Обида

Полуденная жара наконец-то спала и мне легко работалось на веранде доставшегося нам с Алёной по наследству родительского дома. Немного докучали кусачие августовские комары, но я и не планировал засиживаться на веранде допоздна. Я заканчивал третий, последний рассказ о дорогих моему сердцу деревне Ольховке, речке Инде, прозванной местными жителями «шалуньей», людях, живущих здесь десятки лет... Было немножко грустно расставаться с любимыми персонажами – дядей Мишей, его женой Дуняшей,  Пелагеей Черновой и с другими хорошими и плохими героями моих рассказов. *

Жена Алёна расщедрилась, оставив меня одного на целых четыре дня, и я почти не отвлекался на посторонние дела, установив для себя распорядок дня и не нарушив его ни разу: на утренней зорьке спешил на Инду, часам к девяти возвращался с небогатым уловом, завтракал и час-полтора стучал по «клаве», потом ложился в прохладных сенях на кушетку и досматривал прерванные рыбалкой сны. К четырём часам готовил себе немудрёный обед, потом опять садился за ноутбук. Почти никто мне не мешал. В деревне появилось много новых людей, скупивших за бесценок дома и сделав из них дачи, а с ними мои интересы никак не пересекались. Благо, что по вечерам никто  не заходил на огонёк с бутылкой для душевной беседы. Дядя Миша месяц назад уехал в областной центр в гости к своему сыну Славе и обещал вернуться только к концу августа на уборку огорода, так что встреча с ним никак не входила в мои планы, о чём я искренне сожалел. Мне не хватало дядимишиной показной ворчливости, доброго юмора и его бесконечных рассказов, сдобренных среднерусским говорком.

Отстучав около часа, я вдруг начал отчаянно зевать. Работать  расхотелось и я, сохранив записанное, отключил  ноутбук. Выйдя за калитку,  присел на скамейку и закурил «Марлборо». Мой видавший виды «Опель», как мне показалось, даже завилял багажником, как собака хвостом, в ожидании скорой поездки куда-нибудь.

- Да ладно, потерпи до завтра, накатаешься ещё! – пустил я струйку дыма в его сторону.

- Ага, накатаешься! – вдруг раздался голос за спиной, - А штоб меня со станции встренуть, так никого и нет!

- Дядя Миша? – я от неожиданности поперхнулся дымом, - откуда? Тебе же ещё дней десять в области жить!

- Да што уж... – и дядя Миша протянул мне свою огромную шершавую ладонь.

В свои почти что восемьдесят лет дядя Миша по-прежнему был высок и широк в плечах, поджар и крепок. Он стоял передо мной в тёмно-коричневом костюме, в запыленных ботинках и с чемоданчиком в руке. Белая рубашка под пиджаком застёгнута на все пуговицы, а манжеты резко контрастировали с его загорелыми и натруженными руками.

- Голодный, а, дядь Миш?

- Да што уж, конешно голодный. Сам подумай – два часа на электричке, да от станции пока попутку поймал, тожа часа два прошло. А с трассы сам знаш – четыре версты пёхом пешкодралил. В Ольховку не дюже кто и ездит. Разве што на станцию в магазин, да тока не в этот раз, не моё шшастье.

- Так ты иди домой, переодевайся и мигом ко мне! – сон сразу улетучился, во мне проснулась жажда общения.- Я тут подсуечусь, поужинаем вместе, поговорим, бутылочку раздавим. А, дядь Миш?

- Раздавим, а как жа! Скажи Алёне – пушшай борща нагреет, шибко мне еённый борщ по ндраву.

- Нет Алёны, в городе она! – дядя Миша не сумел скрыть огорчения, а я, хохотнув, продолжил, - Алёны нет, а борщ есть! Она мне на неделю наварила!

- Вот и добре! – повеселел дядя Миша, - так ты того... Ты ставь на плиту-то! Я быстро возвернусь, ага!

Минут через двадцать я уже в нетерпении барабанил пальцами по столу, ожидая желанного гостя. Кроме борща я выставил на стол блюдо с жареными окушками, помидоры, огурцы, лук, немного вареной картошки, кувшин смородинового морса и литровую бутылку «Абсолюта».

Дядя Миша, как всегда, пришёл не один, а с литровой бутылкой чистой, как слеза, собственной самогонки. Он не только переоделся в «домашнее», но и успел побриться и помыться.

- Для кого прихорошился, дядя Миша? – подковырнул я его.

- Как энто для кого? – мохнатые брови резко взметнулись вверх и так же резко опустились, - а  хотя бы для тебя. Да и для себя тожа! Человек всегда должон себя бдить и соблюдать, иначе энто уже не человек, а животная. Ты што ж , думаешь, как селянин, так и замараха? – дядя Миша не на шутку обиделся.- уж каки-таки работы не делал я по жизни или Дуняша, и то никогда в кровать не шли, не помывшись! А штоб носки или исподнее по два дня кряду носить, так энтого никогда не бывало! Ага!

Я растерялся, не ожидав от дяди Миши такой реакции. И то правда, я не мог припомнить случая, чтобы дядя Миша или тётя Дуня выглядели неопрятно даже вечером, а уж утром и подавно – для них каждый день был, как праздник, так они жизнь любили! Ведь нашли же друг друга!

- Не сердись, я не хотел тебя обидеть. Глупая шутка, извини, дядя Миша!

- Да што уж. На обиженных воду возют. Тока обидно, што в городе нос дерут, на нас глядя, а сами во сто крат нас хужее, ага!

- Случилось чего? – насторожился я. – В городе неприятности? Расскажешь?

- Да ничего не случилось. Ты мне борща нальёшь аль пытать голодного будешь?

Ели молча, изредка перебрасываясь односложными фразами. Как всегда, дядя Миша отказался от «казёнки», предпочтя «Абсолюту» проверенный самогон. После второй миски борща дядимишины глаза подобрели и он, закурив «беломорину», откинулся на спинку стула:

- Хорошо, едрить! Ага! И што в города люд прётся, никак понять не могу! У нас, гляди, лес, река, раздолье! А они шлындрают от дома до работы и назад и ничего вокруг себя не видют! В городах даже звёзд не видно, ага! Да и как видеть-то? Сплошь улицы камённо-стеклянныи, глазу не за што ухватиться! Придут домой, да на диван. Пожрут чего-нить да в яшшык пялятся до полуночи. А с утра опять то жа самое – дом, работа, ужин, яшшык да кровать. Што ж это за жисть такая, а?

- Так ведь на хлеб себе зарабатывают, - заступился я за горожан, - да и телевизор интересно посмотреть: новости, фильм какой-нибудь или шоу.

- Во-во! Шоу! Слово то какое придумали! А на экране одни и те же рожи, да по всем каналам! У нас с Дуняшей телевизор чуть ли не первым в Ольховке появился, всего-то одна программа была, зато смотреть интерес был: «Голубой огонёк», «А ну-ка, девушки с парнями», фильмы душевные, а ныне срамота одна. Кровишша на всех программах, а где кровишши нет, так твои шоу! – дядя Миша в раздражении смял окурок, - ну што энто за шоу, к примеру, «Рассмеши гомика»? Куды ж это мы котимся, а?

