Вечерний паром рассказ

ВЕЧЕРНИЙ    ПАРОМ
Кухта  Евгений
В двадцать два ноль-ноль по местному времени в сахалинском порту Холмск началась посадка пассажиров и одновременно закатка вагонов на морской паром «Сахалин-1»               
Не спеша, привычно становились вдоль правого борта на небольшом расстоянии друг от друга девушки из обслуживающего персонала, так называемые номерные,- вышли встречать пассажиров, показывать им дорогу к пассажирским каютам, расположенным под вагонной палубой. На самом дне парома, как порой шутили, чертыхаясь, сами пассажиры.
- Ого, сколько их сегодня! – воскликнула старшая номерная, глядя на вливающуюся через центральные ворота порта, как раз напротив парома, огромную толпу с чемоданами, сумками, котомками. Впереди всех уверенно вышагивала дежурная по морвокзалу…
На посадку и высадку пассажиров всегда выходил на палубу судовой врач. И теперь, стоя у борта, неподалеку от верхней площадки парадного трапа рядом со старшей номерной, с интересом рассматривал приближающуюся, растянувшуюся и неторопливо ковыляющую толпу.
На причале, у нижней площадки трапа, опущенному на добрых три этажа вниз вплотную к борту парома под довольно крутым углом, вахтенные штурман и матрос вместе с пограничным нарядом приготовились к проверке проездных документов и пропуску пассажиров на судно…
Вскоре по всему парому вдруг послышался гулкий грохот закатываемых на вагонную палубу первых грузовых вагонов. Огромная скошенная кормовая аппарель, как забрало, поднятая вверх, открывала доступ на длинную, просторную вагонную палубу с уложенными на ней рельсами в четыре колеи: по две на каждом борту, с техническими шахтами, внутренними трапами и постройками посредине. Два маневровых тепловоза, движущихся параллельно, медленно закатывали вагоны короткими «плетями» по два-три вагона вовнутрь, будто в разверзнутую пасть какого-то гигантского морского чудища, осторожно продвигаясь по промежуточному соединительному короткому мосточку между широкой прямоугольной, скошенной книзу кормой парома и причалом. После каждой закатки вагонов судно грузно и ощутимо оседало в воду…
Перед закаткой на паром каждый вагон осматривал грузовой помощник капитана, рослый энергичный молодой человек. С особым пристрастием проверялись вагонные замки и пломбы на них. Все в порядке – махнет рукой, крикнет: «Давай!.. Пошел!.. Пошел!..», и покатились очередные «плети» в зияющее чрево парома: одна на левый борт, другая – на правый, пока не закатят на вагонную палубу двадцать шесть рассчитанных по проекту вагонов.
- Стоп! – закричал вдруг грузовой помощник. – Этот вагон «больной»… не принимаю, - и показал представителю железной дороги на деформированную пломбу.- Нарушена пломба.
- Ну, вы даете! – взорвался представитель и как-то суетливо задергался возле подозрительного вагона. – Ну, не дожата, может, эта самая пломба… Ну так и криминала большого я здесь не вижу…
- А я вижу! – зло рубанул грузовой помощник.- И без акта на бракованный вагон, его я не приму! – уперся и ни в какую: – Откатывайте назад!.. Не принимаю и баста!
Подбежали другие железнодорожники, и с нервозной дерганностью стали доказывать целостность пломбы, посмеиваться над такой неуместной, якобы, щепетильностью и требовать немедленно и безоговорочно принять вагон, дабы из-за пустяка не срывать государственный план.
- Мы что, свое барахло везем? – безразлично-угрожающим тоном заговорил дежурный железнодорожного терминала. – Это важный государственный груз. А с государством, сами знаете, шутки плохи… Госплан что ли срывать будем из-за недожатой пломбы, гори она гаром?.. Закатывайте вагон! – решительно крикнул он машинистам.
- Стоп! Этот вагон не принимаю и нечего меня уламывать, как на базаре! – взорвался грузовой помощник. – Сказал не приму – значит не приму!..  Это ваш план срывается, а не государственный. И мне плевать на него и на ваши прогрессивки и премиальные из-за которых так задницы рвете. Работать надо, а не высиживать время. Надеялись, вечером не заметим вашего брака? – резко повернулся и быстро пошел к парому – Пускай капитан решает, а я не возьму на себя такую ответственность. Все! Базар окончен….
