Судьбы человеческие...

            Я не люблю дождь, особенно ноябрьский. Как-то тоскливо становится на душе. Тихо подхожу к окну и сморю на блестящую мокрую дорогу, которая напоминаем мне ядовитую змею.
            Дождь заунывно разводил вокруг сырость и слякоть уже третий день. Туман своей серой шалью завернул крыши домов и верхушки деревьев, а небо такими же серыми тучами бескомпромиссно закрыло от людей солнце. Последние осенние листья сиротливо дрожат под этими беспощадными каплями, и, не выдержав их пыток, обрываясь, отрешенно падают на голую землю…
           Невыносимая картина. Будь моя воля, прямо сейчас повернула бы небесный кран и остановила бы этот потоп. Но, жаль, я простая смертная, которая не имеет право вмешиваться в дела небесной канцелярии.  Придется ждать, когда дождь закончится сам.
           А пока надо работать, дела ждут и им глубоко фиолетово на мое настроение… Подхожу к компьютеру, дергаю мышкой, сонный монитор открывает свой синий глаз и передо мной раскрывается фотография зимнего ночного Вильнюса, которую недавно я поставила на рабочий стол.
           В который раз рассматриваю это фото. Яркая иллюминация освещает кафедральную площадь; словно антикварная свеча, возвышается над площадью старая башня Гедиминаса, погруженная в волшебный, таинственный сон. Вокруг ни души, только снег, окутанный магической тишиной, молча поблескивает в электрических огнях.
          Наверное, мне снова хочется попасть на эту площадь, вдохнуть полной грудью холодный литовский воздух, взобраться по крутой лестнице на открытую верхнюю площадку башни и увидеть красивую панораму величественного Вильнюса!
          Литва…  Это моя молодость, мой первый старт, взлеты и падения. Шесть студенческих лет слепили из меня человека, женщину, профессионала - три в одном. Действительно, первые университеты человеческих отношений, общежития, жизненной мудрости я постигла именно там, в Литве.
         Как-то потом все мы, студенты русской группы филфака нашего дедушки-университета, рассыпались по разным уголкам земли, словно янтарные бусинки с разорванной нити. И ничего, кроме этой разорванной нити и памяти не осталось. А память настойчиво теребит ностальгией душу, дразнится и не дает покоя, все тянет и тянет магнитом в хорошее то время. Мы были молоды и счастливы, учились, влюблялись и делали свои первые ошибки…
        …С Витаусом меня познакомила моя подруга-однокурсница Света Курганова. Он был интересный, высокий парень с типичным прибалтийским шармом и сразу мне понравился.
        Девчонки завидовали, какого, мол, парня отхватила, когда он приезжал за мной в универ на своей вишневой девятке, а я порхала счастливая и влюбленная. Часто после лекций мы бродили с ним по старому Вильнюсу. Витаус рассказывал мне разные эпизоды из древней литовской истории, показывал знаменитые вильнюсские достопримечательности, водил в костел слушать орган и однажды затащил меня на башню Гедиминаса - величественную башню восьмиугольной формы высотой 20 метров, сложенную из нетесаного бутового камня и красного кирпича. Я была в оцепенении от увиденного. Передо мной, как гордый коленопреклонённый рыцарь, красовался Вильнюс. Витаус наблюдал за мной со стороны, и, не удержавшись, поцеловал меня в щечку. Я встрепенулась от неожиданного прикосновения, глаза предательски выдали мое смущение, но это не помешало ему меня обнять и снова поцеловать. Это был наш первый поцелуй и именно в таком романтическом месте - в замке великого князя Гедиминаса.
         Однажды Витаус решил меня познакомить со своими родителями. Это было неожиданно и почему-то меня насторожило. Несколько раз отнекивалась, но потом все же согласилась - погода была сырая, несколько дней уже моросил дотошный ноябрьский дождь, гулять по лужам не хотелось.
         Дверь открыла домработница – высокая пожилая женщина по имени Милда. Она сухо поздоровалась и молча пропустила нас в коридор. Сразу же из комнаты вышла мать Витауса. Она окатила меня холодным взглядом, видимо я ее не впечатлила. Сделав шаг назад, я уткнулась в Витауса. А он, как ни в чем не бывало, поцеловать мать в щечку и подтолкнул меня в комнату.
