Поезд на Флориду. Очаг одинокого типи

Солнце на западе медленно начинало скатываться к горизонту и по-прежнему ласкало мне спину. Я остановился и огляделся вокруг. Где-то неподалеку послышался лай собак. Я понял, что рядом люди. Что им делать в этих бескрайних и суровых прериях накануне вечера? Может быть, это индейцы или трапперы? Незамедлительно я решил двигаться в сторону, откуда доносился собачий лай.
Через некоторое время я заметил одиноко стоящее индейское типи, из конической части которого выпархивали небольшие клубы дыма. Страх не покидал меня. Я не знал, что мне делать, направляться к типи и просить у индейцев помощи, либо свернуть, и ехать дальше в направлении ранчо. Внутренний голос подсказывал мне, что нужно двигаться к индейскому жилищу.
Находящиеся около типи индейцы, наверняка, заметили нас, но не подавали никаких признаков своего присутствия. Наше приближение к жилищу учуяли их собаки, которые начали лаять и рычать, а потом и бросаться на моего коня. Подъехав совсем вплотную, я остановился, но не решался спешиться из-за собак.
Через несколько минут из типи осторожно вылезла молодая индейская девушка с карабином Спрингфилда в руках, нацеленным на меня. Одета она была не по-индейски, в обыкновенном наряде белых женщин: длинной шерстяной юбке и льняной кофте с вырезом на груди. Только мокасины на ее ногах, и смуглая кожа на лице выдавали в ней дикарку.
- Кто ты? Зачем ты здесь? - сказала спрашивая она, на довольно-таки сносном английском.
- Я офицер армии США. Мой друг ранен и нам нужна помощь, - ответил я ей.
Девушка, не спуская с меня глаз, обошла вокруг лошади, а потом уверенно, движением ружейного ствола приказала спешиться. Я слез и бережно вытянул из седла Саливана, положив его на землю. Сам присел на колено, а под голову майора положил свернутый армейский мундир. Девушка пристально следила за всеми моими действиями. Потом она приказала достать из кобуры револьвер и отбросить его к ее ногам. Повинуясь, я сделал и это. За револьвером последовал мой кавалерийский тесак. Разоружив меня, девушка кого-то окликнула и из типи вылезли старик со старухой.
Я узнал этих стариков кайова. Они повстречались нам на пути в Форт-Силл. От них тогда воняло мускусом скунса и еще они были голодны. Старик, посмотрев мне в глаза, подошел к лошади, взял ее за уздечку и привязал к типи. Потом он медленно осмотрел содержимое походного ранца, распотрошил все, собрал и передал старухе. Та, в свою очередь, отнесла пожитки в типи. Девушка, с направленным на меня ружьем стояла как влитая. Старик подошел, сел рядом возле тела Саливана, посмотрел на него, потом сказал:
- Оу-яте к-тело.
Девушка перевела: «Несчастный человек».
- Тхе -жи ку-ла-ми вае- не-ло.
- Он говорит, что видел тебя.
- Да он прав. Я тоже помню его, мы не так давно встречались, на дороге, - сбивчиво объяснял я девушке. Она не отрывала от меня сурового взгляда и переводила мои слова.
Старик одобрительно кивнул, встал, подошел к входу в типи, что-то, по всей вероятности, сказав старухе. Потом, встав рядом с девушкой, взялся за ствол ружья и опустил его, произнося слова:
- Ними- пу кхе лова-кали- пу. Ги, ги
Девушка подошла ко мне и сказала, что старик требует внести раненого в типи. Я взял Саливана под руки. Девушка помогала, взяв за ноги. Старуха расстелила около очага шкуры, на которые мы положили Саливана. Девушка, указав мне на место около очага, дала понять, чтобы я присел. Она подошла ко мне и велела снять шляпу. Старуха передала ей миску с какой-то жидкостью, девушка обмакнула в нее клочок, ни то шерсти, ни то волос и начала обмывать мою рану на затылке. Окончив эту процедуру, она пальцами зачерпнула из другой миски некую дурно пахнущую массу и начала втирать ее в рану на затылке. Я молчал и смирно сидел, наблюдая. Тем временем старик, разрезав ножом мундир на Саливане, осмотрел его рану. Саливан, как мне показалось, был в коме. Старик, чтобы удостовериться, есть ли в теле Саливана жизнь, поднес к его ноздрям перо, которое малозаметно колебалось. Не отрывая взгляда от раны, старик что-то говорил. Девушка поняла, что мне было бы полезно знать о происходящем и живо переводила за стариком.