Уже несколько лет во всю действовала морская паромная переправа между портом Ванино на материке и портом Холмск на острове Сахалин, но до сих пор причалы были еще не достроены, не дооборудованы. Местное партийное руководство  отлично понимало текущий момент: главное – это сдать любыми путями и средствами паромную переправу в намеченный партией срок. Чтоб хоть как-нибудь принять первый паром, вышедший уже с Балтийского завода, кое-как загрузить его вагонами и вытолкнуть в море на ходовые испытания в ледовой обстановке местной акватории. Чтоб можно было тут же с ликованием, как повелось в Союзе, на всю страну отчитаться, доложить, отрапортовать о новом чуде отечественной морской паромной техники, о действующем УЖЕ концевом участке БАМа. Ибо за этим стояли большие почести и награды. А достраивать - потом, особенно то, что касалось пассажирской части. Потом, как-нибудь…
И хотя уже работает второй паром, а по проекту их должно быть, якобы, пять, но упорно поговаривают, что будет их не то восемь, не то десять, но пассажиры до сих пор - и толком никто не знает, сколько лет предстоит еще – со всем своим громоздким багажом и стар, и млад, здоро-вяк и убогий карабкаются высоко вверх, спотыкаясь и чертыхаясь, по крутому шаткому, так называемому, парадному трапу, опускаемому с кормовой палубы. Поднявшись  на борт и передохнув кое-кто, топают дальше, направляемые симпатичными номерными по борту вдоль надстройки к носовой палубе. Там, почти посредине, ныряют в скошенную металлическую будку, наподобие дачного туалета-скворечника и по чуть ли не вертикальному длинному трапу, как по ступенькам застывшего эскалатора метро, спускаются, зачастую падая, этажа на три-четыре вниз, в просторный вестибюль. Оттуда, передохнув и оглядевшись, по двум широким, вдоль  каждого борта трапам, издерганные, измученные люди, наконец, спускаются в холл пассажирских кают, расположенный под вагонной палубой в носовой части парома.
По проекту же пассажиры должны попадать в этот вестибюль через удобные и довольно высокие прямоугольные проемы – лацпорты, расположенные в носовой части каждого борта, в так называемой «скуле», как раз на уровне причальных стенок. И пассажиры прямо с причала по короткому устойчивому горизонтальному трапу почти сразу же попадают, без лишних трудностей и  мучений, в пассажирское отделение парома…
Судовой врач перегнулся через фальшборт, спросил у подошедшей к трапу дежурной:
- А сегодня у вас сколько пассажиров?.. Толпа внизу огромная, как на митинге.
- Сегодня многовато, доктор…  Девяносто три! Сегодня ж пятница: много жен моряков  едет в Ванино вечерним паромом повидать мужей, - задрав голову, поясняла с улыбкой дежурная. – Какое-то судно из загранрейса приходит… Ну, и отпускники еще не кончились. Так что сегодня, доктор, вам будет очень весело. Не завидую вам.
Пробегавший мимо грузовой помощник капитана бросил шутливо на ходу:
- У вас, док, еще будет, а у меня уже потеха – от слова потеть, - и прокомментировал, удаляясь: - Дают, ханыги, почти полную загрузку, но подсовывают «больной» вагон.
Теплоход-паром ледокольного типа «Сахалин-1» больше месяца перевозил из Холмска в Ванино по восемь-пятнадцать вагонов. А бывало и порожняком уходил. Никак не мог получить полной загрузки в двадцать шесть товарных вагонов, приходя в порт утром. Железнодорожники улыбчиво объясняли, что с ночи вагонов всегда меньше, поскольку наиболее оперативно они обрабатываются днем и для вечернего парома их накапливается всегда больше. Но уже неделю «единица» ходит вечерним расписанием, поменявшись с «двойкой», а только сегодня впервые получила двадцать два вагона. Но при этом под шумок стараются спихнуть  бракованный, вероятно, слегка разворованный – перекинуть ответственность на пароходство…
Через  некоторое время на вагонную палубу спустились капитан и грузовой помощник. Вагон с нарушенной пломбой все-таки закатили и как раз, словно нарочно, в самое темное место, хотя даже при всех включенных тусклых фонарях вверху, на вагонной палубе всегда царил полумрак. Все снова осмотрели с помощью мощного карманного фонарика, прихваченного капитаном, этот злосчастный вагон, особенно тщательно явно покореженную пломбу.
В спорных вопросах загрузки судна слово капитана последнее и окончательное. И на сей раз он был краток и лаконичен: вагон выкатить, а если из-за этого задержится отход, оформить акт простоя на железную дорогу.
- У нас морской порядок, - сказал спокойно капитан. – Нормально работать надо, а не халтурить и прикрываться  государственным  планом, - повернулся и ушел.
Началась посадка пассажиров. Внизу у трапа вахтенный штурман проверял у каждого билеты, а пограничники документы на  выезд.
Эта процедура с пограничниками всегда удивляла и возмущала доктора. Единое государство, а въезд на остров Сахалин, да и на Курилы тоже,  и выезд с него через пограничный контроль, как в какую-то капиталистическую страну или режимную, секретную зону. А по территории остров Сахалин почти равен острову Куба. И не только острова Дальнего Востока превращены в зоны. Более трех тысяч километров дальневосточного побережья превращены то в пограничные, то в зековские, то в войсковые или еще какие-либо зоны. Сплошной ГУЛАГ. И на всем этом морском  побережье едва наберется полтора-два десятка небольших населенных пунктов.
