Доможил

- Ну, что же…, пожалуй всё. И так уже, машина полная. Залезай, ехать пора, неча здесь рассиживаться: - отряхивая коленки рабочих штанов, ворчит глава семейства Славик.
- Да щас, щас…, успеем ещё, дай сфоткаю. Маме покажем. - и Люська напоследок, принялась фотографировать свою Родину на дешёвенькую «мыльницу».

*   *   *

В умершей, старинной, некогда огромной деревне вовсе никого не осталось и только остовы обветшалых, полусгнивших, развалившихся домов, своими дряхлыми скелетами напоминали, что в этом распрекрасном, удобном месте у реки,  ранее жили люди.
Дом семейства Баскаковых оставался последним оплотом, проигравшей свою борьбу, деревни Михайловки.
И лишь давнишняя болезнь мамочки Надежды Павловны, вынудила старенькую хозяйку Дома, согласиться покинуть своё родное жильё и переехать к дочке на новое место.

Деревня умерла, старый Дом опустел и только одинокий разбойник коршун остался парить в голубой вышине безоблачного неба, высматривая мышей, да прочую живую мелочь.
И ещё мамина любимица – огромная калина за околицей, словно в прощальном поклоне, склонила свои ветви под непомерной тяжестью необыкновенного урожая начинающих краснеть гроздьев.
Этими ягодами уже много-много лет Надежда Павловна лечила своё повышенное давление, но болезнь взяла верх над постаревшим организмом, и пришлось хозяйке лечь в районную больницу, а вскорости – дать своё согласие покинуть Дом и переехать к молодым в другую, живую деревню.

*   *   *

- Мамочка…, глянь-ка, Серёжка тебе в школе фотки распечатал. Я напоследок нащёлкала на память. И калину твою и Дом. В альбом свой вклеишь. Доктор сказала – скоро тебя выпишут, мы всё твоё хозяйство перевезли. В комнату твою не поместилось, куда девать не знай. Опосля сама разберёсси -  раскладывая на прикроватной тумбочке нехитрые подарки, хлопочет  у больничной постели дочка Людмила.
Старушка же, поправив на голове беленький платочек и водрузив на носу очки, принялась перебирать цветные карточки.

- Ой…! Батюшки мои…! Царица Небесная Заступница…! Это чё…!!! – после пяти минут разглядывания одной из фотографий, вырвалось у Надежды Павловны.
- Да-а-а…  Это как так…? – удивилась и Люська.
- Да Вы…, Балбесы окаянные, Хозяина-то перевезли…. Аль нет…? Я-ж Вас учила по хорошему. Ах ты, Господи…! Ведь это Он остался тама. Гли-ко, точно ведь…, Батюшки мои…, что творится…! Чё теперича делать-то…? Ведь Он обидится. Неслухи Вы окаянные, право слово. Ай-яй-яй…!

А на фотографии…, старый Дом прощался со своими хозяевами…, и самое невероятное и непонятное – в одном из трёх окон…, но в крайнем оконце…, уголок старенькой белой занавески был приподнят, а за стеклом никого не было, словно кто-то невидимый тихохонько наблюдал за хлопотной суетой людей возле грузовой машины.

- Всё…! Как тока из больнички выду, так сразу поедем в Михайловку. Я Его тама одного не оставлю. Мне житья не будет. Ай-яй-яй…, Царица Небесная…! Прости нас грешных.

*   *   *

Сто лет назад, отец Надежды Павловны обженился и решил ставить свой Дом.
Строили «избяной помочью», всем Миром.
Сто брёвен – сто «помочан», чтобы каждому помошнику досталось вырубить в лесу и вывезти по одному бревну.
Выбирали деревья очень осторожно и со смыслом.
Не годились скрипучие – в них плачет душа замученного человека.
Не годились засохшие на корню – в них нет жизненных сил, а значит – люди в таком доме станут болеть.
Прежде чем срубить дерево, нужно было повиниться перед бревеными душами, изгоняемыми из стволов.
И обязательно спрашивали разрешения и подносили подарки Лешему – духу и хозяину леса, который всегда внимательно следил, чтобы никто в его хозяйстве не озорничал, не баловал и не вредил.
Лес рубили поздно осенью, когда дерево не в соку, да и по твёрдой земле, легче было вытаскивать брёвна из чащобы.

