Медаль за отвагу

Возвращался Роман Петрович большаком, глотая раскаленную пыль, поднимаемую июньским ветерком, а когда показались вдали деревенские дома, свернул с него и прямиком подался через косогор, потом по лощине, по равнинному берегу речки. Хотя это было дальше, но зато теплом и радостью полнилась душа. Каждый бугорок, каждая тропинка здесь истоптана босоногим детством: та же самая трава стелется под ногами, тот же самый пряный запах, не выветренный временем. И речушка - бежит себе, плескается о равнинные берега, журчит на каменных перекатах. Никогда не забывал он о родных местах, во сне снились, звали к себе.
По еле заметной тропинке поднялся на крутой бугор и у первого встречного, а им оказался рыжий мальчуган, спросил:
 - Скажи-ка мне, дружок, где тут у вас сельсовет?
 - Да вон видишь дом кулака Авдеева? – и показал на середину деревни, где стоял дом, в котором располагался сельсовет. Эти слова сильно резанули Романа Петровича. Надо же – дом кулака Авдеева! Стало быть, не выветрились из памяти сельчан те, казалось бы, уже давние события.
 - Чей ты будешь? И как тебя зовут?- спросил огорченно он мальчика.
 - Я Гриша. Фроловых знаете?
 - Ну как же мне не знать! – Роман Петрович помнил всех в деревне, помнил дворовые прозвища.
Подходя к сельсовету, правильнее сказать, к бывшему своему дому, а еще вернее, к отцовской усадьбе, он испытывал необъяснимое чувство волнения. По шатким скрипучим ступенькам поднялся на крыльцо и через прихожую вошёл в комнату. Знакомый стол, знакомая обстановка, те же самые стулья, только сильно потертые и засаленные, беспорядочно расставленные вдоль стены. А лицо человека, сидящего за столом, кого-то напоминало.
 - Здравствуйте! Я к вам по делу.
Тот, не вставая из-за стола, долго всматривался в неожиданного посетителя и, угадав, холодно произнес:
 - Ты что ли Роман Петрович? Каким ветром к нам?
 - Да вот вернулся в родные края. Куда же мне подаваться, - ответил Роман Петрович. Сразу по голосу узнал в сидящем за столом человеке односельчанина, активиста в кампании по раскулачиванию зажиточных крестьян и кулаков – Семёна Дубова. Для обоих неожиданной была эта встреча. Задав ещё несколько вопросов, Дубов сказал:
 - Ты на этот дом не рассчитывай,  здесь теперь сельсовет. Селись на краю села. Там у нас пустует изба. Разберешься. Как у тебя с документами?
 - Как же без них. Есть. Вот, - Роман Петрович протянул документы.
Семён долго их рассматривал, и, не скрывая недовольства, сказал:
 - Ты там времени даром не терял, раз оказался на хорошем счету и выходит, что искупил полностью свою вину перед советской властью -  хоть к награде тебя представляй.
 - Я ни перед кем не виновен.
Не стал дальше Роман Петрович продолжать разговор на эту тему.
Так и пришлось ему поселиться в старом брошенном домике. Обустроил его. С фасадной стороны загустевший малинник заглядывал прямо в окна, а за покосившимся плетнем - разбитая дорога. С тыльной стороны, за домом, приусадебный участок соток под пятнадцать. Тоже сильно запущенный, заросший лебедой и всякой сорной травой.
Старуху свою, Матвеевну, привез. Ноги у неё болели, потому редко выходила на люди, больше дома сидела или копалась в огороде.
