Безнадёга

Прозрачный пакет тонул по спирали в прозрачной воде. Маленькая синяя рыбка, словно
прощаясь с этим миром, невесело взмахнула хвостом и исчезла.
— Бедная малышка
Старик опустил ручку смыва и поплёлся на кухню, судорожно пытаясь подавить слёзы.
Жгучие слёзы потери.
В доме напротив вспыхнуло окно, и по ту сторону от стекла к плите подошла женщина.
Немолода, или, быть может, слишком отдана быту.
«Нет, она совсем непохожа на Марину», — рождённую мысль старик повторил вслух.
Жены не стало пять лет назал и он отвернулся. Зажёг плиту, поставил чайник. Пить не
хотелось, спать тем более.
— Что у меня осталось от неё?
Вопрос задан кошке-полуночнице, что мягко вошла на кухню и остановилась под столом.
— Ты да память. Ещё сына. Ты помнишь его? Давно не приходил. Но я его не виню.
Несмотря на всё, что он мог сделать, но не сделал, где мог помочь, но не помог, я написал
только его имя в завещании. Знаешь, почему? Потому что больше никого нет. А это сын,
родная кровь, частицы меня... и Марины.
Кошка внимательно слушала монолог хозяина. А они в этом доме — не редкость.
— Да что тебе говорить? — старик махнул рукой в сторону сверкающих в темноте глаз.
Он не любил зажигать свет по ночам. Бессонницы всегда проводил в темноте, двигаясь по
квартире, словно на автопилоте: ничего не меняется, а память не подводит. — Эх ты!
Древний комок шерсти.
«Действительно, древний, — быть может, думала кошка. — Редкие наши доживают до
двух десятков».
***
Холодное осеннее солнце выползало из-за небосклона, а старик вяло выползал на улицу.
Делал он это редко. Сегодня же приехала долгожданная пенсия. Копейки, вечно эти копейки.
Старик, шаркая ногами по рыжим листьям, побрёл в сторону почты. Что можно купить
на пенсию?
— Пачку жвачки, — сказал старик и снова не удивился словам, обращённым к никому.
— У вас повышение! — почти радостно воскликнула девчонка в окошке. После добавила
уже более грустным тоном:
— На двадцать две гривны
— Кхе. Отлетал сорок лет, а тут «двадцать две гривны»...
Старик возвращался домой, думая, как бы в этом месяце не приболеть, где сэкономить,
чтобы погасить долг на квартиру. Почти невозможно.
— Плохо, — сказал старик.
Дома неистово разрывался телефон и, едва старик закрыл за собой дверь, наступила
тишина, и она угнетала.
— Кто это звонил, Машка? Быть может, Леонид?
Кошка, видимо, не поняла вопроса, поэтому лишь застыла в ожидании вкусной
кормёжки.
— Жрать?
Машка моргнула и посадила на линолеум пятую точку. Старик достал хлеб, молоко,
кровянку и консервы с килькой. Кошка не брезговала ничем_ поэтому ей достался кусочек
вчерашней отваренной курицы. Сам хозяин перекусил холодным бутербродом.
И зазвонил телефон.
— Да?
— Витя? — отозвались на том конце.
— Лёня! — весело воскликнул старик.
— Удивлён?
— Да нет. Чего удивляться? Только ты и звонишь.
— А я с отдыха только приехал. Жена тоже навязалась
— Вы же уже 20 лет как разведены?
— Любовь!
— Чудаки, — старик улыбнулся.
— Не хочешь пройтись?
— Андреевский?
— Однозначно!
— Сейчас? Просто...
— Тебя забрать? Лада ещё на ходу
— Я не сяду в этот гроб на колёсах
— Жду тебя там
Старик положил трубку и через десять минут уже брёл по станции метро. В вагоне
уступили место. Ну как же! «Старость — дряхлость — слабость — умопомрачение...».
Пришлось сесть.
Напротив — молодая девушка, очки в посеребрённой оправе, без следа косметики на
милой мордашке, что-то зубрит. Старик загляделся. Ему всегда нравилась натуральность.
Марина была такой. Макияж прячет душу женщины. Он же откровенно портит и первое
впечатление. Или точнее — искривляет. Старик вздохнул и выполз из вагона.
На выходе ждал крупный и подтянутый мужчина. Он того же года, что и старик, но этого
не видно. Леонид пламенно обнял друга.