При строительстве дома необходимо было обезопасить себя от всяческих напастей и полагалось приносить «строительные жертвы».
Череп коня или быка закапывали под «красным» восточным углом, где в последствии встанут иконы.
Из души-то убиенного животного и возникал Домовой.

Переход на житьё в новую Избу (влазины), считался очень опасным мероприятием.
Полагалось обязательно погадать на счастье.
Ночью в полночь, впереди себя в дом запускали петуха и кошку.
Уж ежели суждено случиться беде, то пусть она над ними и стрясётся.
Затем смело входили с иконой и хлебом-солью.
Поставив икону в «красный» угол, нужно отрезать край от каравая хлеба и положить под печку.
Это дар незримому Хозяину Дома – домовому, доможилу, чтобы тот подружился с новыми жильцами, не сердился на них и не озорничал уж очень сильно.

Вот так и встал на краю деревни Михайловки, на высоком берегу у мельницы, над самой речкой Сумкой, новый дом семейства Баскаковых.
Встал и благополучно дожил до наших дней.
Но всё на Белом Свете не вечно, состарился да одряхлел пятистенок из толстенных вековых брёвен, пришло и его время потихоньку умирать, да уходить в небытиё, и лишь на цветной фотографии останется Он в вечной памяти любивших его людей.

*   *   *

Дом опустел.
И сразу, лишь только вынесли последние, пригодившиеся пожитки, в покинутых комнатах поселилась тоска.
Стало очень заметно, что некогда самый справный раскрасавец на деревне, нынче сделался пожилым и заболевшим старичком.
А ведь бывали времена, когда основатель семейства Баскаковых, известный во всей округе кузнец Иван, в праздники ходил гоголем возле своих ворот, а конёк его раскрасавца-дома, был увенчан новым кованым чудо-петухом.
За обладание старым, прошлогодним украшением, соседи бывало дрались в кровь.
И даже сам начальник Почты на пару с хозяином Постоялого Двора, со своими домочадцами  приходили полюбоваться новым творением, а заодно и поручкаться с уважаемым мастером.
А Дом, всеми своими тремя окнами, со своего высокого берега, гордо смотрел на широкий Казанский Тракт и на далёкую могучую Волгу.

*   *   *

- Шары-бары…, растобары…, белы снеги выпадали…, серы зайцы выбегали…, охотнички выезжали…, красну девку испужали… - за огромным старинным столом, за волнообразной, выскобленной ножами столешницей, на лавке вдоль окошек, посиживает Домовой Спиридон и сам  себе под нос напевает всё, что на ум пришло.
Хозяин опустевшего Дома считался не старым, а ходил в среднем возрасте, ведь доможилы доживают аж до 500-600 годков.
Спиря имел метр росту, носил пышную рыжую нечесаную шевелюру, рыжую бороду и оченно уважал пёстрые рубахи с преобладанием оранжевых тонов.
Сёдня Спиридонушка поставил самовар и ждал гостей.

- Эх – хо – х – э – э – прикрыв рот ладошкой, зевает Хозяюшко.
- Зевота зевота, перейди на Федота, с Федота на Якова, с Якова на всякого … Фу ты, напасть кака навалилась. Мара…! Хватит ногами шлёпать, весь пол заляпала. Надьки-то нетути более, все съехали, кто тута после тебя подтирать станет. Шишимора ты непутящая.
(Считается, что мокрые следы на полу оставляет после себя Кикимора)

Сидящая в уголке за прялкой и по привычке с лева на право, вовсе наоборот, неаккуратно закручивая нить, жена домового Мара, махнула сухой ручонкой и проворчала: - Говорить без дела, что по воде писАть. Выпей чайку – забудешь тоску.

