Глава 5. моих развлечений неожиданный результат

Глава 5.   МОИХ РАЗВЛЕЧЕНИЙ НЕОЖИДАННЫЙ РЕЗУЛЬТАТ

 Откуда ни возьмись, словно из кошмарного сна, очень некстати, явились передо мной две тёмные, нетвёрдо на ногах стоящие фигуры. Это были -  тот дебошир, которого мы за столом обезвредили, и пугали милицией, и мой сосед по столу Василий Петрович. Его мы с Олегом укладывали спать. Я для удобства подкладывал подшивку газет под голову ему. Выспался сердечный!
 - Так кто из нас вонючий козёл? – задиристо вопрошал меня Василий Петрович, мельтеша передо мной.
   Пытаюсь угадать, что им от меня надо?  Страху я не испытывал, потому что силён и ловок был, и в случае драки с нетрезвым этим детинушкой, конечно, бы не ударил в грязь лицом. А Василий Петрович и вовсе не в счёт.
                Напрасно я страху не испытывал и, разговаривая с Василием Петровичем, потерял из виду сотоварища его. Он же, зайдя сзади, чем-то так звезданул меня по голове, как выражается скорый на это дело дворовый наш народ, что я вырубился сразу, как бык при заклании. Пьющие собратья мои на этом не остановились, а решили меня прикончить, чтобы своим светлым примером не освещал я их тёмной незадачливой жизни. Ещё ножом они меня пытались тыкать, взятым со стола. Но так как были пьяны и торопились. Ведь место живое – остановка, люди могли подойти, то замысла своего не смогли привести в исполнение. В область сердца скользящую рану мимо нанесли. Зато в руку /наверное, я бессознательно защищался/,  ткнули хорошо, вену повредили и кровь хлестала из неё.  Они меня затащили под скамейку и удалились восвояси, видимо решив, что дело сделали неплохо.
                В это время Марина с Анатолием и ещё несколько мужчин и женщин к остановке подошли. Сначала посмеялись надо мной – дескать,  славненько устроился бродяга. Но у марины острый взгляд на хорошие вещи. И она заметила мои замечательные носки, по носкам сделала предположение, что это лежит не бездомный бродяга, а скорее всего,   неопытный и не в меру выпивший, поддавшись обстоятельствам, вполне порядочный мужчина. Сотоварищи недобрые мои туфли с меня сняли, потому что туфли стоили того. Верно, предположили, что они мне больше не понадобятся. А им запить оскорбления необходимо – горело всё в нутрии.
                Марина попросила мужчин в чувство этого спящего попытаться привести.
 - Ведь с каждым из вас такое может случиться. Мужчины, соглашаясь с ней, принялись за дело. И каково же было Анатолию с Мариной увидеть меня, окровавленного и бездыханного почти. Вот такой везучий я, иначе за ночь вполне мог от потери крови отбросить коньки -  так мне врач сказал.
 Очнулся я в больнице, сильно удивляясь необычной обстановке, милиционеру, заплаканным близким моим с компотами, бульонами и жареными курицами.
  Деловая Марина всё выяснила, «убийц» моих вычислила, взяли их тёпленькими,  чистосердечно откровенными. Туфли мои уже проданы и пропиты были. Но когда несчастные собратья мои выяснили для себя последствия деяний своих, то родные и близкие их, туфли мои выкупили и принесли, и они уже стояли рядом с моей кроватью.
                Три недели близкие мои омывали меня слезами, отпаивали и откармливали. Наконец, мой лечащий врач усатый Аркадий Ильич с удовольствием ощупал меня, восхитился замечательным организмом моим, тем, как славно справился он со всеми напастями, и пообещал с чистой совестью на днях меня выписать, пусть я ещё все анализы сдам и больше не попадаю в такие переделки.
                После этого другого рода ко мне посетители косяком пошли – ублажать и уговаривать меня, чтобы я в суд не подавал.
