Сарафанное радио, рассказ

Полине ещё только шестьдесят. Она ещё совсем не старая женщина. А что на пенсии, так это только к лучшему. Работы в саду столько, что лишь пенсионерке и под силу её переделать. Отдыхать совсем некогда. Только сядет Полина на скамейку у ворот своего дома, тотчас и подойдёт соседка Григорьевна, одногодка Полины, маленькая, похожая на огурец.

И начнутся такие длинные разговоры. что и не до отдыха. А тут утиной походкой притопает Стеша, кряква величины в обхват необыкновенной, добавит одно-два слова, глядишь, ещё часик займут бабы у отдыха.
Степенно и чинно ходит старуха Прохоровна. Хотя она и крепка, как орех, и приземиста, как стиральная машина, но иначе, как старухой, её не назовёшь. Потому как дожила она к семидесяти пяти годам своим до правнуков.
Квартет женщин музыкален до необыкновенности. Когда все они - вместе, трудно из их разговора почерпнуть какую-нибудь истину, потому что если и есть истина, так она тает и погибает в противоречивых высказываниях почтенных соседок.

-Стеша! Стеша! - раздаётся зычный и властный клич из окна большого, двухэтажного дома напротив. Стеша медленно, вразвалку покидает трёх соседок.
-Эх, как её распёрло! - чисто по-мужски басит Прохоровна.
-Больная она, - жалостливо отзывается Полина. - Муж бьёт, как сидорову козу.
-Вот и бьёт за то, что водку пьёт, мужа не ожидая!

Соседки гудят, будто пчёлы, спорят о том,  сколько корзин пустых бутылок сдали Стеша с Перфилычем после очередного запоя. Под конец приходят к общему соглашению - много.
-А ведь поп он!
-И чай не пьют.
-А это-то почему?
-Вера не позволяет.
-А водку бог завсегда простит.
Тут спохватывается Прохоровна, прощается и медленно, гордой походкой шествует к своему дому. Полина и Григорьевна смотрят ей вслед. Когда со скрипом закрывается калитка в соседнем доме, Григорьевна прерывает молчание:
-Ты, Поля, видела? Бутылки так и торчали из сумки! Устала держать, вот и помчалась!
-Сын у неё приехал. - подсказала Полина.
-Это который?
-А который где-то за Москвой живёт.
-Ах, этот? Ну, уж и попьянствуют, - с нескрываемым осуждением в голосе говорит Григорьевна.
Тут Полина спохватилась, всплеснула руками. Её серенькие глазки расширились и стали почти такими же большими, как у Григорьевны.
-Ох, милая, забыла совсем! Ведь молоко кипятить поставила!
Она с поспешностью молодушки помчалась в дом, сшибая на ходу вёдра, оказавшиеся неизвестно почему на её пути.
Григорьевна стала терпеливо ждать. Никто ещё во всей улице не смог переболтать Григорьевну ни по времени, ни по количеству слов. Она, точно пулемёт, готова строчить без запятых, без восклицательных знаков, переходя от одной темы к другой настолько незаметно для слушательницы, что у той, два часа спустя, складывается впечатление, что у Григорьевны, по крайней мере, было три мужа и всё - Фёдоры. несчётное количество дочерей, имевших мужей и детей - великое множество.

А что говорить о её двоюродных родственниках, так это ещё стрельбы языком на целую Отечественную войну хватило бы!
Полина в это время, убедившись, что её молоко спасла сноха при помощи нехитрой операции -отключения электроплитки от электросети, уже стояла у окна дома Прохоровны, смотревшего в её огород. Прохоровна сидела у раскрытого окна, слушала, как Полина в первый раз хвалила свою сноху за спасение молока.

