Путешествие в страну И...
Доброе утро, мой любимый Друг! Надеюсь, сон восстановил твои силы, потраченные вчерашним вечером. Как хорошо, что, наконец, мы вышли из этого душного города с его суетой и автомобилями! Я разделил твою радость и удивление когда увидел множество красивых деревьев, расцветающих у небольшой речки. Чистый воздух, аромат белоснежных и снежно-розовых лепестков на какое-то время даже отвлек меня от наполнявшего счастья быть с тобой вместе. Мы думали – в какую сторону нам идти – ведь это первое наше путешествие, и без карт и ориентиров можно было бы легко заблудиться. Но эта речка и цветущие яблони и вишни оставили сомнения позади – конечно, вдоль нее. Признаюсь, встретившаяся на пути хижина и дымящийся костер чуть было не заставили меня свернуть в другую сторону. Благодарю тебя за твое природное любопытство – выползший изнутри старик изрядно меня позабавил. Помятый темно-красный халат, растрепанная бороденка, всклокоченные волосы…
Честно скажу, сразу он мне не понравился - уставился на тебя, заблестел глазками… Мне захоте-лось взять инициативу в свои руки, сбрендивший пьяница-рыбак, подумал я. Но этот “рыбак”, ока-залось, был не таким уж простаком, – я видел твое изумление, когда, выхватив засаленную кни-жонку из бокового кармана, он звонким голоском пропел: “
И лица и волосы ваши красивы,
Вы, как кипарисы, стройны, горделивы.
И все же никак не могу я понять,
Зачем в цветнике у творца возросли вы?”
Видя твое недоумение, я вновь попытался его отвлечь - он даже бровью не повел, уткнулся носом в книжонку и, найдя новый стишок и явно обрадовавшись, вновь пропел:“
Я красоты приемлю самовластье.
К ее порогу сам готов припасть я.
Не обижайся на ее причуды.
Ведь все, что от нее исходит, - счастье.”
Приговаривая “не обижайся на ее причуды”, как-то по-особенному посмотрел на меня, и мне стало немного не по себе… Ну ты, конечно, умеешь смеяться – где была его храбрость! И книжонка ис-чезла, и приглаживаться стал донжуан-старикашка. Имя какое-то пробормотал, не помнишь? то ли “Пал Ваныч, то ли еще как-то. Заулыбался, засуетился, хитрец. Я даже начал сомневаться – а ка-ких “рыб” от тут ловит – ни удочек, ни снастей. Потом, конечно понял – винцо тут попивает, да стишонки эти декламирует на старости лет. Оригинал! Ты, конечно, можешь к себе расположить кого угодно – мы-то знаем!- и рыба у него нашлась, и сладостей натаскал откуда-то. А с виду – не скажешь, чтобы такое могло водиться. Надеюсь, что тебе легче чем мне сегодня – я даже не сооб-разил как он так смог напоить-то: а все эти сладости, да стихи его под вино…
… Здравствуй, мой любимый Друг! Сейчас мое пробуждение подобно появлению в раю. Открываю глаза – и вижу твое лицо, склоненное надо мной – в лучах утреннего солнца и лепестках цветущих яблонь. Два дня – когда тебя не было – провел я в душевном смятении и сомнениях. Порой даже возникала мысль вернуться обратно. Все смотрел и смотрел на твою фотографию у моря. Внутри звучала мелодия, напоминающая о тебе...
Если бы не наш “рыбак” – может, и вернулся бы назад. Он обладает непостижимым умением своими стихами задевать во мне какие-то струны. С самого утра – когда ты пропала, он объявился с кувшином холодного вина, гроздью крупного бордового винограда и, разрушая мой сон, запел:
“Во сне сказал мне пир: "Покинь свою кровать,
Ведь розу радости нельзя во сне сорвать.
Ты, лежебок, все спишь, а сон подобен смерти.
Встань! Ведь потом века тебе придется спать!"
Просыпаюсь – боже – тебя нет! А он сидит рядом и улыбается:
“Чуть утром голубым блеснет просвет окна,
Кристальный мой фиал налейте дополна.
Ведь люди говорят, что истина горька”
– и смотрит так многозначительно на то место, где я должен был увидеть тебя –
“Не скрыта ль истина и в горечи вина?”
– и протягивает мне кувшин. Я прямо из него залпом пью холодный ароматный напиток - действу-ет, крепкое. Очертания немного плывут. Хотел встать и пойти на поиски тебя – старик замахал ру-ками, запричитал:
“То, что судьба тебе решила дать,
Нельзя ни увеличить, ни отнять.
Заботься не о том, чем не владеешь,
А от того, что есть, свободным стать.”
Больно укололо где-то в сердце. Это Вы к чему? – спрашиваю. А вот к чему – роется в книжонке, находит, читает:
“Если истина в мире условна, что ж, сердце губя,
Предаешься ты скорби, страданья свои возлюбя?
С тем, что есть, примирись, о мудрец. То, что вечным каламом.
Предначертано всем, не изменится ради тебя.”
Я так и сел. Примириться что тебя не будет рядом со мною? Ну уж – нет! А ты, въедливый стари-кашка, сейчас получишь! “Значит вы, почтенный, знаете что такое истина?” - Он еще больше ожи-вился:
” О друг, нам время не подчинено,
Нам не навечно бытие дано,
Пока в руках мы держим наши чаши,
- В руках мы держим истины зерно.”
“А это случайно, не пьянством называется?”, - говорю ему не очень дружелюбно, - “и что это Вы все время свою книжечку читаете, без нее – никак?” Он усмехнулся, спрятал ее в карман, посмот-рел прямо мне в глаза и говорит строгим голосом:
” Лучше в жизни всего избежать, кроме чаши вина,
Если пери, что чашу дала, весела и хмельна.
Опьяненье, беспутство, поверь, от Луны и до Рыбы,
Это - лучшее здесь, если винная чаша полна.”
Смотри-ка, может – без шпаргалки! “Пери – весела и хмельна…” Я представил кое-кого (секрет!) на месте этой “пери” и меня разобрал смех …Ладно уж, пускай говорит стихами, все ж какое-то развлечение. “Хорошо - улыбаюсь ему, но насчет истины – это вы зря, философии, дедушка, не знаете!” Хотел было ему кое-что объяснить, но не успел – лицо его стало вдруг суровым, глаза гневно заблестели, и говорит так медленно и отчетливо:
”Все, что ты в мире изучил, -- ничто,
Все, что слыхал и говорил, -- ничто,
И все, чему свидетель был, -- ничто,
Все, что так дорого купил, -- ничто.”