Где они познакомились? Этого ни знал ни тот, ни другой. Те, кто мог знать, уже давно не
с ними.
Разговор обо всём и ни о чём длился часами. Друзья брели по занесённой листьями
улице, то медленно, почти улиточным шагом, то быстрыми перебежками, когда приходилось
обгонять скучающих прохожих, то бранясь, то хохоча, то пламенно что-то обсуждая, то в
почтительном молчании. Две души видели этот мир вместе, с одной стороны. Со стороны
чести и правды, со стороны горечи и печали. Но близится закат. Время расставаться.
— Как твой моторчик? — спросил Леонид.
Старик махнул рукой и пошлёпал к метро.
— Нехорошо, брат! — Леонид постоял с минуту, словно проверяя, чтобы старик дошёл
до стеклянной двери, а после и сам поплёлся, откуда пришёл.
***
— Мяу!
— Да пришёл уже, пришёл.
Кошка стрелой вылетела за дверь.
— Эко припустилась! Долго не гуляй-то!
Куда деваться? Некуда. И делать нечего. Зажевал чёрствый хлеб — заболел живот.
По затуманенному от пыли и грязи стеклу застучали осенние слёзы дождя.
— Пора бы вернуться старухе, — сказал старик.
Сел в потёртое и задетое временем кресло, открыл книгу. «Шолохов. Судьба Человека».
Сколько раз очи старика глядели в душу героя этой повести, снова и снова узнавая там себя?
Очень много. Не зря говорят: «Глаза — зеркало души». Они же — единственный способ
увидеть эту душу: у каждого своя, она определяется только деяниями. Пустые слова, одежда,
наличие денег, цвет кожи — это пустые факты. Поступки — единая, самая верная истина.
Сегодня всё это забыто. Люди цитируют Библию, Коран, заветы славянских магов древности
индийские писания и ещё чёрти что, но забывают всегда об одном: человечность обязана
быть всегда не только на красивых словах, но и в метро, когда беременная женщина стоит
над сидящем подростком, в суде, когда пара, прожившая более десяти лет разводится из-за
денег, в мыслях любого человека, который говорит про нации, дерьмократию и тут же
приписывает: «Москали пьют, как псы, жыды воруют, арабы не моются, те — с села, эти — с
города, третьих вообще не звали...». Где человечность или так называемая гуманность, когда
интеллигенты поднимают штыки, отменяют смертную казнь для педофилов, маньяков,
террористов и другой подобной мрази? А как же остальные, обыкновенные люди, как им
жить с группкой этих «имеющих право на жизнь» и тех, что «вполне поддаются лечению»?
Время чести упущено. Пришло время свобод: сексуальных, идейных, свобод в деяниях. «Что
хочу, то и ворочу».
Старик вздохнул. Но важно ли это всё для него сейчас? Нет. Уже не важно.
На город пали сумерки, после — тьма. Маша ещё где-то колобродит, а дождевые капли,
словно содержимое песочных часов, застилают землю, охлаждают.
Совсем стемнело. Старик сильно волнуется. Отложил книгу, отпёр входную дверь.
Никого.
— Непорядок, — ходит и твердит одно.
И дождь затих, и стрелки за полночь перевалили, а кошки всё нет.
Старик начал было подрёмывать в кресле. Вдруг встрепенулся, хотел был захлопнуть
дверь — передумал.
Тяжко ему. Вот оно: «Одиночество». Не страшно, но тяжко. Бродить бессмысленно.
Слишком многое сегодня произошло.
— Поспать надо бы
Старик закрыл глаза. «Марина...». Разноцветные дрёмы, почти бред — образы не дают
покоя. Ведь ясный ум и старая память — ад.
***
Утро. Яркое солнце, несмотря на ранее время, уже припекало. Старик поднялся на
кровати, огляделся. Входная дверь открыта. Машки нет.
— Ну и где же ты, старая крыса? — он вскочил, надел сандалии и выбежал на улицу.
Рядом с домом кошки не оказался. Не было её и в округе. Люди с недоумением
рассматривали и переглядывались: думали, что дед выжил из ума. А старик всё метался,
повторяя имя. Имя, которое не покидало его вот уже пять лет: «Марина». Кошку звали иначе,
но вот образы...
— Деда Витя, деда Витя!