Маленькая, смешная и неряшливая, одетая в рваные лохмотья старушка Кикимора, после отъезда жильцов, также заметно скучала и тосковала.
Она и прежде-то никогда не покидала Дом, в страхе, что её унесёт ветром, а нынче и вовсе пригорюнилась и перестала шуровать по ночам за печкой.

Спиридон потрогал запыхтевший ведёрный самовар на столе и заворчал: - Да хватит там уже свою кудель путать. Коли груба работа – не скрасит и позолота. Д о чём это я. Криво рак выступает, да иначе не знает.
(Существует поверье, что именно Кикимора по ночам неправильно, в обратную сторону прядёт пряжу. А любимым её занятием, в ночь под Рождество – трепать и жечь кудель, оставленную без молитвы рассеянными, нерадивыми пряхами на прялках.)

Неряшливая старушка дёрнула за нитку, ещё более запутала пряжу и пробормотала: - Да уж чё и толковать. Ты то у нас, первый парень на деревне, а деревня в два двора. Ну ты чё засуетился, чё вскочил, как пузырь от дождя.

А в Доме объявился долгожданный гость.

- Шилды-булды, пачики-чикалды, живалды-валды, бух-булды…! Привет честной компании…! А вот и я! Я гляжу – к пустой избе и замка не надо… - громко смеясь и хлопая в ладоши, в вывернутой наизнанку одежонке, в перепутанных на ногах огромных лаптях, с какими-то грибами опятами, запутавшимися в густой зелёной бороде…, на пороге стоял Лесовик Сильвестр.
(Леший - дух-хозяин леса. Он следит, чтобы в его владениях, в его хозяйстве никто не пакостил и не вредил. Он - и нечистая сила, и справедливый дух. Лешие не сколько вредят людям, сколько проказят и шутят, пугают хохотом и хлопаньем в ладоши, сбивают с пути и прячут предметы.)

Хозяюшко Спиридон заулыбался своими рыжими усами, замахал оранжевыми рукавами и закричал: - Заходь-заходь Сильвеструшко, заходь-заходь Дедушко…! Сядем рядком, да потолкуем толком. Как хоть живёшь-поживашь, как хозяйство ведёшь…? Проходи, чайку испей с нами, гостенёк дорогой…!

Огромный синекожий Лешак по привычке ухнул, стряхнул с плеч сосновые иголки, хлопнул в ладоши и засмеялся: - В болоте тихо, да жить там лихо. Чайку испить можно. Блины брюху не порча. Заварил кашу – не жалей молока. Накось Вам гостинчик.
И лесной дедушка, словно ниоткуда, достал из-за спины старенькое лукошко полное красных ягод.
 - Вот Вам малинка-калинка, брусничка-сестричка. А это липовый медок – полный туесок. Мара, орешков спелых не желательно ли…?

Домовой Спиридон засуетился, с благодарностью принял у лесного великана дары и отшутился: - Куда там ей…, охотча жаба до орехов, да зубов нет.

Шишимора из своего угла обиженно взмахнула лохмотьями одежонки и прошамкала: - Лоб у тебя что лопата, да ума небогато. Проходите, проходите Дедушко Сильвестр.

Спиридонушка-же, тем временем достал из лукошка лесных травок, посовал их в заварной чайничек с отломанной ручкой, залил всё это дело кипятком и водрузил сверху на самовар, чтобы заварочка настоялась и потомилась.

Лохматая кикимора заметно волновалась и суетилась: - Проходите, проходите Дедушко-суседушко, присаживайтесь где пожелаете.

Лесовик весело ухнул, вновь хлопнул в ладоши, из его вывернутых карманов посыпалась на пол и шустро разбежалась по углам всякая мелкая лесная живность: - Спасибо, спасибо. Гость не чирей – где захочет, там и сядет.

