Долгая дорога
Эта станция в российской глубинке никогда не знала такого количества людей. Единственная платформа гудела, волновалась в ожидании. Вот-вот их привезут: молодых, здоровых девчат, согнанных из окрестных деревень оккупированной немцами территории, девчат, которых угонят на принудительные работы в Германию. Великой Германии нужна бесплатная рабочая сила. Её много на завоёванных славянских землях.
Среди провожающих были родственники и знакомые Анны. Они пришли сюда, чтобы проводить её, проститься. Кто знает, придется ли когда ещё свидеться.
За станционными постройками просипел гудок паровоза. Еще сильнее заволновалась толпа провожающих, задвигалась, развернулась в ту сторону, откуда послышался гудок паровоза. Через несколько минут шипя, и, обдавая паром, прошел он мимо. Два пассажирских вагона, выкрашенные в зеленый цвет, остановились прямо напротив заполненной людьми платформы. Воцарилась напряженная тишина.
В это время с противоположной стороны к пристанционной площади подъехали две крытые грузовые машины. Приподняв брезент и опустив задний борт, на землю спрыгнули немецкие солдаты. По команде за ними одна за другой стали спрыгивать девушки. Это те самые девушки, которых ожидали родные, близкие, знакомые, собравшиеся на перроне. От машин до дверей станции выстроились в цепь немецкие автоматчики. Вот по образовавшемуся живому узкому коридору, подгоняемые выкриками гитлеровцев, прошли они в зал ожидания станции
- Освободить проходы к вагонам! – разнеслось над платформой.
Провожающие замерли: никто не сдвинулся с места. Появились немцы. Растолкав сгрудившуюся толпу, освободили проходы к вагонам.
- Идут! – послышался чей-то истошный крик.
Толпа, напирая, загудела. Из зала ожидания одна за другой стали выходить девушки. Все они, несмотря на выкрики конвоиров, замедляя шаг, искали глазами родных, близких, знакомых. Да разве можно было что увидеть и услышать! В этом людском гуле тонули все слова. Не всем матерям не то чтобы обмолвиться хотя бы словечком, но и увидеть издалека не довелось своих детей. Не было ни какой возможности даже докричаться до них. Но перекрывая разноголосый стон толпы, раздавались одинокие крики, отправляемых в рабство девчат:
- Мама, это я, Нина, ты слышишь меня!?
Нины, Наташи, Кати – кричали, но никто их не слышал.
Слишком короткий путь – от станционных дверей до дверей вагона. Подгоняемые конвоирами-немцами, девчата этот путь проделали за несколько минут.
Не успела угомониться собравшаяся толпа, тут же, как гром среди ясного неба, прозвучал прощальным звоном станционный колокол. Дрогнули материнские сердца. Тревожно вскрикнул паровоз и медленно потащил за собой состав и два зеленых пассажирских вагона.
Это снаружи они чистенькие, зелененькие, а внутри - ни сидений, ни полок. На полу – трухлявая солома. Вагоны для перевозки скота. Стояло такое зловоние, что некоторые девчата чуть ли не в обморок падали.
Протиснулась к вагонному окошку и Анна. Увидела стоящих на платформе мать, сестёр. Помахала им рукой. Ни Анну, ни её прощального взмаха с платформы невозможно было увидеть.
Поезд, набирая ход, всё дальше и дальше увозил её от родных мест.
Что их ждет впереди? Эта неизвестность пугала Анну. Лучше не думать о ней. А вот последние события в её жизни не выходят из головы. Они – немцы и полицаи – заходили в каждый дом, правильнее сказать, в каждый сарай или подвал, всё переворачивали, перетряхивали. Главной целью их поисков – была молодежь. Отлавливали и отправляли в Германию. Схватили Анну, скрутили руки, выволокли из подвала и быстро затолкали в стоящую поблизости крытую машину. Всё произошло так быстро, что она не успела даже в последний раз взглянуть на мать. Она не слышала криков родных, а может быть и слышала, да не может сейчас вспомнить все подробности случившегося.
Как в калейдоскопе перед ней мелькали картинки собственной жизни. Выросла она в деревне. Ни разу не была в райцентре, на станции, до которой более тридцати километров. Да и не было надобности выезжать за пределы деревни. Впервые своими глазами в натуре увидела паровоз, вагоны. Но не удивилась - читала и видела на фотографиях, на картинках, в кинофильмах всё это. Она окончила семилетнюю школу. А вот дальнейшую судьбу решила война.
Из истории знала кое-что о Германии. В предвоенные годы часто о ней писали в газетах. Вроде у Советского Союза с ней подписан мирный договор о не нападении. А вышло всё наоборот. Война, если она и будет, должна закончиться быстро и на территории врага. Так писали газеты. Вот и финская кампания длилась недолго, и закончилась нашей победой. Об этом часто рассказывал муж сестры Анны, который прошёл её от начала и до конца и вернулся живым и здоровым. И в Испании шла война против фашистского режима Франко. Наши советские добровольцы принимали участие в этой войне. О том ходили в народе слухи. Но она велась за пределами Советского Союза. А теперь идет на территории нашей страны
Анна уже успела испытать горечь войны на себе. В рождественский мороз выгнали немцы селян из домов. Спасаться тогда пришлось бегством. Она с сестрой и малолетним племянником чудом спаслись и не замерзли в поле. Старые да малые померзли. Вот и у родственницы Анны замерзли в поле два сына, а сама она осталась с отмороженными руками. Теперь вот, её, Анну, насильно везут в неметчину, на чужбину.