Его кто-то потряс за руку. Старик повернул голову: маленький мальчишка, дворовой
сорванец лет десяти.
— Деда Витя, — повторил малыш. — Мы Машку нашли!
Старика потянули за рукав. Господствовала мягкая солнечная погода: день напоминал об
ушедшем лете, обо всех ушедших летах. Но у старик внутри царил мрак и обжигающий
холод.
— Мы её нашли там, когда играли в прятки, — мальчик указывает на ветхую подъездную
дверь впереди. — Лежала под лестницей и громко мяукала. Пытались кормить, но она совсем
не хочет
Зашли вовнутрь. Пед стариком расступились пять-шесть детей примерно одного
возраста. Какая-то девчонка горько всхлипывала. Заболело сердце, старик, держась за него,
двинулся к другу, которая лежала свалившейся шерстяной кучкой. Присел. Кошка не
двигается, даже не дышит. Мальчик постарше опустил на плечо старика руку.
— Мама говорит, что их душа уплывает к небу на красивом облачке
Старик взглянул на мальчишку и погрустнел. Улыбнулся. Тяжело, но вокруг дети.
Нельзя показывать весь мрак.
— Да, — кивнул старик. Пришлось сдерживать плач.
***
Он сел в кресло. Кошку похоронил под плач детей, сейчас же — измождёность и потеря.
Очередная потеря. Заплакал, как когда-то плакал в детстве. Последняя нить, что тянулась от
Марины, порвалась. Точнее — умерла. Пустота внутри заставила старика вздрогнуть, как от
жуткого мороза, заёрзать ногтями по коже. Холод. Теперь нет смысла ни в чём.
За окном не поют птицы, зажигаются, как звёзды, ночные фонари. В руках старика книга.
«Шолохов. Судьба человека».
***
Пустая улица. Ни души. Старика застал дождь. Словно кристаллики льда, капли орошали
дорогу под ногами. От боли неистово ноет сердце: с каждым шагом всё сильнее. Пускай, уже
ничего не страшно.
Город застыл,слушая плач природы. Старик споткнулся и шлёпнулся в лужу. Сердце
допивает последние соки из немощного тела.
***
Яркий свет, белоснежное окружение, куда-то несутся люди, крики. С внутренней стороны
ладони, чуть ниже запястья неприятная острая боль. Всё плывёт.
Что произошло? Старик не знал. Сон? И он уснул, как ему казалось, снова.
— Вам тяжко пришлось, — мягкий мужской голос пытается вторгнуться в сознание
сквозь яркий свет. — Но будет хуже
Старик наконец увидел очертания палаты и человека. Попробовал выдавить вопрос, но не
знал, что спросить. Всё и так ясно.
Лекарь кивнул и старик почувствовал тёплую ладонь на плече.
— Что же вы в таком возрасте да с такими болячками по ночам гуляете? Не волнуйтесь:
сейчас всё в порядке. Но есть кое-что...
— Кто вы? — выдавил старик.
— Ну же, начинай думать! — странно отреагировал врач. — Ты шёл по улице, дождило,
ветер, инфаркт, девушка, скорая... Нет?
Старик молчал. За всю жизнь в больнице не пришлось провести и минуты, а теперь
финиш, и именно в больнице.
— Ладно, ты главное пойми: жизнь штука странная. Вроде насыщенна всем подряд, но
всё равно короткая. Люди как насекомые: ползут по веткам, да радуются, если что вкусное
найдут. Ветки имеют конец и повернуть не удасться. Под тобой уже нет таких веток, старик.
Это конец.
Старик удивился. Странно слышать подобное от врача.
— Умеете же вы поддержать
— А что скрывать? Осознание правды помогает выбрать направление, куда следует
идти. Или не следует. Не важно. Главное — сам выбор.
Старик молчал. Он уже разглядел незнакомца: самый обыкновенный молодой человек.
Вычищенный халат, короткие аккуратные волосы и, хотя в палате довольно холодно, лекарь
одет легко. По-барски он откинулся на спину стула, скрестив ноги.
— Но есть штука, которой я обязан поделиться
— Мне можно закурить?
— Нет, Витя, не юли. Ты же не куришь, — незнакомец вскочил с этими словами на ноги
и начал ходить по комнате. Что-то в нём было не так. — Ты пойми: мне от твоего решения ни
холодно, ни жарко. Всё лишь для вас!
