом даётся, но стихи сочинять!… тут нужна грамотность, усидчивость, работа! Как говорил Маяковский?:

"Поэзия – та же добыча радия,
В грамм добыча, в год труды
Изводишь, единого слова ради,
Тысячи тонн словесной руды".

Любим это помнил и потому не мог поверить, чтобы лентяй Данила мог одолеть такой каторжный труд. Он арифметику-то с русским не может одолеть, а куда ж ему за рифмы браться?! Вслух он ничего  такого Даниле не сказал.
- Это… - прокашлявшись, наконец, произнёс он. – Здорово!
Данила расцвёл  радостной улыбкой. Он взял листок обратно и бережно сложил пополам. В комнате повисла торжественная тишина. Любим сразу догадаться, кому посвящено стихотворение. Правда, в голове сразу возникло множество вопросов, но на то он и мудрец, чтобы не обрушивать их сразу на Данилу. Надо всё проверить.
- Я пойду, а? – спросил он у друга.
Тот мечтательно кивнул головой. Видать, в голове у него опять забрезжили рифмы.
- Ты только пока об этом никому не говори! – вдруг вспомнил он о своей конспирации.
- Ладно, - ответил Любим, и буркнул про себя. – Тоже мне: великая тайна!
      ***
Закрыв за собой дверь, он тут же направился к Моисею, и попросил у него уникальный томик Пушкина.
- Ты, что, никак поэзией увлёкся? – спросил Моисей.
- Да нет. Просто хочу кое-что выяснить.
Моисей тоже делал домашнее задание, и ему некогда было расспрашивать друга. Бабка уже привыкла к Любиму и молча смотрела на него из своего угла. У Любима давно пропал детский страх перед ней, и потому смело уселся за противоположную сторону стола от друга, и стал  с величайшей осторожность листать папиросные страницы…   
Он искал плагиат Зуйкова.
Любимцев хотел добра своему другу: а вдруг Данила и вправду станет великим поэтом?! - но проверка никогда не помешает.
После поступления в техникум Витёк Любимцев, под влиянием Моисея, стал посматривать на Данилу с некоторой долей превосходства. Нет, он продолжал любить друга, но… в 15 лет учиться в седьмом классе вечерней школы… тогда как друзья уже учатся на втором курсе техникума! О чём только Данила думает!? Как он будет жить дальше!?
Естественно, такие вопросы задавал Моисей, а Любим только озвучивал их. Витёк видел, как между Моисеем и Данилой увеличивается разрыв на почве бездействия Зуйкова. Он и сам  разрывался между ними. Нет, они не ругались и не ссорились между собой, но Гринберг-младший был сторонником целеустремлённости, а Данила предпочитал плыть по воле волн. И всё же в Любимцеве жила неистребимая вера в Зуйкова: в чём-то, но Данила должен проявить себя!
Теперь же, вопреки уговору, он поделился с Моисеем о "великой тайне" Зуйкова.
 Моисей скептически воспринял известие: "Где ему стихи сочинять!? Он же русский язык через пень колоду знает". Витёк и тут полностью согласился с другом.
- Наверное, списал у какого-нибудь поэта, а выдаёт за свои, - продолжал выдвигать версии Моисей.
- Возможно, - неуверенно отвечал Витёк. – Только я почему-то Даниле верю.
- А ты помнишь содержание стиха?
- Только местами…
- Тогда спиши его и принеси: мы сравним.
- С чем?
- Не "с чем", а с кем. Конечно, с Пушкиным или с Лермонтовым. Он же, я помню, их от корки до корки прочитал и вызубрил.
Пришлось Витьку проявлять изворотливость, чтобы уговорить Данилу "дать списать на память" стихотворение. В свободный вечер он и Моисей, игнорируя недовольное брюзжание бабки, расположились перед библиотекой Гринбергов, и стали листать и сличать Зуйкова с Пушкиным по знаменитому однотомнику, с Лермонтовым и Некрасовым, хотя первозданная наивность нашего поэта была видна невооружённым глазом. Тем не менее, друзья скрупулёзно искали плагиат в течение нескольких часов, но так и не нашли. Тогда Моисей глубокомысленно заключил:
- Да, плагиата нет, но почему он тогда не читает нам своих стихов?
- Наверное, стесняется.
- Если ты хорошо умеешь делать какое-то дело, то чего тут стесняться? – недоумевал Моисей. – Наоборот: надо всячески развивать свои способности. Правда?
- Правда, - согласился Витёк.
- А… он, что? вправду любит кого-то? Или это поэтическая  аллегория?
Витёк встал перед трудным вопросом: Данила скрывает свою любовь, и доверяет её только ему, и если он скажет правду Моисею, то это будет не честно по отношению к Даниле. Но и Моисей для него тоже настоящий друг… Как быть? К счастью, стукнула входная дверь и в комнату вошла Руфь. Витёк сразу оживился:
- Руфа! Я нашёл такой тонкий ход в "Испанке" (Испанская партия), что закачаешься, Ну-ка, раскладывай шахматы.
Руфь уже год учит его игре в шахматы, но не может похвастаться своим учеником. Вот Данила – тот быстро вник в суть шахмат и стал играть довольно прилично, но запал у него прошёл и он забросил шахматы. И вообще стал очень редко приходить к брату…
Вначале Данилу шахматам учил Моисей, но Данила не терпит, когда на него сердятся или кричат. Тогда Руфь вызвалась научить его шахматам, и с великим терпением,  без всякого напряга стала объяснять ему суть игры. К удивлению брата - Данила и Руфь нашли общий язык за шахматами, и сестра как-то сказала, что у Данилы "комбинационный дар". Моисей решил проверить и к своему ужасу… проиграл Даниле. Это был страшный удар по самолюбию Гринберга-младшего. Данила действительно находил неожиданные ходы и решения в большинстве партий. Если Данила и проигрывал, то только в дебюте, но если он удачно преодолевал дебют, то в середине игры его фигуры не знали удержу и наскакивали на короля противника со всех сторон…
Одиннадцатилетняя Руфь спокойная и серьёзная девочка. Только Данила может неожиданной шуткой вызвать на её лице улыбку, да и то на мгновенье. Красивые глаза её всегда прямо глядят на собеседника, словно читают в нём самое сокровенное.
Сейчас она молча достаёт шахматы и избавляет ВитькА говорить то, чего он не хотел бы. "Тонкий ход", естественно, не принёс ему лавров, в бездарно проигранной партии.