Стелятся рельсы, монотонно стучат колеса.
Поезд идет по родной земле. За окошком мелькают сожженные села, разрушенные станционные постройки, разбитые и обгорелые вагоны и цистерны, раскуроченные железнодорожные пути.
II
С остатками роты рядовой Александр Гвоздьков на следующий день вышел на большак, по которому двигалась разношерстная колонна. В ней - измотанные боями и выскользнувшие из окружения солдаты разных воинских подразделений. Уходило в спешном порядке на восток мирное население с неказистым скарбом. Они не знали ещё, что от войны не спрячешься, никуда не уйдешь, она всё равно будет преследовать до тех пор, пока с ней не покончат. И кому, как ни им, оставшимся в живых, заканчивать эту войну. Разве могли они предугадать, что будет сегодня, а тем более, завтра? Рядом, уже не по большаку, а по обочине, с хватающим за сердце рёвом, в клубах пыли, тянулось колхозное стадо коров. И вся эта бесконечная движущаяся масса спешила оторваться и уйти как можно дальше от надвигающейся опасности. Никто не знал, что будет через час, через день. Надежда на спасение никого не покидала. Вот и решили Александр и остатки роты присоединиться к ней. Разноголосое гудение клаксонов, скрип телег, людской гул катился из конца в конец колонны, и не возможно было определить – где начинается и где она кончается. Двигалась она, извиваясь, в одном направлении – на восток. То тут, то там слышались грозные команды людей в шинелях:
- Посторонись!
Это военные оттесняли гражданское население и их обозы на обочину дороги. И тогда нарушался установленный ритм движения.
- Не туда прёте! – огрызались беженцы. – От немцев драпаете!
Ещё долго слышались возмущенные возгласы, но дорогу уступали.
Красноармеец Александр Гвоздьков и трое его сослуживцев влились в колонну и зашагали рядом с такими, как и они, по всей вероятности, остатками каких-нибудь разбитых частей.
- Не примазывайтесь! Кто такие будете? Дезертиры? Переодетые немецкие лазутчики? – слышались голоса солдат, идущих в этой колонне.
Это был не допрос, а простой интерес – откуда, мол, и давно ли вышли из окружения. Хотя и говорить-то никому не хотелось: в горле пересохло от жары и духоты. Доказательств никто не требовал, и так видно было, что свои. У людей, пропахших порохом и кровью, повязанным одной бедой, чудом выживших, теперь и дорога одна.
Вчерашний бой для рядового Гвоздькова и его роты оказался самым тяжелым. Сколько было уже у него этих боёв! И после каждого боя выжившим приходилось отступать и отступать. И в каждом бою надо было убивать первым, иначе будет поздно, самого убьют. Страшно убивать в первый раз, а потом это превращалось в повседневную тяжелую солдатскую работу. Так и в этот раз перед ротой была поставлена задача: как можно дольше удерживать оборону на данном участке. Отбили одну атаку немецкой пехоты. Вторую волну сдержать не смогли. Танки, поддерживаемые гитлеровскими автоматчиками, стали утюжить окопы. Приданный артиллерийский расчет был в упор расстрелян. Каким образом теперь можно остановить атаку гитлеровцев? Около десятка вражеских машин уже горело. Кончились боеприпасы. Взрывная волна, оглушив, сбросила Александра в окоп. Пока он, откапываясь и отплевываясь, выбирался из разрушенного окопа, немецкие танки и цепь автоматчиков, пройдя через наши позиции, скрылись за перелеском. Остатки роты – три бойца – вышли живыми из этого боя. Так закончился предпоследний бой рядового Александра Гвоздькова…
Топая разбитыми сапогами с чужой ноги, и, прокручивая в голове все подробности вчерашнего боя, он не сразу заметил в безоблачном небе немецкую «раму», высоко зависшую над колонной. Появление немецкого разведывательного самолета ничего хорошего не предвещало. Следовало ожидать или налет авиации, или высадку десанта. Так оно и случилось - на горизонте показались немецкие самолеты. С воем прошлись над колонной, поливая пулеметным огнем. Развернулись, и ещё сделав один заход, сбросили на бегущих по полю людей несколько бомб. Опустел большак. Горели разбитые машины, валялись телеги, метались по полю обезумевшие животные. Разбросаны по полю чемоданы, разный домашний скарб. Десятки раненых, убитых. Живые искали живых и мертвых. Слезы, слезы. Нет меры людскому горю. Такого рядовому Гвоздькову ещё не приходилось видеть. В каких только переделках с начала войны он не побывал! Затяжные бои, отступления, солдатские потери. Но то – в бою с врагом. Лицом – к лицу. Когда – кто кого.