Я расхохотался. Хохотал долго, не обращая на дядю Мишу никакого внимания. Отсмеявшись, возразил:

- Не гомика, а комика! Ну нельзя же всё так переворачивать с ног на голову!

- Нет уж! Правильно я сказал, ага! Там, бают, чуть ли не все артисты с энтим, как его, с неправильным направлением, во!

- С неправильной ориентацией!

- Во, во! С ориентацией, ага! И кто ж энто их неправильно сориентировал, а? Срамота, да и только! И нашшот того, што на хлеб зарабатывают, так энто ты перегнул! Я в кафе-рестораны заглядывал, правда, дальше меню-книги ни разу и не прошёл. Это ж сколько надо зарабатывать, штоб один раз в ресторан сходить, а?  А рестораны-то с кафеями с утра до ночи полны-полнёшеньки людом, што «на хлеб зарабатывает»! – передразнил он меня, - у нас в деревне отродясь такого не было. Ну, пьют, конешно, но цену и хлебу, и маслу знают. Работают потому што! Во поле, али на МТС. Кто лес валит, кто плоты гонит. Тут уж не до телевизора с евонными ориентациями, ага!

К закату солнца комары стали злее и мы, как обычно, развели во дворе небольшой костерок, осторожно перенесли с веранды к костру стол со снедью. Дядя Миша критическим взглядом окинул мой двор:

- Што ж это ты, Митрий, траву не косишь, а? Гляди-кось, вдоль забора по пояс  вымахала, а тебе и дела нет? Ташши  косу, мы сейчас мигом порядок наведём,благо вечерня роса ужо упала!

Честно говоря, мне уже не хотелось ничем заниматься. Я ждал историю от дяди Миши и махание косой не входило в моё вечернее меню. Но я знал дядю Мишу – если он что решил, обязательно сделает. Чертыхаясь в душе, я приволок из сараюшки две косы и грабли.

- Эх, и соскучился я в энтих городах по мужицкой работе! – дядя Миша азартно поплевал на ладони и, как будто в танце, пошёл по двору, широко отводя в очередном замахе руку. Я едва поспевал за ним и выдохся уже минут через десять.

- А ты не позорь косу-то! – свирепо зыркнул на меня глазом дядя Миша, - лутше вон грабельки возьми, коль без работы стоять не могёшь. А то и не делай ничего, завтра пошевелишь, штоб лучче просохла, да потом мне и отдашь, я Маньку зимой кормить чем-нить должон ведь, ага!

Перед отъездом дядя Миша отдал на время своего отсутствия козу Маньку бабке Глафире, которая доживала свой век в избушке-развалюшке на этой же улице. За это дядя Миша обещал поправить избу, чтобы бабка в конце концов померла своей смертью, а не была раздавлена рухнувшей крышей. 

- А ить и я отвык от такой работы в городах-то! – дядя Миша аккуратно протёр косу пучком скошенной травы и, тяжело дыша, с удовлетворением осмотрелся вокруг, - ну и ладно! Глаза боятся, руки делают! Ты, Митрий, из какого колодца воду берёшь? Из того, что возле рябушкиного дома или у которого в войну на берёзе полицая Корнева вздёрнули?

- Из того, что у Рябушкиных, до него в два раза ближе!

- Ну и здря, ага! Из дальнего колодца вода мягше и вкуснее. Ты энто, ты сходи к дальнему, дюже пить хочется, а я по водице той соскучил. В городе она хлоркой вонят, ага! И как её там всю жисть пьют?

- Так ведь это дело привычки! – тяжело вздохнув, я отправился за водой.

Вскоре мы опять развели костёр.

- Дядя Миша, а почему ты раньше срока вернулся?

- Раньше срока? – удивился дядя Миша, - а кто срок энтот устанавливал? Как обрыдло, так и возвернулся, ага! Да и нельзя дом надолго без догляда оставлять. Из нежилого дома душа быстро уходит, попробуй её потом назад зазвать! Никаких силов не хватит, ага!

- А чего это ты о душе заговорил? Ты же не крещённый у нас! – использовал я возможность в очередной раз спровоцировать дядю Мишу на историю.

- Так то другая душа! Домовёнка обижать никак нельзя! Без него в доме пусто, коли обидится и уйдёт! Это раз! А два... – дядя Миша вдруг замолчал и побагровел лицом, но не от чего-то плохого, а, как мне показалось, от смущения.

- Что «два»? – подбодрил я его.

- Я ить не часто к Славе наведываюсь, ага. Считай, что в первый раз за три года, ага... Как Дуняша помёрла, я год на кладбишше кажный день пропадал, а уж потом  на недельку к сыну поехал. Да и то не поехал бы, да добрые люди меня отругали, сказали, что нельзя усопших кажный день тревожить. А мне всё едино совестно было Дуню одну оставлять, вроде как предаю её, што ли. Но поехал всё жа. Спасибо им – Славе и Татьяне – ласково со мной тогда обошлись, да чуял я, что всё едино я в квартире лишний, ага. Оно и понятно, у них своя жисть, а тут я, как снег на голову... Не говорят ничего, конешно, но ить тожа не слепой, вижу, что Татьяна совсем не така дома, как у нас в Ольховке, когда приезжает погостить. Вот и таперича хватило её дня на три, а потом бурчать начала. То обутку я не так поставил, то храпел шибко ночью, то тарелку разбил. Я помалкиваю, конешно, а сам  голову ломаю, што бы такое придумать, штоб домой уехать и их не обидеть! Веришь, аппетит потерял! Ничего в горло не лезет, сижу сиднем на диване день деньской да кнопки на пульте нажимаю, ага. Скукотишша! Ну и начал я думать о Дуняше. Да так часто, што уже и не мыслил и дня, штоб с ней  не пообшаться. Ага... Вот и надумал в церкву зайти. Не в ту, што в центре, а котора от славиного дома в двадцати минутах хода. Ну, пришёл, стою на ступеньках и не знаю, што дальше делать. Так и простоял час целый, ага! А тут, глядь, поп идёт, да прямо ко мне. Подошёл и спрашивает, пошто я в Храм не захожу? А я ему, дескать, нехристь я, ага! Што он мне говорил – и не упомню уж, а как домой пришёл, так и задумался крепко. Долго думал, дня три, а потом попросил соседа Фёдора, штоб он со мной в Храм сходил, как крестный мой, ага.

- Ты что, дядя Миша, крестился, что ли? – не поверил я своим ушам.