Гл. 29
Эпикур
Как-то Данила, по старой памяти, заглянул к Моисею. Теперь он с нескрываемым интересом поглядывал на книжный шкаф. Очень часто выходило так, что Моисей занимался уроками и, чтобы не мешать ему, Данила открывал шкаф и просматривал книги. Абрам Моисеевич уже доверял сыну ключ от книжной сокровищницы.
Вот и теперь Зуйков вытащил с верхней полки какую-то "философию". Ага! "История философии"! Так… милетская школа… пифагорейский союз… (а почему не "пофигейский"? – хихикнул про себя Данила); смотри-ка,  Демокрит… Ну, что он тут нафилософил? Так, богатое наследство, путешествия, учится у магов и жрецов… "Весь мир состоит из атомов и пустоты"…  Это мы и без Демокрита знаем… Что дальше? Аристотель… Что-то знакомое. Ишь ты: Аристотель – вершина древней философии… Учение о бытии… Скукота.
Данила полистал ещё немного и наткнула на Эпикура.
- Мася, а ведь Эпикур наш ровесник: он тоже родился в 41 году, - обратился он к другу.
- Только две тысячи лет тому назад, - отозвался Моисей, не отрываясь от чертежа.
- И ещё триста лет прибавь. А ведь он здорово похож на твоего отца! Смотри!
Данила протянул Моисею книгу с рисунком. Тот покрутил головой так и эдак, разглядывая рисунок, и сказал:
- Что-то похожее есть.
- Да всё есть! Ты только бороду подставь…
- Ага! А потом скажешь: нос подставь, глаза… - засмеялся Моисей. – Ладно, не мешай. Скоро закончу.
Данила тоже углубился в книгу. "Согласно Эпикуру, цель философии – счастье человека". Это утверждение понравилось Зуйкову, но только КАК философия делает человека счастливым?
"Пусть никто, - говорил Эпикур, - не откладывает философию в юности и пусть не устаёт от нее в старости. Ведь никто не может быть недозрелым или перезрелым для здоровья души. И кто говорит, что час для философии ещё не наступил или уже отлетел, уподобляется говорящему, что час для счастья или ещё не пришёл или уже не существует. Поэтому философия необходима и старцу и юноше: первому, чтобы на склоне лет он обновлялся благами, радуясь прошлому; второму, чтобы он был юношей и вместе пожилым по бесстрашию перед грядущим".
- Мася, а что такое философия? – забывшись, спросил Данила.
- Это забавы мудрецов.
- Во что же они играют?
- Кто кого переспорит. Вот ты любишь спорить, значит, ты готовый философ, только… неграмотный, - ответил Моисей.
- А вот ты неразумно поступаешь, уклоняясь от "разумного наслаждения" пойти и сыграть в футбол, - употребил своё знание философией Данила.
Моисей взял книгу у Зуйкова и дотошно углубился в нее. Он быстро нашёл то, что ему было нужно.
- "Для того, чтобы стать счастливым, человек должен познать законы природы" – прочитал он. – Понял? И ещё: "Эпикур делил философию на три части: учение о природе (физика), учение о путях познания природы и человека (логика, или, как он её называл, каноника) и учение о достижения человеком счастья (этика)".
Данила уже слушал его со скучным видом.
- Любишь ты, Мася, трудиться. Давай, дорисовывай свои "фигульки" и пошли: ребята, небось, заждались... 
Бабка Гринбериха что-то прошамкала в углу, а Руфь поспешила перевести дословно:
- Пока ВСЕ уроки не сделаешь, никаких игр.
