Тютчев и демография

Если судить по нашим СМИ, то в России сейчас стремительно падают две вещи. Во-первых – духовность. Во-вторых – рождаемость. То есть, говоря иначе, у нас кризис стихов и размножения… Раньше я наивно думал, что связи между поэзией и деторождаемостью нет никакой. Но теперь, когда я, так сказать, взмудрел и развзрослелся, я понял: есть такая связь. Невидимо-мистическая, тонко-неуловимая, но есть. И помогла понять мне это одна поездка. Но – по порядку.
Сейчас в моду всё больше входит такая турфишка: ты, к примеру, садишься в машину, если она у тебя есть, и едешь на пару суток в какой-нибудь русский провинциальный городок. Километров за триста. Разумеется, предварительно заказав номер в местной гостинице. Бродишь по городку, думаешь о главном. Около городка может находиться какой-нибудь Святой Источник, или какая-нибудь усадьба, или монастырь, или грибное место, или охотничье угодье, или сторожка с сеновалом и местными селянками. Это уж – кому что нравится.
Заграница – дело хорошее. Но выясняется, что у нас не хуже.
Некоторые предпочитают ехать на поезде. В смысле усугубления алкогольных экзерсисов. Или – просто глядения в окно. Терапия железнодорожного мордогляда – это, кстати, очень эффективно. Один психолог назвал этот эффект «эффектом шеститысячного столба». То есть он утверждает, что на столбе № 6000 ты впадаешь в полное и безоговорочное просветление. Наши железнодорожные столбы – это типа русских мантр. Самое главное – дотерпеть до 6000. Что нелегко. Я, например, не могу. На 1345-ом столбе я обычно ломаюсь и перехожу к алкогольным процедурам.
Надо сказать, что интенсивный подсад на русскую провинцию осуществляется во всех слоях общества. Рублевский бомонд косяками летает в глубинку на своих джетах (это по-нынешнему: частный самолет) или вертушках. То, что раньше считалось провинциальной тоской гоголевско-щедринского города №№ и «свинцовыми мерзостями русской жизни» (Макс Горький), то, что обидно обзывали «Муходуйск», «Скотозадово» или «Блевочёсово», теперь – наконец-то! – обернулось своей обратной – светлой – стороной. Диалектика.
Я подсел на русскую провинцию сразу и навсегда. Джета у меня нет, но позволить себе купе или обычный авиарейс (если туда летают) я могу.
Последний раз судьба занесла меня в славный город Брянск, а заодно в чудесное место – Овстуг, в усадьбу Федора Ивановича Тютчева. И я – счастлив.
Самолет от Москвы до Брянска летит сорок минут. То есть летит-то он минут десять-пятнадцать чистого времени. Сначала минут двадцать он то ли сердито, то ли растерянно, как пенсионерка по бутику, блуждает по шереметьевским взлетным колдобобинам, потом летит, а потом минут десять рулит уже в Брянске. За время полета стюардессы успевают с неправдоподобной стремительностью напоить клиентов чаем и накормить вафлей «Мишутка» (волшебная вафля!).
Отвафлившись, я вышел из самолета и въехал в Брянск.
Господи, как же я люблю наши города! Покой и задумчивость – как после пятилитровой клизмы.
Прекрасная гостиница «Брянск». Рисепшн взбадривающе называется вахтой. Утром – непреодолимое желание за сорок секунд одеться, застелить постель и выйти на утреннюю перекличку. На этажах – дежурные тетеньки с ключами. Тётеньки – нечто среднее между Васнецовской Алёнушкой и вышибалой из пивного зала «Яма». Ключи – с деревянными бумбульками. Типа лимонки. Похожи на те, которые, помню, мы вытачивали в детстве на уроках труда. На моей бамбульке было аккуратно написано ручкой: «Не лапь: взорвется».Тетеньки, несмотря ни на что, – хорошие, крупные и добрые. Надежные, какие-то. Глядя на них, невольно вспоминаешь такие же добрые, крупные, хорошие и надежные слова: «отёл», «мясомолочный», «приплод», «выпечка», «огузок» и т.д. На завтрак в гостинице вместо йогурта – сметанка. Оладьи, блины, котлетки. Хорошо.
Вообще, глядя на брянцев и – особенно – «брянок» и завтракая сметанкой 25% жирности, начинаешь всерьёз сомневаться в нашем демографическом кризисе. Общее, так сказать, полноикрие, крутогрудие и тугозадие внушают полный и безоговорочный оптимизм. А сметана, в свою очередь, очень способствует активному, можно сказать, неподдельно заинтересованному восприятию антуража.
Очень сильное впечатление произвел на меня концерт художественной самодеятельности студентов Брянского университета. Например, исполнение танца фламенко. Я был поражен сочетанием жизнеутверждающей русской упитанности и роковой испанской страсти. Думалось: такой Кармен лучше не изменять. А ещё русскую народную песню «Валенки», а заодно и танец под нее исполнила прекрасная девушка с фамилией Кисель. Боже, как она танцевала! В конце, правда, Кисель слегка запутался в ногах и упал на попу. Но это было даже ещё лучше танца. Хлопали Киселю стоя.