И далее без остановки –
“Кто ты, незнающий мира? Сам посмотри: ты -- ничто.
Ветер -- основа твоя, -- ты, богом забытый, -- ничто.
Грань твоего бытия -- две бездны небытия,
Тебя окружает ничто, и сам внутри ты -- ничто.”
Душа моя! Признаюсь, мне стало не по себе. Был у меня такой период… Я именно так и думал о себе – я – ничтожество, забытое богом. В его стихах ощущалась зловещая правда. “А Вы-то кто? – что так мне говорите” – выдавил я. Он подвинул мне кувшин, и пока я делал судорожные глотки, прошептал мне в ухо:
“Говорят, что я пьянствовать вечно готов, -- я таков!
Что я ринд и что идолов чту, как богов, -- я таков!
Каждый пусть полагает по-своему, спорить не буду.
Знаю лучше их сам про себя, я каков, -- я таков!”
“Пожалуйста, говорите серьезно” - мне уже было не до шуток: твое необъяснимое исчезновение и его зловещие поэтические откровения начинали меня пугать.
“Можно ль первому встречному тайну открыть?
С кем о том, что я знаю, мне здесь говорить?
Я в таком состоянии, что суть моей тайны.
Никогда, никому не могу объяснить.”
– был его ответ. После чего он поднялся, забрал кувшин и удалился в свою палатку. Я остался сидеть, прислонившись к дереву. Голова кружилась от выпитого вина, мысли путались, на душе было неспокойно. Откинувшись на мягкую траву, я закрыл глаза и постепенно стал засыпать…
Проснулся от яркого света солнца – был уже полдень. Тебя по-прежнему не было. Рядом стоял кувшин вина и плетенка с яблоками. Наверное, обед. Напившись и наевшись, пошел к хижине – пусто, старик был у речки. Сидел, ноги в воде, и наслаждался зеркальной водной гладью и сол-нышком. Я молча сел рядом. “Да не волнуйся ты понапрасну” – вдруг впервые он заговорил нор-мальным языком – “все будет хорошо – придет твоя радость…или не придет”. Мне не хотелось говорить о тебе с посторонним, но не удержался:” Что же тут хорошего, если не вернется?” Он захохотал: “У нас в колхозе слесарь Вовка на эту тему поет – “…баба как баба и что ее ради ра-деть…” “Я ему говорю – дурак ты, надо петь по-другому:
“Будь весел в эти мгновенья, в которые ты живешь,
Люби луноликих красавиц, чей стан с кипарисом схож.
Поскольку ты здесь не вечен, старайся стать совершенным
- И радуйся, если в мире друзей совершенных найдешь.”
- А мне-то чего веселиться, где моя “луноликая красавица”? – “Я не о красавице, понимать надо стихи – я о совершенстве”. Он посмотрел на меня в упор: “Ты же хочешь стать совершенным?” – Я смутился: “Неплохо было бы…” – “Ага, значит, я прав оказался” – закричал он, так слушай:
“Для назначенья высшего ты годен,
От рабской ноши жизни стань свободен!
На пире каландаров пей вино,
Будь светел духом, сердцем благороден.”
Я грустно возразил: “Не Вы ли утром называли меня “ничто”? Он еще сильнее стал хохотать:”Что – задело?! Да – шутки это все мои! Ты - парень что надо, слушаешь мои стишки, не то что осталь-ные, все норовят или послать куда подальше или подраться. А ты – сносишь, думаешь о чем-то. Значит, не все еще потеряно, мой друг. Думай, думай – может, что и надумаешь”. И торжествен-ным голосом провозгласил:
”Для тех, кому познанье тайн дано,
И радость, и печаль -- не все ль равно?
Но коль добро и зло пройдут бесследно,
Плачь, если хочешь, -- или пей вино.”
Мысли мои опять стали путаться. Да – забыл сказать – вино, его чудесное вино, было рядом, и мы, конечно же, отдали ему должное. Его слова про совершенство, познанье тайн звучали сладко. Познать хотя бы одну тайну – твоей пропажи…Но вот – насчет радости и печали было неясно – что он имел в виду. Старик, будто угадав мои мысли, спросил: “Тебе разве не понятно, что радость и печаль – для мудреца (он нежно погладил свою белую бороду – и впрямь, в этот момент он был похож на какого-то древнего мудреца) – это одно и то же?” Мне стало неловко, но все же я смог выдавить свое “нет”. – “Первый и последний раз объясняю стих” – взгляд его стал колючим – “в виде исключения. Стихи не для того пишутся и,( улыбнувшись каким-то своим мыслям) – читаются, чтобы их потом прозой разбавлять: вы двое ко мне заявились, ты был радостен с ней. Затем ты стал слушать мои стихи, напился вина, – и стал радостен со мной, принеся ей печаль, а теперь – когда ее не стало, – в сердце у тебя появилась печаль, но ты станешь радостным, когда она вернется. Вот видишь – одно и то же становится то радостью то печалью, или, если тебе так больше нравится – приносит то радость, то печаль. И ты – то радуешься, то переживаешь, а мудрец знает что это такое - ОДНО – и спокоен. Ясно теперь?”. Я кивнул, хотя, честно говоря, было как раз напротив.
“- А раз так, то успокойся – старик воодушевился – и займись делом” - и, поднося мне очередной раз кувшин, провозгласил:
“Кто слово разума на сердце начертал,
Тот ни мгновения напрасно не терял.
Он милость Вечного снискать трудом старался.
Или покой души за чашей обретал.”
Я подумал про себя: да уж, я, конечно, старался “снискать милость”, но – не “Вечного” и не трудом. Как я это делал – поскорее бы забыть... Опять жутко кольнуло, и, чтобы отвлечься от печальных воспоминаний, на всякий случай я спросил кто такой Вечный и как можно снискать его милость (вино, принятое еще раз, было отменно). Он, наверно, ждал этого вопроса и был во всеоружии. -Ты работаешь? – Да. Кем же? – Я назвал свою профессию, рассчитывая на похвалу. – Старик думал иначе:
“Ты ради благ мирских сгубил земные дни!
– гневно воскликнул он,
- Но вспомни день Суда, на жизнь свою взгляни.
Ведь многих до тебя стяжание сгубило.
