Бюстгальтер

Однажды, в морозное воскресное утро 1989 года, меня разбудил телефон, настойчиво трезвонивший в прихожей. Я натянула одеяло на голову и представила, что нет никакого телефона, что даже всего Ленинграда со всеми его сугробами нет на свете...

Однако резкий мамин голос вернул меня в реальность. Видимо, звонили из автомата, потому что мама кричала в трубку так, как кричат, если плохо слышат:

– Что дают?.. Польские?! Правда?! Как? Как называются? Да! Таня, мы едем!

"Дефицит, – догадалась я, – сейчас меня потащат стоять за дефицитом, а обещали в Детский парк на коньках кататься..."

– Бусинка! Вставай! – мама ворвалась в мою комнату. – В ДЛТ  дают бюстгальтеры! Польские! По два в одни руки дают – вдвоём поедем, четыре возьмём! Польские! И название есть: Анжелика!

Я впервые услышала, что нижнее бельё может иметь название. "Значит, красивое бельё, раз так красиво называется", – решила я. Мечта о красивом белье способна быстро вытащить из кровати барышню в любом возрасте. Я, тринадцатилетний подросток, посмотрела на мою стареющую мать широко открытыми глазами:

– Но у меня уже есть бюстгальтер. Ты купишь мне ещё два? А если дорого?

И мать посмотрела на меня такими же глазами:

– На будущее отложим! Не в цене дело: польские же! Надо брать! Когда потом достанем-то? 

"Интересно, она и для себя на будущее отложит? – думала я, одеваясь. – Ей уже пятьдесят! Куда откладывать – к шестидесятилетию, что ли?.. А я? Вдруг я вырасту... или растолстею?"

Раньше меня называли акселераткой: я значительно опережала ровесников в физическом развитии. Очень рано став подростком, я приостановилась, а к одиннадцати годам, когда мои сверстники только вступали в период активного роста, я и вовсе перестала расти. В течение последних двух лет я замечала, как вытягиваются вверх и раздаются вширь мои одноклассники. Так, если в первом классе я была самым высоким и увесистым ребёнком, то в седьмом оказалась ниже и легче всех.

"Значит, мама считает, что размер груди у меня в будущем не изменится", – подумалось мне.

– Как поедем? – крикнула я маме на кухню из ванной.

– На сотке до Ракова, а там пешком дойдём, – ответила мать с набитым ртом. Она ела бутерброд.

– Да не влезем мы в сотку, – пискнула я.

– Воскресенье сегодня – влезем. Шевелись!..

Мы вышли из дома в полдесятого утра. Следуя за мамой по узкой тропинке между сугробов, я привычно проклинала зиму. "Вот летом папа отвёз бы нас на машине, – я с детской нежностью вспомнила об уехавшем в командировку отце, – а на зиму машину ставят в гараж..."

Вопреки обыкновению, мы ждали автобус не более двадцати минут. Уже в пол-одиннадцатого мы пришли на улицу Желябова. Там мы увидели очередь, тянувшуюся от входа в ДЛТ по направлению к Невскому проспекту. Мы стали осматривать эту очередь – очередь с одними только женскими лицами – круглыми или длинными, от мороза раскрасневшимися или побледневшими, обрамлёнными пышными песцовыми и лисьими шапками или кудрявыми париками. Впрочем, внимательно вглядываясь в лица очереди, я встретила и несколько мужских: они курили и нервно поглядывали на часы. Вскоре мы отыскали мамину подругу, тётю Таню, звонившую нам из автомата. Она рассказала, что приехала к девяти – к открытию универмага – очередь к этому времени уже была 150 метров длиной, поскольку утечка информации о польских бюстгальтерах, ожидающих поступления на прилавки ДЛТ, произошла вчера вечером. После открытия магазина было объявлено, что продают не более двух бюстгальтеров в одни руки. Отстояв полтора часа, тётя Таня  продвинулась на 50 метров… Рассказывая, она закурила и дала прикурить моей маме.

– Вот видишь, бусинка, – глубоко затянувшись, мама сделала попытку меня приободрить, – часа за два отстоим.

Я ей не поверила. Отправилась на разведку. Протиснулась в ДЛТ. Выяснила, что отдел белья на четвёртом этаже и что очередь тянется вверх по лестнице. Расспросила, пришла к выводу: через два часа мы в лучшем случае продвинемся до входа в универмаг. А внутри – ещё два часа. Вздохнула. Вернулась к маме.

