ШУРА

1
Нет в нашем селе такой семьи, которую бы пощадила война.
Огненным крылом она опалила каждый дом. Прошли десятилетия и ещё пройдут столетия, но в памяти поколений останутся навсегда события той страшной войны, унёсшей миллионы человеческих жизней.
Я всё чаще и чаще переживаю те военные годы. И чем дальше они уходят в прошлое, тем острее и болезненнее ощущение пережитого. Пока жив человек – он помнит, пока помнит – значит жив. Это правда, что память сильнее времени.
Этот рассказ о трагической судьбе моих трёх двоюродных братьев.
2
…Лютует рождественский мороз. Ещё сильнее лютуют немцы в селе Трудки. Они заняли дома, а хозяев, не успевших, как следует одеться, выгоняют на улицу. Кого-то приняли родственники или соседи, кто-то приспособил под жилье сараи. В дни бедствия готовы дать кров даже чужие люди. Но однажды морозной рождественской ночью немцы чуть ли не половину села собрали за околицей. Стариков, ребятишек, женщин. Приказали идти в сторону Липовца в сопровождении немецкого конвоя с собаками. Погнали их за то, что сельчане укрывали партизан и помогали им. Всё смешалось в кромешной белой мгле. Потерялись соседи, потерялись родные. Никто не знал и не гадал, что ждет их впереди, какие беды и злоключения придется пережить.
Метёт поземка, тут же выравнивая оставленные следы. По облакам, как по ухабам, катится иссеченная снежной крупкой, луна. Страх за детей и стариков, отчаяние, гнали людей по полю. Не было слышно ни крика, ни стона бредущих по снежным заносам людей. А они всё шли и шли, обгоняя друг друга, падали, вновь поднимались, останавливаясь на какую-то минуту передохнуть, отвернувшись от морозного ветра. Сквозь снежную мглу проступали еле заметные очертания людей. Невозможно было разглядеть – кто там из знакомых или родных идет впереди или позади. Никто не просил помощи. Не у кого было её просить. А кто отставал, кто падал в изнеможжении, фашисты добивали на месте. Уже потом, после того, как выбили немцев из Трудок и Липовца, на поле, по которому они шли, остались лежать не захороненными десятки трупов сельчан.
Поле. Русское поле. Ты стало могилой для тех, кто тебя обрабатывал и берёг. Ты стало могилой для тех, кого кормила. Ты приняла их.
В ту рождественскую ночь я тоже, будучи семилетним мальчишкой, шёл по этому полю. Не замёрз. Выжил. Когда не мог идти, меня на переменках, кутая в тряпьё, несли матушка и её две сестры – Анна и Валентина. Им в то время было – одной тринадцать, другой четырнадцать лет.
А вот так получилось, что Шура шла одна с детьми. У неё их трое: Саше - четырнадцать лет, Ване – семь, младшему Вите – полтора годика. Витю она несла на руках, а Саша шел вместе с Ваней. Не было возможности, как следует одеться, а то, что успели накинуть на плечи, не спасало от пронизывающего ветра, от стужи. Никого рядом. Да и хотя бы был кто поблизости - разве смог чем-то помощь. Шли, еле передвигая ноги, утопая в снегу.
- Мама, мне холодно, - еле слышно стонет Ваня.
- Потерпи, сынок. Скоро придем. Потерпи, родной.
- Я больше не могу, мама! Ноги не идут.
Шура видит, что он еле передвигает ноги, и чуть ли не из последних сил повисает на руках у Саши. Так шли они ещё некоторое время. Потом она останавливается и, прижимая одной рукой к груди самого младшего Витю, другой хочет поднять Ваню, но не в силах этого сделать. Ваня снова повисает на руках у Саши.
- Я попробую нести его, мама, - говорит Саша и поднимает на руки, а у самого тоже не осталось ни каких сил, и, пройдя несколько шагов по снежным заносам, падает.
- Помоги, сынок, поднять его на руки, - говорит Шура. – Я сама понесу. Только ты не отставай от меня.
Переложив на одну руку Витю, другой крепко прижала к себе обессилевшего Ваню. И так шла, утопая в снегу и не чувствуя холода.
- Как тебе, сынок, лучше стало, отогрелся? - спрашивает она через некоторое время, остановившись перевести дух. В ответ – молчание. Замерзшими губами Шура прикасается к щеке Вани и чувствует ледяную упругость щеки. Словно тисками сжало грудь, сердце готово было выскочить от страшного предчувствия.