Она говорила, что мой друг плохо дышит. Его душа не с ним и хочет уйти за духами, которые стоят, и готовы забрать его в мир счастливой охоты. Но дедушка просит их не забирать его. Старуха дала старику какие-то инструменты, похожие на иголки и тонкие ножи. Старик опять начал говорить. Девушка за ним пояснила: «Дедушка сейчас намерен достать стрелу из груди и ему нужна наша помощь».
Девушка связала ноги Саливана плетеными кусками сыромятной кожи и всем телом налегла на них. Старуха держала голову, я на всякий случай прихватил руки. Старик вставил между языком и зубами Саливана хорошо отшлифованный черенок, чтобы в случае болевого эффекта майор случайно не откусил себе язык. Старик произнес, как мне показалось, какую-то молитву или заклинание и начал окуривать тело майора, подпалив предварительно лучинку. После этого он расщепил палочку и закруглил ее концы. По стреле внутрь направил их глубоко в рану, привязал сухожилием какого-то животного наружные концы палочки к оставшемуся торчать древку стрелы и понемногу начинал тащить за древко. Тело майора оказалось чувствительным и начало подавать признаки жизни, покрывшись испариной.
Старик заметно улыбнулся и продолжил медленно вытягивать стрелу. Потом другой рукой он взял острый нож и подержал его над пламенем огня в очаге. Дав лезвию немного остынуть, вогнал треть лезвия в рану рядом с металлическим наконечником и уже одной рукой тащил за древко, а другой ножом подцеплял наконечник, не позволяя, тем самым, наконечнику при выходе из раны произвести разрыв мышцы. Вытащив стрелу, он показал ее нам и что-то опять сказал. Девушка объяснила мне, что дедушка узнает стрелу. Эта стрела принадлежит Зото. Старик улыбнулся и положил стрелу рядом. Я не знал, кто такой Зото и почему индеец улыбается. Далее, этот чудо-целитель кайова привязал тонкое сухожилие к игле, сделанной из кости животного и приступил к зашивке кровоточащей раны. Окончив эту процедуру, старик смазал рану той массой, которой только что смазывала мне затылок девушка. После он посыпал рану пеплом и порошком, видимо из перетертых целебных прерийных трав, а затем эластичным материалом из бизоньего мочевого пузыря сделал Саливану, что- то похожее на перевязку. Старуха поднесла миску с водой и старик вымыл руки. После он сказал что-то старухе, а та достав шкуру койота и индейский бубен, обвешанный шкурками каких-то грызунов бережно передала эти атрибуты ему. Девушка подошла ко мне положила руку на плечо и тихо произнесла: «Пойдем».
Мы вышли. Я посмотрел на безоблачное небо, в котором начинал вырисовываться лунный силуэт. Вечерело. В воздухе разносился весьма гармоничный запах весенних прерийных трав и цветков. Рядом с типи, молча, стояла моя лошадь и около нее мирно лежали две скелетообразные собаки.
Девушка вышла за мной. Мы сели возле входа в типи, напротив друг друга.
- Как твое имя? - спросил я.
- Глядящая Прямо, - ответила девушка и действительно, прямо в мои глаза метнула свой взгляд.
- Эти старики твои родственники, - продолжал интересоваться я.
- Бабушка и дедушка, родители моей матери.
- А где твоя мать, - не унимался я, допрашивая ее с интересом.
- Она ушла с отцом в прерию много зим тому назад и не вернулась. Не вернулся и отец. Дедушка искал их. Все искали, но не нашли. - грустно произнесла она.
- Кто тебя научил говорить на языке белого человека? - продолжал я.
-Моя мать была женой белого человека. Он торговал с кайова, нравился маме, дедушке и моему народу. Наша семья решила отдать маму этому человеку за десять мулов. Им поставили типи рядом с жилищем дедушки, но белый человек не смог жить с кайова и они уехали жить в их мир. Через пять зим мама вернулась в типи своего отца, потому что белый человек умер от болезни.
- Скажи, Глядящая, этот белый человек твой отец?
- Нет. Мой отец великий воин кайова, я его совсем не помню. Не помню и маму. Меня и брата вырастил дедушка и сын его брата Небесный Ходок.
- У тебя есть брат?
- Да. Младший. Зото. Это его стрела пронзила грудь твоего друга.
- Откуда ты знаешь?
- Дедушка узнал стрелу. Он делал стрелы для Зото.
- А где сейчас твой брат?
- В прерии. Вместе с Большим Луком. Тебе надо уходить белый офицер. Зото и воины могут вернуться навестить дедушку. Они убьют тебя и снимут скальп.
Этого я боялся больше всего, но я не мог бросить Саливана. Ведь тогда убьют и его.
Глядящая Прямо угадала мои мысли.