— О чём вы говорите?
— Ладно, вижу: замучил, — странный врач отошёл к окну и провёл пальцем по стеклу,
будто наслаждаясь этим мягким скрипом. — Ты помнишь молодость, Витя?
— Откуда вы знаете как меня зовут? Я же не брал паспорт!
— Отвечай! — вдруг взревел молодец. — Что ты, чёрт тебя бери, помнишь о молодости?
Тёмные тучи за окном довольно живо проплывали, подгоняемые мощным ветром. Он же
распахнул форточку в комнату, впуская свежие запахи грозы в затхлое помещение,
пропитанное йодом. Начался ливень.
— Я закончил лётное училище в... уж и не помню, в каком, познакомился с...
Но врач его резко перебил:
— Мариной во время учений, у вас родился сын-эгоист, который ждёт лишь небогатого
наследства. Ты отлетал четыре десятка лет на Ту-шке, повидал кучу стран. Знаю!
Старик замер. Откуда это мог знать какой-то врач, которого ты видишь впервые. Имя...
имя он мог узнать по паспорту. Работа... чёрт. Обвал. Слишком много неясностей.
— Это всё понятно, — снова прервал теперь уже мысли старика незнакомец. — Но что
ты чувствовал?
— Чув-ство-вал? — Старик произнёс это по слогам. Запинался. Любой бы запинался.
— Да, да — разражённо подтвердил врач.
Неуверенным голосом старик ответил:
— Мне было хорошо
— Хорошо!?
Незнакомец налился краской. Его это почему-то окончательно взбесило.
— Да хорошо, — старик дрожал. Внезапный ужас объял его, как темнота обнимает город
после заката.
— Почему же ты плакался тогда?
— Я был молод! — закричал стари к и попробовал подняться, но боль в груди мешала
даже дышать.
— Ты был глуп! Ты и сейчас глуп!
Но внезапно незнакомец успокоился и слегка сжал ладонь старика:
— Ничего. Ничего, время ещё есть
Старик взглянул через плечо лекарю. Не смотря на то, что было минуту назад, солнце
задушевно пекло, а ветерок, уже лёгкий и игривый, словно пытаясь оправдать своего жаркого
друга, снова и снова касается оконного занавеса. В приоткрытую форточку залетела
белоснежная бабочка.
— Вернуть то время нельзя, но можно вернуть те силы.
Старик плакал и не слышал этих слов. Вся жизнь проносится перед глазами, когда
стоишь у врат неизбежности. У врат смерти.
— Молодость, — продолжил незнакомец.
Старик замер и на миг прекратил рыдания. Яркое слово: «Молодость».
— Как же ты её вернёшь?
— «Как» — моё дело. А хочешь?
— Эх, кто бы не хотел
— Нет, старик. ТЫ хочешь? Ведь это может и не понравится
— До безумия желаю
— Уверен?
Старик загрустил ещё больше. Зачем же этот человек издевается над ним, почти смеётся
на его могиле. Для чего?
— Да, — ответил старик. Конечно, это всё — чушь.
— Пускай же, провозгласил незнакомец и стало темно и душно.
***
Высокий женский голос жутко режет ухо. Старик попытался открыть глаза, но свет
режет не меньше голоса.
— Виктор Андреевич, Виктор Андреевич!
Старик открыл глаза. Над ним склонилась девушка лет 20. Улыбается.
— Виктор Андреевич, — повторила медсестра. — Вы как?
Старик приподнялся и оглядел палату. Одноместная и ухоженная. Странно.
— Я вроде ничего, — сказал он и удивился собственному голосу: что-то изменилось.
— Готовы поговорить с врачом?
Старик кивнул и лёг.
Через три минуты вошёл и врач. Другой врач.
— Ничего не болит?
— А что должно болеть? — старик уже сидел. Прилив сил появился непонятно откуда.
— Простите, а где тот врач, что заходил вчера?
Молодой парень в халате удивлённо отпрянул:
— Так я к вам и заходил
После улыбнулся и добавил:
— Вас ведь вчера только привезли
— Нет, я точно помню, что был другой. Мы с ним долго говорили о... Совсем не помню,
как его звали
— Вряд ли. Тут такой режим, что кроме лечащего к вам может зайти лишь та барышня,
что сейчас сидит за дверью. Когда тяжко излечить человека, то работают по два-три
специалиста, но какие могут быть осложнения при аппендиците? — молодец улыбнулся.
