Аманат. часть1. глава1. у ночного костра

— Нет, хан, не держи меня. Пойду. Не могу я больше оставаться, водить воинов не смогу, когда ушли уже все, кого я выпестовал и воспитал. Хочу к сыновьям моим, — ты помнишь, хан, старшего — Алдара, он был чуть постарше тебя, — ушел, сказав «последний хош», пятнадцать вёсен назад, во время первого набега джунгаров. И младший,Тогрул, сказал «последний хош», — тогда мы отбивались от массагетов. Не могу больше один, хочу к сынам, не держи меня, хан…

Кара Кончар, старый бек ханской сотни, умолк, сидел на корточках, протягивая к огню темные руки в перекрученных, как корни старого дерева, узлах вен. Блики костра играли на выглядывающей из-под отворота рваного бешмета кольчуге черного железа, шлем с шишаком и стрелкой в переносье, урусутский шлем, добытый в далекой юности, лежал рядом. Хан не отвечал, задумался глубоко, пошевеливая веточкой угли в костерке. Замолчали надолго, но чутко прислушивались, однако, не раздастся ли в ночи топот и ржание коней, звон оружия и дикие крики нападающей конницы. Пока тихо, но кто знает, что задумал враг. Далеко вперед выдвинуты секреты, караульный чомбул затаился  в овражке  в полной боевой готовности, — кажется, все предусмотрели старый бек и сотники, но успокаиваться, и хан это знал твердо, никогда нельзя.

Хан Каз-И-Ахмет еще молод, но уже опытен в боях и походах. Трудные времена выпали на его долю. Десятки раз зеленела и вновь  увядала степь с того дня, когда умер старый хан, отец Каз-И-Ахмета, и не было с тех пор ни одного спокойного джайляу, —набеги джунгаров следовали один за другим. Нынешней весной, благодарение богам, скот был достаточно сытым, после долгих раздумий и совещаний с беками, сотниками и старейшинами решил хан кочевать дальше на север, туда, где степь покрывается сначала редкими рощами, а потом сплошными густыми лесами, перемежающимися обширными разнотравными лугами, где хорошо пасти скот, и голубыми многочисленными озерами с чистой водой. Это были земли урусутов  –  землепашцев и рыбаков. Каз-И-Ахмет еще мальчишкой ходил в те края в набеги с беками отца, — и хорошо запомнил красоту тех мест, богатых травами, деревьями и водами. Землепашцы народ храбрый, могучий, отчаянно защищали они свои земли, но были очень разрозненны и малочисленны. Хан надеялся заключить с ними союз  и жить в добрососедстве. В родных степях оставаться уже не было никакой возможности   — слишком воинственны и многочисленны теснящие кортов пришедшие откуда-то из степей Поднебесной джунгары.

— Да, много воинов мы потеряли… Много, — хан заговорил медленно, негромко, — зимой в степи жизнь замирает, и кажется, что не возродятся больше цветы в распадках,  снега покроют скованную джутом степь  навеки. Но пригреет солнце — и вновь зазеленеет степь, кормилица, родина наша, тюльпанами украсит могилы предков, ржанием жеребых кобыл возвестит Небу благую весть, топотом табунов, мычанием гуртов и блеяньем отар заполнит наш мир без остатка.

Не таковы ли и мы, корты? Сколько их, врагов бессчетных, проносились по нашей степи осенним палом, черной бурей, гневом богов выбивая багатуров, унося джигитов огненным смерчем… Погибла наша степь? Исчезли корты с лица степи? Высохло молоко в сосцах у женщин, кобылиц и коров? Смолкло ржание страстное жеребцов могучих и бычий мык  тягучий, и треск рогов бараньих? Перестали уцелевшие джигиты распевать песни любви у шатров чернооких красавиц, и танцевать ночами напролет зажигательный сюям-бийю, так что луна затуманивалась пылью, и звезды меркли, смущенные красою девушек наших?.. Нет! Хвала богам, через пару вёсен тонконогие жеребята станут боевыми аргамаками, а  мальчишки, что играют в бабки в пыли за юртой, станут джигитами, прыгнут в седла боевых коней, размахивая отцовскими кончарами  и звеня великоватыми кольчугами старших братьев, сложивших свои лихие головы за нашу степь… Кто, я спрошу тебя не как хан, Кара Кончар, я спрошу тебя  как тот кортский мальчишка, отец которого никогда не вложит уже в руку сына свой меч, я спрошу тебя: кто научит мальчишек военной премудрости, кто научит их владеть кончаром, метать копье, стрелять из лука без промаха, хитрой лисой проникать бесшумно в стан врага, ползучим полозом разведывать секреты, кто научит их малым числом побеждать сильного врага, и уходить, запутывая следы, как корсак уходит от волка? Кто?

