Все о гласности

ВСЁ О ГЛАСНОСТИ

или так дальше жить... можно


Похоже, нынешнюю гласность свели с ума. Имею право на такое утверждение, посколь-ку не забыл времена, когда соблюдение приличий и осторожность считались главными добро-детелям. Тогда мы узнавали о цунами в Японии вместе с японцами, о дожде в Англии сразу после его окончания, а о снеге в Италии за несколько дней до его выпадения. А нынче свидетель того, как распоясавшаяся гласность, попирая общепринятые нормы морали, ведёт себя точь в точь, как юная соседка по этажу.


До сих пор она ассоциировалась в моём представлении со скучными школьными буд-нями, когда хоровое пение — едва ли не единственная возможность проявить свою индивиду-альность. Не далее, как вчера, в лифте, прелестница, сменившая белый фартучек на что-то ко-роткое, обтекаемое и узкое, осыпала меня таким ворохом подробностей, которые и в устах восьмидесятилетней мемуаристки показались бы преувеличенными. Но я ей поверил. Доверие только укрепилось после того,  как она... дала, пока только понять, что всем прочим / кому? клиентам? / предпочитает мужчин моего стиля и возраста.


Гласность входит в наш быт, оттесняя из глубин подсознания, казалось бы основательно вошедшие в плоть и кровь, не только моральный кодекс коммунизма, но и божьи заповеди. Не потому ли, условно говоря, стоя над корытом, в шуме гласности забываем о существовании стиральных машин. Зато подробности о бунгало премьер-министра в подмосковной сельве доставляются на дом, как детское питание в какой-нибудь тридесятой стране третьего мира. Ничто, оказывается, в такой мере не способствует усвоению непригодной к употреблению ду-ховной пищи, как знание того факта, что быть премьером столь же хлопотно, как им не быть.



Гласность утомляет, особенно переизбытком информации. На кой мне знать, скажите на милость, сколько народу погибает от рака или под колёсами пьяных водил? Достаточно и того, что рост преступности, по сравнению с периодом отсутствия гласности, возрос до пугающих размеров. Гласность превращает человека из соглашателя в критика, а из критика — в циника. Поневоле возникают вопросы, прежде не отягощающие советское сознание, а уклончивые на них ответы только подливают масло на раскалённую сковороду сомнений. Что, после этого, останется в душе святого, кроме забот о пище из духовки. Поневоле загрустишь, осознав, что Моцарты по-прежнему мрут в нищете, тогда как «народные избранники» гордо отказываются только от тех привилегий, которые всё равно недоступны.


Стоит прогреметь где-то выстрелу, и гласность тут же доставит сводку, точно с фронтов Великой отечественной... Её отчёты о конфликтах местного значения возрождают в памяти ис-торические аллюзии о набегах варваров и свирепости янычар. В то же время туманные репор-тажи о межпартийных распрях не лишены известной доли морализаторства. Однако, кое в чём гласность полезна, когда вычисляет до сотой доли процента количество бедолаг, над которыми занесён дамоклов меч безработицы. Благодаря такой дотошности многие избавляются от ощу-щения одиночества и отчаяния.


Гласность пробуждает у бедняков стремление к лучшей жизни, а у миллионеров минут-ную неловкость за незаслуженное преуспевание. Эти редкие, почти неуловимые минуты, со-единяют счастливчиков с неудачниками в едином стремлении изменить мир таким образом, чтобы бедность не казалась безнадёжной, а богатство — призрачным.


Подобно актёрам на экране и сцене, демонстрирующих чудеса сексуальных успехов своих персонажей, / хотя понимаем, сколь велико различие между действующими лицами и исполнителями /, в меру сил и возможностей стремимся покрасоваться достоинствами, нам, в сущности, не принадлежащими: большой зарплатой, молодой любовницей или благосклонно-стью начальства.


И всё это время неудержимая гласность, явно издеваясь над нашими усилиями, мед-ленно, но верно возвращала нас из заоблачных высот на свои привычные места: зарплата утра-чивала свою покупную способность, любовница — молодые прелести, ради которых побито столько горшков, могущих пригодиться в хозяйстве, а начальство сменилось, а рассчитывать на то, что и при новом все останется, как прежде, не приходилось. 


Эх, тем и неприятна безудержная гласность, что смещает понятия, сгущает краски, перетасовывает репутации. Сколь бы надёжно малой не казалась нам щель подполья, где надеешься перебыть её всевластие, гласность проникает и туда. И вот уже на световом табло нашего воображения воцаряется хаос неузнавания: то, что ещё вчера, воспринималось как миф, нынче превращается в опостылевшую реальность.


Гласность правит бал не только на задворках сознания, но и на больших дорогах безу-держного прогресса. Ей покорны возрасты, состояния и общественная логика, из-за которой, бывшее невозможным, представляется нам столь естественным, как если бы мы, вместо дешёвого, но дрянного, приобрели нечто дорогое, зато необходимое. Greenpeace, этот современный донкихот, демонстрирует своё мужество не иначе. как в присутствии гласности. Ни при каких иных условиях он не соглашается опускаться в кромешную глубину ядерного колодца или на дно загаженного туристами озера.


О гласность, гласность! Единственная наша надежда. Отовсюду доносятся голоса: «Больше гласности! Так жить нельзя»!


Ерунда — живём. И, кажется, не так уж плохо. Но это моё личное мнение оптимиста. Зато пессимисты, верные своей натуре, продолжают жить воспоминаниями об обещанных обедах, на которые их так и не пригласили. Может быть, пессимисты и вправду счастливее нас, поскольку оптимистов никто никуда не приглашает.


Борис Иоселевич

«Век 20 и МИР» № 12 1991