Дядя Миша смущенно промолчал. Потом плеснул немного себе и мне «Абсолюта» и так же молча выпил:

- Гадость, прости Господи! А што тут такого? – он с вызовом посмотрел мне прямо  в глаза,-  батюшка сказал, что никак не возможно с Дуняшей встренуться, ежели я не крещёный! Три дня мясного не ел, ага! Славе ничего не сказал, сам потихоньку с Фёдором пошёл в церкву. Стою, ничего не понимаю. Да там и понимать ничего не надо, батюшка сам всё сделал. А на следуюшший день пошёл я на исповедь да на первопричастие. Поверишь, так волновался тока когда к Дуне свататься ходил! Вот тебе и «два». Есть душа, как же без неё?

Я слушал и не верил. Чтобы отъявленный, более того, отпетый атеист дядя Миша, вдруг стал верующим?.. А он, словно услышав мои мысли, продолжил:

-  Какой из меня веруюшший? Не знаю, что и сказать. Тока одно скажу – верю, што таперича с Дуняшей смогу на облачке погуторить, когда уйду...

У меня защипало в глазах. Вспомнилась тётя Дуня, красивая даже в старости, всегда улыбчивая, с огромными чистыми глазами. Болея, даже мужу не признавалась почти до самой смерти, как ей  больно и плохо, стараясь до самых последних своих дней не быть для него обузой. 

-...Да вот не знаю, попаду ли я к ней по делам своим? Как мыслишь, Митрий? –застиг меня врасплох дядя Миша.

- Не знаю. Не готов ответить, прости, дядя Миша.

- И то! И никто не знает. А я вот верю! Таперича верю! – он неумело и размашисто перекрестился.

Стемнело. Я никогда не включал лампу во дворе, не включил и сейчас. Нам было уютно сидеть у костра, слушая треск сгорающих поленьев.

Я первым нарушил затянувшееся молчание:

- Так что же у тебя случилось? С Татьяной чего не поделили?

- А што нам делить – то? Она утром на работу, вечером с работы. Мы и поговорить толком ни разу не смогли. Тока дёрганая она стала, всё не по ёй! Ну, я к Славе и подошёл с вопросом, мол, што в семье твоёй делается, пошто Татьяна смурная и нервенная с утра до ночи? А Слава толком и ответить не могёт, тока отшучивается. А потом и говорит, што у Татьяны, мол, тако дело, ну, как у всех баб случается, ага! По научному менопаузой зовётся, во! Я и сказал ему, што учёные перегнули палку с названием-то! Уж на што мы в деревнях по театрам не хожи, да и то знаем, што пауза – это вроде как антракт, ага! Што после антракта ишо действо будет. Скока по телевизору с Дуняшей постановок посмотрели, и не счесть! А ежели после паузы ничего не будет, то энто уже не менопауза, а менофиниш, ага! Так я Славе и сказал, вроде как пошутковал. А Татьяна в аккурат туфли в прихожей снимала – с работы пришла. Ну и услышала. Три дня потом со мной не разговаривала, вот до чего обиделась! А я-то што? Не я же энту менопаузу выдумал, пусть учёным «спасибо» скажет! Так вот и зажили молча. Слава промеж нами суетится, да вижу я, што и ему чижало. А тут, как на грех, соседка пришла, говорит, што на дачу в пятницу поедет до понедельника, а штобы нас не тревожить, она ключи от квартиры нам в почтовый яшшик кинет, штоб мы за квартирой приглядывали, да газеты два дня забирали. Энто штобы воры не увидели, што в квартире никого нет. Вот ить ушлые, собаки! Как увидят, што яшшик не выбирается, так с ломиком в квартиру и вламываются, ага! Ну, уехала и ладно! Забрали мы ключи из свово поштового яшшика, Слава меня дежурным назначил. И всё было хорошо ажно до самого понедельника, ага! В понедельник с утра ждём-пождём соседку, а она не появляется. Ну, мои на работу ушли, а мне наказали ждать её дома. А я к десяти в больничку собирался навестить бывшего нашего односельчанина – Поликарпова Мишку. Ты его помнить должон, он у сельмага жил, потому и спился в одночасье, ага! Его дочь к себе в город забрала, штобы доглядать на старости лет. И то – не наездишься кажные выходные-то! А отец, хоть и пьянь распоследняя, а всё едино отец, ага! Ну, при дочке Мишка пошти с пьянством покончил, тока нервенный стал до ужасти. Што не по ём – сразу в крик, а то и с кулаками. Стал дочку поколачивать. Она уж и сама не рада была, што его приютила. Без мужа сынишку рОстит, едва на жисть хватат, а тут ишшо батька с кулаками. Мужа прогнала, тоже бил её смертным боем. Променяла шило на мыло, ага! Врача вызвала как-то для отца. Тот его постукал, пошшупал, понюхал и сказал, што депрессия у твово батьки – сдулся, значится. И што нужно ему побольше на людях бывать, да обшшаться поболе. Ну, Мишка и стал обшшаться. Дружков каких-то нашёл, опять пить начал. Оно бы дочке и в радость – Мишка во хмелю всегда был добряк добряком, да доброта энта боком и вышла! Дал кому-то ключи от своёй квартиры зачем-то, вот и обокрали дочку-то! Кольцо золотое, што от свадьбы осталось, да девять тысяч рублёв и пошти новое верблюжье одеяло уташшили. Дочка несколько дней ревьмя ревела, а Мишка опять пить бросил, да всё то время, што дочка ревела, лежал на диване и молчал. А потом, когда она успокоилась да на работу ушла, он записку написал и в окно выпрыгнул, ага! Дочка ко мне прибёгла: «Дядя Миша, пойди к бате в больничку, он в окно спрыгнул, пошти насмерть убился!» Я ить к ним несколько раз захаживал, тока неинтересно с Мишкой было. Хоть и тёзка, а поговорить не об чём – молчун он первостатейный, да и рот всегда семечками забит... Ну кто ж вот так делает-то? Разве ж за три дня можна узнать – добрые люди или нет? Я, грешен, единожды тожа вот так вот с одним познакомился возле пивной нашей, што возле сельмага когда-то была, ага. Да таким уж душевным мне он показался, што я его и пригласил к себе домой. А што? Пивом он меня два раза угошшал, воблой своёй опять жа. Я ему сдуру и ляпнул – приходи, мол, когда захош – приютим да накормим. Он ить с раёну ажно приехал к нам по каким-то надобностям. Дело уж осенью было, я на своём МТСе трактор чиню, а Дуняша в доме приборку затеяла. Глядь в окно, а там чужой мужик из погреба нашего выходит, да сумку огроменну в руках дёржит и по сторонам оглядывается. Дуняша-то куфайку на плечи накинула, в сенях лопату прихватила, на улицу выскочила, да лопатой энтой мужика по хребтине и приложила, ага! Даром, што хрупка она у меня была, но мужик навзничь упал, хрипит и глаза закатыват. Дуняша не дура, конешно, пульс пошшупала да руки ему за спиной верёвкой бельевой стянула на всякий случай. Тот глаза открыл, резкость в них навёл, да и говорит: «Што жа ты творишь такое беспредельное? Я к товаришшу свому в гости зашёл, потому как он меня сам приглашал! А ты кто така, змеинное отродье?» Вот жа гад! Прознал, што меня дома нет и наведался в погребушку-то! Я ить ему про Дуняшу ничего не сказывал, ага! Набрал он в сумку и грибков, и других солений, што к закуске всегда приятны, а замок на погребе ломиком подломил! Дуняша ему шибче руки верёвкой стянула и ишо к яблоньке подвязала, а сама за мной побёгла. А тут Вовка Шалий на «газике» едет! Остановился, Дуня ему рассказала, што и как, дак он за мной и не поехал, а энтого мужика прямо к участковому и отвёз, полностью стреноженного, ага! Шибко Вовка не хотел его мне отдавать, знал ить, чем дело может закончиться!.. Об чём энто я? Да! Вот и собрался я в понедельник Мишку в больнице навестить. Купил загодя несколько апельсинов, да яблок. Да што энто за яблоки в городе – кислятина одна! Вот наши яблочки, деревенские – в них и сласть, и кислинка, и дух яблочный, хоть и неказисты на вид! А в городе глядишь – красивые, вроде, а как укусишь, так сразу и выплюнуть хочется! Ну да ладно, больному не выбирать жа! Купил и купил! И ишшо стакан семечек! Помню, Мишка всегда семечки любил, с энтой любви и с зубами расстался первее всех в деревне, ага! Да нет, не скажу, што в Ольховке все мужики зубастыми были, што тут врать-то! Пошти у всех чёрны дырки во ртах, у ково одного зуба нет, у ково и поболе. Так то ж нормально, как жа без выбитых зубов обойтись, коли драка с кропивнинскими или с горюновскими парнями? Там и кулаки, и колья в ход шли – спробуй зубы сберечь! А Мишка сберёг, потому што не дрался никогда. Заране напьётся, да под забором и свалится, пока драка не началась. Мы дерёмся, а он отсыпается! Отоспится и опять на станцию за семечками! Ты ж, Митрий, знаешь, в наших краях подсолнухи плохо растут. Так он к поездам с малороссии всегда поспевал, да и покупал когда ведро, а когда и цельный мешок!