— Что?! — старик попытался вскочить, но резкая боль в животе моментально охладила
этот порыв.
— Спокойнее, — врач слегка надавил на плечо рукой. — Вы чего? Нужно ещё полежать,
ведь скоро очередной рейс.
Старик замер. Сердце застучало так, словно под грудной клеткой находился большой
барабан, по которому неистово ударяют палицами.
— Верно, это ошибка...
— О нет, Виктор Андреевич. Какая уж тут ошибка! Нам уже звонили представителя
авиакомпании
Старик опрокинулся на кровать. Всё перемешалось.
— Ну вы, пожалуй, отдыхайте. Если что надо — зовите. И осторожнее со швами. Мы не
волшебники. Однако только через неделю они окончательно рассосутся
Врач вышел, а старик, словно ожидая этого, медленно, но уверенно поднялся. За окном
зелёные деревья, чистый газон, яркое солнце и безоблачное небо. Лето? Невозможно.
Палата выглядит представительно, словно комната дорогого отеля: не хватает лишь бара,
встроенного в стенку.
Вещи лежат на стуле около умывальника. Старик подбежал и облапал карманы. Пустая
записная книжка, а в ней вчетверо свёрнутый чистый листок и кошелёк. Раскрыв последнюю
вещь, бедняк еле удержался на ногах: десятки стодолларовых купюр, полтинник евро и две
кредитные карты. Откуда?
Положив всё на место, старик поднял глаза к зеркалу и закричал.
***
В палату сразу же залетела медсестра. Та самая, что заходила ранее.
— Что стряслось, Виктор Андреевич? — спросила та дрожащим голосом.
— Ничего, всё в порядке. Просто ударился об угол кровати, — старик попытался
улыбнуться и это сработало.
— Ну что же вы так, — облегчённо выдохнув сестра развернулся, а после снова
спросила:
— Точно всё в порядке?
— Да, спасибо
Постояла и вышла, тихонечко притворив за собой дверь.
Старик вновь подскочил к зеркалу, глядя в пол, а после осторожно взглянул в отражение,
но всё равно еле сдержался, чтобы не заорать: на него глядит молодой мужчина с личных
фотографий сорокалетней давности. Словно гость из прошлого, он заставил старика
зарыдать.
— Что происходит? — спросил его старик. Но он молчит и тоже плачет. — Что
происходит?
***
Через пару дней, проведённых в попытке понять и смириться, Виктор уже сидел в такси.
Мимо проносятся небоскрёбы. Столица, но не Руси. Неизвестно, откуда всё это: Берлин,
деньги, а главное — время. Хотя время то же, вот только не для старика. Внешность из
прошлого, а окружение неизменно. Это не может быть обыкновенным сном — слишком всё
реально. Виктор ухмыльнулся.
— Простите? — спросил по-немецки водитель, наблюдая в зеркальце за иностранцем.
Виктор отмахнулся. Когда-то «шпрехал». Сегодня уже нет.
Должен был быть рейс с Родины в Берлин. Стоп. Но тогда какая авиалиния? Летал ведь,
когда на фуражке красовалась красная звезда и закончил ещё до разделения. А в 2000-х не
стало Марины. Где это всё?
У огромного стеклянного здания такси затормозило. Молодой вычищенный немец, от
которого пахнет французом, выбежал навстречу.
Из вещей у Виктора есть лишь то, что занимало стул в больнице — костюм, записная
книжка да кошелёк. Потому немец удовлетворился лишь тем, что помог клиенту дойти до
лифта.
Алые стены внутри здания обделаны бархатом, позолоченные двери, ленивые
постояльцы, большинство из которых имеют проблемы с весом, многоэтажная люстра,
мелкие подсвечники-лампы и он: в бывшем нищенствующий пенсионер, у которого пенсии
едва ли хватит, чтобы дать чаевые швейцару — сон? Слишком явный.
Постояв в очереди на лифт с минуту, старик мысленно сплюнул и поплёлся по лестнице
на 9 этаж, опираясь на слабую руку швейцара: при движении чуть выше паха свербила
неприятная боль.
Виктора завели в такой номер, что и Богу не стыдно было бы здесь пожить.
***
Возбуждённо бьётся сердце. Молодость, деньги. Завтра вечером рейс.