И что постигло их? Где все теперь они?”
– Тут уж я был категорически не согласен:”Я работаю, получаю зарплату, почему это я сгубил зем-ные дни? Все нормальные люди так живут!” Это его распалило еще больше:
“ На людей этих - жалких ослов - ты с презреньем взгляни.
Пусты, как барабаны, но заняты делом они.
Если хочешь, чтоб все они пятки твои целовали,
Наживи себе славу! Невольники славы они.”
Я молча смотрел на него, недоумевая, – откуда такое негативное отношение к людям? Тем време-нем мой оракул (как я уже его прозвал про себя) без устали, войдя в неведомую мне роль, увеще-вал:
” О избранный, к словам моим склонись,
Непостоянства неба не страшись!
Смиренно сядь в углу довольства малым,
В игру судьбы вниманьем углубись!”…
Видимо, он еще мог бы долго так выступать, но внезапно подошедший человек хриплым голосом оборвал его: - “Уймись, Петрович! – гаркнул он сзади – Не хрен парню мозги компостировать!” Петрович – так, оказывается, звали старика – дернулся, как будто бы его ударило током, замолчал и поник. “Не обижайся, мудрец ты наш” – подошедший ласково похлопал его по плечу, старик не повернулся к нему - только засопел – “лучше бы познакомил нас с человеком”, и, не дожидаясь Петровича, подошел и протянул мне крепкую ладонь: “Володя, совхозный электрик, а это – моя подружка – Маришка”. Я повернулся и – о боже! – увидел прекрасное создание – почти как ты, мой Друг. Оно одарило меня внимательным взглядом больших лучистых глаз. “Проезжал мимо, дай думаю, заеду к старцу – один он ведь у нас колхозный сторож – яблони да вишни стережет – а он – вот чем, оказывается, занимается! Мозги товарищу засоряет. Вот скажу нашему библиотекарю, Владимиру Васильевичу, чтобы он тебе эти стихи более не давал, будешь работать, а то – гляди – пацаны полсада разворовали”. Старик вскинул на него тревожный взгляд – “шучу, шучу – поспешил успокоить его Володя – давай своего вина – и мы поедем”. Петрович тяжело поднялся, поковылял в хижину, вынес бутылку вина и отдал гостю. Тот еще раз дружески хлопнул его по плечу, пожал мне руку и скрылся с Маришкой в гуще деревьев.
Мы стояли, молчали. Старик закурил. Видимо, он не знал как теперь ему быть. Мне неловко было смотреть на него – после всего что и как он мне наговорил – и как это я воспринял – стало его немного жаль. Наконец, он прервал молчание: “Дурень! - , с горечью произнес он – сочиняет черт-те что и поет под гитару хриплым голосом” – он состроил какую-то дикую физиономию – и, кривляясь, прохрипел: “Баба как баба и что ее ради радеть. Разницы нет никакой между правдой и ложью – если, конечно, и ту и другую раздеть.” “Ну что за чепуха! Вино дует как черт, и что Маринка в нем нашла такого? Всю измучил”. “Ладно, пойдемте ужинать” – он вдруг перешел на вы. Чтобы как-то его успокоить, я похвалил его стихи, попросив не обращать особого внимания на бесцеремонного слесаря (это о нем раньше упоминал старик) и написать мне то, что он за этот день прочитал, “чтобы серьезно подумать над всеми вашими изречениями”. Он заметно оживился, и через некоторое время я уже держал перед собой листки бумаги со всеми прочитанными мне стихами, написанными, надо сказать, каллиграфическим почерком. Тебя, моя мечта, до сих пор не было, и я устроился возле реки, под деревом, читая его (или этого библиотекаря – как его?) удивительные и странные мысли.
Начал вспоминать – чем же зацепил меня он этим утром? Ага – вот оно – “истина горька” – и взгляд на то место, где еще вчера теплый майский ветер колыхал твои волосы, меняя всякий раз овал лица и выражение чудесных глаз. А дальше пошли “советы” - заботиться не о том, чем не владею, стать свободным – от чего и от кого? – от тебя? Истина - условна, не надо любить свои страдания, нужно примириться “с тем что есть”, ничего “ради меня” не изменится. Уфф! Ну, хорошо, то что истина – горька, и без него знаю, но что она еще и условна…Не могу понять. Даже представить себе не могу – кто здесь и с кем “условливается”. Идем дальше – страдания имеем, еще какие! – но чтобы их любить? – совсем наоборот. А если “ради меня” ничего не изменится – зачем вообще что-то делать в жизни? Бред какой-то, и кто это все придумал? Но, признаюсь – задевает меня, еще как. Безысходность, вот, наверное, что. Идем дальше – все у него вино с истиной сочетаются, она в чаше вина, дескать. Вот уж чего тяжко и больно вспоминать – так это то, какие “истины” я выдавал после этой самой чаши вина…По его словам, получается, я был рупором истины, когда был “под градусом”. Ха-ха-ха!!! И досталось же мне за эти “истины” – чуть не помер. Тьфу на эти стишки. Лучше вообще не думать чем думать об этом. Но, увы, в жизни мое главное достоинство – или недостаток – думать, мало того – думать, когда этого совсем не следует делать. Ладно, давай про вино, теперь уже с “пери”. В эротику ударился, нет у меня никакой “пери”, представить, конечно, могу рядом собой “веселую и хмельную”, но только – одну… Опять – не для меня. Хотя – тоже задевает.
Дальше – полнейший бред. Вино и истину оставил в покое, прицепился к слову – “ничто”. Дескать, я полный ноль, тупица. А другие что – лучше, что ли? Посмотришь по сторонам, точно: идиотов вокруг полным-полно. Но - не я… Опять боль пронзает, вспомнил кое-что про себя. Один раз даже в стихе написал. Но думать об этом – ни в коем случае нельзя. Это – погибель. Вот где достал меня паршивый старик. “Сам внутри ты -- ничто” – сказал, как из пистолета выстрелил. Дальше начал фиглярничать, дескать он пьяница и ему на всех наплевать, есть какая-то тайна, которую никому не откроет, видите-ли.