Окно в свой сад Полина разрешила Прохоровне прорубить ещё несколько лет назад, когда ни о какой дружбе с соседкой и не помышляла. А теперь была рада своей дальновидности. Выходить же на улицу для встреч необходимости не было.
-Приехал Вася, - басила Прохоровна. - Сейчас там, на втором этаже с женой отдыхают. Купила, вот, водки, вечером придут гости.
-Хорошо ли он там зарабатывает? - спросила Полина. Она знала, что Вася был художником, как и её сын, неудачник.
-А кто знает. Не спрашивала, - уклонилась от прямого ответа Прохоровна.
-В нашем городе не понравилось? - спросила Полина.
-Нынче все ищут, где лучше. А там, в Кишинёве, вино дешёвое, фрукты завсегда есть, да и воздух опять же чище.
-А это где Кишинёв? На Украине? - спросила Полина, не знавшая о западе Советского Союза практически ничего.
-А я почём знаю, - в тон ей ответила Прохоровна. - не спрашивала. Ну, я пойду. Надо ещё раз в магазин сходить, вдруг водки не хватит.

Прохоровна захлопнула створки окна, растворилась в глубине комнаты.
Полина, вспомнив, что на улице её ждёт Григорьевна, бежит обратно. Рядом с Григорьевной стоит соседка Полины через стенку их общего дома Пантелеевна, женщина солидная, лет шестидесяти. Золотые зубы её призывно светятся навстречу Полине. "Автомат" Григорьевны стреляет языком длинной очередью:
-Я говорю ему, что ты, Федя, что ты! А он говорит, чует моё сердце, что ты не любишь меня. А у меня уже четыре дочери. А ему всё любовь в голове. так и ушёл на фронт и не вернулся. А я хоть и не любила моего Федю, а ни разу не сказала ему об этом, даже бровью не выдала того, что не любила.
-А что, Пантелеевна, платье моё ещё не готово? - поздоровавшись, спросила Полина.
-Сегодня всё вот некогда, а завтра непременно будет готово, - сладко улыбаясь, говорит Пантелеевна и тотчас исчезает.
Пантелеевна уже третий раз обещает Полине, что непременно завтра будет готово. Полине неудобно ссориться, поэтому она это третье "завтра" слушает, как первое.

-Все говорят, что она шьёт долго, никому ведь не нравится, когда долго. Я тоже как-то заказала в ателье пальто шить и тоже долго ходила, - тараторит Григорьевна, радуясь, что можно обновить тему разговора.
-Так это ж, Григорьевна, в ателье. Там другое дело. А тут, по-соседски, и долго. Да и не целое пальто, а только платье.
На лице Полины появляется скорбное выражение. Мимо, почти с пустой сумкой, прошла Прохоровна. Полина и Григорьевна провожают взглядами гордую старуху.

-Вон как вырядилась! - с завистью подмечает Полина. - Это она пока трезвая! А как напьётся, так вся рожа в соплях, на полу лежит и подол у неё сырой.
-Разве она пьёт?
-Да в стельку! И сыновья её в стельку пьют, как сапожники. Мой-то Паша, когда ещё  войны не было, разлил стакан водки, так с полу, сколько мог, зализал. Знамо, сапожнику-то простительно. А эти, ведь, интеллигенция! - ворчала Полина, явно довольная, что полила грязью и художника-сына Прохоровны и саму Прохоровну.

-Надо же! И не подумаешь на них, - с сожалением поддакнула Григорьевна. - Сыновья-то, кажется, начальники, на "волге" ездят.
-А  сейчас все пьют, и начальники и не начальники.
-У меня дочь работает на заводе в должности ответственного лица, так не пьёт, - возразила Григорьевна.
-Да и у меня сын - инженер, тоже не пьёт. Так ведь это - двое из тысячи! - вздохнула Полина. - Остальные все пьют.