— Может тряхнуть стариной? — спросил старик у отражения. Потом улыбнулся зеркалу:
— А ну да! Какая уж старина?
Из прихожей донёсся слабый стук.
— Кто? — отозвался старик по-русски.
— Ужин — подали голос на таком же чистом русском.
— Я не заказывал!
— Включено
Старик вышел в коридор номера, который не стыдно было бы назвать и аванзалом,
повернул ключ в замке и, словно по волшебству, в номер заехала тележка, обставленная
вкусностями под стеклянными крышками.
Старик уже привык к таким доставкам, потому просто коротко буркнул:
— Спасибо
Однако швейцарец не выходил.
Виктор спохватился и, пошарив по карманам, мелочи не нашёл, потому вышел в
гостиную. По оконному стеклу тёплые летние капельки выстукивают неровный ритм дождя.
Тепло и свежо даже в номере.
— Прости, какое сегодня число? — услышал швейцар голос из холла.
Молодчик удивился, но всё же учтиво ответил:
— Третье, сэр
— Ты меня прости, — снова донеслось из зала. — Я несколько дней после больницы из
номера не выхожу, сплю, ничего не ем. Хреново было.
— Сейчас лучше? — снова учтиво спросил швейцарец.
Из холла в коридор медленно вышел постоялец, ковыряясь в купюрах, и кивнул:
— Да, сейчас лучше, Извини, а месяц?
— 3 июля 2012 года от рождества Христова, — снова учтиво ответил молодчик.
Виктор улыбнулся. Осознание приходило долго. Но это наваждение становится
наслаждением: молодость. Сегодня! И вдруг Виктор вспомнил об одном.
— У вас тут есть, где побыть русскому человеку?
— Безусловно, сэр. Бар «Пятачок». Там много наших. Отец у меня русский, потому сюда
приставил. Он всегда говорил, что к русскому туристу свой подход нужен. А вот мать, —
молодчик подмигнул и хотел было продолжить историю, но Виктор наконец нашёл
наименьшую купюру и прервал говоруна:
— Спасибо большое, спокойной ночи.
А после улыбнулся и закрыл дверь за вышедшим молодцем.
— Вам если что надо будет... — донеслось с той стороны до Виктора.
— Непременно, — прошептал он. Внутри всё бурлит. Столько нужно понять,
попробовать, а главное — проверить.
***
«Пятачок», хоть и работает преимущественно по ночам, сейчас, когда уже за полночь,
просторен и пуст. Бармен, по-русски неопрятный, в который раз пытается получить новый
эликсир жизни. Творческая натура часто отвлекает от дела, поэтому он даже не поднял
головы, когда зашёл очередной посетитель. Кроме вошедшего за столами сидело человек
пять и одна совсем не пренебрегавшая косметикой баба за стойкой, пара ленивых
официантов и прошипренный бармен — всё это оживлялось лишь благодаря германской речи
по старомодному жвачнику и говорливой паре у окна.
Виктор принарядился в окрестных магазинах как мог, но только труд его напрасен,
потому что лучшее, что здесь можно делать — пить.
Спустя час такого сидения людей стало меньше, и бармен от скуки раскладывал дурака с
официантами, а пропитая баба у стойки обиженно глядела на Виктора: он уже дважды отверг
её предложение «поразвлечься». Но вдруг дверь отворилась и в проём грациозно
прошмыгнула девица. Слишком недурна, чтобы быть праведницей. Оглядела весь люд и
неудовлетворённо фыркнула. Отстукивая каблуками чистый ровный ритм, она окликнула
бармена. Тот прервал карточную игру и подбежал к стойке:
— Как всегда, мадам?
— Не нравится мне твоя французская манера. Кончай уже это, — после девушка
добавила:
— Да, только смотри не разбавляй!
— Как можно!?
Девица фыркнула:
— У тебя — возможно!
Виктор наблюдал за всем этим и она его заметила, оживилась:
— Тоже русский? Лётчик, небось?
Виктор дважды кивнул и рот его расплылся в мягкой улыбке. Лицо девицы осталось
непроницаемым. Только большие от природы глаза ласково прищурились.
Уже тише:
— Хочешь расслабится и полетать без самолёта?
«Есть!» — отозвалось что-то в голове у Виктора.
— Было бы неплохо
Она ехидно улыбнулась:
— Допивай и пошли наверх
— Так сразу?