- Так что же с соседскими ключами? – я попробовал вернуть дядю Мишу к началу истории.

- Вот ты, Митрий, в писателях числишься, а слушать людей не умеешь! – насупился дядя Миша. Мне стало неловко. Зная его много лет, я привык к тому, что все дядимишины «рассказки» всегда построены логично и до конца, чего мне в моей работе часто не хватало.

- Ну што, по домам? – вдруг засобирался дядя Миша.

- Как «по домам»? – растерялся я, - ты и историю не дорассказал, и рано ещё! Да и «вино» твоё не до конца выпито! – я схитрил, зная, как трепетно относится к своему самогону дядя Миша. В наших краях  водку и самогон называли вином. Своё «вино» дядя Миша никогда не гнал впрок, да и пил он редко – по праздникам да для «выгонки хворей», когда неважно себя чувствовал.   

- Не до конца, говоришь? – оттаял дядя Миша, - тогда наливай, што ли... Об чём энто я? Ага! Я соседку прождал до полдесятого, а потом собрался и пошёл в больницу. Опаздывать я не люблю. Сказал, што в десять буду, значит буду! А штобы соседка домой попала, я ключи от квартиры в еённый яшшик и бросил. А што? Она же, когда уезжала, в наш бросила – ясный перец! – я в душе начал похохатывать, но вида не подал.

- Пришёл в больницу, а Мишка по палате носится, как электровеник, ага! Рука в гипсе и челюсть на жалезных скобках. Мычит, а сказать ничего не могёт! И пошто я на яблоки да семечки тратился? – тут я не выдержал и рассмеялся. Дядя Миша тоже усмехнулся. – Он што придумал – записку дочке написал: «В моёй смерти прошу винить жисть!»  и в окно выпрыгнул! Не голова, а кочан капусты запрошлогодней! Там высоты всего ничего - второй этаж хрушшовки! Я у них в квартире всё боялся головой потолок зацепить. Он кабы и с крыши  энтой хрушшовки прыгнул, так сломал бы себе пару рёбер ишо вдобавок да и весь сказ! К тому жа не на тротуар приземлился, а на куст сирени! Десантник, едрить! Он и челюсть, поди, сам себе свернул, когда орал в полёте от страха! Ну это ж надо было ключи пошти незнакомым людям давать! Я ему выговариваю, а он на бумажке пишет, што они друзья, што три дни уж как знакомы, да и пивом его все энти три дни угошшали. Вот уж точно – бойся нанайцев, дары приносяшших! – в огорчении дядя Миша грохнул кулаком по столу так, что помидор улетел в костёр.

- Ой, не могу! Дядь Миш, давай перекурим! – взмолился я, заходясь от хохота. Впрочем, смешного было мало, вернее, совсем не смешно, но... И я простил себе свою маленькую слабость.

Выпили и закусили, почти не обращая внимания на комаров, устроивших на наших руках и лицах своё кровавое пиршество.

- Спросить тебя хочу, дядя Миша. А откуда у тебя этот говорок? Местные совсем по-другому разговаривают. Помню, тётя Дуня тоже больше «акала», а ты «окаешь».

- А ты што, не знашь, што Ольховка – сборная деревня? Тут и пскопские живут, и великолукские, и смоленские. А мы родом из-под Костромы, ага! Отец мой героический тута мать мою встренул и прикипел душой к местам нашим. Вот от него говорок мой и пошёл. Мать сказывала, што шибко над им смеялись бойцы и командиры, а отец упрямый был, ни за што не хотел по-маасковски, - подурачился дядя Миша, - говорить. А был он ишшо шибко грамотным, не мне  чета! Писал без ошибок и в математических науках силён был, ага! Почему я так говорю, узнать хочешь? Я ведь и нормально могу, но не хочу. Мне так лёгше с людями обшшаться, и думать лёгше. Даже матом ругнуться и то лёгше, когда вот так, ага! Правду скажу, в Ольховке матом пошти никто не ругался понапрасну. На што уж председатель был в шестидесятых матершинник, так и то только по делу, да когда баб рядом нету. Да и мы тожа только когда дрались с кропивнинскими или на бильярде играли.

- На каком бильярде? – удивился я, - Где вы в него играли?

- Да ты и не помнишь, конешно, а у нас в клубе в конце пятидесятых бильярдный стол был. Стоял прямо в красном уголке, здоровенный, пошти три метра в длину. Шары жалезные. Кии спервоначалу настояшшие были, потом поломались, так стали просто из палок делать. На одну игру тока и хватало. Комната в длину нормальная была, а в ширь подкачала. Как сбоку бить, так кием не размахнуться – стенки мешали. Для энтого случая мы кий-коротыш держали. Он один настояшший и остался. Завклубом был Яков Рафаилович Гадин, роста метр с кепкой. Так мы энтот кий Яшкой прозвали, ага! Тожа залётный Гадин энтот. Жену взял из нашенских – Полину Румянцеву. Так она отказалась на его фамилию переписываться. Да и кто бы согласился? Была Румянцевой, а стала Гадиной? Да ни в жисть! Хотя человек был хороший, врать не буду. Так вот в бильярдной ишшо могли матом поругаться, когда дрались с кропивнинскими или с горюновскими.