Вместо того, чтобы гробить  средства в строительство БАМа, не раз  утверждал судовой врач в спорах в кают-компании,  начали б сооружение хотя бы одной автострады на этом гигантском бездорожье. Она действительно оживила бы этот край, это жизненно необходимо. А так это еще на добрую сотню лет необъятная  безлюдная и бездорожная сплошная зона.
Но особое непонимание и удивление вызывало у доктора само строительство этой паромной переправы. Весь мир, самые развитые и богатые морские страны пришли к пониманию, что надежно, удобно и выгодно строить – и строят, черт возьми – туннели. Вон японцы рядышком, под боком, уже копают туннель на  остров Хоккайдо длиной более пятидесяти километров. Англия  с материком  связывается туннелем, хотя и паромные переправы имеет и не собирается их ликвидировать потом. А тут опять «своим особым путем» ковыляют, и как всегда попадают не к парадному, а чаще всего к заднему проходу: морские «калоши» клепают под названием паромы, при этом уже устаревших технически лет на десять-пятнадцать еще на  стадии проектирования.
А ведь действительно пошли было своим путем еще в начале сороковых годов, когда по приказу Сталина начали прокладывать туннель под Татарским проливом в его самой узкой, около восьми километров, части. Копали с двух берегов навстречу друг другу: от небольшого поселка Мыс Лазарева на материке и с мыса Погиби на Сахалине. Из-за ошибок в расчетах, может, и умышленных – какое время-то было! – стволы туннелей разошлись, не состыковались и работы на этом прекратились. И вместо расцвета края, все пришло в запустение и уныние.
Но остатки дамб у двух берегов друг против друга и по сей день возвышаются над серыми водами Татарского пролива как трагический памятник несостоявшемуся очередному большевистскому чуду…
Среди шума нетерпеливо толкающихся напирающих пассажиров и провожающих раздался громкий удивленный голос вахтенного штурмана:
- А на собаку документ?
- Да разве ж это собака? – шутливо воскликнул уже поднявшийся на трап высокий парень: из-под бугрящейся у него на груди куртки выглядывала маленькая собачья мордочка. – Окурок, а не собака. Во!..  За пазухой уместилась – не видать даже.
- Провоз животных без соответствующих документов запрещен! – категорически отрубил вахтенный штурман.– Сойдите в сторону… или оставляйте собаку – этот свой окурок на причале  и проходите на судно.
- Ну зачем так сразу – оставляйте на причале? – добродушно-просящим тоном тянул парень с собачкой. - Ну какая теперь справка, если вы через двадцать минут отплываете, а? Не реально же.
К парню тут же резво подступили вплотную трое приятелей с огромными рюкзаками, какими-то свертками и с разлохмаченными, неухоженными  бородами. Они все сразу энергично и настырно стали заверять, что собачка их безобидная, чистая, не кусачая – прожила с ними всю экспедицию, знают; что она нигде не будет бегать – держать при себе будут и, уговаривая вахтенного пропустить их с  собакой, давили на него своей веселостью, напористостью и рюкзаками.
Штурман отступил по трапу вверх и раздраженно выкрикнул:
- Ну что, что вы давите на меня?!.. Нельзя значит нельзя!
- Но мы же популярно объясняем  и слезно по-человечески просим, - с хмельной веселостью  тараторили свое геологи.
- Да что вы мне тут заливаете? Вон  врач стоит, - он головой и рукой махнул вверх, где облокотившись о фальшборт стоял и наблюдал сверху за посадкой судовой врач. – Идите и доказывайте ему! Разрешит – пропущу, мне – то что. А нет - значит нет. И нечего мне тут мозги компостировать! Сойдите с трапа!..  И не мешайте пассажирам проходить.
Парень быстро извлек из-за пазухи собачонку, вложил ее в руки одному из бородачей и, спотыкаясь, стал неуверенно подниматься по трапу…
- Доктор!.. Здрасте!.. Извините, пожалуйста, - начал он сбивчиво, подходя к судовому врачу, медленно выпрямившегося и повернувшемуся к нему. – Понимаете… неувязочка у нас тут получилась…  небольшая такая… Мы, вот, геологи, возвращаемся домой… в Москву, но вот собачка наша, понимаете… без медицинской справки. Ну, не успели как-то взять. Понимаете, ну не успели, хоть тресни… Пожалуйста, разрешите провезти ее, а?.. Никуда от себя ее не отпустим, ей – Богу!.. Гарантирую! – и для большей убедительности заверил: - А в Ванино обязательно сходим за  этой справкой – дорога ж у нас длинная. Честно обещаю вам. Ей – Богу!