Война. Без крови войны не бывает. У неё нет ни жалости, ни сострадания. За всё надо платить человеческими жизнями – за победу и за поражение.
- Товарищи, красноармейцы! Прошу быстро подойти ко мне, - усиленная рупором разнеслась команда. Со всех сторон – с поля, из придорожного кювета солдаты с оружием в руках откликнулись на эту команду. Выстроились вокруг старшего по званию офицера.
- Приготовиться к отражению атаки! Занять оборону!
Рассредоточились вдоль большака, заняв придорожный кювет. Рядовому Гвоздькову, выбранная позиция показалась удачной. Не думал, что это его последняя позиция, последний бой. Ждать пришлось недолго. Из лощины показались немецкие танки. За ними, пригнувшись, бежали гитлеровцы. Приготовились к отражению атаки. Было видно, собранным бойцам в спешном порядке, плохо вооруженным, не сдержать натиск противника. Завязался ожесточенный бой.
- Окружают! – послышался чей-то панический крик.
Оглянулся – и вправду окружают. С тыла, тоже пригнувшись, жидкой цепью наступали гитлеровцы. Это были десантники. «Не отбиться», - мелькнуло в его сознании. Стал прицельно, экономя патроны, бить по наступающей цепи. Спотыкались, падали фашисты от его ли пули, или от чьей другой – какая разница. И тут увидел – слева прямо на него надвигается гитлеровский автоматчик. Прицелился, нажал курок – выстрела не последовало. Нет патронов! Идти в штыковую атаку? Не отдавая себе отчета, выскочил из придорожной канавы и кинулся на немца. Сбил его, но тут же сам получил пулю в ногу и удар прикладом в голову.
Не помнит он, сколько пролежал на обочине дороги. Только открыв глаза, увидел высокое небо, по которому плыли серебристые облака. Стояла гробовая тишина. Огляделся по сторонам: вокруг ни живой души. Ныла нога, засыпанная свежей, ещё теплившейся землей. Разгреб землю, вытащил ногу; стал обдумывать, как встать. Пока он соображал об этом, на штанине, пропитанной кровью и прилипшими комьями земли, откуда не возьмись, появились вездесущие муравьи. Они проворно бегали, скатывались с ноги вместе с комочками окровавленной земли. Глядя на это, он забыл обо всем. Как будто не было ни какой войны, и сердце его на какое-то мгновение наполнилось грустью, защемило. Но реальность кровью ударила в виски: он увидел разбросанные по полю, дымящиеся, искарёженные взрывами машины, телеги, подбитый танк и то, что совсем ещё недавно двигалось, жило. Среди всего этого выделялись разбросанные человеческие тела. Пришел в сознание: ныла нога, кружилась голова. Оторвав рукав от рубашки, перевязал рану на ноге. В голове проносились подробности этого боя, колонна беженцев, которую они прикрывали. Невдалеке захрапела в предсмертных судорогах лошадь. Этот живой звук привел окончательно в чувство Александра.
- Рус, Иван! - донеслось до него.
Над ним стояли два гитлеровца и, тыча прикладом в спину, заставили подниматься. Раздавленный реальностью позорного плена, он стал медленно поднимать руки. Схватившись за раненую ногу, встал, сделал шаг. «Вот и конец мне пришёл, - мелькнуло в голове, - добьют или нет?» Подталкиваемый в спину прикладом автомата, и сильно наклоняясь в сторону, побрёл впереди немцев. Гитлеровцы останавливались возле каждого убитого, переворачивали, шарили в карманах, весело ржали. Мародеры!
Дошли до села, за околицей которого находился колхозный загон. Затолкали туда Гвоздькова. Партия плененных красноармейцев, человек двести, ждала своей участи. Загон вытоптан скотиной, ни одной травинки, только засохшие коровьи лепешки. В углу загона находился колодец, возле которого толпились пленные красноармейцы. Вода в колодце не успевала набираться – вычерпывали деревянной бадьёй и тут же выпивали, утоляя жажду голода. За сутки, которые здесь провел Гвоздьков, не один десяток военнопленных скончался. Никто их не лечил. Умерших хоронили в углу загона, в общей могиле.
На глазах сельчан колхозный загон для скота превратился в лагерь для военнопленных. Женщины подходили к изгороди, спрашивали: откуда они родом и нет среди них родных и знакомых. Украдкой передавали пленным поесть – кто что мог: кусок хлеба, картофелину, что-нибудь из одежды. Немцы позволяли это делать, но долго не давали задерживаться у изгороди.