- Подержи его, сынок, - обращается она к Саше. Её тревожный голос еле слышится сквозь завывание метели.
 Саша забирает у мамы Ваню и сразу понимает: случилась беда. Он медленно опускает безжизненное тело брата на снег.
- Что ты делаешь, сынок? Нельзя его на снег. Замерзнет.
- Мама, он холодный, он, наверное, замерз, - только и мог сказать сквозь набежавшие слезы.
Кровь ударила в виски. Подкосились ноги, и она медленно опустилась на снег. Всё поняла. Как же  так? Только что держала сыночка, свою кровиночку на руках. Неужели? Страшная догадка обожгла сердце. Отдав Саше Витю, она навзрыд запричитала:
- Господи, помоги мне спасти сыночка! Люди, где вы, помогите мне!
Налетавшая снежная метель гасила слёзную мольбу матери. Не было никого поблизости – нм людей, ни бога.
Рухнула рядом с сыном на снег. Забилась в беззвучном плаче. Обессилев, замерла, потеряв сознание.
А ветер гнал и гнал белые космы снега, а они, кружась, оседали в складках одежды. Не было сил встать. Саша наклонился над мамой и срывающимся голосом, в который раз, просит:
- Мама, мама, вставай, пожалуйста! Совсем замерзнем. Успокойся, мама. Вон и Витя расплакался.
Есть ли успокоение для матери, стоящей на коленях перед телом мертвого сына! И будет ли когда?
Сколько времени пробыла в беспамятстве не помнит. Затем медленно поднялась, прижимая к груди безжизненное тело сына, отрешенно посмотрела по сторонам – ни души не видно. Потом, не говоря ни слова, взяла у Саши Витю, размотала шаль, в которую был укутан он, расстелила на снегу, бережно уложила на неё Ваню, связала концы шали на его груди. Взяла свободный конец шали и как санки потянула за собой. И так, подхлестываемые метелью, ещё долго они безмолвно шли, сменяя друг друга.
Встречный ветер швырял в лицо горсти снега. Снег, завихряясь, путался у ног. Идти становилось с каждым шагом тяжелее, спотыкались, выбирались из снежных заносов. Выдержит ли Саша? Сколько ещё идти неизвестно. Вдруг вдали, как сквозь сетку, мелькнул огонек. Деревня?
- Мама, мама, я вижу огонек,- послышался приглушенный ветром Сашин голос. - Наверно это деревня.
Но Шура ничего не слышала, и не видела
Как шли дальше – она не помнит. Только под утро были в деревне.
Постучались в крайнюю избу. Дверь открылась только после третьего стука. На пороге появился хозяин и сказал, что взяли уже на постой таких, как они, беженцев. Кутаясь в вязаный платок, вышла хозяйка. Оглядев вошедших, она спрашивает:
- Что там у вас в санках?
 - Это не санки. Там мой замерзший сыночек. А это мой старший сын Саша, - еле смогла выговорить Шура. Продрогшая, окаменелая, она остановилась посреди избы. В сени внесли Ваню, завернутого в шаль, служившую санками. Помогли раздеться Саше, и он устало опустился на скамейку.
- Давайте вашего ребеночка, - говорит обескураженная хозяйка и хочет взять его на руки. Шура пытается отдать Витю. Однако руки неподвижны: не оторвать от груди, не разогнуть в локтях. Хозяйка стала медленно разворачивать сверток с малышом, Освободив его от того, во что он был укутан, увидела окоченевшее тельце ребенка и примерзшие руки матери к его телу. Это привело её в ужас, она замерла, не зная, что дальше делать.
- -Господи, что же это такое! - крестясь, запричитала она.
 А Шура, не понимая в чем дело, не чувствуя боли, смотрела отрешенно на неё. Придя в себя, хозяйка, высвободила заледенелое тельце малыша, а потом усадила Шуру на скамью, держащую перед собой не сгибающиеся в локтях руки. С ободранных пальцев свисала кожа. Она хотела там, в поле, уберечь от холода сына, прижимая его к голой своей груди уже бесчувственными руками, отдавая ему последнее материнское тепло.
Постепенно стали отходить руки. Почувствовав адские боли, она потеряла сознание. Что было потом – не помнит.