Мама стояла одна: отпустила тётю Таню в пышечную – перекусить и согреться.
 
– И ты ступай к ней в очередь, – велела мама, – замёрзла ведь!

Пышечная была единственным предприятием общепита на Желябова. За пышками стояла очередь – небольшая, на полчаса.

Я присоединилась к тёте Тане. Внутри – стоячие столики, два зала с одной кассой в каждом, тепло и душно: надышали. Моя мама утверждала, что это лучшая в Ленинграде пышечная, – мы всегда заходили сюда, когда бывали в центре города.

Однако на этот раз пышки не были такими, как раньше, золотистыми, с нежной корочкой. Мимо меня, стоящей в очереди, проносили тарелки с бледными, будто полусырыми пышками: видимо, ухудшилось качество жира для жарения. Сахарной пудры не было – пышки посыпали обычным сахаром. И чая не было тоже – вместо трех напитков на выбор: чая, кофе с молоком и лимонада – предлагался только кофе. А я кофе никакой не любила, общепитовский же – люто ненавидела.

Я не достояла. Вернулась к маме – в очередь на улице.

Мама вела беседу о войне в Афганистане со стоящей впереди женщиной: у той сын вернулся инвалидом.

– Ничего и слышать не хочу, – прервала мама мой рассказ о сырых пышках и отсутствии чая, – голодная, что ли, стоять будешь? Вот Нина Ивановна, – мама кивнула в сторону утирающей слёзы женщины, – отпускает нас перекусить.

В пышечной уже подошла наша очередь. На троих мы взяли девять пышек и три чашки кофе. Видимо, я проголодалась, потому что пышки показались мне вполне съедобными, – только крупные крупинки сахара неприятно скрипели на зубах. Однако кофе я выпить не смогла – выловила сверху пенку и, зажмурившись, сделала полглотка, чтоб только смочить горло. 

Тем временем очередь всколыхнулась, дрогнула, зашумела десятками возмущенных женских голосов. По возвращении из пышечной мы узнали причину переполоха: одна дама, как выразилась Нина Ивановна, "с виду вполне интеллигентная, а на самом деле наглая рожа", попыталась проникнуть в очередь на пять метров впереди нас, утверждая, что стояла там и отошла на полчаса. Наглую даму заподозрили в спекуляции: видимо, она уже купила два бюстгальтера и загорелась подлым намерением купить ещё два, чтобы перепродать. Мошенница была облаяна со всех сторон и уже минут двадцать тому назад с позором ретировалась, но очередь всё ещё волновалась и жестикулировала – мне даже съездили по плечу ненароком…

Следующие полчаса протянулись, необратимо замедляясь, а потом время перестало идти вовсе. Так всегда в очереди: первые два часа вытерпеть можно, а на третьем – болят замёрзшие и уставшие ноги, немеют холодные руки, под тяжёлой шубой ноют плечи, от сигаретного дыма начинает раскалываться голова...

Я воспользовалась правами ребёнка и отпросилась погреться. Вновь протиснулась в ДЛТ, долго бродила по огромному атриуму, по галереям второго и третьего этажей. Запрокинув голову, разглядывала грандиозный стеклянный потолок. Прошло минут тридцать, когда я спохватилась, что мама, наверно, волнуется. Решив вернуться в очередь, я провела ещё десять минут в поисках, а затем нашла маму с тётей Таней на лестнице между первым и вторым этажами. Стрелки часов показывали полвторого.

– Вот видишь, бусинка, – мама предприняла новую попытку меня приободрить, – уже скоро будем наверху.

Однако через четверть часа меня ждало потрясение: универмаг закрывается на обед. Конечно, обед с двух до трёх – дело обычное, и я уже задавала маме прямой вопрос, но она уклончиво отвечала, что, возможно, четвёртый этаж не закроют: ведь очередь-то огромная! То ли она боялась, что я расплачусь и буду проситься домой, то ли сама надеялась на чудо.

Но чуда не произошло. Вход в отдел белья был перекрыт без пятнадцати два и вновь открыт в три часа ровно. 