А за стенкой в сенях, вновь что-то загрохотало и зашумело, затем со скрипом распахнулась дверь и в избу ввалилась неразлучная парочка друзей.
Маленький весёлый лохматый старичок тащил за руку упиравшегося, скромного вида мужичонку в драном тулупчике на голое тело: - Ну что ты, Парамоша…, заходи, заходи, не стесняйся, здеся все свои, все нашенские, вона и Спиридонушка уже самовар поставил, щас чайку бахнем с устатку-то. А я квасок поставил. Знатный квасок, с мятой, ох, опосля баньки-то хорош. Щас испробуем.

Старушка Мара вновь забегала и запричитала: - Проходите, проходите гостеньки дорогие. Дядя Пахом, дядя Парамон, милости просим. Мы гостям завсегда рады-радёшеньки, ну сумлевайтеся. Чаёк давно поспел.

Лохматый старичок по имени Пахом, широко улыбнулся, сверкнул глазами и сразу стало понятно, что этот дядечка – весёлого нраву и большой шутник да забавник.
- А нам чё…, мы завсегда рады в гости-то. Мы не гордые. Нету хлеба – так подавай пироги. Ну кась…, шире грязь – навоз едет…!

Новыми гостями оказались никто иные, как Банник и Гуменник.
(Банник – дух живущий в бане. Он пугает людей и требует жертв, которые ему нужно оставлять в бане. Любимое занятие банника – обжигать кипятком моющихся людей, кидаться камнями из печки-каменки, стучать в стенку, пугая парящихся. Чтобы задобрить духа бани, полагалось оставить добрый кусок ржаного хлеба с большим количеством крупной соли.
Гуменник – дух, живущий в гумне или в овине – помещении для сушки сена. Его также полагалось одаривать подношениями, чтобы не было пожаров.)

Лесовик Сильвестр стрельнул в новых гостей своим всегда неподвижным правым глазом и пробасил: - Ты ба Парамоша, тулупчик-та скинул, тепло тута у нас.
На что тот ответствовал: - Ничё-чай…, в своей серьмяжке – никому не тяжко.
А вступившийся за товарища, Банник Пахом пояснил: -  - Мужичок наш неказист, да в плечах харчист. Но вот печаль. Взяло Фоку и сзади и сбоку. Без ума голова – ногам да спине – пагуба. Прострел у него приключился. Спину прихватило, Беда – баню то, Надежда Павловна давно не топила. Я б его зараз на ноги поставил.

Суседко Спиридон заулыбался и стал приглашать гостей к столу, на котором в изобилии красовалась всевозможная старенькая кухонная утварь, некогда (за сотню лет),  «затерявшаяся» ненароком у многих поколений прежних домочадцев.

Вот так примерно и начинался этот вечер в покинутом, опустевшем, умирающем Доме в деревне Михайловке.
Ну да ладно…

*   *   *

Пару недель спустя, в старом Доме объявилась драгоценная Надежда Павловна.
Ласковая старушка положила под печку ломоть хлеба с солью, поставила чашку молока и зашептала: - Батюшка дорогой, Хозяин мой, добрый мой Домовой. Дам я тебе хоромы новые, палаты светлые. Идём со мной, без тебя счастья не будет. Будь ласков. Просим тебя.
Затем старая хозяйка положила на пол раскрытый мешок с маленьким чёрным угольком внутри и тихохонько вышла из избы.
(Считается, что домовой не может самостоятельно сменить место жительства. Но если прежние хозяева ему по душе, то он может согласиться на уговоры и забраться в мешок. Материальным воплощением домового становится уголёк или шило, которые следует туда положить.)

Через пол часа в старой избе вновь появилась Надежда Павловна.
Старушка аккуратно свернула мешок, прижала его к своей груди и увезла с собой на новое место жительства.
Вот и всё.
Дай Бог ей здоровья, а детишкам её – счастья.

Вот и сказочке конец, а кто слушал – молодец…!

*   *   *

Для информации – в городских квартирах домовые проживают за радиаторами отопления.

Справка:
Спиридон – духовный
Сильвестр – лесной
Парамон – надёжный
Пахом - широкоплечий