- Дядя Миша, стоп! Ты же сказал, что матом, когда в бильярд, а при чём тут кропивнинские или горюновские?

- Митрий, ты больше не пей! Они жа к нам приходили играть «на вылет»! А кому вылетать ндравится? Вот и дрались иногда за клубом, ага! Летом зубы в траве находили часто, а зимой весь снег в кровавой юшке был. В самой бильярдной никогда не дрались, штоб стол да кии не попортить, да штоб кто в запале шарами не начал кидаться. А так, штобы матом на людях, так энтого пошти никогда, ага. А уж штоб женщины матом - ни в жисть! Помню, правда, один раз случай произошёл... Была у нас Катерина Шевцова, тихая такая девчёнка. Симпатична, да работяшша, куды там! Никому слова плохого не скажет, всегда делом поможет. На неё глядя, я всё Дуняшу с ней сравнивал – много схожего, тока в годах разница, да Дуняша ишшо могла в пляс пуститься, а Катерина робкого десятка была и молчунья первостатейна, ага! Начал за ней Петька Исаев ухлёстывать, а она ни в какую! Над им парни смеются, мол, тебе не Катерина, а Анка-пулемётчица нужна, коли ты полный тёзка чапаевскому ординарцу. Петька огрызается, хоть и характера был не злобливого, а сам к Катерине с шуточкими-прибауточками всё пристаёт. Она его сторонится, не знаю уж почему, а ему всё неймётся. Сидим как-то в клубе, смотрим кино «Весна», а Катерина возьми, да икни. Да так громко, што на весь клуб услышалось. Што ж, дело житейское, никто и внимания не обратил, кроме Петьки. А он поблизости сидел и тожа на весь клуб: «Кать, а Кать, кончай икать!» Поэт, едрить! Все засмеялись, а Катерина домой со стыда убёгла. Вот Петька и начал при встречах, чуть што: «Кать, кончай икать!» Она, его завидев, на другую сторону улицы перебегать стала, так ишшо хужее – Петька на всю улицу голосит энту похабшину, а народ во дворах слушает и смеётся, ага! Однажды после фильма в клубе танцы решили устроить. Девчёнки, как в песне поётся, стоят в сторонке, а парни начали залу от лавок освобождать. Петька тожа со всеми крутится, да поближе к Катерине старается быть. И тут с ним оказия приключилась – рванул шибко резко лавку на себя, да и... Ну... Можа капусты дома наелся, можа и супу горохового. У нас ведь гороха в изобилии, сам знаш. Все сделали вид, што не заметили, а Катерина звонко так на весь зал: «Петь, а Петь, кончай пер...ть!». Петька пулей на улицу, а мы повалом свалились от хохота. Катерина стоит, глазами хлопает, сама не понимает, што она такого сказала. Ага! А так, што б матом кто ругался за здорово живёшь, у нас отродясь не бывало!

Время катилось к полуночи, но мне совсем не хотелось спать. В который раз были подброшены поленья в огонь, не пятая и даже не седьмая стопка выпиты, а голова моя была ясной и хотелось только одного – чтобы этот  рассказ не заканчивался, как можно дольше. Мне подумалось, что и дядя Миша соскучился по хорошему слушателю. Я вспомнил, как он когда-то сам говорил, что очень любит вот так посидеть со мной и с Алёной и «пообшшаться».

- Так что же с ключами? Ты, наверное, забыл, с чего мы  разговор начали!

- Забудешь, как жа! Посидел я тогда немного у Мишки, да и пошёл по городу погулять.  Хожу, на людей смотрю, да удивляюсь – все спешат, бегут куда-то, в автобусах давка, в маршрутку вообше не влезть, ага! А день ведь рабочий, едрить! На хлеб они зарабатывают, ага! Как горбатилась на горожан во все века деревня, так по сей день ничего и не поменялось! И, главно дело, все у вас там в городах умные, прямо страсть какие, ага! А мы навроде придатков к городским. Дескать, город - голова, а село – руки да ноги. Голова думает, а всё остальное на неё работает... А што она думает, а? То ракету в космос запустют, штоб она в небе лишню дырку продырявила, то под Европой агрегат диковинный мастерят за каким-то лешим, ага! У-умные, тьфу ты! А где ихний ум, когда к нам приезжают?

Прошлым летом у меня профессор с семьёй гостил, ты помнишь, ага. Две недели умишшем тута светил, как жа! Помню, по грибы  они засобирались. Я с опаской – заблудитесь ишшо, а профессор смеётся и прибор мне показыват. Говорит, што с таким прибором он куда угодно дойти могёт, потому што за ним со спутника наблюдают – во как! А я сразу засомневался. Ну сам подумай – как можно с такой огроменной высоты рассмотреть профессора под Ольховкой, хучь он и со всем своим выводком, а? Пошли они, што уж тут... Он сказал, што через два часа возвернутся, потому што до обеда грибы перебрать надобно успеть и супчик грибной штоб я сварил, ага! Я их как-то накормил супом, так он им шибко пондравился, всё просили прибавку. Ну, прождал я их часа три, да и сам в лес пошёл. Не шутка ведь, у нас тута и болото есть, ага! Не долго искал, они рядом с опушкой заблукали. Ходют, «ау» кричат, профессор прибором трясёт да матом кроет при детях! Ну, думаю, я университетов хоть и не заканчивал, но учителем поработать могу. Отошёл метров за сто, выбрал ель поразлапистей, взобрался на неё и давай кричать: «Профессор, ау, едрить!» Гляжу – они на голос и побежали. Да так быстро! Подо мной пронеслись, я чуток подождал и опять зааукал. Эх, они назад! Опять мимо! Так я их разов пять или шесть прогнал, потом с ели слез и иду навстречу, быдто ни при чём. Ох, они и возрадовались, меня увидев! В особенности профессор! Целоваться полез, ага! В евонном умном приборе батарейка села, а ума не хватило ни на солнце посмотреть, когда в лес входили, ни на мох, ни на муравейники! Я ему объяснять начал, а он ни в какую слушать не могёт, только улыбается да головой кивает, дескать, со всем согласен! А лукошки все пустыи! И где их чёрт носил? Думаю, што они как в лес вошли, так сразу и заблудилися, вот и не до грибов им было. Пока домой шли, я несколько подберёзовиков да сыроег подобрал, суп знатный получился! Профессор, слышь, мне бутылку «берендея» на радостях в руки суёт, а я от этой иностранной краски шибко потом жалудком маюсь.