Роман Петрович – в деревне человек не пришлый. Здесь его корни. Дом, занятый сельсоветчиками, его родной дом. Раньше была усадьба, со стороны поля обнесенная небольшим земляным рвом. Стройный ряд старых ракит останавливал холодные северные ветры. Ракит уже нет, нет дворовых построек. Никому ненужным стал яблоневый сад. Теперь придется как можно реже ходить мимо нынешнего сельсовета, чтобы лишний раз не терзать себя воспоминаниями о прошлом, чтобы душа не болела по бывшей своей усадьбе и нынешней её запущенности. Без хозяина, как говорится, дом сирота. Собственно, дом-то принадлежал его отцу. А вообще-то раскулачивали отца, а не Романа Петровича. И вроде бы сын за отца не ответчик. А нет – вышло всё не так! И не кулаком был отец, а просто справным, зажиточным крестьянином. Однако стал он поперек дороги местным активистам. Такие, как Семён Дубов, навесили на семью ярлык «кулака». В его понятии «кулак» - пособник врагу. И потому отняли скотину, отвели её на общий двор. И имущество, хоть не богатое, а оно было - растащили. Все пошло прахом. Хотя хозяйство теперь общее, но за ним нужно следить, как за своим личным. Без хозяйского пригляду вряд ли дела пойдут в гору. Одним словом – не своё, чужое. А кто раскулачивал? Партийцы. Какие они партийцы! Обыкновенные голодранцы, у которых ни кола, ни двора. Лодыри. Они на земле работать не хотят и не умеют. А громче всех кричали во всё горло:
 - Кулачьё! Отобрать! Выселить! Расстрелять!
Отобрали. Выселили. Семья Авдеевых была большая – отец, два сына с женами. Все работящие. Добрались до казахстанских степей – бескрайних, не тронутых плугом земель. Бог от рождения дал русскому мужику трудолюбие и терпение. Была бы земля-кормилица, а её здесь вон сколько! На новом месте обустроились быстро, но нелегко далось это обустройство. Годы брали своё - помер отец. А Роман Петрович так и не смог свыкнуться с новым своим местожительством. Он понимал, что в родных местах, куда так рвалась душа, найдутся люди, которые будут держать камень за пазухой. Без молвы и пересудов, без косых взглядов не обойдется. А вот жена, Матвеевна, может, пойдет на поправку, возвратившись в родные края. Не стала родной эта чужая земля для неё. Постоянно уговаривала она мужа:
 - Поедем домой. Умру ведь скоро. Неужто тут похоронишь?
Что только не придумывал он, чтобы оправдать своё возвращение. И вот уехали. Взяли с собой только самое необходимое. Всего не увезёшь.
Не таил он ни на кого зла, но и любви не питал к установившейся власти. Была обида на несправедливость, но и она со временем притупилась. А эта власть – он понимал – навсегда. Время исцеляет, рассеивает сомнения, притупляет обиды, если они и были. Понимал также: от ярлыка «кулак», «классовый враг» ни куда не денешься.
Жизнь на селе шла своим чередом. Люди работали в поле, на ферме. Бывшие мальчишки выросли и стали парнями. Гоняет по улицам малышня, родившаяся уже в отсутствие Романа Петровича. Постепенно стал таять холодок во взаимоотношениях с сельчанами. Другие люди теперь были во власти. За это время кто-то успел выслужиться и пошёл в гору, кого-то сгубила бремя власти, кто-то был раздавлен самой властью.
Как-то зашёл к Роману Петровичу председатель колхоза. Свой деревенский, вместе росли. Обо всём поговорили, им было что вспомнить.
 - Что за жизнь в тех краях, где ты был? - спросил он.
-Жить везде можно. Надо только приложить к делу свои руки, - ответил Роман Петрович, понимая, к чему клонит разговор председатель.
Роман Петрович не был колхозником, его туда не примут. Он считался единоличником.
 - Ты, Петрович, не отгораживайся от колхоза. На одной земле живём, одним воздухом дышим. Давай помаленьку вживаться в наши дела. На том и порешили. В колхозной кузнице не было кузнеца. Председатель предложил поработать там. Колхозный инвентарь – плуги, бороны, повозки – требовали ремонта. Работа захлестнула его. Потянулись колхозники со своими проблемами. Так началась его новая жизнь, ни чем не отличающаяся от тех, кто считался колхозником, если бы не война.