- Удивляюсь, что вы нашли в этой собачонке, - с легкой иронией сказал судовой врач. – Только то, что с Сахалина? Так на нашем острове можно найти и полутше сувенир. И не столь хлопотный.
- Не-ет, что вы , доктор! – у парня удивленно округлились глаза, встрепенулся весь. – Какой сувенир!?.. Эта собачка – поверите? – жизни нам спасла. Все эти ребята, - резко показал за борт вниз, потом в себя ткнул рукой, - и я… все мы, понимаете, обязаны ей жизнью.
- А-а-а!.. Это, конечно, меняет дело, - понятливо и сочувственно произнес доктор, сменив иронию на серьезный тон.
Геолог уверенней подошел к фальшборту, приблизился к доктору. И тут от него пахнуло насыщенным перегаром с примесью какой-то кислятины, и весь его вид: слегка нагловатый, разухабистый, с чрезмерной жестикуляцией руками говорил за то, что он в состоянии хорошего подпития.  Не дожидаясь вопросов, он тут же начал оживленно рассказывать, как в тайге на севере Сахалина эта маленькая собачка спасла их всех, безмятежно спавших в палатке, от верной гибели в когтях разъяренного медведя – шатуна.
Судовой врач с интересом слушал и думал, добродушно и участливо поглядывая то на рассказчика, то на его колоритных коллег внизу. Он понимал этих ребят, этих «копателей-ходоков» как поется в популярной песне: закончилась экспедиция, живы, здоровы, при деньгах – не грех, что и выпили в дороге, пока доехали до Холмска. Это понять можно – дело мужское. Но вот загвоздка с документами на собаку, и он последняя для них разрешающая инстанция и даже надежда. Но он был и озадачен: только вчера на командирском совещании в кают-компании сам зачитывал радиограмму с Сахалинского пароходства о строжайшем запрете провоза животных без  ветеринарных свидетельств или справок. И сам же докладывал, что вахтенные спокойно пропускают  пассажиров на паром не только с собаками да кошками без  ветсправок, но даже и с поросятами в мешках – был такой случай, когда он сам однажды на кормовой палубе споткнулся о мешок, из которого раздался поросячий визг и резвое хрюканье. Все посмеялись тогда, но он предупредил, что теперь в подобных случаях будет писать рапорты и фиксировать в санитарном журнале такие нарушения.  А это будет удар по премиям.
Но тут парни только что с поезда, рассуждал про себя доктор уже в пол-уха слушая геолога, весь сезон прожили с этой собачонкой и ничего – вон какие лбы здоровые… Кто сейчас им выдаст, куда бежать на ночь глядя за  этой бумажкой? Они ж хоть сейчас туда рванули бы… Да и до отхода остались считанные минуты. Нет, как ни крути, а что-то все-таки надо придумать – всю жизнь не втиснешь полностью в инструкции да приказы.
Геолог уловил, что врач доброжелательно настроен к их ситуации, немного в чем-то колеблется, но, если эмоционально поднажать, то, вероятно, разрешит провезти собаку. И он с доверительной полуулыбкой на лице с видом этакого рубахи-парня уверенней продолжал рассказывать о своих  дневных похождениях…
Судовой врач, слушавший как-то рассеянно, вдруг встрепенулся, будто током его дернуло.
- Не понял… Когда вы приехали? – настороженно спросил он, в упор глядя на геолога.
- Так я ж говорю, что утром прикатили из Южно-Сахалинска. Но пока дела тут утрясли… То да се, пятое-десятое. Вот и…
- Не понял, - перебивая, настойчиво допытывался судовой врач. – Так приехали не сейчас вот, вечерним поездом?
- Нет-нет, доктор, - оживленно подхватил парень. – Мы с раннего утра в Холмске. Но пока  по магазинам походили,  купили сувенирчики для жен, для друзей… А потом, сами понимаете, - доверительно, размашисто жестикулируя рукой, продолжал геолог, - как сели отметить удачное завершение экспедиции, так и прибалдели слегка аж до вечера… А вечером, вот, кинулись за этой справкой, но уже поздно. Так и остались без этой шпаргалки.
- Так вы заранее знали, что для провоза собаки нужно иметь ветеринарное заключение? Или вот сейчас только узнали, перед  отплытием? – участливо, но с  какой-то подозрительностью допытывался и как бы подсказывал правильный ответ судовой врач.
- Разумеется, мы эту ситуацию четко знали… Просто, понимаете , доктор, не уложились по времени. Думали…  на пароходе ее как-нибудь провезем, договоримся – люди ж сознательные, поймут. А уж в Ванино, ей-Богу, обязательно оформим  документы на нашу собачку. Понимаем, ведь, не маленькие.
Судовой врач молчал, тяжело и пристально смотрел на улыбчивого болтливого геолога  перед собой и строго вдруг сказал:
- Теплоход… особый вид транспорта. Запомните!