-Мама, ну куда ты исчезла? Ребёнка оставить не с кем! - раздался глуховатый голос младшей дочери Григорьевны. Григорьевна ушла. Её место поспешила занять мать четырёх детей - Лена. Лена ужасно любила пиво.
-Здорово, Степановна! - кричит Лена.
-Здравствуй, Леночка! Опять в магазин?
Леночке уже под сорок, но ведёт она себя на зависть зелёным девчонкам.
-А куда же ещё? Пива надо взять да бутылочку водочки!
-Всё пьёте?
-А чего же не пить? Для того и живём!
-Детям бы лучше конфет купила.
-Денег не хватит. А то бы купила.
Лена уже шатается, самодовольная улыбка не сходит с её лица. Видно, она торопится, потому что разговаривает на ходу. Чуть не столкнувшись с Анной, подругой Полины, она исчезает за углом Стешиного дома.

-А, голубушка! А я тебя весь день поджидаю! - радостно восклицает Полина. - Ну, пойдём, пойдём ко мне! Я такую "дурочку" сварила, пальчики оближешь!

Уже на улице вечер. И, несмотря на то, что горят на столбах яркие, в пятьсот ватт, электрические лампы, ни одной почтенной соседки на улице не видно. Теперь вся улица, с её таинственным полумраком, в распоряжении зелёной детворы, которая говорит мало, а кричит и  смеётся много.
И уже не знает Полина, пьющая вместе с Анной "дурочку", проще говоря, настойку из вишни на одном сахаре, кто из соседок чем сейчас занимается.

-Ну, и напьётся сегодня Прохоровна со своими сыновьями и снохами! - думает вслух Полина. - Да и Лена хороша! Ещё днём пьяная была, а вечером и подавно.
Анна в курсе всех дел, происходящих в улице, поэтому ей не надо объяснять, кто такая Прохоровна или Лена. Сама Анна в свою очередь выливает помои своей жизни, включая в это "пойло" всех, кого и Полина отлично знает. Обменявшись новостями, цена которых подозрительно малохудожественная, подруги молодости расстаются.

Наконец, Полина одна. Пора и отдохнуть. Нанизав очки на переносицу, она неспешно пробегает глазами газеты, которых некоторое количество выписывает сын-инженер. Сын - художник, но уставший жить в нищете, и потому укрепившийся в заводской среде, как репейник среди железа и малоплодной земли. В программе телевидения Полина обнаружила "мыльную оперу" с рабыней Изаурой и доном Педро во главе. Включив телевизор, Полина легла на кровать. Ровно пять минут она упорно смотрит на экран. Потом глаза сощуриваются. Потом и вовсе закрываются.

И ни плач ребёнка там, на втором этаже у сына, ни стук в стену со стороны соседки Пантелеевны не в состоянии прервать её богатырского храпа. Горит свет в зале, работает телевизор, в котором уже давно отстрадала рабыня Изаура, Полина спит для того, чтобы набраться сил для нового дня. Она ещё не знает, что новый день принесёт ей новые огорчения.
Наступило утро. Полдень. Не знает Полина, что Григорьевна по строжайшему секрету поведала Пантелеевне, как Прохоровна, эта старая, гордая гусыня напивается в стельку, как сапожник, и с мокрым подолом ходит по улице.
А Пантелеевна, желая блеснуть не только золотыми зубами, но и эрудицией в уличных вопросах, поведала Стеше о том, что Прохоровна, оказывается, пьёт у себя дома тайно от всех. И что выходит в нетрезвом виде на улицу только ночью. Поэтому у неё всегда подол мокрый.
А Стеша, которая вышла утром за  ворота с чисто разбойничьей целью поймать кого-нибудь, чтобы вручить деньги на пол-литра водки, так как сама не может донести с похмелья свои десять пудов до магазина, обрадовалась этой новости. Прохоровна сразу стала ей родней сестры. Поэтому она дотащила свои огромные бёдра до ворот соседки. С необыкновенной радостью она хотела сообщить Прохоровне, как им обоим тяжко бывает по утрам от выпитой с вечера водки.
И случилось же, что Пантелеевна утром направилась к колонке с двумя вёдрами.
-Ты куда, Стеша? - спросила она.
-Опохмелюсь у Прохоровны. А ты иди, Пантелеевна, а то мне и говорить тяжело. Перфилыч, мужик-то мой там, наверху в доме, тоже мучается.