О ней люди не думали. А вот там, на верху, знали, что не миновать войны, но оттягивали её как могли. Время нужно было на подготовку к ней. Только случилась всё неожиданно, и застала война всех врасплох. Райвоенкомат успел произвести мобилизацию всех призывных возрастов. Поредела село. Слёз пролито было немало на проводах в армию. Затихли сельские вечеринки с танцами, посиделками. Ушли на фронт гармонисты.
Немец шёл по стране, железной мощью уничтожая всё на своём пути. Казалось, ничем не остановить его. Дошёл до роднины Романа Петровича, черной тенью накрыв её. С грохотом проносились по улице машины, тягачи с пушками, в серых шинелях мышиного цвета топтали деревенские улицы немцы. Люди старались поменьше выходить из домов. Дом, в котором раньше располагался сельский совет, теперь заняли немецкие власти. Комендатура.
Вот туда-то и вызвали  Романа Петровича.
Немецкий офицер усадил его напротив, похлопав покровительственно по плечу, через переводчика говорил:
 - Мы знаем про тебя всё. Коммунисты отняли у тебя дом, убили отца, в тюрьму тебя посадили. Мы всё тебе вернём – землю, дом, хозяйство. Будешь старостой. Ты ведь этого хочешь?
Не сразу дошло до Романа Петровича, что от него хотят. Никто его не слушал, не спрашивал на это согласия. Зачем ему власть? Всю жизнь сам ходил под чьей-то властью. Неужели на старости лет и в его руках будет власть? А зачем она ему эта власть?
Пришёл домой. Из головы всё равно не мог выбросить разговор в комендатуре. Что только не передумал. Чем больше предавался размышлениям, тем муторнее становилось на душе. Староста. Он хорошо понимал, чем придется заниматься. Что будут думать о нем сельчане? Голова шла кругом.
Немцы стали наводить свой новый немецкий «порядок». На постой становились в лучших домах, безжалостно вышвыривая на улицу их прежних обитателей. Вчера расстреляли двух комсомольцев, двух молодых парней. Они подожгли избу, в которой находились немцы. Знал их Роман Петрович, жалко было ребят. Немецкий офицер в бешенстве кричал на него:
 - Где списки коммунистов и комсомольцев? Где списки семей, у которых родственники в армии или в партизанах?
Однажды попробовал было  он заступиться за Наталью, мать троих детей, у которой последнее выгребли из закрома. Засмеялся немец, снисходительно похлопал его по плечу:
 - Не надо расстраиваться, господин староста. Не стоит их жалеть.
И стал ему окончательно понятен план оккупационных немецких властей: уничтожение мирного населения. Уничтожение будет проводиться руками людей, обиженных или недовольных советской властью.
Самого Романа Петровича никто никогда не жалел, но всякую снисходительность к себе он воспринимал, как оскорбление.
Жизнь  продолжалась по законам военного времени. Немцы вгрызались в землю, закрепляясь на данном участке. Однако их позиции подвергались почти ежедневному обстрелу. Случалось, что крайние дома села переходили из рук в руки. Шли бои местного значения.
…Случилось это под вечер. Роман Петрович был дома. Матвеевна расспрашивала его о новостях, которые могли быть в течение дня. Но он не любил об этом говорить. Неспокойно на душе, неспокойно на улице. Участилась что-то стрельба. Подойдя поближе к окну, наполовину замороженному, он увидел бегущих немецких автоматчиков. С воем пролетел снаряд, ударился о мерзлую землю. Высокий черный столб поднялся на том месте. Перестрелка перешла в бой.