Было видно, как Моисею и самому не терпелось вырваться на свободу и погонять мяч, но… "Делу - время, а потехе – час!" – неукоснительно довлело над ним, и он с нервической торопливостью принялся доканчивать чертёж.
Даниле без друга не хотелось уходить, и он опять углубился в "Философию". Он не утруждал свой ум хотя бы немного призадуматься над: "Мы видим и мыслим очертания вещёй потому, что к нам притекает нечто из мира внешнего".
Спрашивать Моисея сейчас бесполезно: тот опять взглянет на него страдальчески, да и бабка с внучкой внимательно следят за Зуйковым, чтобы он не отвлекал Моисея от учёбы.
Вот тут есть что-то понятное: "Достаточно иметь чувства и быть живым существом, - говорит Эпикур, - чтобы знать, что удовольствие является добром". Данила победно вскинул голову, чтобы сообщить об этом другу, но у того настолько сосредоточенно лицо, что Данила не решился его отвлекать.
Ум Данилы многое опускал в рассуждениях Эпикура: Зуйков не мог вдаваться в их суть; и потому легко скользил над философской "абракадаброй", останавливаясь только на самых понятных вещах.
В одном месте Зуйков напрягся и сумел одолеть мысль Эпикура, которая врезалась в его память навсегда: "Когда мы говорим, пишет Эпикур Менойкею, что наслаждение есть цель, мы говорим не о наслаждении распутников и не о вкусовых удовольствиях, как полагают некоторые несведущие, инакомыслящие или дурно к нам расположенные. Наша цель – не страдать телом (о, Данила более всего не любит страдать телом и всегда стойко держится в драках!) и не смущаться душой (а как это: смущаться душой?). И не беспрерывные пиршества и пляски, не наслаждения юношами и женщинами, или же рыбою и всем, что даёт роскошный стол, - не рождают сладостную жизнь. Её рождает рассудок…". Рассудок? А это что такое?
- Мася, а что… - опять, забывшись, спросил он друга, и тут же заметил, как недовольно бабка закачала головой.
Но Моисей уже заканчивал чертёж, красиво выписывая внизу листа свою фамилию.
Через пару секунд он довольным голосом спросил:
- Ну, чего там у тебя?
- Что такое рассудок?
- Это то, чего нет у тебя, - приподымая лист ватмана и разглядывая его на свет из окна, сказал Моисей.
Он был очень доволен сделанной работой.
- А у тебя есть? - ревниво спросил Данила.
- А у меня есть. Рассудок – это…- Моисей на мгновение задумался, - это правильно думать, так сказать, мыслить. Эй! – вдруг спохватился он, взглянув на часы, - бежим, а то ребята заждались!
В глубине души Зуйков признавал, что Любим и Мася в чём-то здорово обогнали его, и ему временами было обидно, что вот они учатся в техникуме, а он всё ещё никак не осилит седьмой класс. Ну, да ладно, как сказал Эпикур (ну и память у меня!): "Мудрец, питаясь хлебом и водою, состязается в блаженстве с Зевсом". "Высшая форма блаженства – это состояние душевного покоя, невозмутимости".
У Зуйкова память устроена странно: она у него иногда выдаёт то, что кажется сложным, но не может помочь ему во время уроков рассказать простую теорему или формулу.
Но всё это чепуха в сравнении с… футболом!
С первым же ударом по мячу из головы Зуйкова вылетел Эпикур вместе с Аристотелем и иже с ними – и верёд! к воротам соперников! Удар! Гол!!!