 … Хан умолк, словно утомившись слишком долгой речью. Он редко говорил так много — в те времена суровые слов вообще было меньше, чем стрел в колчане бека*. И потому старался хан говорить убедительно, что страшился все-таки потерять Кара Кончара, своего учителя сызмалу, а теперь самого надежного и мудрого советника. Хан не достиг еще возраста мудрости, пришлось возглавить ему племя после гибели отца десять вёсен назад, будучи еще совсем юным, он стал, как говорят  корты, беком в возрасте джигита.** Но сейчас, в отблесках костра, не казался уже хан слишком молодым — блики огня резко вычерчивали жесткие складки в углу рта под черными мальчишескими усами  и глубокую бороздку на лбу, уходящую под стрелку переносья шлема. Появившаяся в результате долгих и тяжких раздумий, — бороздка эта легкомысленным веселым джигитам не присуща. Тяжелый гнет ответственности, а не груз двойной кольчуги и блестящих хоросанских лат слегка согнул широкие плечи воина, — никакие стенания визирей не могли заставить Каз-И-Ахмета отказаться от давней привилегии скакать в атаку впереди своих джигитов. Костер догорал, остывало в казане нетронутое мясо, — бек, тяжело вздохнув и медленно подбирая слова, продолжил:

— Степь каждую весну покрывается зеленым ковром, это верно, славный хан. Но поливают степи новые дожди, и другие ветра пригоняют тучи с благодатными утробами, полными сладкой воды, как кормящее вымя тучной коровы. Выросли, возмужали, закалились в боях новые сотники и беки, и новые наставники научат кортских мальчишек воинскому искусству, а доблесть воинскую корты с молоком матери получат. Много ночей я думал, светлый хан, сын моего великого хана, я думал, что ждет наш народ, каких богов и когда мы прогневали, почему  нет нам жизни в родных степях, за что гонят нас, за что истребляют воинственные и многочисленные враги? И открылось мне знание. Как мы жили веками в этой степи? Были ли добрыми соседями южным соседям — кайсакам? А западных соседей, таких же, как мы, кочевников-половцев разве не мы веками тревожили набегами, уводя лошадей, скот и женщин? А северных белоголовых урусутов  разве не мы едва ли не каждую осень грабили, когда уберут землепашцы урожай со своих потом политых полей, когда свезут ремесленники умелые свои товары в города-крепости, высокими крепостными стенами пытавшиеся защититься от нас, да где там! — Черным палом, вихрем смертным налетали мы раз за разом, оставляя оседлым только помет да ржанье заливистое наших коней. Карой богов теперь уже для нас стали джунгары. Не устоять нам, светлый  хан. Гибнут джигиты, тают табуны и отары, женщины, старики и дети умирают от болезней   в бесконечном этом бегстве. Что наша жизнь? Корту в бою погибнуть — счастье и слава, но что скажут о нас потомки, о нас, не сумевших уберечь свои степи, не сумевших отстоять могилы предков? И кто вернется поставить камень на наши могилы?
___________________
*В колчане полководца — бека стрел было символическое количество — 3 стрелы с оперением лесной совы, олицетворяющей мудрость.
**бек в возрасте джигита — юноша, имеющий высокое воинское звание.
----------------------
Все станет прахом, самую память о нас развеет ветер степной, разнесет немногих уцелевших потомков травою перекати-поле по чужим неласковым землям. Все, все станет прахом, если не убережем семьи. Нужно просить укрытия и помощи у северных соседей — урусутов, туда, за гряду озер, через болота и засеки труднее будет добраться джунгарам. Я долго думал об этом, светлый хан.

