Дверь

На южной окраине Петербурга в окружении бравых многоэтажек одиноким больным пигмеем кажется старенький Мишкин домик. Но, как это не кажется странным, многие обладатели шикарных квартир в новых домах с завистью смотрят сквозь пластиковые окна на избушку посреди запущенного участка. И именно из-за этого участка и стали наведываться к Михаилу представители различных строительных компаний, настойчиво желая его купить.

Известно, что Иисус превращал воду в вино, а "подобный богу" - Михаил превращал в вино туманные обещания и, конечно же, из всех вин он предпочитал № 21.
- Пускай ходят, поят меня, обещаниями кормят. Пускай! -говорил он. Участок-то у меня в собственности. И наследников куча. Всех не перебьёшь! А я не дурак задёшево родину продавать.

Но к ноябрю Мишка всё же созрел для продажи. Предстоял нелёгкий разговор с арендатором Сашей. Пригладив ленинскую причёску, Михаил подошёл к соседу.
- Кхе-кхе. Хо-хо, Сашок, вот такие дела. Кхе-кхе. Продаю я участок! А что делать? Жизнь такая! Не удержать мне его. Опять же деньги неплохие дают. Можно будет и семье помочь, и Валерка просил. Ну и тебе, конечно…

Саша понял, что теперь ему придётся искать новое помещение. Ничего не поделаешь – хозяин-барин.
- Скоро продаёшь?
- Ох, скоро. Только вот оформление меня смущает. Надо куда-то бегать, что-то подписывать. Ну, скажи, почему я должен за всех думать?
- Затянул старую песню.
- Эх, Сашок, Сашок, мне б твои заботы.

Саша повернулся, чтобы уйти, но Михаил его остановил:
- Подожди. Может, поможешь? Бумаги там посмотреть, съездить куда. Что надо оформить. А я тебя не обижу, считай, бутылка с меня.
Саша с тоской окинул взглядом сарайку. Сколько сил, здоровья, денег он сюда вложил. А теперь придётся уходить. А Мишка взамен бутылку предлагает. Вот так бы и дал ему по лысине!

Наконец купля-продажа состоялась. Деньги были получены, десять раз пересчитаны и рассованы по укромным местам дома. Мишка никому не доверял. Лишь только он обрёл реальное богатство, как тут же превратился в скупердяя и жадину, напрочь забыв свои обещания помочь родным и друзьям.

А те приходили, стучали в дверь, заглядывали в окна. Но Михаил всех прогонял, матерясь и оскорбляя. «Жёлтый дьявол» вселился в него: глаза блестели нездоровым блеском, движения сделались резкими, дёргаными. Он был словно в лихорадке. Лишь очередное пересчитывание успокаивало.

Сначала он просто считал, затем стал раскладывать купюры по годам выпуска, после стал раскладывать по внешнему виду: отделял новые от истертых. Потом дробил на более тонкие пачки, а затем снова объединял их в крупные. Он и сам не понимал, что с ним происходило: безумие или игра.

На сборы ему дали неделю. Пять дней он сидел взаперти, занятый только своим «сокровищем». Но тяга к спиртному всё же победила жадность, и Мишка решил гульнуть - аж на двести долларов! Для закупки спиртного позвал Валерку, которому вручил деньги с требованием после покупки предъявить чек. Также на Валерку возлагалась обязанность оповестить всех друзей о времени банкета и сообщить, что гости должны принести свою «закусь».

С этим было сложнее. Не то, чтобы друзья не хотели приносить закуску, просто они очень крепко обиделись на Михаила, и дело не в матюгах, которыми он обливал их всю неделю, а в том, что Михаил, по их мнению, скурвился. И никто из старых друзей не пожелал прийти на прощальную попойку. Михаилу пришлось зазывать к столу местную «шелупонь», тех, с кем ещё месяц назад он бы и срать не сел.

Саша тоже отказался от сомнительного удовольствия в сомнительной компании. Окончательно развела их судьба...

В назначенный день лучшие из худших заняли свои места за столом. Хозяин, поблёскивая маслянистыми глазками, с гордостью разглядывал разноцветные этикетки бутылок. Он был в ударе и, верховодя пьяницами, густым баском толкнул речь.

- Выпьем, други мои единокровные, за этот дом, который столько лет давал мне кров, поил и кормил. Выпьем за всё хорошее и плохое, что было здесь. Выпьем за то, чтобы и вы, выпивохи и пропойцы, вспоминали меня добрым словом. Ибо я всю жизнь думал о вас, жалел и понимал. Будьте счастливы! Ведь и вы достойны счастья!

Народ радостно и дружно выпил, затем ещё и ещё. Мишка «накатывал» одну за другой; быстро пьянея, стал вдруг доказывать, что деньги – ничто, пыль под ногами. А человек, если он настоящий, должен стремиться к счастью, которое не измеряется количеством денег. Всё материальное у людей внизу, там, где желудок и гениталии, а дух – он рвётся вверх, ибо он бессмертен, в отличие от плоти. И когда жизнь окончится, то неважно кем ты был: всё равно положат в ящик. Но дух! Его не запереть!

Так он говорил, и пил, и пил. Потом, войдя в раж, залез на стол и, вынимая денежные пачки из карманов, рвал резинки, стягивающие их, и разбрасывал над столом на головы обалдевшим собутыльникам. Кружащие доллары казались зелёным наваждением винных паров. Пьяницы хватали их и прятали. Только один Валерка догадался позвонить Мишкиной жене и попросил её срочно приехать.

Когда бледные жена и дочь вбежали в дом, большинство гостей уже смылось, оставшиеся яростно допивали и дожёвывали. Сам хозяин мертвецки пьяный валялся на тахте. Карманы брюк и пиджака были вывернуты наизнанку. Женщинам с большим трудом удалось выгнать оставшихся забулдыг. Те сидели крепко, словно приклеились к скамейкам, недобро косясь. Лишь, когда дочка крикнула, чтобы забирали «пойло» и убирались, они тяжело поднялись, разобрали бутылки, нахлобучив шапки, не прощаясь, ушли. А мать и дочь до утра обшаривали дом в поисках припрятанных Мишкой денег. Но большая часть исчезла безвозвратно. А пьяный Мишка и во сне продолжал трибунить: «Буду пить, даже если после смерти суждено вариться в смоле! Наливай, я сказал!»

Через пару дней Михаил навсегда покидал свой дом. Небольшой рюкзачок с вещами, старенький дипломат со стихами, да едкий запах, щекочущий в носу - вот и всё, что он уносил с собой в новую жизнь. Он двигался сквозь полупрозрачный туман,  вдоль грозно вытянувшихся фонарных столбов, принципиально и строго смотревших на него глазами цвета пива. Грязь, шипя и чавкая, цеплялась за башмаки. Чёрная тень то бездомным псом бежала впереди, то, как верный друг шла рядом, а-то, словно сморщенная старуха, плелась позади. А у самых столбов бросалась под ноги, стараясь сбить с пути.

Ветер хлестал по лицу. На! На! На! А он всё шёл и шёл, и вдруг споткнулся и упал прямо в грязь. От удара дипломат раскрылся. Злой ветер подхватил листки со стихами, и, словно засохших, мёртвых бабочек, погнал прочь. Мишка дёрнулся, чтобы схватить, удержать самое дорогое… Но что-то оборвалось внутри… Померкли сумрачные краски… Лицо покраснело, а затем стало пепельным… И где-то уже в забытье  что-то стукнуло, словно кто-то закрыл дверь…