- Какого «берендея»? – не понял я, - Берендей – русское слово, под Костромой деревня киношная есть, так и называется – Берендеевка. Может, и водка оттуда? Новый бренд, а ты не понял?

- Точно! Не «берендей», а «бренд»! – обрадовался дядя Миша моей подсказке, - дак энто мне без разницы, я и от «бренда» болею.

- Тогда не «бренд», а «бренди»,- решил я до конца прояснить ситуацию, - а ведь ты прав! Я слышал, что бренди – это самогонка, только выпускаемая официально.

- Мне то не ведомо! Тока моя неофициальная во сто крат лучче будет!

Кто бы сомневался! В былые времена к тёте Дуне из соседних деревень приходили за самогоном. Дорого она не брала, а иногда и просто отмеряла поллитру-другую особо страждущим. Да что тут говорить – если в где-то намечался праздник большой, то заказывали самогон только у них. Несли сахар и прочие «реактивы». За эти заказы, знаю наверняка, они не брали ни рубля! Как говаривал дядя Миша, его «Дуняша в энто дело не тока сахар, она в него душу вкладыват!»

- Дак профессор купил у меня литру самогона задорого и мне его тут жа и подарил, как я не отбивался! Сказал, што я вернул ему веру в людей – во как! А прибор энтот засунул на самое дно саквояжа, штоб зрение ему не портил, едрить! В другой раз мы с ним на рыбалку пошли. Выбрал я место, где течение потише, настроил ему донку и поплавковую удочку, штоб не заснул ненароком, ага! Сам ниже по течению две донки поставил, да и ловлю потихоньку. Часа не минуло, как он ко мне жалиться пришёл, што устал головой вертеть то на поплавок, то на донку, што он уж и сам бы рад на одну удочку ловить, да не знает, каку лучче оставить, а каку смотать. Я ему дал колокольчик, штобы он его на донку повесил и тока слушал – не звенит ли, а сам бы с поплавком ловил. Шибко он меня возблагодарил и убёг. Ненадолго, однако, ага! Пришёл, сел рядышком, поглядел, как у меня в садке подлешшики плешшутся и говорит: «Ты, дядя Миша, мужик, конешно, шибко умный своим деревенским умом, но и меня за дурака не держи! Хоть и умный ты, а закона Архимедова отменить не могёшь!». А мне и невдомёк, што у него в уме опять сдвинулось! Про Архимеда, што чуть в ванне не утоп, я и раньше слыхивал, а понять не могу, к чему профессор клонит. Делать неча, пошёл к евонным удочкам, а он позади идёт и шопотом ругается. Пришли, я едва не помёр от смеха – он колокольчик, слышь, к поплавку приладил,  тот и тонет тут жа, едрить! Профессор, ё-моё! И чему их в городах ваших учут! Архимеды, едрить! Ага! – дядя Миша в сердцах сплюнул.

Другому бы я не поверил, но дядя Миша никогда не был замечен во вранье. Пришлось от души отхохотаться под лай соседских собак, разбуженных моим полуночным беспределом.

- Нагулялся, в обчем, по городу областному-то, на людей нагляделся, да и домой пошёл. Да какой там «дом»? К Славе, конешно, тока ить не мой энто дом, хучь и не чужой. А как жа? Сын, поди, родной, кровинушка моя. Правда, лицом на Дуняшу он поболе схож, чем на меня. А я и не в обиде! Мово - тока волосы чёрны да по сей день без проседи. Дуняша, она светловолоса была, царствие ёй небесное! – дядя Миша опять перекрестился, - и по характеру Слава добрый, опять жа Дуняшин ндрав! Вот Татьяна им и крутит во все стороны. Всё одно: комнатёнку мне выделили целу! Ага! С кроватью, столом да ишо и с телевизором! Живи, словом, да на жисть любуйся! А по мне энто, как кенарю в клетке: и пишша есть, и водица – живи и радуйся. А свободы нету! Знашь, скока раз я вот энти наши с тобой посиделки вспоминал? Не знаш? Кажный вечер! И вино под варёну картошку да с огурчиком, и костёр, комаров дажа - и то вспоминал, ага!  Ну до того тошно так то вот сиднем сидеть! Слава с женой в большой комнате в телевизор уткнутся, за вечер слова друг другу не скажут, а я в своёй. Да и што смотреть-то? Каку программу не включи, повсюду грабют да убивают, криминальны хроники тута и тама. Да так подают, што совсем непонятно, об чём передача. Ну как можно понять, што кто-то угрожал в банке кассирше предметом, похожим на пистолет? Ежели пистолет, то он и есть пистолет, ага! Кака така разница – газовый он или настояшший? Кассирша-то всё едино от страху не знамо што наделала! Вот ежели бы преступник пристрелил кассиршу, тогда бы и сказали, што угрожал пистолетом! Без крайностев никак не могут! Энто как я бы, к примеру, огрел по спине Николая вилами за то, што он своёй козой на моём огороде потраву учинил, то в милиции бы сказали, што я его отмутузил предметом, похожим на вилы! А если бы я ему вилы энти в задницу воткнул, то бы точно записали, што «воткнул вилы»! Ага!..  Прихожу, значит, домой, а там на кухне соседка злюшша сидит! Она на электричку опоздала, вот и приехала ажно в обед! А я у Мишки в больнице! Ей-то невдомёк, што ключи от квартиры в поштовом яшшике!  Уж кажется, чего прошше – открой яшшик, да и забирай всё, што там есть, от газет до ключей. Я так и думал, што у ней с Татьяной уговор нашшот яшшика есть. Она же ключи нам забросила, когда уезжала, а мы чем хужей? Жалко тока, што я не сообразил, што от яшшика ключи в единой связке с остальными, ага! Запамятовал... А ёй што робить? У ней корзинок штук пять с дачи-то! И на работу уже совсем опоздала! Ты же, Митрий, знаш, как щас с энтим строго! Она по соседям метнулась – нет никого! Соседка тады в подвальные помешшения корзины и снесла, да на работу и побёгла бегмя, штобы хучь на полдня успеть. Успеть успела, а когда возвернулась, то корзинок своих и не нашла! Даром, што пять штук – всё упёрли! Слава и Татьяна с работы приехали, а соседка на ступеньках сидит и ревмя ревёт. Пока успокоили да накормили, а тут и я подоспел. Ух, бабьё и вызверилось на меня! Орут в две глотки, а я никогда бабам не позволял на себя кричать. Послушал их ор чуток, да как грохнул кулаком по столу! А стол возьми, да и развались! И што за столы ноне делают, а? У нас после войны кривой Стёпка появился – у него глаз один тёк всегда. Из погорельцев смоленских, ага! Приютили его на пилораме, а он оказался таким столяром мастеровитым, куды там! И рамы новосёлам делал, и скамьи для клуба нашего. А уж столы да кровати у него получались – любо дорого посмотреть! Вся Ольховка за евонными столами обедала, ага! А кто побогаче, тот и кровать у Стёпки заказывал. Он никогда работу спешно не делал, к кажному брусочку с любовью да с лаской. Душевно работал! На што уж у нас мужики неласковые, а часто приходили к Стёпке в столярку и душой мягшели то ли от духа столярного, то ли от обшшения со Стёпкой. Он ить вина не пил, говорил, што дерево винного духа не терпит, а рассказывать байки был ишо тот мастак! Не хужей, чем рубанком да стамеской, языком работал, ага! Бабы на него нарадоваться не могли из-за мужей своих, што пить меньше стали с тех пор, как Стёпка в Ольховку пришёл. Его  на войну из-за глаза не призвали, кому он там такой нужон? Как немцы сожгли их деревню, так он в Москву подался с матерью. Мать при бомбёжке погибла, а ему свезло! Устроился в Москве на какой-то комбинат, што деревянные изделия выпускал, да и открылся в ём талант, ага! Шибко его руки начальство ценило! А как война кончилась, затосковал он по деревне! Отпустили. Приехал на смоленшшину, помог деревню свою заново отстроить для тех, кто возвернулся, а потом и ушёл. А што? Никого у него там не было, ништо его и не держало. Могила материнская – и та ему не запомнилась местом. Вот он и прибился к нам нам же и на радость. Помёр ужо в шестидесятых от какой-то внутренней хвори, а столы да кровати и по сей день по избам стоят – не тужат! И ты, Митрий на Стёпкиной кровати спишь,  стол в горнице тожа его руками сделан! Давай помянём светлого человека!