        Мне почему-то сразу стало неуютно в этом доме, которым так гордился Витаус. Он называл свой дом родовым гнездом; его построил лет двести назад его прапрапрадед. Здесь жили его предки, которые в наследство оставили свои портреты в тяжелых деревянных рамах, антикварную старинную мебель, высокие закрытые шкафы, забитые старыми книгами и высокие двухметровые фикусы с раскидистыми листьями и толстыми стволами в сбитых из досок кадках.
По середине большой комнаты стоял круглый стол, накрытый темно-вишневой плюшевой скатертью, а над ним висел огромный абажур. Вся комната, казалось, тонула в угрюмой темноте, только ее центр с круглым столом светился желтым пятном. Такая вот киношная картина напомнила мне старые фильмы, сюжеты которых развиваются в старинных замках.
         За столом сидел отец Витауса и читал газету. Я робко поздоровалась с ним по-русски, а Витаус что-то затараторил по-литовски. Я, к сожалению, так и не научилась этому странному языку, поэтому ничего не понимала, о чем шла речь весь вечер между Витаусом и его родителями. Витаус уселся за стол рядом с отцом, продолжая ему что-то говорить, а мать пригласила меня на кухню помочь Милде. На ломанном русском она сухо отдавала команды:
        - Отнесите на стол, поставьте блюдо здесь, не трогайте этот кувшин.
        Я боялась даже дышать, а когда оказалась за столом рядом с Витаусом, прижалась к нему, как к самому безопасному объекту в этом чужом доме, но он холодно меня отодвинул, мол, справляйся со своими страхами сама, и продолжил с отцом какой-то спор на литовском языке.
       Даже не помню, что было на столе, я практически ни к чему не смогла прикоснуться, только помню, что обожглась горячим чаем. Когда все поужинали, я снова услышала стальной командный голос матери Витауса:
       - Помогите Милде все убрать со стола.
       Я растерялась, но возразить не посмела. Витаус продолжал горячо что-то доказывать отцу и даже не глянул в мою сторону. Молча возмущаясь, я встала и пошла на кухню к Милде, мыть посуду. Я чувствовала себя униженной и оскорбленной.
       Когда мы с Витаусом оказались на улице, мне показалось, что я вырвалась на свободу из затхлой темницы, в которой чуть не задохнулась. Витаус был доволен и ничего не замечал. Возле общежития мы попрощались, он попытался меня поцеловать, но я, подставив щечку, наспех попрощавшись, побежала по ступенькам к входу.
      - Переволновалась, - проговорил вслед Витаус, - так бывает в первый раз. Ничего, привыкнешь! - и пошел к своей машине.
      Я долго не могла отойти от этого визита. Витаус несколько раз приглашал еще в гости, но я придумывала разные причины и отказывалась. Как-то попыталась ему объяснить, но была прервана неожиданно грубо:
      - Привыкай! Это же тебе не Украина! У нас такие законы, и ты должна им подчиниться, когда станешь моей женой.
      - А ты, что хочешь, чтобы я стала твоей женой? – я была удивлена такому повороту.
      - Конечно, что за вопрос?!
      - Но мне кажется, я не очень понравилась твоим родителям.
      - Ну, как тебе сказать... Родители всегда видели рядом со мной какую-то девушку-литовку из хорошей семьи, а ты - украинка… Но, что поделаешь… Выбирать-то мне.
      - Чем же плохи украинки? - возмутилась я.
      - Вы совсем другой народ.
      - Боюсь, что я никогда не найду с твоей мамой общий язык, – продолжала я.
      - Ты просто должна зарубить себе на носу: она – моя мать, хозяйка дома, ее нужно слушаться, а любить меня, - пытался шутить Витаус.
      - И выполнять обязанности Милды? – не удержавшись, съязвила я.
      - Временно! Когда наш сын приведет свою невесту, она примет у тебя эстафету.
      - Ошибаешься – я никому ничего не должна!
      Шутки Витауса меня драконили. Я, девушка, которая выросла в простой украинской семье, где все отношения строились понятно и доступно, не покушаясь на честь и достоинство кого-либо, принять такой расклад категорически не могла. Принять предложение Витауса – это означало обречь себя на жизнь прислуги, рабыни, не имеющей права голоса, действия, свободы. Нет! Не с моим-то характером. Да, наверное, и чувства к Витаусу были не настолько сильны, чтобы так отчаянно кидаться на амбразуру.
