Глава 4 Нарым

 Глава четвёртая:  Нарым

 В Гагарке,  семью поместили в тесную избушку, бабушка Афимья, мать Прокопия, была маленького роста, но суровая, со снохами управлялась, будь здоров! Женщины вставали рано, ещё солнце  моргало там где-то рассветом, а Афимья,  уже печь русскую затопляет, зажигает жировушку и начинает молиться, света тогда не было, о нём и понятия не имели.  Жировушка - это фитиль опущен в мисочку или баночку.  Посерёдке железная перекладина, а в ней дырочка, в неё и вдевался фитиль, фитиль ссучивали из льняных ниток.  А жировушка по - тому называлась жировушкой,  что топлёное сало или постное масло наливали в ёмкость.  Это было тогда, когда не было керосина.
 Керосиновая лампа со стеклом, но долго жечь нельзя было, от копоти и запаха, начинали слезиться глаза. Бабушку Афимью  дети звали,  мама стара. Огонь в русской печке, освещал всю комнату, на палатях, спали дети. Палати - это деревянная ниша, которая соединяется с русской печкой, на приступок печки ставили сушить валенки зимой и обувь осенью. Всем места на палатях не хватало, и старшие дети спали на полу, кровати две были только для  мамы стары, да для отца с матерью.  Ограда была чутельной.  Прокопий,  как все мужчины, считал, что прелюбодеяние, измена жене – это «птичий» грех».  Исачиха,  так звали  соседку, тоже была выслана из Верх- Уймона,  это её мужа Исайя убили на глазах Нюси, так называла мою маму мама стара.  Вот к ней то и повадился ходить Прокопий,  уйдёт, когда все спать лягут и приходит, когда мать уже встала.
 Афимья, ругалась шёпотом, охальник, что творишь - то, Анна  то ведь совсем извелась. Хмыкнет и спать.  Для матери взрослые дети, всё одно  дети,  однажды рассердилась, мама стара, взяла хворостину и давай стегать по спине, Прокопий, мать, ты чо это. Ни чо, пошто  срам творишь. Бога не боишься, ох,  маменька, забыл он про нас. Вона царя батюшку  убили, а ништо им не доспеется, поживёхивают.  А нам вот, грешным гонения грядут, скоро и отсюда выгонят. Только начинаются страдания наши, останемся ли живыми?! Ох, темнеченьки, не рви сердце то, и так вся извелась. Господи, милостивая заступница Богородица сохрани род наш от нашествия супостата, сохрани веси, и помяни нас у престола  сына твоего Исуса.  Старообрядцы имя Иисуса  произносили,   коротко Исус, написано было так в старославянских книгах старого обряда. А на следующий день заболели двойнята,  поднялся жар, они покрылись сыпью, заболела и Елена, горе поселилось в семье, Нюся дети ходили сами не свои,  и через несколько дней близнецы  умерли,  похоронили, а   Анна, как каменная стала, молчит, ни с кем не разговаривает, уйдёт из дому, придёт, глаза красные. Почто ревёшь – то, не топи в слезах деток то, они к Боженьке сразу попали.  Тошно мне, мамонька, что с нами будет?  Елена  умерла через месяц, беда не приходит одна. Зима выдалась лютая,  старшие дети ходили с отцом в лес, пилили дрова, отец работал в колхозе, им оставили одну корову и одного  коня Рыжку, любимца тятеньки, так звали дети отца. Тятя, а когда мы вернёмся домой, спрашивали Аким или Нюся?! Как Бог даст, отвечал отец! Прокопия ещё с двадцать восьмого года лишили «голоса» и он не имел права голосовать, это было унижением и крахом,  понимал он, что скоро для них всех настанут тяжкие времена, насколько он и представить не мог! Ходили слухи, что  людей арестовывают, куда-то вывозят и расстреливают и решают всё  пять человек. Понимал Прокопий,  боялся не за себя за детей, дети вряд ли вынесут лишения и это не последние похороны, его мучили плохие предчувствия, он молился, стоял на коленях по три часа. Просил о спасении детей,  о спасении  государства Российского.  Он уже знал эти монстры в кожаных куртках, никого щадить не будут, раз разбудили  Зверя, изгнали Бога, то потопят в крови всю Россию  и не покаются. Он спать не мог,  действительность, казалась страшным сном. В марте тридцать первого года  худшие предчувствия оправдались. Пятнадцатого числа приехали подводы, в них посадили маленьких детей, стариков, старух, а взрослые и подростки погнали  казённый скот, Отобрали и коня  Рыжку и корову, они тоже стали казёнными.  Пошли этапом до Бийска,  шли медленно  в день по двадцать километров, добрались до  Бийска за две недели, сопровождала их охрана из двадцати конных всадников,  потом,  погрузили на баржи и поплыли по Оби, через Томск,   Колпашево, далее  в Нарым, поместили в бараках. Условия были очень тяжёлые, как не готовились, но реальность оказалась намного страшнее, чем надеялись. Коней, коров объединили,  Прокопий состоял конюхом при опытном хозяйстве,  пришла  зима, бараки были холодными, и первой заболела, мама стара Афимья, за ней свалилась Варенька и через неделю их не стало. А голод во всю уже свирепствовал, умирали десятками, их не хоронили, вывозили  куда-то в тайгу и бросали. Остяки местное население презрительно относились к ссыльным. За капустный лист, отдавали  вещи, два капустных листа кофта, три пуховая шаль.  Наступил тридцать второй год, в день на взрослого работающего человека давали пятьсот грамм муки, на ребёнка двести грамм. Цинга, тиф косили людей, Прокопий каким-то чудом сохранил золото, намыто оно ещё было дома и здесь в Нарыме тоже золото мыли и меняли на еду и тёплые вещи. Заболел Рыжка, он не рабочая лошадь, а на нём таскали брёвна, землю пахали, корчевали лес и угробили  животное. Не своя скотина, чего жалеть. Конь жалобно заржал, из  лиловых глаз покатились слёзы, Прокопий тоже заплакал, прости Рыжка, не уберёг тебя, что им животное, если люди для них хуже скотины.  Отдал часть золота, коммунисты только свиду, корчили из себя честных, а на самом деле брали всё. Вот и продали уже списанного  на убой Рыжку  его же хозяину.  Спаси мою семью, сослужи последнюю службу! Старообрядцы считают коня священным животным и левую часть, где сердце не едят. Раздал левую часть туши Прокопий соседям,  и многих спас от верной смерти. Правую часть туши доедали сами! Знаменские,  Бочкарёвы, Чернышевы, Атамановы, Клепиковы, много было людей с Улалинской области. Большая часть с Верх-Уймона,  Нижнего-Уймона, Мульты, Катанды, все были там в Нарыме. Коня хватило на два месяца, отец в сапогах приносил овёс,  его клали вместо крупы. Курмачь – это молотый овёс или пшеница, его опасно было жарить, враз бы донесли, по запаху могли бы определить. Дети особенно тяжело переносили голод.