Клаша

   «В одном часе любви – целая жизнь».

                Оноре де Бальзак.

Все живущие в районе железнодорожного вокзала маленького провинциального городка знали Клашу -  опустившуюся и спившуюся женщину на вид лет шестидесяти. Она всегда ходила в одной и той же бесформенной юбке, прикрывающей ее сухие ноги, обутые в тапки из дерматина летом, и резиновые сапоги – зимой. У нее был всего один зуб, но это Клашу нисколько не смущало,  и смеялась она, показывая этот единственный зуб,   столько, сколько ей хотелось. Волосы у нее редкие с проседью, повязанные серым платком. В доме, где она жила одна, всегда грязно, бедно  и летом много мух.

Клашу никто не обижал, так как она всегда была весела и услужлива. Днем, пока она еще могла стоять и ходить, ее можно  просить о любой услуге – она всегда с радостью соглашалась. Кому-то не хочется лезть  в подвал, кому – то надо сдать пустые бутылки, кому-то нужно  взять билет на вокзале, а кому-то поймать убежавшего котенка. Клаша любое дело выполняла с радостью и все время  бегом.

За поручениями Клаша приходила к соседям сама. В восемь часов утра она уже объявлялась на пороге чьей-то квартиры или дома и, радостно ощерясь,  выдавала какую-нибудь новость, как правило, ею самой и придуманную. Новостью могло быть что угодно: смерть маляра Славки, падеж скотины у куркулей Ягуповых, авария на дороге со смертельным исходом, уход чьего-то мужа к другой бабе и все в таком же духе.  Новости, чаще всего, оказывались липовыми,  и Клашу пытались стыдить. Но она, кое-как выкрутившись в очередной раз, наутро являлась к соседям с новой новостью.  Похоже, что Клаша все это видела в пьяном бреду, а потом сама не могла различать, где правда, а где сон. В конце концов, к этому привыкли. Изредка Клаша могла выдать и правдивую новость. А вот как различать - когда же она говорит правду, а когда  врет – никто не мог.

К вечеру Клаша «набиралась» и рано сваливалась спать. Чтобы утром рано бежать к кому-нибудь с новостью и за поручениями.

Те, кто знал и помнил  Клашу молодой, рассказывали, что она была очень хорошенькая, небольшая, ладненькая и с темными бровями вразлет. Но сейчас, глядя на худую, неопрятную, Клашу настоящую, в это очень трудно было поверить.

У Клаши был сын Михаил, который после службы в армии, остался служить сверхсрочно, а потом, каким-то непостижимым образом, оказался в Германской Демократической Республике, женился там и оттуда присылал матери письма и подарки, которые Клаша тут - же пропивала. Никто не знал, писала ли Клаша сыну ответы, но думали, что вряд – ли.

Сын у Клаши был от пленного немца. В городе  немцы восстанавливали разрушенный ими же завод, а также строили вокруг завода первые в городе двухэтажные дома. Они жили в бараках рядом с заводом, в которых всегда было холодно. Одежда у немцев  была ветхая или вовсе дырявая. Из-за этого они все болели и кашляли. К  тому же их очень плохо кормили. Ребятишки кидали в них камнями, дразнили фрицами,  когда они, понурясь, шли на работу или с работы. По-другому относились к ним русские женщины. Они часто тайком подкармливали немцев вареной картошкой и хлебом, приносили старые фуфайки и пальто, обувь и шерстяные носки.

Клаша тогда работала кухонной рабочей в столовой и всегда припрятывала еду в специальные карманы под юбкой, а потом  относила ее немцам, вернее одному молоденькому худенькому немцу, все время надрывно кашлявшему. Немца звали Дитфрид,  и было ему лет двадцать пять, но из-за худобы и бледности ему можно было дать лет двадцать.

Дитфрид принимал от Клаши хлеб и улыбался ей смущенной грустной улыбкой. При этом в глазах его была такая отчаянная тоска, что сердце Клаши замирало от жалости.  Дитфрид немного выучился говорить по – русски,  и  пытался объяснить Клаше, что он – не фашист, не захватчик, что он – заложник фашизма и не хотел воевать и убивать и что он очень хочет домой, в Германию, что он любит свою маму – фрау Элли и еще какого-то мужика – Иоганна Гёте. Молодое, горячее Клашино сердце обливалось кровью от жалости к такому несчастному воробышку.

Однажды, когда Клаша в очередной раз принесла Дитфриду картофелину и хлеб, он, краснея, сунул ей в руку бусы. Бусинки были сделаны из простого красного кирпича. Бусинки были все ровные и гладкие,  и было непонятно – как он мог это сделать.

Потом Дитфрид умер и его похоронили в березовой роще за городом, где уже нашли свое последнее пристанище много пленных немцев. На могилу его поставили железную табличку с номером. А Клаша родила сына Мишу.

Говорили, что пока Клаша не проводила сына в армию, она не пила, даже чуралась этого. Но потом незаметно втянулась и без алкоголя не могла уже прожить и дня.

В один летний знойный и пыльный день в городе появилась молодая пара: мужчина и женщина. Оба были высокие и худощавые и одетые так, как никто в городе не одевался. На нем новый «с иголочки» серый костюм невиданного фасона, а на женщине был  брючный костюм ярко красного цвета. Лица их тоже были какие-то нездешние: у обоих  светлые белесые волосы, только у него короткие, а у нее – длинные прямые, у обоих  водянистые голубоватые глаза и прямые крупные носы. Пара направлялась к Клашиному дому и все догадались -  к ней приехал из Германии сын с женой.

Пока Миша и его жена были в доме, бабы не решались заходить к Клаше, а судачили поодаль. Они сильно сокрушались: чем же Клаша накормит гостей,  и в какой посуде, если у нее и стаканов – то не было, а все - грязные кружки. К тому же стулья у нее все  засаленные и расшатанные, так что и присесть им будет некуда. Бабы жалели Клашиного сына: если бы он знал, что мать его  спилась и так опустилась,  то вряд ли он бы привез сюда жену.  А как  будет обескуражена его жена – немка, об этом было даже страшно подумать.

Наконец молодые, пригнувшись, чтобы не задеть притолоку, вышли и, опустив головы, не глядя на собравшихся баб, быстрыми шагами направились к автобусной остановке.  Женщина еле поспевала за Мишей.

Бабы заохали, завздыхали и пошли  в дом к Клаше. Дома, как всегда, было очень грязно, жужжали мухи, весь стол был заставлен грязной посудой, печка черная от сажи и копоти, годами не беленная, а пол  похож на земляной, хотя и был деревянным.

Клаша была сильно навеселе, но, все - таки, казалась растерянной, все силилась осознать своим помутневшим сознанием факт приезда сына. Но, так и не осознав до конца, она стала показывать  бабам подарки,  что привез ей Миша и сноха, имя которой Клаша не смогла вспомнить. Она развернула скатерть и все женщины ахнули. Это была желтая плюшевая скатерть с огромными яркими разноцветными цветами. Такую красоту здесь еще никто не видел. И все подумали про себя, как бы успеть купить первыми у Клаши эту скатерть, которая сильно диссонировала с обстановкой в доме.

На следующий день Клашу нашли мертвой. Она сидела на коленях на полу, ее голова лежала на кровати,  на скатерти, а руки повисли вдоль тела,  и в одной руке она держала бусы из красного кирпича.
 
Приехавший врач констатировал смерть от сердечной недостаточности.  Хоронить Клашу было не в чем, и бабы одели ее в свои вещи. Скатерть продали, а на вырученные деньги заказали гроб и крест. Миши на похоронах не было, никто не знал - где он.