Наступила ночь, показавшаяся очень длинной и прохладной. Небо чистое, безоблачное, а потому дневное тепло, полученное от последних теплых солнечных лучей, быстро улетучивалось. Ложились на остывающую землю поближе друг к другу, чтобы было теплее. Укрывались шинелями, если они были у кого. Чем могли, помогали раненым – словами, перевязкой ран. Однако к утру число живых уменьшалось. Убежать из пересылочного лагеря невозможно. Ночью по всему периметру были расставлены мотоциклы с включенными фарами. Изредка над территорией загона, разбрызгивая разноцветные искры, загорались ракеты. Двое суток пробыли в этом пересылочном лагере. Немцы, наверное, не знали, что с ними делать, а, может, ждали команду сверху в отношении военнопленных.
Впервые за последние месяцы, проведенные в непрерывных боях и отступлениях, у Александра появилась возможность осмыслить происходящее. Вроде всерьез на учениях готовились к отражению возможного нападения противника. А получилось, что самим пришлось отступать. И сегодняшнее нахождение в плену не укладывалось в его голове. Мысль о побеге толкла к поиску товарищей. Он близко сошелся с пожилым солдатом-пограничником. Тот от самой границы отступал, присоединялся по пути к разрозненным воинским частям, с боями выходил из окружений. И вот – плен.
Однако план побега осуществить не удалось. Время было упущено. Ранним утром на территорию лагеря вошли с десяток вооруженных автоматчиков и стали выстраивать в колонну по три человека военнопленных красноармейцев, орудуя прикладами, поднимали раненых. Поддерживаемые товарищами, они становились в ряд. Те пленные, которые не могли двигаться, так и остались лежать на своих местах. Конвоиры хладнокровно в упор добивали их.
Вышли за ворота в окружении автоматчиков и овчарок. Теперь дорога вела не на восток, а на запад.
III
Несколько невзрачных приземистых бараков, обнесенных высокой колючей проволокой, стали последним этапом для Анны на пути на чужбину. Это фильтрационный лагерь. Немка-надзирательница сказала, что за ними придут. Около сотни русских девушек, как на смотринах, выстроились перед бараком в ожидании. Анна в пределах учебника знала немецкий язык и смогла уловить смысл разговора. Он заключался в том, что за ними придут хозяева поместий или землевладельцы и заберут в качестве рабочей силы на свои фермы.
Открылись ворота и на территории лагеря появились пожилые немцы и немки. К Анне подошла одна из них, внимательно осмотрела со всех сторон, чуть ли не в рот заглянула, приказала сделать несколько шагов и спросила, как звать. Анне вопрос был понятен, и она ответила на немецком языке. Видимо немке это понравилось, и она что-то сказала надзирательнице. Вышла из ворот лагеря Анна уже рабыней, чтобы батрачить у зажиточного немецкого крестьянина – бауэра. Очевидно, недалеко от лагеря было их хозяйство, коль отправились туда пешком. Так началась для Анны подневольная жизнь.
Потянулись бесконечные дни. Дни переходили в недели, недели – в месяцы, а месяцы растянулись почти на два года. Анна никак не могла смириться с новой жизнью. Её не покидала мысль: - бежать. Но куда бежать?
Работать приходилось много. Зимой надо было чистить коровник, задавать корм скоту. Коровы – они такие же, как и в России, разве что более ухоженные. Ненавидела их Анна. Хотя понимала: коровы – скотина бессловесная, ни в чем не виноватая. Пройдет некоторое время, и она станет давать некоторым коровам имена: Буренка, Зорька, Пеструшка. Старик бауэр лично следил за работой батраков. Кроме Анны и польки у него было ещё два работника. Только они жили в другом месте и работали в поле. Анна их видела редко. Наказание можно было получить за что угодно. Старик-немец придирался ко всему: мало или много задано корма скоту, недостаточно хорошо убрано в коровнике, не во время включено или выключено освещение. За провинность Анну и польку наказывала немка-хозяйка. Отхлестает по щекам рукою в лайковых перчатках или вдоль спины протянет плетью. Работников наказывал сам старик-немец. Кроме того - лишение еды на сутки – любимая и постоянная мера наказания.
Летом выгоняли скот на пастбище.
Здесь всё не так, как дома, в России. Анна мысленно уносится домой, на родину. Она видит заливной луг. Легкий ветерок шелестит метелками трав. За косарями тянутся широкие ряды скошенного сена. Рдеет на кочках, оберегаемая муравьями, крупная спелая земляника. Хоть не так уж длинное, на зато жаркое лето! Или взять зиму. Разве это зима, когда снег не залёживается, как на родине. То ли дело – мороз под двадцать и больше. Сугробы – не пройти, не проехать. Если метель – то закрутит и надолго. Здесь слякоти в эту пору больше. Не отпускала Родина Анну, снилась. Как же дальше жить на чужбине? Без Родины, без матери!
