Чёрное озеро продолжение

- - Что ты думаешь обо всем этом? – спросил Федор Антона.
- Надо бы крутого навестить, узнать, почему ездить перестал на дачу свою… Я знаю, как его найти в городе – подвозил как-то меня, разговорились…
- Им повезло – они застали хозяина дома. Он помнил Антона, согласился рассказать, что знал.
- - Это все жена – вечно женщины придумают какую-нибудь ерунду! Как купил этот дом – забыл о покое! Каждый год лезут и лезут! Какие только запоры, решетки не ставил – выломают все: дом-то старый, как не укрепляй, нет проблемы и железную дверь с петель сорвать. Вот жена и предложила к гадалке сходить. Пошли мы. Такая не старая еще женщина, не то цыганка, не то армянка.
- - Помочь могу, но это денег стоит.
- Короче, выманили у нас полтыщи баксов. Дает мне картонную коробку из-под конфет, крест-накрест перевязанную.
- - Как уезжать будешь, - говорит, - тогда и развяжешь. Но сначала на дверь и на каждое окно крест изнутри прибей. Тут картина, старая, испанского художника, непростая. Пока она будет в доме – никто ничего не возьмет. А вернешься – картинку опять сложи в коробку и перевяжи как было.
- Жена обрадовалась, давай деньги, говорит, а сама коробочку схватила.
- - А если не подействует – вернешь мне деньги, - сказал я гадалке. Она смеется:
- - Подействует! Только ты еще мне доплатишь, чтобы я тебя от нее избавила!
- Как стали уезжать – я на дверь изнутри крестик прибил, хотел и на окна – но тут жена коробку развязала: не терпелось ей! А там – не поверите! – кусок холста без рамы, небольшой такой, темный, грязный, едва различимо, что на нем, и – хуже всего – в середине дырка, порезан ножом наискось. Краска почти осыпалась, но различить можно: женщина возносится на небо , сидя на плечах трех мужчин, волосы развеваются, а самое лицо и порезано.
- Как я рассердился! И эта ерунда стоит столько денег! Никаких крестов я, конечно, уже не стал на окна вешать, а ставни слегка досками забил. Картинку кинул на пол, с женой поругался, уехали. А на следующий день меня в милицию вызывают по поводу трупа во дворе. Ну, таскали долго. Приехали – ставень приоткрыт, но все цело. У того, который умер во дворе, обыск делали дома, столько наших вещей нашли! Это он и лазал в дом несколько лет подряд! Картину я нашел, где бросил, на полу. Только женщина на ней стала и вовсе неразличима – словно кто-то ее стер. Силует остался – и все. Гадалка денег не вернула, конечно: картина утратила свою силу, говорит. И дом ведь не ограбили. Так что пропали деньги.
- А дачу забросили: раз хотели заночевать летом, а жутко! Как темнеть стало – шорохи какие-то, что-то неуютно. А тут сынок мой перепугался: мы сидели у костра во дворе, а он в дом вошел и кричит. Женщина, говорит, была в комнате, я вошел – а она в спальню пошла. Конечно, никого в доме не было, привиделось ему. Но так плакал, что мы на ночь глядя собрались и уехали. И кончилась наша «природа» . Теперь только цивилизованно отдыхаем…
- - А картина эта где?
- - Да здесь она, у меня. Жаль выбросить – пятьсот баксов стоит…
- - Покажите?
- - Да заберите ее совсем! Одни неприятности от нее…


Федор жадно рассматривал старинный холст. Ее никогда не реставрировали, но что она была ценна – несомненно. Размытая фигура женщины, порез в центре, не давали возможности рассмотреть ее. С краю картины он различил четыре буквы – подпись художника. Прочесть невозможно… Кто? Дега… Моне… Кто - из четырех букв?! Испанская картина, сказал он?… Гойя!
   Гойя!…
Федор запустил руки в волосы, сгреб свою пышную гриву, подбитую уже сединой. Думай, Федя, думай! Почему у гадалки оказалась картина Гойи? Явно неизвестная, нереставрированная, порезанная – в знак чего? Художник забраковал? Кто такой Гойя? Гойя – это «Капричос», « Обнаженная маха»…
«Маха»! Пораженный внезапной догадкой, он кинулся к своим альбомам. Где-то у него была репродукция! Вот горе-художник! Он много лет не пересматривал их! Писал «сам», искал свой «тон и цвет»! Вот он, альбом! Так, что здесь? « Махи на балконе» … « Погребение сардинки»… « Донья Мария-Луиза в виде махи в черном»…
Ага! Вот она – «Маха обнаженная»!