У речки, наоборот, стал меня хвалить, шуточки, до этого вроде были про “ничто”. Завел про “со-вершенство”, про “познанье тайн”, вывел что если ты ушла – то будто бы мне все равно должно быть. Какое совершенство и какие тайны? Все и так ясно. Не понравилось тебе со мной – и ты уш-ла. Я печален, не то слово! А радость-то здесь в чем? А-а понял, сыграл он на моем самолюбии – “Для назначенья высшего ты годен, От рабской ноши жизни стань свободен.” Вот, сволочь-то – как подъезжает! Жизнь у меня, видишь ли, – рабская…А “назначенье” – высшее…Провокатор, нет слов.
Дальше читать его стихи я был не в силах. Откинувшись на траву, я сразу же уснул. Снилось мне: ты – вся в белом-белом одеянии и мы идем, соприкоснувшись ладонями, по саду, который охраня-ет этот старик, а он сияет от радости и читает нам хорошие стихи. Ты молчишь, но – улыбаешься, берешь маленький лепесток яблони, дуешь на него, и он медленно-медленно летит ко мне. Я от-крываю ему навстречу ладони, но вдруг поднимается ветер, все сильнее и сильнее, лепесток ле-тит в сторону, я бросаюсь за ним и вдруг с ужасом понимаю, что тебя рядом уже нет…А ветер все сильнее, и вот грянула буря – я еле стою на ногах, порывы рвут на мне рубаху, откуда вылетает твоя единственная фотка, я хватаю ее и падая на землю, рыдая, прижимаю ее к губам. Просыпа-юсь, действительно сильный ветер, на моих глазах слезы, я хватаюсь за нагрудный карман – фот-ка на месте, долго-долго смотрю на нее, а потом прижимаю к губам. Вот так. Проклятый старикан, взбаламутил все внутри своими стихами и вином. Назло ему завтра буду критиковать все его вы-ступления, даже если будет прав.
…Спал я, по-видимому, долго, проснулся с тяжелой головой и тревогой внутри. Тебя нет... Какой сегодня день – ах, да – воскресенье. Все стало ясно: суббота и воскресенье - это дни, в которые ты меня когда-то регулярно покидала. Стало немного спокойнее – ведь завтра – как и тогда - зав-тра ты можешь вернуться, нежно обнять меня и сказать: прости, прости, прости… А я тебе отвечу: “На розах блистанье росы новогодней прекрасно, Любимая - лучшее творенье господне -- пре-красно. Жалеть ли минувшее, бранить ли его мудрецу? Забудем вчерашнее! Ведь наше Сегодня -- прекрасно!” Подумав об этом, я поморщился, почувствовав себя этим самым ненавидимым мной стариком – ведь это же так похоже на его стишонки. Вспомнил свою последнюю идею – критико-вать его за все – и жадно открыл исписанные листки.
Так, начнем. Правда, те, вчерашние, – перечитывать нет сил. Будем следующие: что-то там насчет “милости Вечного” пел. Хорошо. Кто такой – или что такое – этот “Вечный”? Если это – бог – тогда бы сразу так и сказал, зачем намеками? А это - “или покой души за чашей обретал”. Ну уж – дудки: или вино или церковь, нестыковочка, уважаемый. Люди – у него – “жалкие ослы”, “пусты как бара-баны, но заняты делом”! Сам ты – барабан! Трезвонишь только, пьешь, сад толком не охраняешь, вон – даже слесарь тебя ругает колхозный. А это…Но тут меня прервал наш “оракул” – незаметно подойдя (с вином и яблоками на тарелке) – заявил:
“Никто не соединился с возлюбленною своей,
Пока не изранил сердце шипами, как соловей,
Пока черепаховый гребень на сотню зубов не расщеплен,
Он тоже не волен коснуться твоих благовонных кудрей.”
Спорить с ним сразу же расхотелось – ум захватила мысль о “соловье”. Надо запомнить – обду-маю когда буду один. Петрович присел рядышком – лицо вежливое, благообразное, спросил како-во было ночью, поднес вино и яблоки. Я с удовольствием отведал того и другого. Захотелось его отблагодарить, и я сказал что некстати вчера нам помешал слесарь Володя, влез, неуч, в такую интересную беседу. Можно было бы и продолжить сегодня. На мое удивление, старик заметно погрустнел: “Не мое это дело – учить уму – разуму, вы уж простите, разошелся вчера не на шутку, а с чего – сам не знаю”. “Прав он – сад стеречь надобно, а не вином и стихами баловаться. С библиотекарем, Владимиром Василичем, знаемся, вот он, по-дружески меня и развлекает, а я – всех остальных. Только не слушает никто, вы, вот, исключение”. Я, все еще в надежде его разговорить: “Расскажите тогда без поучений, о себе что-нибудь”. “Пойдем, прогуляемся - говорит- может, что и получится”.
Идем…, без тебя…, – деревья как деревья, ничего особенного, все внимание на спутнике. Он мол-чит, лицо задумчивое, грустное, постарел заметно за ночь. Подошли к речке, смотрим на сияющее солнце, опять молчим, я почему-то вспоминаю тебя. Он вдруг оборачивается, лицо изменилось - порозовело, помолодело и говорит:”Хочу тебя (опять – на ты!) утешить, чтобы ты помнил старика, когда дальше пойдешь.
Будь весел! Чаянья твои определил - вчерашний день.
Тебя от прежних просьб твоих освободил вчерашний день.
С кем спорить? Ни о чем тебя не расспросил вчерашний день.
Что завтра сбудется с тобой - не приоткрыл вчерашний день.”
Я молчал, всеми силами стараясь запомнить его слова – бальзам для моей души. Поражаюсь – как это все близко и понятно мне! Он тем временем неспешно, тихим задушевным голосом про-должал:
“Душой, перенесшей страданья, свобода обретена.
Пусть капля томится в темнице - становится перлом она.
Не плачь: если ты разорился, богатство еще возвратится,
Пускай опорожнена чаша -- опять она будет полна.”
От таких слов сердце мое затрепетало, я чувствовал, что начинаю любить этого чудаковатого ста-рика-поэта. Как же я вчера был неправ! Нет, конечно же, все его стихи надо заново прочесть, за-ново понять и запомнить наизусть.
“Пока в дорогу странствий не сберешься, -- не выйдет ничего,
Пока слезами мук не обольешься - не выйдет ничего.
О чем скорбишь? Покамест, как влюбленный,
Ты от себя совсем не отречешься, - не выйдет ничего.”