Выделили ей угол в небольшой пристройке к хозяйственным помещениям. Там она жила вместе с пожилой полячкой. Смешивая русские, немецкие и польские слова, они хорошо понимали друг друга. О войне говорили мало: знали, что Красная Армия терпит поражение. Это ещё было в самые первые месяцы пребывания в немецком рабстве. А потом стали приходить слухи, что немцы потерпели поражение под Сталинградом, разгромлены на Курской дуге. Стало очевидно - гитлеровская Германия терпит поражение за поражением. О том, что дела на фронте у немцев неважные, можно было узнать по поведению немки-хозяйки и её семьи. Когда военные действия стали разворачиваться за пределами Советского Союза, изменилось отношение хозяев к Анне и полячке. Меньше стали придираться, но свою злобу и ненависть не скрывали. Понимали, что придется за всё отвечать, потому старались загладить свою вину. Можно стало выйти за пределы усадьбы. Однажды Анна вместе с полькой случайно оказались у того самого лагеря, из которого произошло её распределение. Анна увидела там, за колючей проволокой, изможденных военнопленных. Один из них, непонятно каким образом, узнал в Анне русскую, и, приблизившись к ограждению, быстро сказал:
- Девушка, я русский, из Рамони, Гвоздьков Александр. Вернёшься домой – напиши моим родным, что видела меня. Будешь ждать меня?
- Буду! – только и успела ответить Анна да назвать свой адрес.
- Встретимся на Родине!
Эта встреча и разговор с пленным красноармейцем, произошедший в считанные секунды, взволновали Анну, и на всю жизнь остались в памяти. Теперь и сама жизнь на чужбине приобрела для Анны определённый смысл. Выжить, только выжить! Она обязана вернуться на родину и рассказать родным военнопленного солдата, что видела его живым в Германии.
IV
Концлагерь, в котором содержался Александр Гвоздьков, освобождали американские войска. Не ожидал он, что доживет до этого момента. Столько было всего за годы плена, сколько раз можно было умереть! В лагере находились пленные разных национальностей. Какими они пользовались источниками, никто не знал, но то, что Берлин штурмует Красная Армия и где-то совсем рядом войска союзников, было всем известно. Уже, находясь в фильтрационном лагере в расположении союзных войск, Гвоздькова не покидала мысль о скорейшем возвращении на Родину. Не мог он предположить, что его будущее по своей жестокости будет похожим на прошлое. Бесконечным допросам, оформлению каких-то бумаг, встречам с представителями советского командования, казалось, не будет конца. Не смотря на то, что теперь не надо было бояться, что вдруг подойдут конвойные, выдернут тебя из шеренги заключенных, одним ударом приклада размозжат голову или тут же расстреляют, Александр не мог спокойно спать, и перебирал в памяти всю лагерную жизнь от начала и до освобождения. Не один концлагерь сменил, бежал, ловили, забивали чуть не до смерти. Сам не знал – как ему удавалось выжить. В большинстве своём побеги совершали русские. Их ловили, рвали собаками, вешали, но побеги продолжались. Это свидетельствовало об их отваге, мужестве, несгибаемом русском духе.
Вспоминая свой побег, он ругал себя за промашку – доверился поляку, который быстро сдал его немцам. К тому побегу готовились долго. Всё продумано было вроде до мелочей, изучена визуально местность, по которой надо было пробежать до ближайшего леска.
В тот день в карьере добывали камень, дробили ломами и кирками каменные глыбы на более мелкие. Карьер расположен в холмистой местности и огорожен колючей проволокой. Наблюдательных вышек с автоматчиками здесь не было. Местность и так хорошо просматривалась. По карьеру прохаживались надзиратели с автоматами и тяжелыми плетками. Надо полагать, что плетки были не простые, а с вплетением металлической проволоки. Удар этой плетки испытал на своей спине и Александр. Заканчивался день и вот-вот должен быть подан сигнал к сворачиванию работ. Стало быстро темнеть, пошел мелкий моросящий дождь. Спрятались за валунами. Когда пленные под присмотром конвойных потянулись к бараку, беглецы короткими перебежками достигли ограждения. На колючую проволоку набросили полосатую арестантскую робу. Перемахнув через ограждение, рванули к леску. Побег обнаружили быстро. На поиски был брошен отряд охранников с собаками. Почувствовав погоню, решили дальше бежать поврозь – кто-нибудь да уцелеет. Александр взял влево. На его пути в зарослях кустарника и осоки оказался ручей. Дальше пришлось бежать по ручью. Десяток раз, а может и более, выбирался из него, то на правую, то на левую сторону, запутывая свои следы. Может это и спасло его. Где-то в стороне слышался лай собак, автоматные очереди. Трудно бежать по немецкой территории. На дорогах, на перекрестках можно нарваться на устроенную засаду. Засады состояли из специальных отрядов, в которые входили гражданские нацисты. Когда совсем стемнело, Александр понял: от погони оторвался. Только надолго ли? Всю ночь шёл на восток, обходя открытые места. Так продолжалось несколько дней: ночью шёл, а днем прятался в овражках или посадках. Надо было как можно дальше уйти от концлагеря. Прятался от людей, обходил стороной селения. Обессилел от голода. Ночью рылся на помойках в поисках съедобного. Как-то пробрался на огород, где выдернул несколько морковок и картофелин. Помнит, что, уже находясь на польской территории, под утро дополз до стожка сена и потерял сознание. Пришёл в себя в сарае. Стояла звонкая тишина. Чистая свежая голова. Ни какой усталости. Только не может пошевелить ни руками, ни ногами. Никак не мог вспомнить, что с ним случилось и где он сейчас находиться. Открылась дверь сарая и солнечный свет ослепил Александра. В дверном проёме стоял незнакомый ему человек. Это был поляк, хозяин хутора, куда забрел Александр.