Костерок догорал, угли покрывались серым пеплом. Все спокойно пока, — поодаль мирно паслись кони, изредка всхрапывая и фыркая, маячила едва заметная на фоне горизонта  фигура часового с нацеленным в небо копьем. Но сидящие у костерка воины — молодой и старый, хорошо понимали, как недолговечно это обманчивое спокойствие, — враг рядом, буквально наседает на пятки.

— Ты мудрый человек, Кара Кончар, ты был правой рукой отца во всех его походах. Скажи, как мы можем обратиться к северным соседям за помощью, когда для них все степняки — извечные враги, когда не раз мы тревожили их набегами. Как может волк степной просить джейрана зализать ему рану?

— Все равны перед грозной опасностью, и волк, и джейран бегут рядом, уходя от степного пожара. Нужно скакать завтра, не теряя времени, я знаю здесь узкий проход через болота напрямик, что выведет к деревне рыбаков. Еще в молодости мы здесь просачивались, чтобы дальше, в трех конных переходах, нападать на караваны согдийских купцов. Джунгаров надо направить в обход —так выиграем дней пять. Скакать к рыбакам нужно с малой свитой –    иначе не будут разговаривать, степнякам они не доверяют. Пошли, хан, самых молодых воинов — мальчишек меньше будут опасаться рыбаки, — и самого красноречивого визиря. Толмача одного я знаю в первой сотне — он ходил со мной в эти края. А меня отпусти, хан, скажу «последний хош» и поведу чомбул таких же хошмаров* в последний бой, — встретим джунгаров, и задержим их как можно дольше.

— Сам пойду завтра, возьму сына и «волчат».
— Но это очень опасно, хан! Пошли кого-то из сотников!
Подобие улыбки промелькнуло под усами сурового воина:

— Ты ищешь смерти, старик, а думаешь, мне легко видеть, как гибнет племя? — Смерть и мне милее позора, но я не ищу ее. Еще повоюем! Останься здесь, бек, сейчас здесь нужнее мудрый воитель. Потом отпущу тебя в «последний хош», кто достойнее тебя этой великой чести?
_____________
* Хошмар — воин, сказавший «последний хош», — доброволец-смертник, отправляющийся в самый последний бой, на самое опасное задание.

— Подожди, светлый хан. Вот, смотри, — Кара Кончар достал из-за пазухи небольшую медную пластинку, очертания которой напоминали зубастую щуку, но без хвоста, на месте которого неровный излом металла, — Эта пластинка получена в дар твоим отцом, тогда еще молодым джигитом, от старейшины урусутов, живущих на северных берегах этого обширного озера . Давно, сорок вёсен назад, мы с твоим отцом проходили здесь, — выслеживали купеческий караван. Вместо каравана с богатыми товарами из Согдианы нашли неподалеку от этих мест двух обессиленных, умирающих от голода и жажды урусутов — джигита и девушку. По всем законам войны их, бежавших из плена, с далеких туранских невольничьих рынков, следовало бы зарубить, не оставлять свидетелей, — не годились уже ни на что полумертвые урусуты, — но хан приказал подлечить, отвез рыбакам. Оказались эти беглецы детьми большого урусутского князя, который и дал хану эту пайцзу, разломив пополам. Это означает у светлоголовых урусутов обет дружбы и помощи, — ну, как у нас клятва на кинжале. Эх, много времени прошло с тех пор, нет, наверное, никого из тех урусутов, что помнят этот случай, но возьми все же, светлый хан, предъяви рыбакам пайцзу...

Хан взял щуку, повертел в руках, усмехнулся, — как может эта позеленевшая от времени пластинка, не золотая даже, как может бесхвостая рыбка помочь ему, —но, помня, что держал ее в руках отец, — сунул под бешмет.