В это время разведывательный отряд красноармейцев под прикрытием артиллерии пошел на прорыв немецкой обороны как раз в направлении домов, расположенных на краю села. Роман Петрович стоял в простенке между окнами. Дзинькнула пуля, пробив замороженное стекло. Оно не разбилось, только от круглого отверстия в нем разбежались во все стороны мелкие лучики. Выглянув еще раз, он увидел еле заметные фигурки красноармейцев в белых маскировочных халатах, залегших на дальних подступах к селу. Короткими перебежками, поддерживаемые артиллерией, они теснили немцев. Но вот над головой Романа Петровича застучал пулемёт. Стоило только поднять голову наступающим или сделать рывок, как пулемётная очередь с чердака прижимала их к земле. Роман Петрович видел, что атака может захлебнуться. Сколько поляжет ребят! Дрогнуло его сердце. Заметался он по избе, не зная, что делать. Нужна помощь. А как им помочь? В жизни может наступить такая минута, когда в одно мгновение созреет неожиданное решение, от которого будет зависеть не только жизнь людей, ради которых принято это решение, но и твоя. Не задумываясь в правильности принятого решения и его последствиях, он метнулся в сени. В руки попались вилы. Быстро, как только мог, поднялся по лестнице на чердак. Перед ним, распластавшись и широко раскинув ноги, за пулеметом лежал немец. Из чердачного окна хорошо просматривалось заснеженное поле. Всё как на ладони. Видны наши бойцы в белых маскировочных халатах, залегшие среди снежных заносов. Короткими очередями гитлеровский пулеметчик прижимал их к земле. Встал Роман Петрович над фашистом. Что дальше делать? Как убить? Перед ним человек, хоть и враг. Не был Роман Петрович на войне, потому не приходилось стрелять в людей, тем более убивать да ещё вилами. Сколько за всю жизнь этими вилами наметано стогов сена, заскирдовано соломы! Вся жизнь связана с косою, граблями, плугом да вилами. А тут вот такое дело. Не помня себя, он закричал:
 - На-а-а!.. Получай, иуда!
Ошеломленный этим криком, немец вскочил. Увидев старика с вилами, опомнился, и в считанные секунды схватил рядом лежавший пистолет.
Роман Петрович опустил занесенные вилы…
Скоротечный бой закончился. Разведывательный отряд на плечах немцев, ворвался в село, отбросив их на другой берег речки. Разгоряченные боем, в избу вбежали бойцы отряда и прямиком на чердак.
 - Это ты его, отец?
Понятно было без слов – кто же ещё.
Спустились вниз. Изба была переполнена бойцами. Дым стоял коромыслом. Перевязывали раненых. К Роману Петровичу подошел, судя по погонам, капитан, крепко пожимая руку, обнял:
 - Спасибо за помощь! От командования, от солдат, от себя лично выражаю благодарность.
Благодарили солдаты. Кажется, впервые за долгие годы жизни, так был счастлив Роман Петрович. Расспрашивал о жизни на той, на не оккупированной немцами стороне, о положении на фронтах. Оказывается, бьют немца, да ещё как бьют. Фашистским зверствам на оккупированной территории скоро придет конец, настанет час расплаты за всё.
 - Будем ходатайствовать о представлении вас к награде, - сказал капитан, крепко обнимая Романа Петровича и пожимая руку.
Выполнив разведывательное задание, и взяв «языка», отряд под покровом вечерних сумерек, отстреливаясь от наседавших фашистов, покидал окраину села.
 - Может, с нами пойдешь, отец? – звали с собой бойцы.
 - Куда мне, старику, с вами. Не один я, жена больная, - говорит Роман Петрович. – А вы поскорее возвращайтесь!..
Снова вернулись немцы. Они осматривали каждый дом, каждое строение – не остались ли в засаде русские солдаты. Ожесточенно избивали мирных жителей. Ворвались в избу Романа Петровича, схватили его и устроили допрос. Подошел тот самый немецкий офицер, который предложил служить у них старостой.
 - Неужели ты, староста, мог убить своего?
Отпираться не было смысла, кроме него некому было убивать.
 - Я, - говорит Роман Петрович.
 - Зачем ты сделал это?
На этот вопрос не смог он ответить. Ни к чему тут высокие слова, если бы даже он их и знал. Ненависть к врагу? А что такое ненависть? Он знал одно – перед ним нелюдь, который незвано пришел на его родную землю. Пришел разорять, грабить, убивать. Он должен за всё ответить.