- Так мы ж че?..  Понимаем!.. Но по-человечески ж можно разрешить этот вопрос?
Где-то в душе, на смену участливого переживания и доброжелательности, закипала, поднималась ненависть и презрение к этой наигранно-веселой полупьяной роже, к его друзьям, нетерпеливо толпящимся внизу возле трапа с уверенно-нагловатым, наплевате- льским видом ко всему окружающему. Все знают, все понимают, думал врач с раздражением, на сознательности решили сыграть, жлобье… И времени было -  хоть отбавляй, и дел тут особо важных нет , но за пьянкой начисто забыли о своей собаке, о своем друге-спасителе. Скоты!
Он хмуро посмотрел вниз на причал, где у трапа переминались со своими вещами геологи. Собачонка, вырвавшись из чьих – то пьяных рук, или просто уронили, затравленно бегала кругами по причалу поблизости, шарахаясь между сумок и ног отъезжающих, жалобно задирала мордочку в сторону кормовой палубы. Молча, задумчиво смотрел судовой врач на мечущуюся по причалу собачку и, казалось, слышал ее тоскливое скуление – этот печальный звук тревоги и отчаяния, звук предчувствия беды. И вдруг вспомнился, как волной накатило, вспыхнул яркими живыми образами рассказ про охотника, услышанный недавно в кают-компании.
Охотник держал двух собак: большую молодую охотничью – учил и натаскивал для охоты на крупного зверя и маленькую неопределенной породы – просто для души. И вот первая  охота. С охотничьей собакой подались в тайгу, но за ними увязалась и маленькая собачка, и как ни прогонял ее хозяин, упрямо и назойливо плелась сзади. В конце концов, охотник, растирая заболевшую от частых поворотов головы шею, плюнул с досады и не стал больше обращать на нее внимание и дергаться. Так она и плелась на почтительном расстоянии всю дорогу сзади.
В тайге они внезапно и совсем близко вышли на медведя. Охотник попытался с ходу уложить зверя, но ружье дало осечку и пока он перезаряжал его, разъяренный видом человека  и  надрывным лаем охотничьей собаки медведь стремительно вздыбился и кинулся на охотника.
Казалось, земля и тайга дрожат от топота и рева огромного взлохмаченного страшного зверя.
Пятясь назад, охотник окликнул собаку, чтоб она слышала голос хозяина, чувствовала его поддержку, не боялась и кинулась на добычу. Но в этот миг краем глаза увидел, как  эта собака съежившись испуганно-дико заверещала и шарахнулась от медведя в сторону, унося за собой затихающий исступленный, душераздирающий вой и надежду.
Охотник рванул с пояса нож – все, чем мог еще защититься и остаться, в лучшем случае, искалеченным, как вдруг услышал резкий, неистово-злобный, надрывный лай и мельком заметил, как его  маленькая собачка, ощетинившись, отчаянно и смело кинулась сзади медведю под ноги. Она хватала его остервенело за пятки, но он отмахивался от нее, как от назойливой мухи и неотвратимо наваливался на охотника. И когда, казалось, настал последний миг и обрушатся на голову человека страшные когти разъяренной бестии, собачка из последних сил прыгнула и  вцепилась медведю в заднюю лапу. От острой, пронзившей внезапно боли, взъярившись еще больше, медведь на мгновение дрогнул, как-то резко взревел, остановился, присел и повернулся, чтобы сбить вцепившуюся и повисшую на нем собаку, но в это время, заглушая дикий рев, раздался выстрел…
Охотник бережно поднял на руки обессиленную, дрожащую и пораненную маленькую собачку и молча благодарно поцеловал ее, нежно прижимая к своей груди…
Потом он долго ходил по тайге, носил на руках Малыша, как ласково называл он маленькую собачку, искал, звал большую свою охотничью, стрелял в воздух, уверенный, что  ее тоже зацепил медведь и она, перепуганная, покалеченная убежала куда-нибудь в кусты  и теперь  истекает обессиленная кровью. Но потом решил, что она, даже раненная, должна выползти на тропу, ведущую к дому, и направился туда. Расстроенный, подавленный, что на первой же охоте потерял почти выученного охотничьего пса, решил донести до дома Малыша, вернуться и продолжать поиски до конца: собака для охотника – залог удачной охоты. И ни один охотник не покинет в лесу свою собаку, тем более раненую и где-то потерявшуюся. Находят обязательно, и даже полуживых на руках несут домой, сами зашивают  раны и лечат. И уже на следующую охоту такая  собака будет опытнее, смелее и преданней.
