ОПАЛ 2. 3

Ещё пацанятами мы жили в том приморском городке, где вновь впервые встретились на вокзале, -говорил Палик, обнимая сомкнутыми на моей груди руками. Батьку моего ты знаешь, - не могли вы не встретиться. В прошлой жизни он и был школьным учителем. В этой, нам дано пройти близкие отношения отца и сына. Я и представить себе не мог, а если б и узнал,  посчитал бы за чью-то злую фантазию.

Папку я очень любил, он был самым близким мне человеком. Не могу представить, чтобы наши отношения были чем-то омрачены.  Многому он меня научил. "Григорич знает", - отзывались о нем люди, да и побаивались. У нас всегда опасаются тех, кто знает больше, кто не похож, кто и боль снимет и как поступить скажет и денег не возьмёт.  Отец и помог мне разобраться в чувствах, которые переполняли в ранней юности, раскрыл законы жизни, тайны природы, палитру отношений между людьми, и больше, в мой мир – «ни ногой», без моих просьб или вопросов. Я и сам тогда не понимал, что мне было надо, почему тянуло к другим. И только познав близость со сверстниками, понял, кто я, что моё, а что, предрассудки, пустое.  И И только став старше я смог реализовать целый мир неосознанных желаний, и при этом лучше понять себя, - неспешно рассказывал Палик.

  В дружбе рождаются лучшие человеческие качества и поступки. Близость душ, жертвенность, любовь, готовность отдать все ради другого. И в юности эти чувства сильны как никогда. С возрастом большинство людей их утрачивает, обрастая холодным цинизмом, душевной невосприимчивостью, толстокожестью, ленью и другими приобретениями цивилизованного  мира. Иначе, не выжить. Лучше уходят рано. Влечение же одного к другому заложено природой на генном уровне, без принуждения и насилия, - это сила жизни! И в юности оно проявляется неосознанно. Очень не многие, став старше, сохраняют прежнюю чистоту и силу чувств, пронося их через всю жизнь. Со стороны, они кажутся «странными», непонятными, романтиками или отщепенцами...
 
Утомил тебя моралью, прости уж, больше не буду, улыбнулся Палька, - я мало чем отличался от наших сельских. Верховодил в своей компании, порой так распирало, что, просто, не мог не нашкодить, был сильным мальчуганом, да и слишком заводным … (случай спомидорами…..) Зато, рядом всегда был мой лучший дружек Женька. Он мне, как братишка. Он послабже, значит мне надо быть сильней и наглей, что ни ку кого и мыслей не было.. В шутку я звал его Женюся, но чаще,  Жекой, так более смачно. На селе, настолько привыкли видеть нас вдвоём, что если я был один, меня непременно спрашивали, где мой Женька. А его расспрашивали про меня. И казалось, не было ничего, что мы друг о друге не знали.
 Наверное, я его любил, - говорил Палик, коснувшись подбородком моей макушки,- по-настоящему, ну как можно не любить лучшего друга? И для нас это было столь естественно, что других мыслей и не возникало.  До сих пор внимательно смотрю на тех, кто хоть чем-то похож на моего Жеку, - Палик взглянул на меня и улыбнулся.
 
Ночевали мы у Жеки на чердаке, там и льнули друг к дружке, замёрзнув под утро.  Как братики, понимали друг друга даже с полувзгляда. И даже во сне, в первых непонятных и горячих со мною был Женька.

Мы как будто, не смели переступить какой-то барьер,- это и есть целомудрие, и вместе с тем, жертвенность. Нам и так было хорошо вместе,  -  весь чувственный мир мы постигали глазами друг друга потому, что знали друг друга, лучше, чем себя самого.

Вечером Женька часто прибегал ко мне:
- Палец, можно к те, - говорил он требовательным недовольным тоном
- Залазь, – бурчал я, стараясь скрыть улыбку.
- Спишь уже, Палец? – нерешительно спрашивал он, переминаясь  с ноги на ногу.
- Да, задолбал ты, залазь быстрей! – говорил я двигаясь  к стенке.  – Откуда? Где был давеча?  И Женька начинал рассказывать, а  я, ощущал  у себя на животе его горячие ладошки и от этого, тянулся всем телом, ощупывая кожей его руки, до сладкой ломоты и томления…

Повторюсь, мы видели этот мир глазами друг друга, сердцами, чутко улавливая все оттенки отношений между людьми, в первую очередь, между нами, чувствуя происходящие перемены.

Говорить мы могли часами, глядя  в звёздное небо чердачного окна, пока не засыпали, и  больше ни с кем не были столь откровенны.  Да и не мог я спокойно заснуть, не положив руку на своего закадычного Женика, не потрогав шелковистую шкурку обтягивающую батарею дохлых рёбер.
 