 - Не сиротил бы малых детушек,- плакала тщедушная старушка, скорбная матушка того бугая, что, сзади подойдя, меня уложил. Удивлялся я, как она такая на вид – в чём держится душа, - его на свет произвела?
 - Дурной он пьяный, дурной, а тверёзый -  лучше и быть нельзя мово Колюшки! И детей любит, и жену, и заботливый, и желанный. Трудно мне было таким его представить. Но вспомнил, как жена испугалась, что могут его в милицию забрать, и решил, что доля истины в материнских словах есть.
 - А не полезней ему, матушка,  в тюрьме немного посидеть, набраться ума – разума, чтобы впредь силушку свою в убийственных делах не тратил? Ведь били они меня насмерть. И завтра он сам, каких угодно детушек может осиротить. Об этом вы подумали?
 - Как не подумала! Да ведь чему быть, того не миновать. Один он кормилец. Трое ведь внуков у меня, сноха не работает. Посадят его, ей хоть по миру с детями иди. Ты уж, дорогой сыночек, чужих детей пожалей,  небось и тебя Бог не оставит своей милостью.
 - Часто он пьёт – сын ваш?
 - Да где уж часто, сынок? Ведь он шоферит на большой машине, ездит за грузом всё в дальние края. Чай, там их кажинный день проверяют, выпить не дают.
  Я пообещал всё учесть и чем возможно помочь. Она ушла, благодаря меня и плача.
 После неё появились горе – убийцы мои, тихие, пристыженные, трезвые, и вполне сознающие горькую участь свою. Василий  Петрович, бледный и печальный, был упакован  в белый больничный халат, застёгнутый сверху донизу на все пуговицы. На Колюшке / вспомнил я его имя /, халат висел на одном плече, до другого не доставал. В могучих своих руках он мял полиэтиленовый пакет с бананами, апельсинами и другими полезными для меня фруктами, не решаясь предложить.
 - Мне не надо, это ты детям своим отнеси, - сказал я. Он кивнул, не возражая.
 - Ну, что тут говорить? Водка до хорошего не доводит – до тюрьмы, да до сумы – дело известное, - махнув рукой, Колюшка покаянно сказал. Его старший сотоварищ только согласно кивал головой в такт его словам.
 - Как, по-вашему, тюрьма вам не поможет? – я спросил.
 - Горбатого могила исправит, - честно ответил Колюшка.
 - Не знаю, что с вами, ребята делать? Мать твоя приходила, Николай. Её мне жаль.
 - Мать – есть мать, она, понятно, слезами обливается, места себе не находит, может меня не дождаться -  старая, больная ведь. Только она довольно пожила на белом свете. Работу-то ты всю не переделаешь, немного и другим оставь, - я ей говорю. Трое у меня детей – вот в чём дело. Две дочки и Мишка – сынок. Старшей семь лет, нынче в школу пойдёт. Мишке – три года. Мы с женой Тасей после второй дочки решили до тех пор девок родить, пока не родим сына. И вот он Мишка теперь. Плачет Тася, со мной-то они жили, не тужили. Без меня не знаю, как перебьются. Нам с Петровичем ещё сильно повезло, что ты жив остался, - радостно похлопал он меня по плечу.
 - Ну, мы – то  ладно с Петровичем,  упились, а ты ведь трезвый был, а нас достал. Меня ментами пугал. Петровича обзывал вонючим козлом. А так глядишь на тебя – вроде мужик как мужик. Я согласился в душе с тем, что к Петровичу отнёсся не умно, что воспитательный метод мой гроша медного не стоит.
 - Ну, ладно, мы пошли, курить охота. Не залёживайся, бывай. Николай вытер халатом вспотевший лоб, перекинул его через плечо. Василий  Петрович тоже мне доброжелательно кивнул, и они вышли из палаты.