      После этого я стала избегать его, ссылалась на занятость. Витаус злился, ничего не мог понять, что со мной происходит.
      Когда наступили летние каникулы, и я собралась домой, на Украину, на вокзале он долго держал меня за руку, грустно смотрел в глаза и шептал:
     - Ты устала, отдохни, а я тебя буду ждать, пришлешь телеграмму, когда будешь возвращаться, я тебя обязательно встречу.
     Я что-то отвечала, пыталась улыбаться, но уже тогда, стоя на перроне, понимала, что я к нему не вернусь.
     Я долго думала о Витаусе, о его признаниях и предложениях, но почему-то не хотелось уже порхать, как прежде. Обида грызла мое сознание: как он мог так эгоистично оставить меня сам на сам с их домостроем, позволить матери определить для меня место на кухне рядом с Милдой!? И что меня ждет дальше?
     Ни о чем не хотелось думать. Впереди три месяца летних каникул. Скорее домой!
     …А время, как оказалось, все расставляет на свои места и иногда преподносить неожиданные сюрпризы... Через три месяца я вышла замуж. Не за Витауса. С первых дней знакомства с моим будущим мужем, каким-то необычайным образом я поняла, что этот симпатичный парень - настоящий, умный, и, главное – надежный человек, и я его приняла всем сердцем и полюбила, и даже не задумываясь, согласилась выйти за него замуж. А его мама, когда он привел меня к себе домой, сразу прогнала с кухни в комнату:
       -Ты – наша гостья, иди, отдыхай, я все сделаю сама!
       И все полетело стремительно со скоростью звука: свадьба, последние курсы университета, защита диплома, рождения нашего первого сына…
       Я вернулась домой на Украину, попрощавшись с Литвой навсегда. Вот только с Витаусом мы так и не увиделись больше, не объяснились и не попрощались. Узнав о том, что я вышла замуж, он перевелся на заочное отделение и ушел в армию, разорвав все связывающие нас нити.
       Вот так рассыпались бывшие друзья-подружки по разным уголкам земли, словно янтарные бусинки с разорванной нити, потерялись в суете будничных событий всемирной истории. И ничего, кроме этой разорванной нити и памяти не осталось. А память настойчиво теребит ностальгией душу, дразнится и не дает покоя, все тянет и тянет магнитом в то хорошее время, когда мы были молоды, двадцать пять лет тому назад...
       Несколько лет я разыскивала своих подружек-однокурсниц по старым адресам, но ничего утешительного не получала в ответ. Упорно искала Свету Курганову, лучшую мою подругу, обращалась даже в редакцию поисковой программы «Жди меня», и… нашла! Интернет запыхтел от наших объемных писем. Всемирная сеть «Одноклассники» мигала многочисленными письмами и оценками наших фотографий. Сколько было радости, печали, грусти от новостей, которые мы узнавали из писем, сложно описать словами. Как больно было узнать о судьбе Светы, у которой не сложилась семейная жизнь, и у которой страшная болезнь жестоко отняла единственного сына – красивого двадцатишестилетнего парня.
      Грустно было узнать и о судьбе Витауса. Ох, вы судьбы человеческие, какие же вы разные и непредсказуемые, как же вы нас иногда треплете и испытываете на прочность.
      Витаус так и не женился. После армии, закончив университет, поступил в аспирантуру и сейчас преподает на кафедре литовского языка. Похоронив своих родителей, так и живет совсем один все в том же «родовом гнезде», которое когда-то меня не приняло…
      ...Нужно отвлечься, сделать себе кофе, заунывный дождь всегда наводит на меня тоску. Я подхожу с чашкой дымящего напитка к окну и вижу, как дождь рисует, понятные только ему, узоры на лужах. А они плачут, им тоже, наверное, очень грустно…
     ...С монитора на меня смотрит новый гость - седовласый мужчина с аккуратной бородкой и в очках – вид интеллигентный, профессорский. Это Витаус. Светина работа - все-таки дала ему адрес моей интернетовской странички. И несколько слов сражают меня наповал:
     - Я всю жизнь ждал тебя!
     Я смотрю на монитор, в котором буквы похожи на капли дождя, они так же льются потоком и вызывают горькие эмоции и укоры совести. Ничего больнее  этих нескольких слов, я не испытывала в жизни. Я реву. Почему? Не знаю. Наверное, потому, что не люблю дождь, особенно ноябрьский.