- Не думай. Твоего друга они не тронут. Кайова раненого врага в своем доме не убивают.
«Спасибо, обнадежила», - подумал я и продолжал спрашивать ее дальше.
- А какое имя у твоего дедушки?
- Плачущий Койот.
В типи послышалось бормотание и будто-бы пение старика, сопровождаемое ритмичными ударами в бубен.
- Хайя хайя хэй - хэ-э, хайя хайя хэй - хэ-э, - пел старик.
- Дедушка призывает духов смерти покинуть типи и уйти, - прокомментировала пение Глядящая Прямо.
- Поможет? - скептически спросил я.
- Духи должны уйти. Дедушка получил прошлой ночью откровение своего духа, который сказал ему какую песню надо петь. Это был дух койота.
Дедушка один уходил далеко в прерию, ничего не ел и не пил четыре дня и четыре ночи не спал, чтобы услышать духа и получить от него песню. Дух пришел, дал песню дедушке и вернул ему Силу, которую забрал ранее.
- Как забрал? - непонимающе произнес я.
- Давно, когда кайова были свободны и бродили по своей земле там, где захотят, дедушка был молодым шаманом и лекарем. Дух даровал ему свою Силу, которой он исцелял кайова и предсказывал будущее. Однажды, Когда дедушка ушел в прерию за очередной песней, явился ему дух койота и сказал: «Чтобы получить Силу, ты должен отдать мне женщину». Дедушка вернулся в лагерь, взял за руку свою жену, одел ее в лучшие одежды и увез из лагеря, убив в прерии. Вернувшись в селение, дедушка скорбел о безвременно ушедшей жене. В ночь к нему вернулся дух койота и сказал, что отныне ни пуля, ни стрела не смогут поразить его тела, и никто не сможет убить его. С тех пор он стал видеть будущее и исцелять больных. Так долго жил Плачущий Койот никому, не рассказывая о том, откуда пришла к нему эта Сила, и почему с ним нет его любимой жены. Но однажды белые люди пришли в селение кайова и начали торговать. Тогда дедушка попробовал их колдовской огненной воды и его рассудок помутился. Он похвастался, что имеет большую Силу, потому что отдал в жертву духу свою жену, перерезав ей горло. Все слышали это, так как думали, что его жену убили враги. С тех пор дедушка ушел в добровольное изгнание и скитается по прерии. Наш народ не хотел, что бы он уходил, но это был его выбор. За ним последовала бабушка, которая была его второй женой. Они забрали и меня с братом. Это случилось после исчезновения в прерии моих родителей. Прошло много времени с тех пор. Мы с братом выросли. Все эти долгие годы дедушка искал песню и нашел. Дух снова вернулся к нему. Но об этом он не расскажет уже никогда, ибо дух и песня уйдут тогда навсегда.
- Скажи, Глядящая, вы так и не вернулись к кайова?
- Нет. Наши люди и родственники сами навещают нас в прерии. Мы с братом вольны уйти к кайова. Брат ушел на тропу войны, а я не могу оставить стариков. У кайова уже нет своей земли, только чужая. Все забрал белый человек....
- Ты знаешь Обомке? - все продолжал интересоваться я.
- Знаю, она наша родственница. Сестра моего дяди Небесного Ходока. Они, как и дедушка - шаманы. А ты ее видел, да? - в ответ спросила она.
- Да, - ответил я, - солдаты увезли ее в обозе с пленными воинами кайова в резервацию.
-Она не будет жить в резервации, когда-нибудь она уйдет снова в прерию к своему мужу Большому Луку.
Я не стал переубеждать Глядящую Прямо в том, что век, свободно кочующих по прериям индейцев заканчивается. Рано или поздно Большой Лук сдастся властям, а если этого не произойдет их все равно уничтожат войска армии США, даже если им понадобится еще полвека.
Закончив петь свою шаманскую песню, к нам вышел Плачущий Койот и что-то вторил внучке. Глядящая Прямо сказала, чтобы я уезжал, а завтра на рассвете постарался забрать своего друга, если смогу. Он сейчас спит. Духи смерти оставили его и ушли. Саливана Семья Плачущего
Койота держать у себя не может, так как на рассвете они собираются перекочевывать на юг.
Старик подвел ко мне лошадь, похлопал ее по холке и тихо сказал: «Ги».
Пообещав, что завтра с восходом солнца буду снова здесь, я поблагодарил стариков и Глядящую Прямо за неоценимую заботу и помощь, пришпорил коня и помчался навстречу вечерней мгле, надеясь с приходом сумерек быть на ранчо отца. Позади меня оставалось одинокое типи Плачущего Койота.