Усталый, злой, издерганный охотник подошел к дому и оторопело, как вкопанный, остановился посреди двора: возле порога он увидел свою большую собаку – живой и невредимой. Она неуклюже поднялась, засуетилась и, как ни в чем не бывало, вяло подошла к нему. Охотник смотрел на нее хмуро и ненавистно, все еще не отошедшую от  липкого страха, какую-то скукоженную, с виновато поджатым хвостом, пригнутой головой. И даже без единой царапины. Молча, кивком головы и взмахом руки решительно позвал за собой, и она медленно и покорно поплелась  за ним. Зайдя за угол сарая, охотник сорвал с плеча ружье, быстро в упор выстрелил в опущенную голову собаки и гневно процедил сквозь зубы:
- Предала раз, предаст и второй… Такова уж порода предателей – трусливая, подлая…
Судовой врач  поглядывал на геолога и на его друзей внизу с откровенной уже неприязнью. Что-то отталкивающее вдруг появилось в этих парнях, исчезло романтическое уважительное представление о них. В нем закипало негодование ко всей этой хмельной компании. Там, внизу, они базарили у трапа и своим нахально-независимым видом, разбросанными вокруг  вещами, мешавшими другим пассажирам, как бы демонстрировали пренебрежительность к окружающим, свою исключительность: они, разведчики недр, знают об этом острове после трудной экспедиции то, и столько, чего никто из присутствующих здесь и знать-то никогда не будет. Они, отшельники поисковых партий, что хотят, то и делают: денег полно, на все им наплевать, все будет улажено…
А геолог на кормовой палубе с пьяной развязностью все рассказывал судовому врачу, как не раз выручала их эта собачка и на охоте, и в их таежной жизни, и они непременно хотят увезти ее с собой, ибо на собственной шкуре убедились, какой она верный и преданный друг. И покидать ее на острове никто из ребят ни в какую не соглашался.
- Вы подло предали своего друга, - спокойно сказал врач, отвернулся и посмотрел вниз на причал, где в тревожном возбуждении суетилась собачонка.
- Как так? – ошарашено уставился парень. – Не понял что-то вас.
- Да так… Пропили за целый день. И понимать тут нечего… Вы с самого утра заботились и думали только о себе. А о своем четвероногом, - запнулся, повернулся к геологу и продолжил надменно: - так называемом  друге… только сейчас и вспомнили и решили сыграть на эмоциях… В тайге она могла спасать вас – там свои законы, - зло и едко вдруг заговорил судовой врач. – А среди людей  она беспомощна, и коль жизнью ей обязаны… то и за ее жизнь переживайте и отвечайте.
- Но ведь на самом деле так было, - перебивая неуверенно и чуть растерянно, проговорил парень. – Не понимаю вашей иронии.
Врач, принимая официальный тон, натянуто спросил:
- Вы предъявили пограничникам документы, что вы не разыскиваемый уголовник, не враг народа и имеете разрешение на выезд с советского острова Сахалин на советский же материк?
- Разумеется! – с готовностью выпалил геолог. – В этом аспекте у нас все нормально. Все о,кей!
- Это нормально?! – вскинулся  судовой врач. – Вам без справок не верят, что вы честный советский гражданин, хотя и рассказать о себе все можете. Но не верят! Вас унижают, оскорбляют и как личность вы ничто. И для вас это «все нормально»?.. Действительно, рабы, – с презрением продолжал судовой врач. – Я тоже поверю, что собака здорова, когда на нее будет ветеринарное свидетельство. Таков порядок, а на море он особый.
- Ну, это уж, извините, настоящий бюрократизм, - обидчиво и как-то настороженно произнес геолог, вяло переминаясь на месте и явно не собираясь уходить.
- Это не бюрократизм! – резко ударив по планширу фальшборта, гневно чеканя слова, заговорил доктор. – Это требования правил судового Устава!.. Это, в конце концов, мой служебный долг охранять здоровье экипажа и пассажиров от всякой заразы, которую заносят на суда ваши безобидные и непроверенные собачки-кошечки.
- Ну, доктор, в виде исключения… пропустите, пожалуйста… прошу вас. Она же пропадет здесь, - вдруг жалобно и навязчиво продолжал упрашивать и доказывать геолог,  и не получив ответа,  с горечью, недовольно-язвительным тоном добавил: - Вообще-то для медика это не гуманно получается – не пропустить здоровую собаку, выбросить ее в дороге на произвол судьбы из-за какой-то дурацкой бумажки… Абсурд какой-то.
«Подлец! – презрительно подумал  доктор. – Ему обязательно хочется привезти с острова эту собаку, чтоб таскать ее по веселым  компаниям оригинальным свидетелем своих баек о жизни на Сахалине, об островных приключениях. Потом же отдаст кому-либо или забудет где по пъянке». А вслух произнес:
- Если она вас спасала… таких, - от кипевшего негодования вдруг запнулся: хотелось пальнуть в лицо грубостью, как тот охотник из ружья в собаку, но профессионально сдержался и, не найдя слов помягче, просто закончил: - то здесь, среди моряков, не пропадет, - отвернулся, перегнулся через фальшборт и повелительно крикнул  вниз: - Вахтенный!.. Предупреждаю!.. Никаких животных без документов не пропускать! Порядок знаешь, на доктора не ссылайся. Понял?