При этих словах сердце мое не выдержало, и я воскликнул: “Учитель! – он вскинул брови – как же ты прав – я ведь и собрался в дорогу странствий!” Он понимающе улыбнулся:”Видел я твою дорогу странствий, рука об руку сидели у меня. Правда, чтобы тебе к ней прийти придется ногами немало прошагать”. “Да нет же – возразил я – я хочу узнать – что такое Истина?” Он взял меня за руку и, посмотрев куда-то глубоко вовнутрь, произнес: ”Узнать – это увидеть и понять. Смотри же на нее, и, если сможешь, – пойми ее”.
Пока я размышлял над сказанным, он перешел на лирический лад, шутливо обращаясь ко мне:
”В любви к тебе не страшен мне укор,
С невеждами я не вступаю в спор.
Любовный кубок - исцеленье мужу,
А не мужам - паденье и позор”.
Ум мой не поспевал за его словами, но душа, видимо, напротив, все изреченное воспринимала мгновенно, то ликуя, то смущаясь, то грустя, то скорбя…
Огонь моей страсти высок пред тобой, - так да будет!
В руках моих - гроздий сок огневой, - так да будет!
Вы мне говорите: "Раскайся, и будешь прощен".
А если не буду прощен, будь что будет со мной! - так да будет!
Мне богом запрещено - то, что я пожелал,
Так сбудется ли оно - то, что я пожелал?
Коль праведно все, что Изед захотел справедливый,
Так значит, все - ложно, грешно, - то, что я пожелал.
Сколько времени мы так провели вместе – не помню, шел рядом с ним как зачарованный, ничего не видя ни перед собой, ни по сторонам, до тех пор пока он не остановил меня и не сказал: ”За-помни самое важное:
Солнце пламенного небосклона - это любовь,
Птица счастья средь чащи зеленой - это любовь,
Нет, любовь не рыданья, не слезы, не стон соловья,
Вот когда умираешь без стона - это любовь.”
После чего сразу как-то обмяк, ссутулился и стал извиняться за назойливость, перейдя вновь на “вы”. Я пытался его похвалить, приободрить, но он замолчал и более уже не разговаривал до са-мого вечера.
Вечером пообщаться с Петровичем не довелось – приехал сам председатель колхоза – то ли сле-сарь наябедничал, то ли такой деловитый он у них – и они вместе долго сидели у костра и о чем-то спорили, если, конечно разговор начальника с подчиненным можно так назвать. Я не слушал их беседу, лежал под яблоней и перебирал услышанное за сегодня. Я был благодарен старику за такие стихи и сожалел о своем вчерашнем рассуждении. Мягкий вежливый голос оторвал от раз-думий:”Здравствуйте, меня зовут Александр … - отчество я не расслышал из-за шума листвы – я – председатель колхоза, на чьей территории вы находитесь. Если будет желание – заходите к нам в село. Петрович вас хвалит, а это для меня много значит.” Я поблагодарил его, и он ушел. Пока я раздумывал – надо ли мне идти в село, и будешь ли ты со мной завтра – о, жемчуг моей души! – старик затворился в своем жилище и затих. Костер не горел. Я тоже улегся спать.
…Было слышно как мягко плескались волны, удивительно пела какая-то одинокая ночная птица, на небе сияли звезды, а я смотрел на все это, слушал и думал – а что же нужно мне, чтобы такая же гармония наступила в душе?
Душа моя, душа – что же ты такое есть на самом деле? Когда ты радуешься – я как на крыльях, когда ты страдаешь – места себе не нахожу. Сколько лет я прожил в спокойствии и относительном благополучии, и вот – прилетел откуда-то с небес мой ангел, мой любимый и далекий ангел, про-летел мимо, взмахнул своим нежным крылом, и – что же с тобою стряслось? Затрепетала, завол-новалась, заплакала, а после – устроила мне такой пожар, такое землетрясение! - внутри все со-жжено, сам еле живой, сижу на руинах, смотрю по сторонам – пусто, дым стелется, ум мой горестно взывает: что случилось, что случилось? – и не может найти ответа…
Не спится мне сегодня – в этом мире спокойствия и гармонии. Опять придется думать. Знает ли дедушка ответ – не в стихах, а вот так – как обычные люди говорят. Вот ведь, получил такой со-всем недавно я – дескать, ты - ненормальный эгоист – оторвался от реальности, причиняешь зло себе и другим, сходи в церковь и покайся в своих грехах. Все просто и ясно. Ум сходу это понял и принял как штамп, как клеймо “идиот”. Тут бы и успокоиться, но эта загадочная, непонятная душа – против, не принимает, сжимает горло, хлещет разум плеткой, гонит его далеко вдаль – а куда? К деду, что ли, сходить, разбудить его и спросить в лоб, может, знает.
И вот, душа моя, подбираюсь в темноте к хижине, глядь – в лунном свете – лежит у входа его кни-жица, старая, потрепанная. Вот так находка! Выронил старый любитель кувшинных истин! Может, там отгадка? Несу ее как драгоценное сокровище в свое яблоневое убежище, включаю фонарик, открываю: стихи, стихи, стихи, много-много. Более ничего. Почитаем, не торопясь, наугад. Так, что открылось? Ах, ты – знакомое уже!
Будь весел! Чаянья твои определил - вчерашний день.
Тебя от прежних просьб твоих освободил вчерашний день.
С кем спорить? Ни о чем тебя не расспросил вчерашний день.
Что завтра сбудется с тобой - не приоткрыл вчерашний день.
Обо мне, конечно же, обо мне! Да, еще совсем недавно, были и “чаянья” и “просьбы” – еще какие! Сейчас их нет (по секрету скажу – есть одно “чаянье” – твой приход завтра), действительно, нет. Куда подевались? – на атомной бомбе подорвалиь. (Стало смешно от такой рифмы). Свободен я теперь от этого? Да. Есть с кем спорить? Нет. Есть о чем переживать? Нет (смотри секрет!) Что завтра сбудется - не знаю. Есть повод быть веселым – есть. Что же – хороший стих, запомним, пригодится. Что там еще выпадет?
Если сердце захочет свободы и сбросит аркан,
То куда же уйти ему, кравчий? Ведь мир - океан!
И суфий как сосуд узкогорлый, - неведенья полный,
Если выпьет хоть каплю - ей-богу, окажется пьян.