Прохоровна встретила Стешу в дверях.
-Ты что, Стеша, с утра уже тёпленькая?
-Опохмель, матушка! Сил моих больше нет!
-Всё мужики проклятые вчера выпили, ничего мне не оставили. Вот, снова иду в  магазин, - забасила Прохоровна.
-А подол-то просушила ли, матушка? - поинтересовалась Стеша.
-Какой такой подол? - Прохоровна оглядывается назад, пытаясь осмотреть, что там у неё позади. И тут Стеша своей богатырской пятернёй захватывает подол её юбки, пытается отжать и удивляется:
-Смотри-ка, сухой!
-Да ты что это, Стеша? Никак, перепила?
-А Полина говорила...
И уже узнала Прохоровна, что говорила про неё Полина, и в душе рада теперь тому, что проклятые мужики, то-есть, сыновья не оставили ей водки, что стоит она перед Стешей трезвая.
-Ах, она краснорожая! Позорить меня? Ну, я ей покажу! А пол-литра я тебе, Стеша, куплю! В долг куплю!
Когда шла Прохоровна из магазина, встретила  сноху Полины, остановила и пожаловалась ей на Полину. Попутно перечислила все её явные и скрытые недостатки.
А сноха, опять же по секрету, передала всё свекрови. Чуть огонь не брызнул из глаз Полины! Чуть не взорвалась вся её душа от того, что обвиняла её Прохоровна во лжи! Тотчас же выбежала она за ворота, намереваясь всё выговорить Прохоровне, что она о ней знает всё, благодаря тому же окну соседки в её сад. К счастью для Прохоровны, на скамейке у дома уже сидела Григорьевна. Полина весь гнев остудила на соседке, заявив, что если сейчас Прохоровна не пьёт, то только потому, что её сыновья - начальники не позволяют ей лить водку в горло  вне праздников.

Григорьевна согласно кивала головой, не забывая каждое слово, чтобы потом пересказать всё Пантелеевне. Ведь их огороды имели такой хлипкий и редкий заборчик, что возле него можно было стоять часами и брызгать словами, как семечками. Григорьевна и тут будет длинно, монотонно, без восклицательных знаков, запятых пересказывать эту новость.

А Пантелеевна пойдёт покупать пол-литра Стеше и, сверкая золотыми зубами, расскажет ей, что зажимают на старости лет сыновья-начальники Прохоровну.
А Стеша любит ворота Прохоровны, потому как за ними страдает от несправедливости сыновей такой же алкоголик Прохоровна, как она, страдающая от запоев и побоев мужа.
И будет по новому кругу кружиться следующая новость удивительнее прежней. И всё больше соседок включаются в эту словесную карусель, и попадает всем изрядно и в хвост и в гриву!
Даже Анна, подруга Полины, будучи в курсе всех дел и событий в улице, в которой и не живёт, стремится кому-нибудь рассказать хоть что-нибудь о своей подруге. Потому что слишком много тайн знает она о жизни Полины. И самое приятное, что может сделать для себя Анна, это по секрету поведать Прохоровне все тайны, мучающие её, облегчив таким образом свою душу.
Удивительным образом все эти тайны узнает сноха  Полины от Пантелеевны, которой так нравится  пышнотелая красавица. Пантелеевна не скрывает, что жалеет сноху Полины, которая живёт в осином гнезде.
А сноха, имея голову девочки-подростка, на одном духу выложит новости со своей подушки на подушку мужа.
Сын Полины по совместительству - писатель. Он непременно всё это выложит на бумагу, чтобы будущие жители  страны были более бдительны.

1982 год