- Добрый день, пан! – сказал он.
Смахнув рукавом с широкого чурбака соломенную труху, он поставил миску супа и ломоть хлеба. Прошелся по сараю, прислонился к притолоке, постоял, внимательно присматриваясь к Александру.
- Кушай, пан, набирайся сил. Тебе ещё далеко идти.
- Как я сюда попал? – спросил поляка.
- Ты был без сознания вон в том стожке сена. Вот так.
И ушёл. Александр кое-как встал на ослабшие ноги, прошелся по сараю, путаясь в соломе. Подошёл к двери: в щель увидел широкую спину, удаляющегося поляка. Потрогал дверь – открывается. Как хотелось знать, что на уме у поляка! Вроде приютил, накормил. А что дальше? Надо бы бежать, искать своих или партизан. Дает себя знать раненая нога. Ещё бы денек отлежаться и тогда можно в путь-дорогу отправляться. Эти мысли одолевали Александра. Не внушал ему доверия поляк – какой-то скрытный тип, зайдет, постоит, помолчит. А вот дверь сарая открыта и днем и ночью. На следующий день случилось то, чего больше всего боялся Александр: к сараю шли три немецких автоматчика. Поляк не появился. Бежать от них уже не было смысла – и догонят, и пристрелят. Кто они, эти немцы? Если догадаются, из какого лагеря бежал – туда же и отправят, а там забьют. Получил несколько ударов прикладом в грудь и живот. Затем они выволокли его из сарая, и под свист и улюлюканье заставили бежать на край хутора, где стояла бортовая машина. В кузове лежало два человека, связанных одной длинной веревкой. Такие же, как и он, беглецы. Связали и ему руки за спиной. Так неудачно закончился для Александра Гвоздькова побег из немецкого плена.
С большой партией пленных его конвоировали на немецкую территорию в специальный фильтрационный лагерь для установления личности беглеца и степени его виновности. Подвергали допросу, применяя изощренные методы пыток: загоняли спички под ногти. Немцы, наверняка догадались, что бежал он из лагеря. Допытывались – из какого. Им нужны были сведения о лагерной подпольной группе. Добивались признания в принадлежности к партизанам. Так продолжалось несколько дней. Избитого бросали на пороге барака. Узники относили его на свое место, выхаживали. Александр знал о существовании подпольной группы в лагере. Выдать её – значит обречь всю группу на гибель и себе подписать смертный приговор. Медленно приходил в себя Александр после этих допросов и пыток.
Вот здесь, из-за колючей проволоки фильтрационного лагеря, он увидел Анну и успел сказать ей несколько слов.
На территории Германии находились сотни концентрационных лагерей. Они ни чем не отличались друг от друга и предназначались для истребления заключенных. Если и была разница, то только в изобретательном разнообразии глумления и уничтожения заключенных.
Александр хорошо знал лагерную жизнь. Заключенные разбивались на команды, и перед каждой командой ставилась одна задача: работать. Возвращались в бараки с изодранными в кровь руками, разбитыми и распухшими ногами, с синяками на боках и спине от побоев, с тяжелой головной болью. Еле передвигали ноги. Поддерживали друг друга – только бы не упасть. Если упал – считай покойник. Умирали от голода, от болезней, от работы. Свирепствовали туберкулёз, тиф. В лагерной больнице, если туда попадал, на кровать клали по два-три человека. Сотнями за ночь умирали в бараках и больнице. Потому не простаивал лагерный крематорий.
Всё это теперь позади.
V
В немецкую деревню, где батрачила Анна, Красная Армия вошла без боя. Не останавливаясь, проскочили танки. Затем на машинах подоспела воинская часть. Никто не встречал солдат, однако на некоторых домах были вывешены белые флаги. Анна выбежала на улицу, не веря в случившееся. Родные русские люди, родная русская речь. Она уже отвыкла от русского слова. Её обступили солдаты, дивились этой встречи. Надо же, русская живая душа и где же – в самой Германии!
- Возьмите меня с собой! Я с вами пойду! – плача, говорила она.
- Всё, кончились твои муки. Не плачь. Теперь скоро уедешь домой, - успокаивали её солдаты. - Вместе поедем.
Ещё шли бои за Берлин, ещё подавлялись отдельные очаги сопротивления недобитых гитлеровцев, а воздухом Победы дышали освободители и освобожденные. Взятием фашистского логова завершилась война. Наступил долгожданный день Победы.
И пошли составы, теперь уже на восток, с военной техникой, с демобилизованными солдатами, с узниками концлагерей.
Анну отправили домой с группой таких, как и она, насильно угнанных в Германию девушек.