Свободно ли мое сердце? Нет. Занято. Чем? – А как ты, мой дружок, думаешь? Но – есть ли на нем аркан? Тоже нет. Сгорел в пожаре. Значит, по-дедушкиному получается что оно и свободно и несвободно. Не буду с ним спорить, буду думать как он. Тем более что спорщик я никакой, ты же знаешь. И вот оно, свободное сердце, удивляется вновь открываемому миру, его необъятности, так что даже суфий (наверное, какой-нибудь мудрец) пьянеет от самой малой капли. А мое – полу-свободное, как же? Молчу, вслушиваюсь вовнутрь себя – да, точно! мир – как океан – открывается! Но, не одному, не одинокому, а если только с тобой, вместе с кем мы отправились неизвестно куда…
Кто слово разума на сердце начертал,
Тот ни мгновения напрасно не терял.
Он милость Вечного снискать трудом старался --
Или покой души за чашей обретал.
Опять знакомое! Сожалею, что его вчера ругал, это от злости. Да, я несовершенен. Как я мог злиться на дедушку за то что он сказал мне правду, даже сам не зная этого? Сейчас совсем по-другому ощущается. Слово разума – не в голове (этого “добра” у всех хватает) – а на сердце. Нельзя терять ни мгновения! Милость Вечного – это если твоя жизнь, твои мечты и дела не пойдут прахом, а останутся жить и после тебя, принося радость и счастье. Покой души за чашей – краси-во… но мне пока неведомо. Скорее, наоборот (кольнуло!). И опять стало смешно – вспомнил кто мне совсем недавно “слово разума на сердце начертал”! Хочется добавить – “выгравировал”. Зна-чит – стих этот также про меня. Учим, учим, учим.
Пока в дорогу странствий не сберешься, - не выйдет ничего,
Пока слезами мук не обольешься - не выйдет ничего.
О чем скорбишь? Покамест, как влюбленный,
Ты от себя совсем не отречешься, - не выйдет ничего.
Уже в дороге я, милый мой, дорогой дедушка! Облился слезами, и не единожды, мой оракул! От-рекся, отрекся, отрекся – клянусь! Влюбленный………… Все – про меня. Все условия имеются. А что же должно выйти? Почему ты не написал???!!! Стало немного досадно, расхотелось дальше читать, тем более что следующий стих имел такое указание:
…Будь мудрым, остальное все не стоит
Того, чтоб за него свой век сгубить.
Ум вяло пережевывал эту мысль, слова расплылись в своих значениях и в своих сочетаниях: “мудрый”, “остальное”, “сгубить” – вызывали один – единственный вопрос: что они означают? Я захлопнул книжечку, положил ее себе под голову и закрыл глаза…
И представляешь, звездочка моя ненаглядная, какой мне приснился чудный сон! Будто я сижу на ковре перед тусклым очагом в каком-то старом глухом доме, стены глиняные, одно окошко и то – маленькое. У очага напротив меня сидит седовласый старик с большой белой бородой, в дорогом восточном одеянии, на коленях держит старинную книгу, прикрыв ладонями, внимательно смотрит мне в глаза и говорит:”Подойди, затвори плотно окно да заткни его подушкой чтобы ни один звук не выходил наружу.” “Зачем, Учитель?” “Иди же!” Подхожу, смотрю в окно – странная картина – в кроваво-красном закате вижу большой город – большинство домов одноэтажные глиняные, узкие улочки, справа вдали – шпиль мечети, слева вдали – башни замка. Духота, зной, пыль, пусто сна-ружи. Закрываю окно, затыкаю изнутри подушкой. Иду к Учителю, сажусь рядом на ковер. Он гру-стно произносит:
Не исполняет желаний моих небосвод.
Вести от друга напрасно душа моя ждет.
Светлый Яздан нас дозволенным не одаряет,
Дьявол же и недозволенного не дает.
“Учитель! Кто этот друг, чем я могу помочь Вам?” – “Молчи и слушай: дни мои сочтены, горестно мне завершать свой путь в окружении невежд и врагов. Важное дело не смогу без тебя закончить – погладил книгу и произнес:
Тайны мира, что я изложил в сокровенной тетради,
От людей утаил я, своей безопасности ради,
Никому не могу рассказать, что скрываю в душе,
Слишком много невежд в этом злом человеческом стаде.”
Я был как громом поражен этим известием. Великий, могущественный и Мудрейший говорит мне такое! Сердце мое объяла горечь и страх за него. “Поклянись, что сохранишь ее будущим поколе-ниям!” – “Клянусь, Великий Учитель!” “А теперь я кое-что тебе расскажу – из нее”.
Не была познанья жажда чуждой сердца моего,
Мало тайн осталось в мире, не доступных для него.
Семьдесят два долгих года размышлял я дни и ночи,
Лишь теперь уразумел я, что не знаю ничего.
“Как такое возможно, о мудрейший из мудрейших Учитель?!” “Не перебивай, ты хотел услышать об истине, так слушай:
Сперва мой ум по небесам блуждал,
Скрижаль, калам, и рай, и ад искал.
Сказал мне разум: "Рай и ад - с тобою, -
Все ты несешь в себе, чего алкал".
“О, всемогущий Аллах, - в ужасе подумал я – что Он такое говорит! Как об этом можно говорить – об этом даже подумать – смертный грех!” А Учитель, тем временем, глядя сквозь меня куда-то вдаль, тихо произносил:
Море сей жизни возникло из сокровенных сил,
Жемчуг раскрытия тайны никто еще не просверлил.
Толк свой у каждого века - по знанию и пониманью.
Истинной сути творенья никто еще не объяснил.
Как будто видя мою растерянность и подавленность, сказал:”Хорошо. Теперь скажу более близкое и понятное тебе:
В наш подлый век неверен друг любой.
Держись подальше от толпы людской.
Тот, на кого ты в жизни положился, --
Всмотрись-ка лучше, - враг перед тобой.”
“О Милостивый и Милосердный! Да что же он такое говорит!”
Не будь беспечен на распутьях дней
И знай: судьба - разбойника страшней.
Судьба тебя халвою угощает -
Не ешь: смертельный яд в халве у ней!
Продолжал он тихо, видимо делая над собой усилие. Вдруг его глаза на мгновение закрылись, он покачнулся, я бросился к нему, взял его за чуть подрагивающие руки, он улыбнулся. Подал ему пиалу с водой, он отпил несколько глотков, жестом указал мне присесть и вновь своим тихим про-никновенным голосом:
Ты коварства бегущих небес опасайся.
Нет друзей у тебя, а с врагами не знайся.
Не надейся на завтра, сегодня живи.