Ни обеденный час, когда очередь не двигалась, ни последующие два часа, в течение которых мы медленно продвигались вверх по лестнице, описывать я не буду. Для меня это время стало моральной пыткой: унижение жгло сильнее, чем боль в уставших ногах. Будь я постарше хоть на год, я послала бы всё к чёрту и уехала домой. Но мне было всего тринадцать, и я ещё не смела роптать среди женщин, потративших полжизни в очередях.

В пять часов наконец подошла наша очередь зайти в отдел белья, куда допускалось не более десяти человек одновременно. Я увидела трёх продавщиц: одна сидела за прилавком и записывала номера паспортов покупателей в журнал, другая работала на кассе, а третья выдавала товар. У всех трёх были очень злые лица. Ещё бы! Обычно их рабочее время проходило спокойно: с пустых прилавков и покупать нечего – а тут выдался денёк! И кто оценит? Зарплата ведь одинакова, что есть покупатели, что их нет... Ко времени нашего появления в отделе раздражение продавщиц накалилось до предела. Все три кричали на покупателей.

– Женщина, я на вопросы не отвечаю! Подойдёт ваша очередь брать товар, там и спросите! – кричала та, что записывала номера паспортов.

– Вы что, считать не умеете? Не могли деньги заранее приготовить? Задерживаете очередь! – кричала та, что работала на кассе.

– Дама, в ваших-то летах пора бы знать свой размер! Я вам что, справочное? – кричала та, что выдавала товар.

Я попыталась отрешиться от криков и суеты, разглядывая на прилавки. Там, под стеклом, были разложены советские бюстгальтеры такого фантастического размера, что при одном взгляде на них мне стало жутковато. А затем, подняв глаза, на полках за спинами продавщиц я увидела польские бюстгальтеры Анжелика. Да, да, это бельё заслуживало столь красивое название! Тонкие бретели были кружевными, а между чашечками поблёскивала декоративная деталь с небольшим стеклянным камнем... Я пришла в восторг и даже не почувствовала сожаления, что из трёх цветов, имевшихся в продаже утром: белого, чёрного и бежевого – теперь осталось только два: белый и чёрный.

– Следующий! – крикнула продавщица, записывавшая номера паспортов.

Мама протянула ей паспорт и мягко попросила:

– И дочь отметьте, пожалуйста. Мы четыре будем покупать: два мне, два ей.

– Паспорт дочери!

– Ей ещё нет шестнадцати. Она в мой паспорт вписана... Вот, посмотрите.

– Без паспорта не положено! – отрезала продавщица, – следующий!

– Но... – мамины голубые глаза округлились, голос задрожал, – ребёнок отстоял шесть часов наравне со всеми... А лифчик она уже давно носит, как же ей с такой грудью без лифчика? Бусинка, покажи тёте грудь!

Мама обернулась было ко мне, ещё не в полной мере осознающей происходящее, но тут продавщица побагровела, поднялась со стула и заголосила так, что все в отделе смолкли:

– Женщина, да вы белены объелись, что ли?! Вы в своём уме?! Вы будете детям импортные бюстгальтеры покупать, а людям из-за ваших детей товара не хватит?! А может, вы для перепродажи купить хотите?! Нет, ну наглая какая! Да я сейчас милицию вызову! Не задерживайте очередь!

Спорить было бессмысленно. Мама купила два бюстгальтера: один моего размера, второй для себя.

В течение обратного пути я молчала. Не жаловалась на обозлившийся к вечеру мороз. Мама с тётей Таней меня не трогали, занятые своей беседой.

Выйдя из автобуса, мы увидели хвост очереди, которая тянулась от нашей остановки в сгустившуюся темноту.

Мама спросила крайнюю женщину:

– Что дают, не подскажете?

– Сама не знаю, – ответила женщина, – я только что подошла.

Мама оставила нас с тётей Таней стоять и отправилась искать начало очереди.

– Туалетную бумагу дают, – объявила она, вернувшись через минуту, – и очередь небольшая. Повезло!

Я вдруг почувствовала, как к горлу подступает тошнота.

– Мне стоять незачем: паспорта нет, – сказала я, развернулась и зашагала домой по скрипящему снегу.



Примечания:
Детский парк Октябрьского района – Юсупов сад;
ДЛТ – Дом Ленинградской Торговли;
ул. Ракова – Итальянская ул.;
ул. Желябова – Большая Конюшенная ул.



2013 г.


фотография из Интернета