Сошла она на той же станции, с которой её увезли в Германию. Её никто не встречал. Разве кто мог знать, что она жива и вернется домой? Со станции шла пешком. Проходила через порушенные деревни. По обеим сторонам большака – изрытые окопами и ходами сообщения поля, заросли непроходимого бурьяна.
Вот оно и родное село. Как всё изменилось! Нет домов. Редкие постройки уцелели. Не нашла Анна и своего дома. Там, где раньше стояли избы, высятся обгоревшие печные трубы, а вокруг разросшийся ракитник, да лебеда с крапивой. Из дворовых построек уцелел каменный амбар и то без крыши. Из соседнего каменного сарая вышла соседка – Иваниха. Узнала Анну и запричитала:
- Не ожидали тебя видеть живой, Аннушка! Господи, как будут рады отец с матерью. Иди, иди скорее домой. Они занимают землянку под бугром. – А, потом, боясь услышать что-то страшное, спросила о самом главном:
- Ты, скажи мне, дочка, когда же вернется моя Настя? Ты там не встречалась с нею?
- Нет, не довелось.
Что она могла на это сказать? Привезли в Германию их вместе, а потом злая судьба разбросала всех по чужбине. И чтобы не обидеть Иваниху тем, что она, Анна, выжила, а Насти пока нет, успокоила:
- Да вы не волнуйтесь, вернется она.
На том и расстались.
Слух о возвращении Анны из германского плена быстро облетел село. Приходили сельчане, смотрели на Анну: выросла, вытянулась, стала очень серьезной. Радовались уцелевшие подруги её возвращению, просили рассказать о жизни на чужбине. Не хотела она говорить на эту тему, не хотела ворошить страшное прошлое.
- Потом, девочки, потом! – отмахивалась она.
Живыми вышли из войны её пять сестер. Брат Семён был на войне. Не было от него ни каких известий. У трёх сестёр погибли мужья.
Анна стала работать в колхозе. В работе старалась забыть прошлое. А оно постоянно напоминало о себе. Сельчане сочувственно относились к её незавидной судьбе, а вот из правления колхоза веяло отчужденностью. В чём её вина не могла понять.
Анна помнила о встрече с пленным в концлагере, в Германии. Написала письмо в Рамонь родным Александра. Вскоре получила ответ. Ушел в армию в начале войны. Вот и война уже окончилась, а от него ни слуху, ни духу. Не знают живой ли он или погиб на фронте. На том и закончилась переписка.
VI
Наконец, была достигнута договоренность между оккупационными войсками о передаче военнопленных. Александр вместе с тысячами таких же, как и он пленников из концлагерей, подлежал отправлению на Родину. Ни он, ни другие военнопленные красноармейцы не знали о своей дальнейшей судьбе, не знали, что их будут судить на Родине за плен и предполагаемую измену.
Прежде чем пересечь государственную границу, всех их, побывавших в плену, пропустили через СМЕРШ. Следователь с пристрастием и не раз допытывался у Александра:
- Почему ты сдался в плен живым?
- Меня раненого схватили немцы, - что ещё можно было сказать следователю. На самом деле всё было так.
- Знаю этот ответ. У вас, вот таких предателей, как ты, он одинаков. Жить захотелось? – стучал пол столу кулаком каждый раз следователь. – Приедешь домой – за всё сполна ответишь!
От границы везли в товарных вагонах под воинским конвоем.
Один за другим шли теперь составы с запада на восток. С техникой, с демобилизованными солдатами. Разъезжались по домам солдаты, отгружалась на восток военная техника. Немало составов через всю территорию России проследовало дальше на восток. С победой над Германией война не закончилась. Предстояли военные действия против милитаристической Японии. Не только в сторону Дальнего востока шли составы, но и на север, на Колыму, в Сибирь. Ехали туда искупать вину бывшие военнопленные, политические. Один из них – красноармеец Гвоздьков Александр. Прав был следователь, на Родине его ждал фильтрационный лагерь, новая проверка и направление в исправительно-трудовой лагерь.
В лагерях не сидят, а работают. И какова бы не была тяжесть вины или её не было совсем – мера искупления для всех одна – каторжный труд. Об этом напоминает лозунги, развешанные во всех лагерях, что труд является делом совести и чести каждого гражданина. Звучит кощунственно – разве может быть гражданином заключенный? Между этим лозунгом и надписью в немецком концлагере «Каждому своё» для Александра существовала какая-то невидимая связь.