Тем не менее, Эпикур остался в памяти Данилы на всю жизнь и время от времени иногда изумлял ребят фразами (как только память сохранила их!) вроде: "Дружба – есть благо бессмертное". Или: "Человек должен быть выше обыденной  мирской суеты". Или: "Счастье – это здоровое тело и спокойствие духа".
Интересно, что никогда в семейной жизни Зуйков не вспоминал о "спокойствии духа", а наоборот, был беспокойным и въедливым главой семьи. Но принципов ДРУЖБЫ он придерживался неуклонно и после подписания  "Договора Эпикурейцев" всю жизнь придерживался ВТОРОГО пункта: "ДРУЖБА – ПРЕВЫШЕ ВСЕГО".
         ***
Итак, друзья плагиата у Зуйкова не нашли, но зато Любим всерьёз увлёкся стихами Пушкина.

Но если Данилу  в Пушкине восхитили стихи, то Любимцев, склонный к аналитике,  увлёкся сравнением творчества Пушкина и Зуйкова. И вот, что он подметил:
ДНЕВНИК ВитькА Любимцева: " В 8 лет Пушкин уже хорошо знал  французский язык и сочинял маленькие комедии и эпиграммы на своих учителей. Вот, что пишет Лев Пушкин, брат поэта. "Ребёнок (т.е. Пушкин) проводил бессонные ночи и тайком в кабинете отца пожирал книги одна за другою".
А Данила только в 8 лет пошёл в первый класс и рисовал карандашом первые палочки и крючочки. Читать, правда, он выучился в 5 лет. В комнате у Данилы из книг были "Красная шапочка",  "Сказка о царе Салтане…" и невесть каким образом попавшая к нему "Казетта" Виктора Гюго. Книжонку эту Данила очень любил, и десятки раз перечитывал, переживая за Казетту, и радуясь её избавлению от  злых родственников. В сундуке, вроде, лежали две-три книжки, но их Данила почему-то не читал".

Ни ВитькУ Любимцеву, ни Даниле, ни миллионам им подобным Судьба не предоставила ни личных библиотек, ни книг на французском языке, ни даже Арины Родионовны. Отцы их погибли на войне, бабушки-дедушки поумирали.
Духовная жизнь рабочих и крестьян советской поры, была довольно скудной, ибо руководители государства  воспитывали из пролетариев "гегемонов общества", а зачем "гегемону" быть гнилой интеллигенцией? Рабочий класс должен развиваться физически и нравственно в духе любви к коммунистической партию и её вождей, а также в послушании начальству. Чем меньше знаешь, тем спокойнее спишь.

Конечно, Любимцев переживал свою неказистость;  потому-то он так радовался успехам Данилы в поэзии и любовных делах. Любим увлекался поэзией, и сам пробовал писать стихи, но, что напишет человек, в котором нет никаких переживаний? Природа даровала ему душевную уравновешенность, ничем не смущаемую, кроме собственной неказистости. Он, конечно, преувеличивал свою некрасивость, ибо его внешние данные возмещались внутренним содержанием души и привлекали к нему друзей. Он даже рискнул приобщиться к творчеству и попытался сочинить "стишок" и преподнести всё той же Оксане. Но в голову лезли нелепые строки о… техникуме:

 "Наш техникум большой,
Коллектив в нём трудовой…".

Мура какая-то. Разве это интересно знать Оксане? Вот у Данилы здорово получилось:
"Я помню дни моей любви -
Любви прекрасное начало!…".
Совсем, как у Пушкина! Правда, стихи Данилы не затронули Моисея; он вообще сдержан в чувствах. А ведь в библиотеке у Гринбергов помимо Пушкина, Лермонтова и Некрасова, есть Маяковский, Багрицкий, Исаковский, Есенин, а если не полениться и заглянуть повыше, то можно найти и незнакомые фамилии Цветаевой, Ахматовой,  Мандельштама, Пастернака… О них не имел понятия даже Зуйков, которому, правда, Пушкин, Лермонтов и Некрасов застили глаза, и он кроме них никого не признавал.
                ***
Однажды, будучи в гостях у Гринбергов,  Данила неожиданно для всех начал расхваливать Любима на все лады. Моисей с удивлением смотрел на Данилу, не понимая причины столь хвалебных отзывов о Викторе. Он и его семья прекрасно знали, каков Любимцев и не нуждались в дополнительной его аттестации. Руфь сидела над учебниками и казалась равнодушной к разговору ребят. Она давно привыкла к тому, что Любимцев частенько бывает у них и вместе с братом грызёт гранит науки.
Но… в чём-то Зуйков дурачок, а в чём-то он глядит далёко. Он сознавал любовное небезразличие Любима к Оксане, и видел одиночество друга именно в том, что у того нет девочки-подруги. Такую девочку-подругу для Любима Данила увидел в Руфь. Оба они сдержанные и оба… умные! У них должен найтиться общий язык. Но Любим очень стеснителен, и никогда не решиться на дружбу с какой-либо девочкой.Вот ради него Данила и рассыпался соловьём: может хоть Руфь обратит на него внимание.