Стать собою самим хоть на миг попытайся.
Я слушал, впитывая как губка каждое его слово. Он было хотел еще что–то сказать, но видимо, стало невмоготу. “Открой окно, мне нужен свежий воздух!” Я бросился к окну. Вернувшись к нему, заметил что он чувствует себя лучше. Сверкая очами, молча вручил мне свою потаенную Книгу, а когда я, упав на ковер, припал к его стопам, целуя их, - он нагнулся, поднял меня и с улыбкой, не-обычно громко произнес:
Теперь, пока ты волен, встань, поди,
На светлый пир любовь свою веди.
Ведь это царство красоты не вечно,
Кто знает: что там будет впереди?
И жестом указал мне оставить его одного. А сам в изнеможении откинулся спиной на глиняную стену. Сердце мое невыносимо заболело при мысли что я сейчас оставлю Учителя одного в таком состоянии, руки дрожали, прижимая священную Книгу. Уходя, я услыхал шум из открытого окна и вернулся чтобы его прикрыть. Выглянул – и ахнул! За окном – день, вокруг кипит жизнью совре-менный мегаполис: толпы народу, потоки машин, бесчисленные рекламные щиты и офисы… “Учи-тель! Закричал я. Все не так плохо как ты думаешь – все просто здорово!” Обернувшись, я увидел – кого бы ты думала, светлая моя Душа?, - нашего дедушку-сторожа! Сидя на том же месте, он лукаво улыбался и, поманивая меня пальцем, закричал: ”Верни книжку, она не твоя!” Я бросился сломя голову из комнаты и … проснулся.
В руках я сжимал дедову книжку, сильно ее помяв. Наступало утро. Часы показывали 6 утра. Запе-ли утренние птицы – не так как сказочные ночные, а – деловито защебетали, готовясь к нелегкому дневному птичьему труду – добывать пищу и кормить ненасытное потомство. Деревья покачива-лись от прохладного ветерка. На лоб мне мягко опустился лепесток яблони. Я взял его двумя пальцами, поднес к губам, поцеловал и изо всей силы подул, отправляя его вверх, и сразу же за-крыл глаза. Я был абсолютно уверен, что Ты сегодня придешь…
Доброе-“придоброе” утро, мой Ангел! Ты все еще в объятиях сна – утро только-только начинается, и я надеюсь, что мой долгий взгляд тебя не потревожит. Как ты прекрасна! Лицо твое – как сегодняшний рассвет – спокойно, безмятежно во власти утренних сновидений. Черты его совершенны – не теми – абстрактными и холодными линиями, что пестрят повсюду куда ни глянь,- а теми, в которые давным-давно, долгими годами я каждый день всматривался, врезая их себе в душу и сердце, отдавая им весь пыл своей юной, кристально-чистой, всепоглощающей и … нерастраченной до сих пор, первой и последней Любви. Ты спишь, укрывшись теплым дедушкиным пледом, но по плавным изгибам я представляю твою фигуру…и радуюсь, что могу смотреть на нее уже не по фотографии.
Я смотрю, смотрю, смотрю на тебя… И вспоминаю вчерашний день. Он был, наверное, самым счастливым днем в моей жизни. Целый день мы были с тобой вдвоем! Не буду скрывать, но я пе-реживал, что, встретясь с тобой и проведя какое-то время вместе, могу…разочароваться в тебе. Прости! Это все происки моего несовершенного помощника, я дал ему прозвище “фельдшер Мозг”. Это он нашептывал мне, что моя Душа слепа, что ты, мое сокровище, это незрелый плод ее пустых фантазий. Надо отдать ему должное, до встречи с тобой он не ошибался и смело делил всех женщин на две группы – глупые и болтливые. Представь себе – в каком же положении он оказался вчера! При твоем появлении он съежился, отклеился, наконец-то от Души, и уполз в свою, одному богу известную норку.
А моя душа…увидев, проснувшись, твое склоненное надо мной лицо – залилась тихой светлой радостью. Когда я вчера утром открыл глаза – то сразу же встретил твои - большие, нежные и сияющие - которые тут же превратились в настороженно-серьезные. Ты загадочным тоном спро-сила: ”Кто ты, незнакомец?” – “Я близкая тебе душа” – “Как твое имя?” – “Руслан, а твое?” – “Люд-мила!” – и залилась звонким смехом. Затем, внезапно посерьезнев: “Что ты здесь делаешь?” – “Жду тебя…” – “А ты?” Без ответа. “Зачем ты пришел сюда?” – “За Истиной”. “Кто послал тебя сю-да?” – “Моя душа”. Я ждал еще вопросов, но ты отодвинулась, села, прислонившись к яблоне, за-думалась, глядя мне прямо в глаза, потом сказала: “Хорошо, я буду твоей спутницей, но обещай мне что выполнишь три условия!” “Обещаю!” “Не торопись, послушай какие – тогда решишь”. И ты их назвала: не обижаться на тебя и не обижать тебя, даже в мыслях, и не прикасаться к тебе, как это делают влюбленные. Фельдшер Мозг завозился в своей норке что-то бурча, но его никто не слушал: “Я готова!” – пропела моя Душа, и я повторил ее эхом. Тут мы – я и моя Душа – услышали недовольный голос фельдшера: ”А смотреть-то хоть на нее можно?” Этот вопрос поставил нас в тупик, мы застыли, но, видно, он крикнул так, что стало слышно тебе, и, ты с серьезным видом, но со смеющимися глазами отрезала: ”Нужно!” – и он, обессилев, тут же отключился.
После мы пошли с тобой вдоль реки, и ты назвала свое имя – Арслана. Я удивился его необычно-сти и созвучности с моим. Это был Знак. Хотя, надо признаться, эти “знаки” в тех – первой и второй жизни – меня неизменно подводили. Один соврал, что ты станешь моей женой, другой – что ты меня любишь. Но теперь это не имело ни малейшего значения, ты – со мной, а более ничего нет.
…Вначале мы шли молча, наблюдая за пробуждением Природы вослед за восходящим Солнцем, и ты сказала, что это самое прекрасное время суток. Затем, когда сад наполнился щебетанием птиц, я стал рассказывать тебе о моих приключениях с дедушкой и моих снах. Душа моя, если су-ществует Второе Я, то ты была им в это время! Каждое мое слово, мысль, движение сердца нахо-дило отклик в тебе. Лицо твое становилось то смешливым, то грустным, то серьезным, то радост-ным. Я не подбирал слова, чтобы выразить свои мысли – я их вообще не слышал, я видел только твои глубокие и нежные глаза и еще раз пережил с ними то, что было в те дни. Мне показалось, что дедушка стал тебе таким же близким, как и мне, и, возвращаясь с прогулки к его хижине, пред-вкушал радость от встречи с ним вместе с тобой.