Отмотал он там свой срок и только после смерти Сталина, летом пятьдесят третьего года, вернулся домой. Чем только ему не приходилось заниматься: валить лес, строить дороги. А когда объявили об освобождении, растерялся. Ждал этого момента, но всё равно оказался к нему не готовым. Наступил душевный перелом. Пережил одновременную радость и горесть. По ту сторону ворот – долгожданная воля, новая жизнь, которую надо начинать сначала, а здесь, за воротами, остается частица его души. Сколько их, бараков, разделенных на секции, с нарами, обжитых Александром останется на Колыме и в сибирской тайге? За это время сотни его сокамерников нашли последний приют в безвестных арестантских могилах. Кажется, всё позади. Но, нет, останутся навсегда в памяти и Колымские прииски, где пришлось прокладывать просеки для таких же заключенных, как и он, но только золотодобытчиков. А разве забудется тайга! Тайга – сплошной непроходимый лес. Это вековая живая стена, противостоящая человеку. По сути дела предстояла борьба с ней, борьба не на жизнь, а на смерть. И были потери с обеих сторон. Погибали люди, погибала тайга. Как правило, лагеря находились на приличном расстоянии от участков, где производилась вырубка леса. Пока доберешься до места работы, все силы израсходуешь на дорогу. С одной стороны хорошо, что участки лесоповала далеко – вроде поменьше работать придется. Дорога отнимет часть времени. А с другой – норма выработки. Времени на работу остается меньше, а норма от этого, что дольше были в пути, не уменьшается.
В тайге царило оживление с появлением бригад заключенных. Приняв привычное для работы положение, крепко зажав ручки поперечной пилы, Александр с напарником начинали свой рабочий день. Вгрызались в тело вековых деревьев поперечные пилы, стучали топоры, срубая сучья, падали с шумом, и треском обламываемых веток, поверженные таежные великаны. Спиленное дерево надо было положить так, чтобы оно комлем попало на свой пень. Это нужно было для того, чтобы потом легче пришлось его погрузить на прицеп. И так изо дня в день, из года в год. Особенно трудно приходилось работать в низинах, поймах. Туда не доходила техника. Вся работа ложилась на костлявые арестантские плечи. С помощью лямок, веревок, утопая в снегу или в болотистой жиже, тащили наверх чуть ли не восьмиметровые стволы спиленных деревьев, а потом грузили их на машины, на тракторные прицепы. После смены, дойдя до бараков, падали от усталости на свои нары. Боль в мышцах, накопленная за день, не успевала уйти за ночь. Зимой, чтобы отогреться, выстраивалась очередь у барачной печурки. Не грело тряпье, которое было на теле. Не помогали ватники, доставшиеся в потасовках и драках от умерших сокамерников. Умирали от болезней, от голода. Умирали на работе. Александр винит себя в смерти своего напарника. Они пилили поперечной пилой огромное дерево. Дело шло к концу смены, сил оставалось мало, а дерево надо было свалить и комлем положить на пень. Когда оно стало заваливаться, его напарник, подперев шестом, помогал падению в нужном направлении. Споткнулся, зацепившись за кусты, и не успел отскочить в сторону. Придавило его. Александру повезло: поблизости находился бригадир и видел, что это был несчастный случай. Иначе, сочли бы за преднамеренное убийство, и добавили бы срок по другой статье. Но всё равно чувство вины за эту смерть никогда не покидало Александра.
VII
Кажется, прошла вечность, как расстался Александр с родным городом. Война, плен, концлагеря в Германии, лагеря на родине, в которых пришлось ему расплачиваться за пребывание в плену. Родные надеялись, что он жив и вернется домой. Так оно и случилось. Выжил! Пришёл он летом после того, как вся страна и его Рамонь отпраздновали очередной день Победы. И не при орденах и медалях он возвратился домой, не, а с тощей котомкой за плечами. И не победителем он шёл уже по незнакомому ему городу: разоренному немцами, а теперь восстанавливаемому усилиями горожан. Незаметно прошёл по улице, никто не обратил на него внимания. Подкосились ноги на скрипучих досках крыльца. Как снег на голову было его появление. Повисла на его руках старушка-мать, не могла поверить своим выплаканным глазам, что перед нею сын – Саша.
- Сынок, вернулся живой! – только и могла вымолвить.
А через несколько дней пошёл устраиваться на работу. Городок не большой, потому и предприятий не много. С работой было трудно. Что он мог делать? Орудовать ломом и лопатой, валить лес, таскать бревна, катить тачки с камнем. Но не было в Рамони ни карьеров, ни лесов. Нашлась работа грузчика - привычная для него работа. И полетели дни за днями, один мрачнее другого. Никак не мог освободиться от прошлого. Оно тяжелым грузом давило на него.
Не забывал он и встречи в Германии с русской девушкой Анной. Ему передали её письмо. Несказанно рад был рад он этому письму. Значит выжила! Написал сам и долго ждал ответа. Время было такое. Письма долго шли. Получил ответ. Анна помнила его, искала, ждала. Надеялась, что не мог погибнуть. Съездил Александр на родину к Анне. Радостной была та встреча и счастливо окончилась. Сыграли свадьбу. Ни он, ни она не стали жить на малой родине, и потому переехали на постоянное местожительство в Узловую. Уехали подальше, чтобы начать новую жизнь. Да разве можно уйти от прошлого, да ещё такого? А в чём их вина? Видно такова их судьба. Надо было начинать строить жизнь заново.
Не ласково людей с такой судьбой в те времена встречала малая родина, опровергая пословицу «Где родился – там и пригодился». И не их вина, что так сложилась жизнь. А на свою малую родину они не обижались. Время было такое…
Свидетельство о публикации №213010201164