Господи! Да ведь это же она – его лесная знакомая! Когда она прилегла на песок, не даром у него возникло ощущение, что ему знакомы и лицо, и поза!
Он вытащил свой набросок – как тень, как отражение настоящего мастера, как карикатура на «Маху» – и все же узнаваема!
Он перелистал еще несколько страниц… Господи, какой он неуч. Да вот же снова она – « Портрет герцогини Альба»! «Маха» Гойи – Каэтана Альба, любовница художника. Как часто на его полотнах – ее лицо! Он, Федор, когда-то читал о Гойе, давно, когда был молод и хотел серьезно заниматься живописью…
Каэтана… Катерина…
Ерунда какая-то! Мистика! Не будь этого перепуганного Васыля, он, Федор, думал бы, что ему приснился жуткий сон…
Федор…  Франсиско… « Напиши меня в виде мадонны»…
- Ему показалось, что он сходит с ума. Надо же! Такое не придумаешь!… Он когда-то читал какую-то книгу о Гойе… Черт, не вспомнить… Взглянув на часы, он решил, что успеет, оделся и вышел.

Библиотекарь долго искала на полках.
- - Вот разве что энциклопедия?
- Федор нашел нужную букву. Опять она, «Маха»! Из скудных сведений о жизни и творчестве он ничего не узнал нового.
- - А какая еще литература у вас есть? Художественная? Должна быть! Ведь я когда-то читал…
- - Тогда, наверное, вы читали Фейхвангера, - вмешалась читательница, подбиравшая книги неподалеку и слышавшая их бесплодный спор.
- - О, точно! Есть у него роман о Гойе…
- С книгой в руках Федор ушел домой.

Уже рассветало, когда он перевернул последнюю страницу. Эта была та самая книга, поразившая его в юности. Он подозревал, что в выборе его пути как художника, она сыграла не последнюю роль. Потом была благополучно забыта…
Он снова перелистал книгу:
« Многие друзья, портреты которых он писал, перестали жить во плоти и жили теперь только в его портретах. Вот и Хозефа тоже умерла. И как раз после того, как он написал ее портрет. Так уже не раз бывало: когда он пишет портрет, всей душой отдаваясь работе, он сокращает срок жизни своей модели. Человек начинает жить в картине, которая отнимает у него дыхание жизни. Он, Франсиско, так же как и Каэтана, приносит несчастье, верно, это-то и связало его с Каэтаной.»
Федор надолго задумался.
«… когда он пишет портрет, всей душой отдаваясь работе…»
Но это же мистика! Это невозможно! Искусство – искусством, а жизнь – сама по себе. Ведь никто не умирал, когда он, Федор, их рисовал!
Ехидный внутренний голос прошептал ему: это потому, что ты всего лишь Федор Замятин, а не Франсиско Гойя. Таланта не хватает, батенька, ни на добро, ни на зло… Сила вдохновения способна творить миры. Злые или добрые – не важно, как повернется. А ты, что ты способен сотворить? Как она просила тебя? Напиши в виде мадонны? Если озеро – сможешь, то и ее сможешь… Просчиталась. Ничего ты не можешь. Маляр. Мазила. Раскрашенные картинки рисует, а рассуждает о настроениях в пейзажах!
Картина, лежащая перед ним, то самое «Вознесение». Знают, что была такая, но нигде, никогда не всплыла. И вот она, полуистлевшая, с обсыпавшейся краской, перерезанная… Это о ней:
«Только теперь он увидел подлинную  Каэтану. Он написал ее летящей в воздухе. Рядом с ней виднелись три мужские фигуры…Но на этот раз лицо женщины не было безымянным. Такое ясное, надменное продолговатое лицо могло быть только у одной женщины на свете – у Каэтаны де Альба…
Собственно говоря, из-под кисти Франсиско выходило «Вознесение»,но вознесение весьма нечестивое, целью которого вряд ли было небо… Нетрудно было приписать этой возносящейся деве все семь смертных грехов. Нетрудно было поверить, что она могла послать убийцу к безобидному супругу, который грозил стать помехой. Да, наконец-то он уловил последнее из ее лиц, глубоко лживое, глубоко невинное , глубоко порочное лицо Каэтаны…»
И он показал ей эту картину:
« Каэтана не считала себя очень сведущей в живописи, но это она поняла: такого жестокого оскорбления ей никто еще не наносил.