А я-то удивлялся, где родители купили такую широкую кровать явно ручной работы? С башенками и со слониками, с резными спинками и точёными ножками!

- Тут уж Татьяна взъерепенилась, как я еённую меблю сломал! Это ж надо, как людей быт ихний заедает!  За прессованную ерундень стока на меня вылила, што до сих пор в ушах звон, а на душе гадостно... Взял я отвёртку, пошёл вниз, отогнул дверцу у яшшика, да по ходу и замок сломал! Што ж это за замки такие, а? Соседка вообше примолкла, как энто увидела. Я дверцу выровнял, што там ровнять-то? Пальцами пошевелил, он и выпрямилась. Совсем не заметно, што гнута была, ага! А замок пообешшал назавтра купить да вставить. Поднялись на лифте к себе, а там другая соседка, котора этажом ниже живёт,  криком заходится, што залили её. Наша соседка открыла квартиру, а там вода пошти по шшиколотку – трубу прорвало на этом, на стояке, ага! И што ж энто такое – все нешшастья, да в един день! Слава кричит, што надо стояк перекрыть, так я ладонями дыру нашшупал и стою, как пень. Вмиг взмокрел! Слава как убёг за дворником,  так и пропал. Женшшины воду черпают, да тряпки выжимают, а я стою, как Матросов перед амбразурой, руки затекли да закоченели, а отпустить боюся, штоб опять на брань не нарваться. Слава-то в спешке запамятовал, што подвал не заперт! Как бы иначе у соседки корзинки оттудова пропали? Ох, и намаялись! Што там дальше меж соседками было и знать не хочу! Тока всю ночь, шшитай, не спал. Думы всякие в голову лезут, обида душу мает. Ну пошто, скажи ты мне, мы такие разные? Не жисть у вас в городах, а сплошное мытарство, ага! Не ты, так тебя! Энто как жа – умри сегодня ты, а я завтра? Знаешь такой зековский закон? Мне отец рассказывал, когда с лагерей вернулся. В деревне, наоборот, всё сообча. Хучь горе, хучь праздник. Един хлеб ростим, едину воду пьём. А в городах, как его, закон жунглей, ага! Што за жунгли таки? Наверное, как на зоне?

- Везде люди живут. Город тоже нужен деревне, ты, дядя Миша, не передёргивай! И в деревне всяких можно встретить. Сам же про полицая Корнева рассказывал! Он что, городской? Или, к примеру, Светка Задорожная, она же наша, ольховская! И где она сейчас? В федеральном розыске за хищения в особо крупных размерах! А Иван Курьянов из Кропивны? Родители – учителя в местной школе, а он уже третий срок мотает! Ещё примеров хочешь? – мне тоже стало обидно, но за город.