 Не успел я переварить этот сложный разговор – слыхали? Я, кажется, в их представлении, больше всех и виноват,
  как явилась жена его Тася. Она хотела что-то сказать, но не смогла – рыдания накатились и не поддавались усилиям её, не прекращались.
 - Успокойся, Тася. Услыхав своё имя, от удивления она рыдать перестала.
 - Откуда вы меня знаете?
 - Знаю, в суд подавать не стану, - поспешил я сообщить. Так я решил после разговора с колюшкиной матушкой. Детей-то некому кормить.
 - Это правда?- недоверчиво Тася на меня посмотрела.
 - Такими вещами не шутят. Снова рыдания. Она так и вышла, вздрагивая и всхлипывая.
 От таких неспокойных разговоров у меня начало стучать в голове –бум, бум, бум!  Я потёр виски, взбил подушку и лёг. Передо мной вдруг снова явился Колюшка без предисловий сел на кровать, пожал мне руку.
 - Спасибо, друг, век не забуду! Меня сейчас выгонят, я сюда через окно на первом этаже залез, сестричка за мной уже бежит,  только не заметила, куда я свернул.
  А знаешь, ты мне сразу понравился, - сказал он.
  – Когда сразу, за столом или на трамвайной остановке? - уточнил я. Мы оба хохотнули над этим. Добрые чувства его ко мне, переполняли Колюшку, и только говорить на эту тему был он не мастер.
 - Ты знаешь, -  всё-таки нашёлся Колюшка – шофёр дальних рейсов - я бы взял тебя в напарники! –  Тут уж я не выдержал, приподнялся, и мы с ним обнялись, как братья, крепко и искренне. Я не стал сообщать Колюшке, что машин не люблю, не имею, и нельзя брать ему меня в напарники, потому, что это предложение имело гораздо более широкий смысл. Решив, что наши добрые чувства достаточно закреплены, Колюшка заторопился:
 - Ну. Бывай! – и вышел из палаты. Почти следом за Колюшкой сестричка Валя вошла.
 - Зачем к вам убийца этот приходил?
 - Убийцу не видел, друг сейчас ко мне заходил и вышел. Валя помолчала в недоумении:
 - Я вам сейчас сделаю укол.
  Марина моим попустительством осталась очень недовольна.
 - Ты бы на себя посмотрел, каким мы тебя привезли! Я тут как сыщик и прокурор для тебя старалась, а ты убийц оставляешь на свободе.
 - Какие они убийцы? Ну, перебрали мужики, не за нашим ли общим они упились столом? Значит, все мы виноваты.
  «Через грехи нас путь приводит в храм.
    Через прощенье приближает к Богу», – продекламировал я ей строки нашего местного поэта В.Шадрина.
 - Не умничай,- Марина возмутилась.
 - Ты меня, Марина, прости, ведь там маленькие дети, - я её уговаривал.
  - Ладно, будь по-твоему, я всё это знаю. Только теперь мы с Анатолием глаз с тебя не спустим, пока не женим.
 - Благодарю тебя, Марина. Если бы не ты, лежать бы мне сейчас во сырой земле покойничком. И пожал её сильную душистую руку в светло розовом маникюре с гладкой нежной кожей,  умеющую и навести порядок в каком угодно захламленном углу – сам был тому свидетелем, и всё остальное. Весь дом ведь на ней и огород, как водится сейчас в нашем средне обеспеченном кругу, - от рассады до закрутки банок. А каждодневная работа в офисе с утра до четырёх часов, а стирка, кухня, все домашние заботы и болезни, и заботы отделившихся детей, и внуки. Анатолий часто бывает нездоров, от него не только помощи мало, сам требует хлопот и внимания. И при этом такие руки, будто единственное её занятие – расставлять вазы с цветами по комнатам, которые убирают горничные, как это было в дворянских усадьбах или в доме Герцена за границей. Этими соображениями я с Мариной поделился.
 - Ладно, - растрогалась она, - очень рада твоему выздоровлению. Ведь мы во всём виноваты. Тебя не уследили.