— Не боись, не дорого. Ничем не болею, а в комнате очень уютно.
Через две минуты на узкой деревянной лестнице раздались мягкие шаги пары. Девица
тащила Виктора за руку, впрочем, ведомый даже и не думал сопротивляться. Та жизнь в
прошлом, но нужно кое-что ещё проверить. Виктор знал это и боялся. Боялся что придётся
удерживать в сите воду.
— Идём, — шепнула девица и они двинулись по коридору. Дешёвому, но менее уютному,
чем «Пятачок», или даже номер в отеле.
В комнате оказалось и вправду комфортно. Тусклый свет от ламп действует как наркоз.
Не медля, девица хлопнула дверью и сладко поцеловала клиента.
«О времена, о нравы!», — пронеслось у Виктора. Но останавливаться не хочется. И
дальше, и темнее, теплее, и слаще, ещё слаще...
***
Морозный ветерок залетел в полузакрытую форточку и слегка колыхнул её волосы,
свисающие с высокой подушки.
— Мне пора, — прошептал Виктор. Давно уж не чувствовал того, что было этой ночью.
— Деньги ещё вчера оставил на столе
— Пустое, — тихонько сказала девушка. — Я с наших не беру
Вышел через чёрный ход и сразу словил такси.
— Куда? — спросил по-немецки водитель.
Виктор замешкался. Как называется гостиница? Пошарил по карманам и нашёл
золотистую визитку.
— Отель Бульвар, — сказал Виктор.
Таксист кивнул и повёз пассажира по узким улочкам. Не врёт: навигатор показывает
данный путь, как кратчайший. Такая редкость для Руси — честность — здесь даже не
оговаривается.
Новая жизнь? В пять часов дня Виктору по телефону в подробностях рассказали о новой
системе пробных полётов без пассажиров. Такого в Союзе не было. Потому слушал Виктор
долго, задавая время от времени странные для диспетчера вопросы. А в семь часов уже
собирал свой несущественный багаж.
***
На аэродроме его встретили с почестями.
Кто он теперь? Для чего он сейчас здесь, на Земле?
Трое немцев в деловых костюмах вывели Виктора на открытый аэродром. И человек
увидел то, что снова и снова разжигало его сердце много лет.
Белокрылый ангел, озарённый неверным солнечным сяявом, готов взмыть в небеса,
рассекать и днём и ночью по бескрайним просторам чудесного мира, распугивая
невнимательных пернатых и твердя всему свету: «Дедал не ошибся — люди умеют летать!».
Трап для Виктора — те самые ступеньки, что ведут к слепящим вратам рая, и каждый шаг он
делает с предвкушением наслаждений недоступных для смертного, и лишь для того
доступны они, кто шагает от сердца, кто достоин быть Богом. )
Загорелись бортовые огни, нашли свой абрис полоса и он взмыл с потрясающей грацией,
говоря всему миру: «Дедал не ошибся!»
***
Справится с системой оказалось непросто: всё не так, но двигатели, поурчав, заработали.
И вот перед лётчиком почтительно расступались мягкие облака. В машине Виктор
находится один. Инструктор, хоть и положен, увы не явился. «Русский он», — подумал
Виктор.
Яркие звёзды напомнили человеку о былых временах. Давно, ещё в молодости, рядом на
сене лежала Марина и всё говорила про звёзды:
— Вон Большая медведица, а вот её дочка — Малая медведица. Смотри, как ярко светит
Венера...
Но Виктор почти не слушал её тогда. Глаза... Эти чудные, полные любовью и радостью
глаза. Карие, тёплые, ласковые. Сладкие очи, которых не дано забыть. Они согревают с
первого дня, теплят душу они и сейчас. У девушки с «Пятачка» глаза не такие, у девушки в
окне напротив не такие, у девушки в метро не такие — нет таких глаз на свете больше.
Мираж. Это не жизнь. Это ад.
И надавил на штурвал бравый лётчик., а белоснежная птица, повинуясь, пала, утопив
свои могучие крылья в ледяной морской воде
***
— Врача! — кричала молодая девушка халате.
Но не слышал её уж старик. И никто уже более не услышит его. Но он, может быть,
услышал долгий электронный писк перед трапом, или голос незабвенной возлюбленной, или,
может ещё, звук приятный закрылка у Ангела, но никто уж не слышит его.