А в полдень немцы стали врываться в дома, собирать уцелевших трудкинцев, чтобы их вновь гнать дальше. В сопровождении полицая они зашли в дом. В сенях лежали два детских трупа, а в прихожей, укрытая тряпьём – Шура. Полицейский приподнял рваное пальто, которым была она прикрыта. Немец увидел обмороженное лицо, перебинтованные руки женщины. На мгновение его пальцы прикоснулись к кобуре. Но, не то пожалел патрон, не то подумал, что эта русская баба сдохнет и так, выбежал на улицу.
Собрав всех уцелевших трудкинцев, погнали дальше. Только Саша каким-то образом сумел спастись. А, может, было бы лучше, если бы немцы и его угнали вместе со всеми? Смотришь, жив бы остался. Но, видно, такова судьба, а от неё не спрячешься.
Местные жители без неё схоронили сыновей – Ваню и Витю. Хоронили наспех, украдкой, выдолбив в промёрзшей земле могилку на метровую глубину – одну на двоих. Крест не поставили. Не до того было.
И ещё долгие дни после всего случившегося Шура находилась в бесчувственном состоянии, на грани жизни и смерти. Чернота легла на душу. Не мил был ей белый свет. Не уберегла двух сыновей. Хозяйка избы ухаживала за ней – промывала раны отваром каких-то трав, делилась последней картофелиной. Помогали соседи. Приходилось просить милостыню.
 - Господи, за что мне такое наказание! - бесконечно повторяла она.
Медленно, мучительно больно, заживали руки. Пальцев не было.
Саша в доме ухаживал за ней. На улицу он старался не выходить. А на могилку сыновей она ходила одна. Там подолгу стояла у заснеженного холмика и беззвучно плакала. Слез не было. Всё выплакано. Слов не было. Полицаи привыкли видеть её на кладбище, посчитав за старуху, потерявшую рассудок.
3
Вся оставшаяся материнская любовь теперь досталась Саше. Он это видел, чувствовал, и уже по взрослому, сдержанно относился к её нежностям и заботам, но не подавал вида.
Украдкой, по вечерам, он уходил к новым друзьям. Материнским сердцем Шура чувствовала таящуюся опасность его отлучек из дома. Пыталась отговорить, но в душе понимала, что это бесполезно, ни какие запреты уже не помогут. Саша иногда поздно приходил домой. И тогда чувство страха и беспокойства охватывали её. В деревне немцы, полицаи. Патруль ходит днем и ночью. Страшно было слушать об убийствах и зверствах. А однажды совсем не пришел домой. Утром в переулке видели его убитым. Рассказывают, что немцы приняли за партизана и при попытке скрыться застрелили. Может и что-то связывало его с партизанами или помогал им – никто не знает. Потом тело Саши кто-то, наверное, сами полицейские, сбросили в овраг. Шура совсем замкнулась, новое страшное горе навалилось на неё. Без чувств, без памяти она пролежала несколько дней. Придя в сознание, целыми днями находилась на кладбище, на могилах своих сыновей. Поздним вечером черной теню возвращалась назад.
Весной сорок третьего года пришло долгожданное освобождение - Красная армия выбила из Трудок и Липовца немцев. Люди стали возвращаться в свои родные места. Вернулась и Шура. Вместо дома – пепелище. Тут же она встретилась с сестрой Марией, которая тоже шла той самой рождественской ночью по тому же полю, но где-то в стороне от неё и осталась жива. Но очень были рады, что уцелели, радовались тому, что целёхоньким остался сарай.
Шура стала постепенно приходить в себя, и ждала возвращения с войны мужа. Ждала и боялась. Как рассказать ему о том, что не уберегла детей. Хотела, чтобы он разделил с нею постигшее их горе. Как теперь будет смотреть ему в глаза? Но вместо мужа в дверь постучалась новая беда – пришла запоздалая похоронная: погиб в бою с немецко-фашистскими захватчиками. Была последняя надежда на мужа – и та рухнула. Надломились силы и здоровье. После этого она уже не могла оправиться.
Не вернулся с войны и муж сестры Марии. Пришла бумага, что он пропал без вести. Она готова была к этому. Нынче счастья меньше, чем горя.
4
…Весна. Которая по счету послевоенная весна – она не знает. Время тянется медленно, лето сменяется зимой, дни – ночами. И так – из года в год. Можно ли пережить заново минувшее? Где грань между прошлым и настоящим? Она не делит время на прошлое и настоящее. Время для неё едино.