                1957 г.
Зимой, во время школьных каникул, танцкружок выступил в подшефном совхозе и там же, в совхозе, местные ребята сводили "танцоров" на лыжах к речному крутому откосу. Девчонки катались у самого подножья откоса , и всё равно умудрялись падать и визжали на всю округу. Ребята от души накатались с вершины, и Данила опять демонстрировал – естественно, Оксане - свою удаль, вихрем мчась между деревьями вниз, к реке. У берегов река не замёрзла и надо было резко сворачивать в сторону, чтобы не попасть в полынью.
Потом юных артистов повели в совхозную столовую и накормили до отвала щами, жареной картошкой с капустой провансаль и большим куском сочного мяса, свёрнутого в рулет, и душистым компотом из яблок, груш и шиповника. Хлеб был мягкий, тёплый и сам лез в рот. За длинным столом Оксана сидела напротив Данилы и с лёгкой улыбкой наблюдала, как Данила азартно уплетал еду; сама же… не "ела", а кушала, соблюдая приличие.
 Надежда Васильевна вместе с шофёром автобуса ела на другом конце стола и слушала местного завклуба о планах текущей работы на январь-февраль месяцы. Было видно, как она утомилась: всё-таки немолодая уже женщина, но не оставляет своих питомцев ни на какие чужие руки.
Возле Горкина сидела Тоня и придвигала ему то солонку, то свой кусок мяса, на что Горкин сердился и отодвигал от себя всё, что Тонька предлагала ему. Он не хотел афишировать своей дружбы с ней, всем своим видом показывая, что он тут не причём. 
Когда-то именно через дружбу с ней, Валерка хотел приблизиться к Оксане - и вот сам оказался в ловушке: Оксана искренне верила в его дружбу с Тоней, и относилась к нему  ровно и нейтрально. Горкина такое положение злило, и он всё чаще стал дерзить подруге и пренебрегать ею.
Зуйков давно раскусил его интригу и потому тоже злился на Тоньку: как это она не видит его двойной игры? Ведь вот совсем недавно, во время репетиции Оксана положила свою руку на руку Горкина – и как же он покраснел от удовольствия!? Данилу аж пот прошиб от ревности. Горкин не имеет права так краснеть!: у него есть Тонька, - вот пусть с ней и краснеет!
Внешне Данила ничем не выразил своих чувств, но… Оксана каким-то непонятным чутьём сразу почувствовала в Даниле перемену, и тут же холодно-сдержанным посмотрела на Валерку. Её серьёзность отрезвила Горкина, и он виновато и обиженно посмотрел на неё.
Данила на себе знал магию бархатных пальчиков Оксаны; их лёгкое прикосновение подобно искрам пробегали по всему его телу, вызывая небольшое головокружение.
Строгость Оксаны с Горкиным так понравилась Даниле, что он тут же сочинил второе стихотворение:

Во мне любовь
Проснулась вновь,

 И жизнь огнями засверкала,
Я вновь ожил, я вновь люблю,
Я весь пылаю и дрожу,
Но это лишь – любви начало…

Летят на крыльях счастья дни,
Горят-кипят во мне желанья,
Но счастлив тот, кто в трепете любви
Не знает горя и страданья.

  Когда же Данила прочитал Любиму это стихотворение, то Любим по-хорошему разозлился и решил во чтобы-то ни стало, но сочинить стихотворение. Он был твёрдо уверен, что упорство и усидчивость, а так же хорошее знание русского языка, помогут ему овладеть стихами. И он тогда тоже сможет удивить… Оксану. Ведь сочиняет же неграмотный Данила стихи?!… И какие!
Любим, как когда-то Зуйков, уселся за стол с карандашом в руках, но, кроме:
 "О ты, которая!…" -  у него ничего не получилось. Тогда он, на свою беду, обратился за советом к Даниле. Тот выслушал его, а потом спросил:
- Ну, а ты хоть видишь ту, о "которой" пишешь?
- А как же, почти каждый день.
- Я не про такое виденье говорю, а про… - Данила задумался на мгновение, - про сердечное.
Любимцев пожал плечами.
- Я не понимаю о чём ты говоришь.
Данила снисходительно усмехнулся.
 - Эх ты, "который"!…

Но Витёк Любимцев не успокоился и повторно сел за стол с карандашом и бумагой, но после двух часов мучений появилась какая-то "чушЕнция" о… техникуме:

"Наш техникум большой,
Коллектив в нём трудовой…".

Витёк с огорчением глядел на эту "муру". Разве это понравится… Оксане?
Нет, если стихи не даются, то и него нервы на них тратить. Моисей прав: надо учёбой заниматься, а не всякими там "фигли-мигли".
Данила.
Уже после первого стихотворения стало ясно, что для ТВОРЧЕСКОГО ОЗАРЕНИЯ Зуйкову необходим ДУШЕВНЫЙ ПОДЪЁМ, во время которого он сочинял стихотворение в один присест. Если же в нём было только лёгкое волнение, то Зуйковым сочинялся "полуфабрикат" ("полуфвб"), над которым у него почти никогда не было желания посидеть и отделать до конца.
Вот почему у Данилы много "полуфабов" с намётками на какую-то мысль и очень мало  свидетельств серьёзной работы над стихами. Если у Пушкина  целые стихотворные листы испещрены помарками, зачёркиванием, рисунками, то у Зуйкова стихотворные черновики часто выглядят девственно чистыми, с двумя-тремя исправлениями. Своих стихов Данила ДНЕВНИКУ не доверяет после известного "внедрения" Вадима в "Дневник".
Стихи вначале писались в блокнотике, подписанный  "15 апрелем 1957 года". С этого блокнотика, по существу, начался ДНЕВНИК Зуйкова и вся "писанина", но стихи переписываются в ученические тетрадочки и тщательно прячутся в… комоде под бельём или же в сундуке, рядом с платочком Оксаны. Блокнотик ценен тем, что в нём Данила записал своё третье стихотворение, посвящённое УЧИТЕЛЮ:

Я с детства был пленён
Стихами Пушкина, друзья;
Я ими тронут был и восхищён,
Читал без устали их я.

В своих стихах он воспевал
Простор земли родной
И моря грозный вал,
И плеск волны речной.

Он ложь и жадность презирал,
И их стихами бичевал;
Он ненавидел барский гнёт,
И воспевал простой народ".

И вот погиб - певец народа,
Но будет жить он вместе с нами,
До тех времён, пока свобода
Владеет нашими сердцами.

Таким образом, Зуйков отдавал дань уважения УЧИТЕЛЮ! Конечно, Зуйков проходит трудную школу приобщения к ПОЭЗИИ и в стихах его много наивности и подражания великим поэтам, но… в нём уже проглядывается ЛИРИЗМ, чем, собственно, он и прославится среди эпикурейцев и прочих читателей.
                ***
Надежда Васильевна видела и понимала, что танцевальный кружок взрослеет и начинает… разбивается на пары. Вчерашние девочки и мальчики становятся девушками и юношами, и потому стали более капризные, обидчивые, больше уделяют времени внешности. На репетициях то и дело вспыхивают мелочные и надуманные ссоры; ребята и девчата сделались неуправляемыми, и руководительница с грустью и тактом воспринимала их переход из подростков  в юношество. Да, подошла влюблённости пора …
Данила старше всех: ему идёт уже шестнадцатый год. Нынешний репертуар танцкружка его явно не удовлетворяет. Он  вырос из "пионеров". Ему подавай "взрослые" танцы.

В тетрадке появляются новые стихи, написанные опять же в духе лихого наскока на рифмы. Данила заметил, что долгое "корпение" над стихами только вредит ему, и размывают все образы и мысли, которые он желал бы выразить.
               
Дальняя дорога,
Дальние пути,
Вечная тревога, -
Мой паровоз, лети1
Вези меня в далёкие,
Прекрасные края,
Где горы спят высокие
И так нежна земля;
Где воздух чист, прозрачен,
Где голос соловья
То весел, то печален
Мне слышен у ручья.
Люблю я этот край –
Его сады, поля,
Где вечно жив цветущий май
И солнцем залита земля.

Отзвук 1953 года, когда Данила побывал в Грузии. Зуйков частенько прямо или косвенно упоминает Кавказ в своих стихах.
***
Скоро у Оксаны экзамены в музыкальной школе и она  в перерыве между репетициями решила немного поиграть на пианино в танцевальном (он же и спортивный) зале Дома пионеров.. Она пришла рано и играла любимого Шопена, как вдруг, почувствовав чьё-то присутствие, перестала играть, оглянулась, но никого вокруг не было. Но она же явственно чувствовала чьё-то присутствие! Тогда, подойдя к двери зала, открыла и увидела… Данилу, сидевшего на стуле в холле. Взгляд его излучал нечто такое, от чего Оксана торопливо отвела глаза. Он был заметно взволнован музыкой. Он встал и хотел подойти  к ней, но тут мимо пробегал гимнаст-верзила, тоже давний воздыхатель Оксаны и грубо плечом задел Данилу так, что тот отлетел в сторону.
- Ты, что? ослеп? – краснея, спросил Данила.
Он не мог позволить, чтобы его унижали перед девчон.. . перед девушкой.
Верзила не говоря ни слова, ударил Данилу в зубы. Появилась кровь. Оксана вскрикнула и хотела встать между ними. Но Данила, ослеплённый яростью, невзирая на то. что верзила старше его и сильнее физически, оттолкнул Оксану и вихрем налетел на обидчика, и стал яростно наносить ему удары в голову и лицо. Тот был ошеломлён неожиданным отпором и яростью противника и посчитал за благоразумие ретироваться от "психа" подальше.
Оксана с ужасом смотрела на драку, не в силах что-либо предпринять. Она впервые видела Данилу ТАКИМ – и была напугана его вспышкой ярости не меньше, чем дракой. Умом она понимала, что Данила только "ответил", но сердце её содрогнулось: оно не принимало Даниле ТАКИМ… жестоким. Когда же она хотела обтереть ему лицо, то он крикнул: "Не подходи!" – и, прикрывая  рукой  рассечённую до крови губу, кинулся прочь. Зуйков не хотел, чтобы Оксана видела его таким… избитым в кровь.
Не этот ли момент удержал Оксану от безоглядной любви к Зуйкову? Внутренний голос  стал подсказывать ей: берегись Данилу! Берегись… берегись…берегись…
Она начала… побаиваться его.
От природы доброжелательная,  Оксана тянулась к таким же, как и она, девчатам и ребятам. У нее действительно был хороший, добрый и весёлый характер. Она понимала юмор, хотя сама "юморнуть" не могла. Иногда Оксана решительно не понимала острот Данилы, и не раз задумывалась над тем, как вести себя, если он что-то сказал смешное в кругу  ребят и, возможно, по её адресу.