У Жеки было овальное лицо правильной формы, угловатые подвижные скулки, маленький нос густо облеплен конопушками, пока их не сменял сплошной коричневый загар. Светлые волосы, обрамлявшие лицо, - словно ласковый ветер в солнечный день. А пахли они, молоком и еще, осенней травой, оттого  на душе делалось легко и спокойно. Но больше всего мне нравилось, когда от Женика пахло костром, острым древесным ароматом, аж слюнки текли. Запахом костра пропитывалась не только его одежда и волосы, казалось, что этот запах имеет всё его тело, словно подкопченное до черноты на древесном дыму, и оттого,
очень хотелось его лизнуть, что я в шутку и проделывал, не смотря на его не слишком настойчивые протесты.
 А еще, у Жеки были необычные глаза. Мне всегда хотелось потрогать красноватые краешки раскосых прорезей по обе стороны его конопатого носа. Они как будто говорили о внутреннем, очень чувственном, умело скрываемом  за наигранной грубоватостью.
Один глаз  у Женика  был зеленый, другой же, - светло-карий, почти желтый. Услышав такую редкую подробность в Рассказе Палика я... Конечно, подумал о себе. - И будь Женька каким-то совершенно другим внешне, я все-равно любил бы его. Как брата. И знал бы, что не столь одинок в этом таинственном мире.  Потому... Потому, что у меня есть Женька! Наверное, это  и есть СЧАСТЬЕ! Непомерная радость, внутренняя, горячая, на что бы ты не обратил свое внимание…

 И Палька показал мне поистине лучистую картинку: старые корабельные сосны пронизаны  лучами оранжевого заходящего солнца, двое ребят выбегают из лесу,  раскинув руки в стороны, бегут к излучине реки, на песчаную косу возле самой воды. И я вспомнил тот ошеломляющий восторг, ощущение полета поднялось откуда-то изнутри, опрокинуло,  затопило...
А всё потому, что  в  неуёмной  радости можно обнять, повалить на землю, побороть, да без разницы, главное, что есть рядом близкий, родной,понимающий, и вместе с тем, непонятный, новый, шкодной, от которого, к тому же, до одури вкусно  пахнет костром.

Слышу хохот ребят, рвущийся наружу сквозь частое дыхание, вижу, чувствую все настолько явно, будто я один из них. Вот  вздымается грудь моего друга в судорожных вздохах.  Я в шутку отпихиваю его, давясь приступом смеха,  до невозможности вздохнуть, только орать могу, а он,  подминает меня под себя, садится верхом, крепко удерживая мои руки, начинает гарцевать, что-то крича, смешно играя складочкой длинных мышц от самых рёбер, до колышущихся семейников...

Вдалеке садится багровое солнце, оставляя красно-фиолетовые разводы на темно-синем небе. Только легкий ветерок касается разгоряченного лица, а над Палькиной переносицей блестит капелька пота.

- Пусти, слазь! – пытаюсь слепить недовольную мину, ругаюсь, но от Палькиных ужимок не могу сохранить серьезность, и мы продолжаем ржать взахлёб и при этом громко ругаться. В конце концов мне удаётся его спихнуть, Палька валится рядом. Посмотрев на заходящее солнце он посерьёзнел:
- Знаешь, я никогда не умру, - произнес он и замолчал, глядя своими пронзительными глазами куда-то вдаль, будто озвучив то, ЧТО ЗНАЛИ МЫ ОБА.
 
- И я.
Палька не отвечал, думая о чем-то своем.

- Давай, БУДЕМ ВСЕГДА ВМЕСТЕ! –негромко произнес он, делая упор на слове «всегда», крепко сжав мою руку. Он говорил, что мы БУДЕМ ЖИТЬ ВЕЧНО, ПОКА БУДЕМ ВМЕСТЕ.

- Давай! – сказал я, будто клятвой скрепив союз двух верных друг другу сердец, не замечая скатившейся слезинки от переизбытка чувств.

- Всегда! Произнес я, чувствуя, что нет у меня сейчас никого ближе, чем Палька, а бездонное небо и глубина горизонта говорили о вечности и еще, о нашем одиночестве в этом беспредельном мире. Слова же наши звучали сокровенным признанием друг другу, сказанным при вечных свидетелях. И будто в подтверждении наших слов:

- Смотри быстрей, звезда!
- Сам ты ..., это - метеорит!
- Желание!  Хочу…

Через несколько секунд на небе осталась лишь белая дорожка, скрепив согласием слова нашей клятвы.
 (редакция февр.17г.)