 .Дети. Их трое. Она с ними живет и в прошлом и в настоящем…
Ярко светит солнышко – оно только что показалось из-за бугра. Сквозь прошлогоднюю побуревшую траву пробиваются изумрудные ростки. Между ними уже снуют туда-сюда, выбравшиеся наружу муравьи по одним им известным делам. И роса, холодная, искрящаяся, переливающаяся всеми цветами радуги на вновь народившейся траве. Шура вышла из покосившегося сарая, приспособленного под жильё, протянула озябшие руки к свету, к солнцу, чтобы погреть их. Руки, вернее то, что осталось от них – культи пальцев. Но они не чувствовали тепла. Радуясь весне, всему живому, Шура наклонилась, и так захотелось ей потрогать изумрудную зелень травы. Прикоснулась, почувствовала прохладную упругость и колкость травы. Присела на почерневший от времени пенёк, расщепленный ветрами и дождями, подставив весеннему солнцу изрезанное морщинами лицо и культи пальцев.
В это время улица затихает. Прошли колхозники – кто на ферму, а кто в поле. Только слышно, как журчит речка на броду, перебирая камешки.
За буйно разросшимся ракитником по берегам реки слышатся звонкие детские голоса. Это опять соседские ребятишки, сверстники Ванюшки, идут с рыбалки. По утренней зорьке неплохой бывает улов! Шура, приставив ладонь к глазам, чтобы не мешало яркое утреннее солнышко, смотрит на тропинку, по которой будут подниматься ребята. Вот и они, закинув за плечи удочки – длинные хворостины ивняка - появились из-за кустов, веселые, довольные нынешней рыбалкой.
В звонком ребячьем смехе ей послышался знакомый родной голосок. Конечно, это голосок Ванюши. Господи, наконец, он идет! Она давно его ждет. Вытерев набежавшую слезу кончиками платка, Шура заторопилась навстречу. Сейчас она свою кровиночку обнимет и поведет домой.
-Ванюша, сыночек, иди скорее ко мне!
И Шура протягивает руки в сторону приближающихся ребят.
-Теть Шур, его нет с нами. Это мы, - слышится чей-то голос.
Она остановилась, медленно опуская руки. Она знает всех ребятишек. Да, конечно, это ей показалось. И вправду – зачем ему быть с ними, когда он, наверное, давно уже дома. Ребятня ненадолго умолкла, зная, что тетя Шура не первый раз уже их встречает и спрашивает о Ване. Все знают, что его нет, замерз в войну. Отойдя подальше, снова завели разговор о чем-то своем.
Защемило сердце у Шуры от встречи с ребятами. Она поняла, что вновь ошиблась, и, смутившись, поспешила домой.
Открыв дверь, она увидела на кроватке своего Ваню. Это была кукла, набитая разным хламьём.
 - Боже мой! Да что же я опять всё перепутала! Стыд-то какой! - сокрушалась она в который раз.
Взяла в руки, прижала крепко культями к груди и стала разговаривать с нею. Память выхватывала отдельные картинки из прошлого. В этом состояла вся её нынешняя жизнь. Она всё – всё помнила о каждом из своих сыновей. Вот, например, как однажды летом Ванюша сам, в одиночку, отправился к деду на другой конец села. И уже возле калитки повстречался с гусями, которые выстроились друг за дружкой, направляясь к речке. Ни как нельзя было с ними разминуться. Впереди громадный гусак, вытянув шею, и, став выше Ванюши, да ещё расправив широченные крылья, с шипением пошёл на него. Успел дед на помощь, однако, гусак несколько раз все-таки ущипнул своим клювом за ноги и порвал штанишки.
Она ещё хотела что-то вспомнить, но мысли всякий раз путались в голове. Давно привыкла к тому, что Ванюша все время молчит. Поправила небольшое одеяльце, специально для него сшитое тоже из разноцветных лоскутков, присела на табуретку, тяжело вздохнула и застыла в забытьи. И так в заботе о детях проходили её дни. Провожала на работу и встречала сестру. А потом снова садилась рядом с сыновьями, разговаривала с ними.
5
…Из тревожного забытья Шуру вывел плач ребенка. Опять он где-то плачет. Поправив лоскутное одеяльце на Ване, вышла из дома, прислушалась к неумолкающему плачу. Не Витя ли это? Подошла к соседней избе, постучала осторожно в дверь.
- Тетя Шура, это ты? Заходи,- послышалось в ответ на стук.