На его рабочем столе лежал скоблильный ножик. Она неторопливо взяла его и одним взмахом перерезала полотно сверху вниз…»
Федор разложил холст перед собой.
Значит, это не выдумка писателя. Значит, оно действительно существовало, это полотно, рожденное в минуту ревности, ненависти, страсти. Множество ее лиц смотрят с его полотен, и только это одно, запретное, колдовское, пристрастное, необъективное, обладает неведомой силой. Она наверняка не была колдуньей, эта своевольная красивая женщина. И любила его, наверное, как могла – неистово, неуступчиво, надменно. Но любила. И он любил – не даром она жива для мира в его картинах. Но дикая неистовая страсть может вознести на неведомые вершины счастья, и она же швырнет в бездну, соизмеримую с вершиной. И умерла эта женщина нелепо, глупо, несправедливо трагически – сначала хотела родить ему ребенка, а потом, поссорившись, прервала беременность, прекрасно зная, что это грозит смертью.
« Напиши меня в виде мадонны»…
Силуэт на картине размыт, словно она ее покинула… Но ведь гадалка с первого взгляда определила, что картина утратила свою колдовскую сущность! Где же тогда она? Куда спрятался ее нечистый дух, рожденный его рассерженным воображением?
Озеро?
Колдовское озеро, давшее ей приют – ибо эти существа должны иметь приют, как и вампиры?   
Солнце взошло за окном. Все при свете дня казалось дурным сном. Полно, уж не привиделось ли это все ему? Федор окинул взглядом свою комнату – в каком свинарнике он живет! А каким еще может быть временное жилище одинокого стареющего мужчины, постоянно отсутствующего, бродящего по стране в поисках удачной темы, гостящего неделями у многочисленных друзей? За последний год ин и трех недель не жил в этой комнате. Собственно, порвав с Анной, он уехал куда глаза глядят из этого города, приезжая ненадолго изредка сюда, как на базу…
Анна!.. Он поймал себя на мысли, что тоскует по ней. Да стоит ли свобода того, что он потерял? Анна, спокойная, уравновешенная, пусть не понимающая всех тонкостей его живописи…
Его живописи!.. Самонадеянный болван! У него есть живопись!? Его картины способны оживать, как эта, лежащая перед ним!? Да кто ты такой, Федя Замятин, кем ты себя вообразил!? Тоже мне, «Франсиско»! Художник нашелся! И из-за этого призрачного самомнения, на деле оказавшимся полным ничтожеством, ты оттолкнул любящую тебя молодую – на двадцать лет моложе тебя, козла, - женщину, желающую скрасить остаток твоей жалкой жизни, не думая о себе! Меньше пить надо в компании самовлюбленных болтунов, рассуждающих о «путях в искусстве»! Побольше листать альбомы настоящих мастеров. Вот она – сила искусства, способная создать силой воображения ведьму! Превратить в ведьму нормальную капризную женщину. А что ты можешь?  Можешь сделать из ведьмы нормальную женщину? Слабо? Вот попробуй, напиши ее в виде мадонны! Может, ее душа жаждет успокоения, обреченная веками искупать кару, наложенную на нее возлюбленным! Если бы он был жив – он освободил бы ее. А тебе, Федя, это не под силу. Так что собирай свои кисточки, напыщенный дурак, и иди к ней, умоляй, проси прощения, может, пустит тебя на краешек своей жизни, может, сжалится над «твоим талантом»! Тебе нужно было встретить ведьму, чтоб осознать свое ничтожество!
Федор плеснул в лицо водой. Какая страшная у него рожа! Землистая, с кругами под глазами от бессонницы и раздумий. Помятая. И – что скрывать – старая.
Но ведь Каэтана де Альба тоже была намного моложе, и любила своего стареющего, некрасивого, упрямого Франсиско? Неисповедимо женское сердце! В этом – великое изумление, и в нем же – наше великое мужское счастье...