 - Может ты ещё и коммунист? – кричит взбешенный офицер.
Роман Петрович во время допроса прямо смотрит в лицо фашиста. А тот, не выдержав этого взгляда, нервничает, вскакивает, тычет перчаткой в грудь, брызжет слюной. «Какой я коммунист, - думает Роман Петрович. Коммунист тот, кто боролся за советскую власть, коммунист тот, кто с оружием в руках воюет с фашистами. Вот красноармейцы – они, коммунисты.»
 -Ты коммунист?– снова, допытываясь, кричит немецкий офицер.
Не может, не имеет права причислить себя к коммунистам Роман Петрович, и не успевает ничего ответить, как снова крик немца:
 - На колени!
Сжав кулаки, с высоты своего роста, смотрит Роман Петрович на взбешенного офицера. Перед кем вставать на колени? Перед ним? Никогда!
 - На колени! – снова командует немецкий офицер. Забегал по избе, гремя подковами начищенных до блеска сапог.
Никогда ни перед кем не стоял Роман Петрович на коленях. Понял он, что пришёл час смерти, и в последний раз уничтожающе посмотрел на окруживших его фашистов. Тогда гитлеровец подал рукой знак конвоиру. Тот со всего размаха прикладом автомата ударил по пояснице Романа Петровича. Хрустнуло что-то там и он, теряя сознание от нестерпимой боли, стал медленно заваливаться на бок.
Допрашивающий офицер раздраженно бросил рядом стоящему немцу, тоже офицеру:
 - Не могу понять эту загадочную душу русского человека.
Сколько вот таких русских людей за войну прошло через руки этого палача, скольких пришлось расстрелять! Но не смог он понять – за что идут эти люди на смерть.
.-.Что тут понимать, - ответил тот.  – Я полагаю, что тут экстремальный случай. И ты напрасно идеализируешь русскую душу.
 - Как знать!...
Последнее, что услышал Роман Петрович:
 - Расстрелять!..
Сползла с полатей Матвеевна, упала без чувств на Романа Петровича:
 - Что они с тобой сделали! За что они тебя убили! Господи, на кого ты меня оставил, как мне теперь без тебя жить. Возьми меня с собой!
Долго ещё она оплакивала мужа. Тому свидетели - осиротевшие стены избы да божница в красном углу…
 Прошло три дня. Заметили соседи - ни кто не выходит из избы Романа Петровича, должно быть что-то случилось - подумали они. Сами войти в избу не решились, как ни как, к самому старосте идти-то. Послали Гришу, самого бойкого мальчишку. Он сразу же вернулся. Опустив голову, сквозь слезы выдавил:
 - Умерли дядя с тётей.
Зашли в избу соседи. На земляном полу рядышком лежали бездыханные тела Романа Петровича и Матвеевны. Никто не знал, какую мученическую смерть приняли Авдеевы и за что.
Погост далеко, на той стороне речки. Туда везти не на чем и не кому, а главное – опасно. Как на это ещё посмотрят немцы. Выкопали могилу за околицей.  Хоть и служил старостой у немцев Авдеев, а человек он хороший был, никого не выдал, потому и зла на него никто не таил. Решили – хоронить надо их вместе. Вместе приняли смерть – вместе и лежать в одной могиле, под одним крестом.
Вскоре Красная армия очистила село от немцев. Командный пункт расположился в бывшем здании сельского совета. Военные стали разыскивать Авдеева Романа Петровича. Прояснились подробности его гибели – зверски был замучен фашистами.
До этого никто в деревне не знал о поступке Романа Петровича. Оказывается, во время одного из рейдов нашего разведывательного отряда, он убил фашистского пулеметчика на чердаке своего дома, тем самым спас десятки жизней красноармейцев. За это он был представлен к награде медалью «За отвагу». Только вот кому вручить ее теперь?
Перезахоронили их на сельском погосте. А медаль осталась в сельском совете как память об Авдееве Романе Петровиче.