- Ясно, док, ясно! – озорно прозвучал снизу голос вахтенного штурмана.
Выпрямился, молча и решительно прошел мимо сникшего геолога, давая понять, что говорить больше не о чем, проблема решена. Пройдя вдоль борта шагов пятнадцать, остановился, повернулся и посмотрел на причал – хотелось еще раз увидеть собачонку, участь которой так неожиданно решил вопреки своих намерений. Прислонился к вертикальной стойке и задумчиво смотрел вниз, в сторону трапа, где медленно таяла толпа пассажиров. Там, по-прежнему стояли кучкой геологи и о чем-то, видать, совещались, оттягивая расставание с берегом. Возле них неприметным комочком стояла с выжидательно задранной мордочкой маленькая собачка. Никто уже не брал ее на руки, у всех был какой-то застывший, вдруг нерешительный и обмякший вид. Никто из них, на удивление, не возмущался, ничего не требовал – стояли тихо, дисциплинированно  и  покорно. Потом, как бы нехотя, засуетились  над своими разбросанными вещами, а знакомый уже геолог нагнулся и взял на руки радостно засуетившуюся собачку.
Судовой врач отвернулся. «Химичат что-то, - с иронией подумал о геологах. – Ну и черт с ними, пускай, если сразу не смогли сообразить. Только проблему себе создали, идиоты». Он стоял молчаливо и одиноко, рассматривал на сопках мерцающие огни ночного Холмска, растянувшегося террасами с севера на юг почти на шесть километров. Он испытывал какое-то непонятное чувство тоски, чего-то незавершенного, сделанного как-то не так или не до конца. Не мог понять, отчего нашло на него такое, но началось оно сейчас, после разговора с этим геологом. Что-то исподволь давило, угнетало, заставляло ждать еще чего-то, хотя посадка пассажиров уже закончилась и можно было идти к себе в каюту или в кают-компанию смотреть телевизор. Еще раньше закончили закатку вагонов и прекратился грохот с вагонной палубы, подобный громовым раскатам перед бурей, и паром вот-вот начнет отваливать от стенки причала.
Судовой врач кинул рассеянный взгляд на причал – остались только редкие провожающие да все еще суетящиеся хмельные геологи у трапа; на россыпи береговых огней – задержал взгляд на южной окраине: там, на верхней террасе заветный огонек в окне четвертого этажа крайней пятиэтажки, манивший его когда-то, согревавший душу, мерцавший маяком родного дома. Еще недавно… совсем недавно… его там ждали и довольно убедительно показывали свою любовь и верность…
В подавленном настроении прошел через бортовую галерею и носовую палубу, где уже прогуливались любопытные пассажиры, на пока еще безлюдный левый борт. Остановился в задумчивости, облокотился на фальшборт. Исчезнут ли когда-нибудь предательства, подумал с грустью, или они извечны, как само человечество и это одно из его мерзких порождений и только ему присуще?.. В чем суть этой подлости?.. В достижении своих тайных желаний, карьеры, своих страстей, которых никогда не достичь иным путем?.. Эти парни предали сейчас собаку – верного друга, спасшего их от смерти, если верить им. А потом кого… и ради чего? Ведь эта зараза у некоторых в крови сидит,- угрюмо, медленно огляделся вокруг, глубоко вздохнул свежий морской воздух, немного успокоился, но мысль о собаке будоражила. - А может… я зря на них бочку качу?.. Может, сумеют как-то пронести ее? В мешок, что ли, затолкают?.. Да хоть в трусы, если она им так дорога! Ведь что-то же соображали, пьянь непутевая, - громко и незлобно произнес он последнюю фразу.
Недавно, подумалось с горечью, и он был как этот песик: неприкаянный, одинокий и обманутый. Предавали расчетливо и гнусно: выживали из собственной квартиры. Любовь показная обернулась агрессивной корыстью. А сколько вынес клеветы, кучи мерских  анонимок, унизительных сплетен и сцен! Даже уголовное дело было заведено по ложному заявлению. Но из всей этой предательской грязи, низости и зловония выбрался, не надломился. Только осталось неизгладимо-вечное презрение к той, в кого верил, кого действительно любил, кем дорожил, как посланной Богом. И лютая ненависть к малейшему предательству…
Глухо, утробно заработали мощные дизеля и задрожала под ногами палуба. По судовой трансляции резко прозвучало: «Палубной команде стоять по местам на отшвартовку! Поднять трап в походное положение!».