- Што мне твои примеры? В семье не без урода. Ты вот лучче дальше послушай. Значится, пошти всю ночь не спал я, ага. И Слава с Татьяной всю ночь шушукались об чём то. Думаю, што обо мне. Утром к завтраку не встал, штоб с Татьяной лишний раз не встренуться. Сделал вид, што сплю, дажа похрапел для пушшей убедительности. А как они ушли, так я и засобирался. Сложил в чемодан вешшички. Што их там? Энто когда в город ехал – рук не хватало, а назад, как всегда,  налегке. Завтракать не стал, сразу в хозмаг пошёл замок выбирать, да сразу и купил. Вот уж в чём ныне жить лучче, так это в том, што были бы деньги, а купить всё можно. Не то што в наши времена, когда все ноги истопчешь, пока нужну вещь выбегаш, ага! Потом на вокзал пошёл расписание узнать. Пока шёл, проголодаться успел, а по вашим буфетам я не мастак ходить, я уж тебе сказывал давеча. На плошшади привокзальной гляжу – девица пирожками торгует, да така из себя дородна, голосиста да румяношшока, што не удержался и подошёл. От пирожков дух идёт наш, деревенский такой, што силов нет! Ну, думаю, была-не была, возьму один на пробу! «С чем пироги у тебя, красавица?» - спрашиваю, а она - «С мясом, дедушка, покупай, не пожалеешь!» Купил один, да тут жа и надкусил. Глядь, а мяса и в помине нету! «Што ж ты народ честной дуришь-то? Мясо где?», а она смеётся – «Ты, дядя, мало откусил!» Я до половины пирожок в рот засунул – опять ничего! А девица опять смеётся – теперь, мол, дедушка, ты шибко много откусил! Как жа так, а? Да у нас сама захудяшша хозяйка, коли пироги пекёт, тесто делат тока, штоб начинка не вываливалась! А каки Дуняша моя рыбники пекла! Вот и гляжу, што чуть не все в городе толсты до срамоты, потому как на тесте одном жисть свою проводят, да трудом здоровым не трудятся! Обиделся я, остатки пирожка в мусорник выкинул, а продавшшица мне во след: «Не нравится, иди в...энтот, в Мак-Дональдс», ага! Я было подумал, што таперя по-городскому так в ж.. посылают, да вовремя опомнился, а то уж хотел девке по филейным частям надавать! Обернулся к ней, а она рукой показывает, где энтот Мак-Дональдс находится. Интерес у меня появился, дажа и сам не знаю, почему. Зашел, на стенке список стал изучать. Какие-то бургеры-шмургеры, от вида которых жалудок уже загодя воротит, не стал покупать. Шибко мне картошки захотелось! Заказал, так мне её, слышь, в бумажном пакете дали, ага! Што ж энто за ресторан, коль в ём посуды подходяшшей нету? Взял я пакет, да стакан пойла ихнего, ага! Ну, картошка, скажу тебе, вкусная, хучь и не чета нашей деревенской. А пойло – гадость. Какая-то кола. Лучче бы сока томатного заказал... Перекусил и домой пошёл за чемоданом. Веришь, десяти минут не прошло – так живот скрутило, што силов никаких нету! Благо, што туалет рядышком оказался! Заскакиваю, а он платный! Ну как жа можно, штоб природные потребности за деньги справлять? Куды ж энто мы котимся, а? А в окошке рожа сидит така, што ночью встретишь и за туалет платить не надобно будет, только за постирушку, ага... Я и забыл, зачем зашёл. «Што ж ты,- говорю,- парень, с такой удачей в теле за горшками смотришь?» А он: «Плати, дядя, и проваливай!» Тут я табличку увидел, што пенсионеры бесплатно, а он, гадский род, с меня пенсионное удостоверение требует. Ну зачем оно мне, коли я не в собес, а в сортир пришёл? Я ему паспорт протягиваю, мол, гляди, скока мне годов нашшёлкало, а он говорит: «А можа ты, дядя, подпольный мильонер и пенсия тебе никаким боком?» Сильно я осерчал! Так захотелось ему бока намять да молодость вспомнить, да помню, што не на МТСе нахожусь. Это там мы душу порой отводили промеж собой или с кропивинскими, а тут всё не по-людски... Сдержался я, но предложил бугаю: «Давай я сначала схожу, куда надобно, а потом мы на ручках силой померяемся – ежели ты меня поломаешь, то заплачу, ежели нет, то не обессудь». Согласился он, слышь, Митрий! Сделал я свои дела, выхожу, а бугай меня ждёт! Он как из будки своёй вышел, так вдвое больше мне показался, чем когда в будке сидел, ага! Ох, и долго мы силушкой мерялись! Сломал он меня, у меня ажно в глазах потемнело и дух чуть не вышел. Энто ж надо, Митрий – за пятнадцать целковых удавить готов бугай-то! Заплатил я, ты ж моё слово знаешь. До дома едва дошёл, а там лифт сломался.  Я новый замок-то сразу и вставил, гайку пальцами так завернул, што мало кто и ключом отвинтит, ага. Закрыл яшшик на ключ, работой своёй полюбовался, да и потопал пёхом наверх. Хучь и в силе я, а на восьмой этаж тяжеловато взошёл. Так за день намаялся, што упал в комнате на кровать, да и заснул. Так всю ночь и проспал, а утром вышел к Славе и Татьяне уже одетый, поклонился, да и уехал.  Слава, конешно, до поезда меня проводил, просил на Татьяну не серчать. Што ж я, не понимаю, што ли? Она и в молодости взрывна была, как тринитротолуол, а к финишу так и совсем нервами поплохела, ага!

- Ты хотел сказать, «как динамит»? – уточнил я, с трудом сдерживая смех.

- Ага, точно! – обрадовался дядя Миша, - никак энто слово запомнить не могу! А «тринитротолуол» как с армии в башку вбилось, так и по сей день дёржится. Светает ужо, пойду я. Да и ты тожа давай, а то напишешь глупостев с устатку.

- Я уже всё закончил, после обеда домой поеду, заждалась меня Алёна. Спасибо тебе, дядя Миша! Хорошо посидели! Рад, что история с ящиком закончилась благополучно, соседка, может, вспомнит тебя добрым словом – кто бы ей замок поменял?

Дядя Миша смущенно опустил глаза.

- Ты чего? – дёрнул я его за рукав.

- Да понимаш, како дело... Я переодеваться стал перед тем, как с тобой вина попить, а ключ от яшшика из кармана-то и выпал... Забыл я его передать, старею. Ага...

...После обеда я забросил свою походную сумку в багажник «Опеля», присовокупив к ней пару ведер молодой картошки на радость Алёне, и пошел прощаться с дядей Мишей. Он сидел на скамейке у калитки и курил свой любимый «Беломор».

- Ты, Митрий, кланяйся Алёне от меня. Добра у тебя жена, живите дружно! Да в пути, гляди, гаишникам не попадайся! Хучь и поспал, а запах всё едино есть, ага! Ну што ж энто за племя такое зловредное, едрить! И рожи у всех – «Камазом» и то не собьешь! В Кропивне Иван Чистяков был – такой скромный пацан, мухи не обидит! Школу на «отлично» закончил, думали, што гордиться всем раёном за него будем, ага! А он после армии в школу милиции пошёл! Едем надысь со Славой, а Ванька из кустов с радаром выскакиват, да полосатиком машет – стоять, мол! Мы остановились, а он: «Товариш водитель, вы на десять километров скорость перевысили, пройдёмте в машину!» Слава ему, мол, окстись, сосед, все на десять нарушают, а тот – нарушают все, а плотит не кажный, а соседям тожа исть што-то надо! Вот ведь срамотник! Брюхо наел, што тебе баба восьмым месяцем беременна, едрить!

Мне очень хотелось добраться до дома до начала вечернего часа пик:

- Ладно, дядя Миша, буду осторожен. И ты не хворай! Ну что, пока? – и я протянул ему руку.

- Пока, Митрий, свидимся ишшо - чай, подсобить  картошку копать меня позовёте? – он пожал мою руку и я почувствовал у себя в ладони что-то твёрдое.

- Не в службу, Митрий, заскочь к моим, передай ключ от яшшика соседкиного. Да скажи Татьяне, штобы не обижалась на меня и простила за всё. И соседке тожа... И их Бог простит, ага!

Когда я проезжал мимо его дома, дядя Миша встал со скамейки и я видел в зеркале, как он  долго и неумело  махал мне вслед рукой.
   
Дядя Миша через три месяца умер во сне. Не болел и никому не надоедал. Прибрался в огороде, сжёг ботву и перекопал грядки. Починил, как мог, бабке Глафире избу. Нам помог выкопать оставшуюся картошку. А в начале ноября просто уснул и не проснулся. Сосед Николай заходил к нему почти каждый день, он и нашёл дядю Мишу в кровати утром. Накануне вечером они вдвоём солили на зиму капусту...

Хоронили всей Ольховкой, много людей было из Кропивны и из Горюново.

Дядя Миша лежал в сделаном им же гробу с какой-то виноватой улыбкой на лице. Казалось, что он смущён тем, что отнял у нас, пришедших проводить его в последний путь, так много времени.

Алёна рыдала, уткнувшись мне в плечо, Слава и Татьяна тоже не сдерживали слёз.

А мне не плакалось. Я стоял и думал о том, что с уходом дяди Миши ушло что-то такое, чего больше не будет никогда... Никогда...

Мне  хотелось бы знать наверняка - встретит ли дядя Миша тётю Дуню ТАМ?

Наверное встретит...

Надо только верить и любить.

Ага...

18.12.2012
Рейд порта Скаген

* «Ревность», «Губаниха»