  -Вы тут при чём? Живём в такое время.
 - Ты  в бреду, - вдруг вспомнила Марина, как дежурили они возле меня по очереди, -  всё вспоминал кикимору какую-то.
 - Сказочный персонаж из раннего детства, - соврал я, радуясь, что с помощью кикиморы имя своей возлюбленной в тайне сохранил. Недавно  о кикиморе внучке своей Лизоньке рассказывал. Но слово это, произнесённое вслух, так меня всего перевернуло, что я чуть сознание не потерял.
 - Ты что так побелел?- Марина испугалась. Я сейчас сестру позову.
 - Да не нужно сестру, просто неловко повернулся, прошло всё. А в горле ком стоял, хоть плачь.
 - Ах, Ольга Николаевна, может быть, я выжил для вас? Ни на минуту мысли о ней меня не покидали.
                Гулял я в подвальном помещение больницы, когда меня выписали, ожидая гардеробщицу, что выдаст мою одежду. Мне уже давно нужно было к дому моей кикиморы бежать, а я здесь прохлаждаюсь. Она уйдёт куда-нибудь, и я её сегодня не встречу. Гардеробщица пришла, но моей одежды в раздевалке не оказалось.
  – Родные забрали, потому что всё было в пыли и крови.
 - Да ты, соколик, нос-то не вешай, благодари Бога, что уходишь вон какой здоровенный! А знаешь, сколько  народу ногами вперёд отседова выносят?
 - Спасибо, вы меня утешили!
 - То-то и оно –то! – осталась она довольна.
 Хоть в больничной полосатой пижаме беги! А  что, может, так больше повезёт?
 Ах, напрасно поднимался я в палату. «Тут уж вся моя родня набежала.» Костюм, как новенький, на плечиках  явился из химчистки, рубашка отглаженная, носки постираны. Я переоделся. Даже галстук принесли. Поблагодарил доктора, сестричек, что ходили за мной. Марина с Алёнкой обошли их с коробками и пакетами в знак благодарности за моё выздоровление. А как же? – новое время – новые песни. Думаю, как бы мне лыжи навострить к дорогой кикиморе моей? Намекаю на то, что мне бы сейчас пешком по городу побродить, подышать бы свежим воздухом, силы свои проверить, - в больнице залежался…
  А вся родня в один голос:
 - Отметим день твоего выздоровления семейным ужином. Уже фарша целый таз накрутили, и тесто готовое под большой миской лежит.
 - Так что брожение по городу отменяется, папа, едем все к бабушке.
 «Дорогие мои, хорошие!» - Куда мне деваться? Без вас мне не жить, не мыслить, не дышать! Но и кикимора крепко держит меня. И, должно быть, все глаза свои зелёные проглядела – не иду ли я с трамвайной остановки мимо её дома. И, близка к отчаянию. Я очень уверен в этом, потому что при игре в одни ворота таких сильных осязательных чувств не может быть. Я знаю теперь, что чувства наши обоюдно взаимные,  только мы встретиться и рассказать об этом друг другу не умеем. Горды очень, или не в меру осторожны?
 Пельмени сочные, маслом пропитаны, уксусом сдобрены, перцем присыпаны – «ум отъешь», за большим семейным дружеским столом. Вся родня здесь: оба зятя, и дочка, и сноха Альбины Ивановны, и их дети, и Марина с Анатолием, и Лизонька моя время от времени тычется в мои колени.
  И свет Ольга Николаевна моя не оставляет меня ни на миг. Представляю. Как она на трамвайную остановку пошла, чтобы меня встретить, - не встретила – не в том я месте. Сделала несколько шагов туда – сюда в нетерпении, села на подошедший трамвай и к внучке своей укатила. И сегодня можно вокруг её дома не ходить. Успокоился и остаток дня очень славно провёл среди дорогих и близких мне людей.