- Я слышу, кто-то плачет, вот и пришла на голосок.
Подошла к расплакавшемуся ребёнку, молча постояла несколько минут, а потом попросила разрешения, чтобы подержать его на руках.
- Да чем ты его будешь держать? Не дай бог уронишь.
- Что ты, не бойся, удержу. Я троих выходила.
Взяла малыша. Прижала к себе. Успокоился малыш, перестал плакать. Она долго и внимательно всматривалась в его личико. Нет, нет, не Витя это! А ей показалось, что это Витенька плачет. Возвратив ребенка, молча, опустив голову, направилась к своему дому. Да что это она, опять перепутала плачущий голосок Вити с чьим-то чужим? Её сын дома. Вот и он – лежит спеленатый в плетеном лукошке. И Ваня здесь. Тоже лежит. Шура взяла из лукошка соломенную куклу, напоминающую Витю. Стала качать и напевать колыбельную песню. И под собственную колыбельную песню забылась. Каждый раз в такие минуты опять откуда-то накатывалось разрозненными кусками прошлое. Что касается детей, Шура почти всё до мелочей помнит. И долгими днями и ночами сидит рядом с ними, вспоминая забавные случаи, шалости. Всплывает в памяти тот момент, когда Витя сделал свой первый шаг. А дело было так: в шаге от него положили с мужем подушку и поманили – иди к нам, иди ножками! И он пошел, засеменил ножками и плюхнулся в подушку. Сколько было радости для матери и отца от первых его шагов!
6
Вот они с нею – её дети Ваня и Витя. Нет только Саши. Как ушел куда-то, так до сих пор не возвращается. Она устала его ждать. Как он нужен ей сейчас! Кто поможет управиться ей с сыновьями – Ваней и Витей? Крыша вот протекает. Сестре некогда – она от зари до зари в колхозе. А сколько работы в огороде! Руки – крюки. Много ли такими руками наработаешь. Спасибо сестре. А то, чтобы она без неё делала? Мыслями ушла в далекое прошлое, когда он был маленьким, как его братики. А вот вспомнился совсем недавний случай: однажды он чуть не утонул. Дело было по весне. Кончились занятия в школе, а школа находилась на другом берегу. Все ребята пошли по домам через мост, а он на спор через речку, как ходили зимой. Речка уже вскрылась, ворочала льдинами, крошила их, кружила в водоворотах. В это время мужики с небольшими рыболовными сетками метались по берегу реки, забрасывая их в полыньи, вытаскивали перепуганную и оглушенную треском ломающихся льдин, рыбёшку.
. Прыгая с льдины на льдину, почти добрался до берега и вдруг, поскользнувшись, очутился в воде. Слава богу, у берега было воды по пояс. И льдины здесь небольшие, в основном снежное крошево. В изодранных штанах, промокший до последней нитки, продрогший, явился домой. Сколько тогда собралось зевак посмотреть на смельчака, рискнувшего на такой безрассудный поступок! Отругала она его, но в душе гордилась своим сыном – рослым, смелым. Соседи завидовали – растёт надёжный помощник в доме. Он так и стоит у неё перед глазами -  высокий, вровень с отцом и похож на него, и манера движений, как у отца.
7
Так и живет Шура с сестрой. В покосившемся сарае. Есть у них приусадебный участок, на нём выращивают картошку, свеклу, сеют рожь. На одни трудодни не проживёшь.
Но самой близкой ей стала золовка. Может потому она к ней прикипела душой, что сын золовки Вася, напоминал ей Ваню. При виде его она преображается, выспрашивая у него подробности об их дружбе. И так повторяется всегда. Поговорить о детях – это большая радость для неё. Ещё Шура уважает безрукого бригадира, веселого мужика. Тот под окнами появляется рано утром в любую погоду, и, не слезая с лошади, и кричит:
 - Шура! Где сестра? Скажи ей, чтоб собиралась на работу, наряд ей на сегодня - на ферму. Не забудь, передай.
 - Да не забуду, передам. Не беспокойся.
И бригадир, махнув пустым рукавом, спешит дальше.
За окном неспокойная дорога шумит, брызжет осенне-весенней грязью, душит летней седой пылью. По ней спешат куда-то люди – деловые, озабоченные, беспечные. Целый день на селе не стихает суета. А у Шуры свои заботы. Вон они - дети. Её радость. Она с ними, как с живыми, разговаривает.
Они будут рядом всегда.
Время остановилось для неё...