Летом в Москве проходит Всемирный фестиваль студентов и молодёжи. Танцевальный кружок снова удостоился чести выступать перед участниками фестиваля в московском "Зелёном  театре" Парка им. Горького.  То были дни необыкновенной открытости советского народа перед всем миром. Казалось, что недалёк тот день, когда все народы действительно станут жить в мире и дружбе. Фестиваль явился апофеозом хрущёвской оттепели, раскрывая подлинный смысл СОЦИАЛИЗМА: мир, дружба и братство между народами.
Танцевальный коллектив привозили из Электростали на автобусе, а вечером отвозили домой. Было очень интересно ехать по Москве, которая кипела, шумела, играла, плясала, двигалась в каком-то сплошном праздничном вихре. Вечерняя Москва озарялась бесчисленными иллюминациями на всех бульварах, улицах и проспектах. У всех ребят был очень высокий душевный настрой, подстать тому, какой царил вокруг. Впечатлений от выступления перед иностранными гостями, непосредственное общение с ними, остались яркими картинами на долгие годы.
Данила и Оксана ещё больше сдружились за эти сказочные две недели.
               Месть.
Конец августа. У Данилы день рождения: ему исполнилось 16 лет. Пришли ребята и девчата из танцкружка. На столе ни грамма спиртного. Мать наготовила печенья, купила торт, конфет, фруктов, сок и лимонад. Сын сегодня стал совершеннолетним, и вот-вот получит паспорт. Было очень весело. Пили соки, лимонад, чай. Как всегда Данила был душой компании. Сегодня он не иронизировал над друзьями, а изображал себя в разных лицах: от надменно-глупого царя, принимающего поздравления,  до жалкого нищего, униженно и плутовато благодарившего за подарки, чем вызывал хохот в друзьях. Оксана тоже смеялась, хотя в ней жила надежда, что Данила не только "шутник", пусть и талантливый, но ещё и большой артист. Надежда Васильевна приболела и потому не смогла придти, но с Оксаной прислала ему в подарок… "Сонеты" и пьесу "Ромео и Джульетту" Шекспира. Данила ещё не знал, что этот подарок с намёком.
После застолья ребята и девчата пошли гулять на улицу Карла Маркса - излюбленное место для прогулок. Нагулявшись, решили сходить в кино. До начала фильма оставалось ещё время и потому, купив билеты, ребята уселись на скамейку напротив кинотеатра. На соседней скамейке лежал пьяный мужик и изредка мычал что-то песенное, иногда пытался приподняться, но опять валился на скамью. Со стороны магазина показался небольшого роста, "плюгавенький" милиционер. Он медленно шёл в сторону ребят и пьяного. Подойдя к пьяному, милиционер  осветил его фонариком. Было уже достаточно темно. Пьяный не шевелился, как ни толкал его милиционер. Тут Данила не выдержал и сказал (и кто только за язык тянул!) милиционеру: "Да он (пьяный) притворяется, только что песни хотел петь". Милиционер подошёл к ребятам и спросил:
- Вы что тут делаете?
- Отдыхаем, - за всех ответил Данила. – Скоро в кино пойдём.
- Так, марш отсюда, - безапелляционно сказал милиционер ребятам.
- Почему мы должны уходить? – опять встрял Данила. – Мы никому не мешаем, отдыхаем, нам скоро в кино.
Милиционер остановился напротив Зуйкова и ослепил его фонариком.
- Повторяю: пройдите отсюда, - с видимой угрозой сказал он.
В Данилу точно вселился бес.
- Никуда мы не пойдём. Мы ничего плохого не сделали.
     Тогда милиционер взял крепко Данилу за локоть и сказал:
- А ну, пройдём в отделение.
Милиция находилась рядом с кинотеатром.
       - Пойдём,  - запальчиво ответил Зуйков.
  Он чувствовал себя правым и на просьбы ребят не спорить с милиционером не обращал внимания. Они пошли в "отделение": Данила и милиционер впереди, а ребята сзади, которые возмущённо спрашивали: "За что вы его в милицию ведёте? Что он сделал такого?…"   