А потом я поехал в Тютчевский Овстуг. Это полчаса от Брянска. Господи, какая же благодать! Барский дом, вековые дубы, пруд, дорожки.
По парку бегают две изящные, как паруса, белоснежные легавые. С ними еще одна – кривоногая плотная шавка с лицом прапорщика. Для полноты Бытия. Вроде баланса Дон-Кихота с Санчо Пансой.
В пруду – три алебастровых лебедя с клювами цвета переспелой хурмы. Сначала кажется, что лебеди неживые, настолько они задумчивы и торжественны. Можно сказать, державны. Словом, все в усадьбе (кроме, надо думать, прапорщика), как во времена Федора Ивановича.
Экскурсоводы, влюбленные в свое дело, взахлеб рассказывали об Овстуге и Тютчеве. Посетителей – очень много. Все хотят к Тютчеву. Один из посетителей (судя по плотности – местный человек) спросил:
- Скажите, пожалуйста, а сколько у Тютчева было детей?
- Трое, - ответила женщина-экскурсовод. Подумала и добавила. – От первого брака.
- А от второго? – не унимался посетитель.
- Тоже трое, - сказала женщина. Кстати, женщина – совершенно брянского формата. Сто сорок – сто двадцать – сто сорок. Родина-Мать. Грёза Кустодиева. Майский сон Рубенса. Мечта грузина.
- А ещё дети у Тютчева были?
Женщина слегка покраснела:
- Были.
- Сколько? Кто рожал? – это уже был допрос. Посетитель явно включил Лубянку.
- Трое, - опустила опахала ресниц экскурсоводша. – Денисьева родила. Последняя любовь Федора Ивановича. Ей он посвятил свой знаменитый «Денисьевский цикл»…
- Так, - резюмировал следователь, не обращая внимания на цикл, - трижды три – девять. Неплохо. А у вас дети есть? – вдруг спросил он.
- Есть. А что?..
- Сколько?
- Трое, - окончательно зарделась тютчевед.
- Добр;… - он удовлетворенно шлепнул лопатообразной ладонью себе по ляжке. Звук – как будто пудовый жерех шлепнулся в воду.
Следователь был явно удовлетворен. Я тоже. Как же тут у них на Брянщине всё уютно! Всего по три. Лебедей, кстати, тоже – три. И собак.
В последний, третий, к слову, вечер в Брянске я  зашел в местный ресторанчик. Думаю, надо выпить за всё за это. Подходит официантка. Подплывает брянским лебедем.
- Какая, - говорю я, любуясь лебедем, - у вас тут хорошая водка есть?
Она отвечает:
- Самая хорошая – «Тютчев».
Надо же!
- Давайте сто пятьдесят Федора Ивановича… Нет – триста для округлости. И закусить чего-нибудь такого… фирменного…
- У нас тефтели хорошие, - оживился лебедь.
- О! Хорошие, говорите?
- Хорошие, сытные.
- Вот это то, что нужно. Сытные – это в тему. Свиные, надеюсь… В честь 2007?..
- Свиные, - с гордостью сказала  лебедь. – С жирком. Обожраться можно.
- Во! Обожраться – это в кассу. Давайте вашего Хрюшку с «Тютчевым».
Выпили мы с Федором Ивановичем. За благословенную Брянщину, за поэзию, за демографию, за Родину. За духовность деторождаемости. Или так: за поэтичное размножение… Какая-то, помню, была удачная формулировка. Но я её на 250-ом грамме забыл. Очень хорошо посидели. Не помню, опять же, как попал в гостиницу. Как взял бумбульку у Алёнушки-вышибалы. Как лёг.
Голова утром не болела. Значит – «Тютчева» не бодяжат. И сметана пошла замечательно. Значит – тефтели как надо усвоились. Пошли, как говорится, не в жир, а в корень.
Я сдал на этаже ключ. Зашел в магазин у вахты, в «Сувениры». Там – продавщица. Красавица. Лицо доброе, румяное, свежее. Шире кокошника.
- Чего, - говорю, - мне тут у вас, девушка, купить?
Она, задушевно:
- Мужчина, приобретите яйца. У нас в Брянске очень хорошие яйца.
Я в курсе. Всенепременно приобрету. Посмотрел яйца. Красивые, расписные, с надписью «Брянскъ».
- Давайте, - говорю, - три. Для ровного счета.
Улыбается кокошник.
А потом я летел домой, в Москву. Пил чай, ел вафлю «Мишутка». Нет, что ни говорите: Родина есть Родина. Как говорится: где родился, там и расплодился. И не просто расплодился, как безмозглый хомяк. А высокодуховно, поэтично расплодился. Как завещал нам великий (а ведь действительно – Великий!) Тютчев. Вот так. И никаких кризисов и разрух.