Грянула музыка отходного марша: «Как провожают пароходы? Совсем не так, как поезда...» и паром медленно начал отваливать от причальной стенки…
Судовой врач встрепенулся и быстро пошел к поперечному коридору надстройки. В узком проходе столкнулся с грузовым помощником.
- Что, док, спешишь привязать свои банки-склянки?
- А что, есть необходимость?
- Во, дает! – удивился тот. – Не в курсе?..Только что получили штормовое предупреждение – мощный циклон ворвался в Татарский пролив… Как раз посередке нас и прихватит. Вот уже покачает, мало не покажется!
- А, черт, хоть бы попозже, чтоб пассажиров не укачало сразу.
- А что пассажиры? Дрыхнуть будут как суслики. Ну, если пару человек, там, потравят –ничего страшного. Пусть садятся ближе к туалетам.
- Да туалетов не хватит, как начнут хором блевать. Даже пакеты не спасут – все загадят. Тут уж будет не до смеха. Это вот для меня проблема.
- А у меня уже проблема: на некоторых вагонах груз плохо уложен, может поехать при качке. Вот тогда и для нас уже будет не до смеха. Бегу на вагонку проверить, как вагоны  раскрепили мои архаровцы…
Судовой врач вышел на кормовую палубу. С грохотом и скрипом подтягивался парадный трап. Медленно, магически и таинственно  опускалась тяжеловесная аппарель, плотно закрывая корму и вагонную палубу. Ширилась полоса воды между причалом и корпусом парома. Стоявшие тут же на палубе у борта геологи, увидев его, растерянно как-то сбились в кучу, суетливо подхватывая свои рюкзаки, и быстро, насколько могли, пошли вдоль надстройки в носовую часть парома. Он понятливо улыбнулся, глядя на спины подозрительно кучно удаляющихся парней. И вдруг, как ни странно, спала угнетающая, щемящая тяжесть тоски, хотелось даже крикнуть ободряюще им, что проверять их теперь уже никто не будет и можно расслабиться. Облегченно вздохнул, слегка потянулся, но… с палубы не спешил уходить. Чего-то как бы ждал, что-то здесь его все-таки удерживало, ибо где-то в подсознании не покидало чувство ожидания какой-то незавершенности. Прислонился  к вертикальной стойке надстройки, расслабленно подставил лицо тугому теплому бризу, игриво задувавшему со стороны острова…
Паром медленно шел пологой дугой к выходу из ковша. Мощно гремел под ночным небом бодрый марш. Два юрких портовых буксира уже отвалили в сторону и как два сторожевых пса рядышком следили за выходом судна из ворот порта на морской простор, готовые в любую минуту кинуться ему на помощь.
Судовой врач пристально смотрел на причал с какой-то затаенной, неопределенной надеждой и от чего-то нарастающей исподволь тревогой. Он видел редкие, медленно движущиеся фигуры людей, опустевающую длинную бетонную площадку причала и голубоватое свечение фонарей. Он уже собрался уходить, с легкостью вздохнул широко свежего воздуха и вдруг, как предательский удар в спину, как боль души пронзило его – он увидел маленький серый комок, выскочивший ошарашено из-за угла здания и стремительно несущийся вдоль кромки причала, будто обезумевший опаздывающий пассажир пытался догнать уходящий паром.
Доктор глухо, как от острой боли застонал, яростно стукнул кулаком по планширу фальшборта и с негодованием процедил сквозь зубы:
- Сволочи!.. Кинули все-таки!.. М-м! Предали! – и, закинув голову, надрывно закричал: - Предали друга, подонки!.. Подлюги! – и злобно бил кулаками, не чувствуя боли.
Собачонка добежала до торцевой стенки причала, ошеломленно засуетилась на краю и кинулась назад. Потом вдруг остановилась и беспомощно закрутилась, заметалась на месте, вновь добежала до края причала и, чуть не падая в море, тянулась в сторону уходящего парома, задирая кверху мордочку и беззвучно завывая.
… Судовой врач долго стоял на корме, не обращая внимания на холодный уже, порывистый ветер, на саднящую боль в разбитых кулаках. Ему казалось, что он слышит этот молящий, с трагическим надрывом вой обманутой и брошенной собачонки, доносившийся сквозь грохот судовых машин и свист усиливающегося ветра. Оборвалась музыка, и до его слуха донесся, словно откуда-то издалека, из нереальности мужской голос, объявлявший по трансляции: «Внимание членов экипажа!.. В связи с ухудшением погодных условий, ожидается волнение моря до четырех-пяти баллов… Палубной команде спуститься на вагонную палубу для раскрепления вагонов по штормовому!».
Удалялись мириады огней ночного Холмска, и среди них растаял заветный огонек в окне на южной окраине города и причал с мечущейся по нему обезумевшей собачонкой.
Вечерний паром полным ходом выходил в открытое море, в кромешную мглу, навстречу очередному шторму…

Холмск - Гродно