Милиционер молча довёл Данилу до отделения и ввёл в дежурное помещение. Только они переступили за порог, как милиционер, не говоря ни слова, кулаком наотмашь ударил Данилу в лицо. Ошеломлённый, тот отлетел к столу, за которым сидел ещё один милиционер. Рука Зуйкова нечаянно упала на пресс-папье. Увидев это, сидевший милиционер вскочил и ударил ребром ладони по руке Данилы, и потом менты вдвоём стали избивать Данилу пинками и кулаками. К счастью для Данилы, ребята видели всё это в окно, и тут же две девчонки побежали за Анастасией Андреевной, а остальные вбежали в дежурку: "За что бьёте?! Чего он сделал?! Жандармы!" На шум из кабинета вышел офицер и спросил "В чём дело?"
- Вот он пьяному лез в карман, - указывая на Данилу, сказал "плюгавенький" милиционер.
- Неправда! Никуда он не лазил! – закричали ребята. - Мы сидели на другой скамейке.
Офицер коротко бросил: "Разберёмся" и приказал отвести Данилу в "КПЗ". Так впервые Зуйков узнал, что это такое. Его впихнули в "каталажку", пнув напоследок  ногой. Зуйков редко плакал, даже в детстве, но тут не выдержал и горько заплакал от обиды на то, что его отлупили ни за что! "Каталажка-КПЗ" представляла собой узкий "мешок", в котором нельзя было даже согнуть колени. В ней надо было стоять прямо, а если упрёшься в стенку коленями, то они тут же начинали болеть.
Данила за своими всхлипываниями не слышал, как в отделение пришла мать и такую бурю  устроила в дежурном помещёнии, что Данилу тут же выпустили. Ещё бы! Сыну только что исполнилось 16 лет, а его ни за что, ни про что избивают в милиции. Она завтра же пойдёт в горком и всем в милиции не поздоровится.
Однако, дежурный офицер велел придти Даниле завтра утром в милицию. Анастасия Андреевна не оставила сына одного и пошла вместе с ним в милицию. Потом выяснилось, что у пьяного, якобы, пропали часы и виноват в этом оказался… Зуйков. У следователя было наглое лицо и наколка на руке в виде восходящего или заходящего солнца с лучами. Даниле почему-то всё время казалось, что его допрашивает какой-то бандит, который заодно с бандитами-милиционерами. Данила впервые соприкасался с милицией с этой стороны, и потому в какой-то мере был напуган. Ему казалось, что вокруг него завертелось нечто такое, отчего его могут в любой момент в милиции не только избить, но и убить – и всё здесь будет шито-крыто между следователем и милиционерами. Анастасия Андреевна тоже чувствовала себя неуютно в милиции.
Из милиции Зуйков вышел с грузом устрашающих предписаний  от следователя: являться к нему по поводу того-то и того-то, никуда не отлучаться…
Вечером Данилу вдруг ни с того ни с сего забил озноб, и температура поднялась до 38. Таблетки и лекарства не помогали 
Через два дня Данила вновь увидел плюгавого милиционера в милиции у следователя в качестве "свидётеля".  Данилу едва не стошнило от ненависти к "плюгавому". Вообще-то Зуйков не мстительный, но тогда в нём проснулось страстное желание отомстить! Отомстить за все побои и несправедливость, какие он перенёс в милиции по вине этого "плюгаша", который обвиняет его в воровстве!
 План мести в разгорячённой голове созрел быстро. Зуйков сделал рогатку, нашёл хорошую резинку из ободка противогаза и припас три увесистых шарика из подшипника. Затем, скрываясь за кустами, что росли возле милиции, стал вечерами караулить "плюгаша". Дней пять Данила прятался в кустах и, наконец, тёмным вечером "плюгавый" вышел из милиции и пошёл в сторону Зуйкова. Данила вложил шарик в рогатку и как только "плюгавый" поравнялся с ним, легонько свистнул;  тот повернулся - и Зуйков влепил ему!… "Плюгаш" хрюкнул, схватился за лицо и тут же, пригнувшись, бросился с сторону милиции… А Данила вихрем помчался в противоположную сторону, и в груди у него всё ликовало! Он отомстил! Страха не было, ибо было наказано Зло, в лице этой милицейской сволочи! Жестоко? Зато справедливо!
Часа два проплутав по городу, Данила вернулся домой. Озноб у него пропал и температура стала нормальной.
Через год Комитет Государственной безопасности разогнал всю эту милицейскую мразь за многие злодеяния (в том числе и убийства), которые свершались под её крышей.
Вот такой весь Данила Зуйков: с друзьями – друг, с врагами – враг!