На удивление его не оказалось, а возле хижины сидел…милиционер, худощавый мужчина средних лет, с погонами лейтенанта. Рядом был накрыт стол в дедушкином стиле – фрукты, сладкий перец, лаваш, вино (в кувшине!). Лейтенант смотрел вдаль и жевал яблоко. Завидя нас, быстро его доел, встал, поправил форму, и, буравя меня взглядом глубоко посаженных глаз, представился: “Васи-лий Маратович, местный участковый!” Затем, посмотрев на тебя и заметно смягчившись, спро-сил:”Что привело вас в наши края?” – “Путешествуем” – ответил я не совсем уверенно, и он еще раз царапнул меня своим взглядом. “Почему не на море?” – обращаясь к тебе и улыбаясь, теперь его глаза напоминали глаза ребенка. “Мы хотим посмотреть мир, узнать живущих в нем людей” – сказала ты серьезно. Улыбка его сошла, в глазах вспыхнули маленькие искорки. “Что ж, правиль-ное, похвальное дело. Когда ждать вас в нашем селе, в Яблоневке?” Заметив мое колебание, до-бавил: “Не правда ли – деревенские люди ближе к истокам (буравит меня опять!), чем городские, особенно в третьем Риме?” “Конечно, будем, Василий Маратович, только вот денек с дедушкой проведем”, - мягко произнесла ты, и он посмотрел на тебя с невыразимой теплотой. “Тогда разре-шите откланяться” – он осторожно взял твою руку и поцеловал (кольнуло!). Показалось, что он немного смутился, бледные щеки его порозовели. “Да, чуть не забыл – Петрович будет вечером, просил вас не стесняться” – и указал на накрытый стол. “До встречи!” Моей руки он почему-то не пожал…
Мы вкусно покушали, и я попросил тебя отдохнуть, ведь ты проделала большой путь сюда из Твоего Города. Ты легла под яблоней, укрывшись пледом, а я устроился рядом “охранять твой покой”. На душе было спокойно и светло. Вот она – гармония! – а я совсем недавно полагал, что я с ней несовместим. “И зачем куда-то идти, если Она рядом?” - спросила счастливая Душа, и я был с ней совершенно согласен. Наступило блаженство, и глаза мои стали закрываться…
…Выстрел откуда-то из глубины разрушил идиллию, меня подбросило:”Боже, что это!?” – “Повто-ряю: о-на те-бя не лю-бит!” – это мой проклятый фельдшер наслаждался своей победой…
Мы замерли, мы знали что он прав. Я упал в отчаянии на траву, закрыл глаза и схватился за голо-ву, пытаясь освободиться от всего этого… И тут я увидел Их. Они сидели в пустыне друг напротив друга, рядом, но на двух разных камнях. Она – молодая блондинка в шелковистом платье с вью-щимися золотистыми локонами, Он – почтенный седой джентльмен с коротко стрижеными воло-сами, в строгом темном костюме. Он смотрел на нее с иронией, но твердо. Она на него - метущим-ся, полным отчаяния взглядом. Вдруг она вскочила, отвесила ему звонкую пощечину и разрыда-лась. Он даже не шелохнулся. Я хотел было вмешаться, но с удивлением обнаружил, что я – не-материален, дух, так сказать. Витаю неподалеку, меня не видят, наверное. Я был на удивление спокоен, мне было интересно. Джентльмен дождался пока блондинка успокоится и, учтивым то-ном, произнес: “Мадмуазель, Вы же знаете, я признаю Ваш приоритет в управлении им” – он указал пальцем наверх, - “но факт есть факт: научный, медицинский, какой хотите – Вы же должны мне доверять в этом – имеем счастье знать друг друга давно”. Она молчала. “Я также не отрицаю Ваше право и не порицаю Вас – за все, что Вы здесь устроили” – и он показал на окрестности где все было выжжено дотла– “мне самому, признаться, весь этот хлам изрядно надоел”. Она молчала, а он продолжал педантично, размеренно свои, видно хорошо продуманные и взвешенные, рас-суждения:”Но зачем же спорить против фактов? Зачем его вводить в заблуждение? Ничего кроме вреда от этого не предвидится. Посмотрите – что с ним сегодня произошло. Рядом с ней он сразу растаял, потерял всякий интерес к путешествию. А ведь был – воин, рвался постичь необъятное – Истину. И даже я встряхнулся – найдется-таки применение моим талантам! Не говоря уже о Ваших, моя дорогая мадемуазель. Без Вас, без Вашей дружеской” - произнес с ударением - ”поддержки, вы же прекрасно знаете – я – полный ноль. Вот если бы месье” - палец показал наверх – “избрал бы точные науки, тогда… Впрочем, мне неважно, чем заниматься, главное здесь интерес и возможность – нам с Вами – проявить, так сказать, себя во всей красе. Особенно Вам.” Блондинка смотрела на него уже с интересом. “А не то – зачахнете Вы в своей хижине.” “Я готов – Вы же пре-красно знаете – служить Вам, но только прошу – пожалуйста, давайте дружить, не нужно пользо-ваться свои влиянием на месье и игнорировать мои научные” – опять выделил тоном – “рекомен-дации”. “Их суть в том” – он стал важным, как профессор на кафедре – “что месье в данный момент счастлив тем, что уже имеет – рядом с ним его Спутник, его несбыточная Мечта, его любимый Друг” – он игриво хохотнул – “да, не отрицаю, есть определенные ограничения – не обижать и тому подобное, не трогать… Но не огорчайтесь, я знаю как Вы преданы месье и могу Вас утешить – для него это не так уж и важно. Сколько лет он прожил без этого – и что же? Ни-че-го. Поверьте, даже не заметит. Обидеть ее он и так не в силах. Трогать – вообще промолчу, не наше это занятие. А вот Вам и ему - приятный от меня сюрприз! Смотреть и говорить ему не запрещено, а это, знаете, поверьте моему опыту – ого-го!” Мадемуазель смотрела на него, если и не с восхищением, то уж с почтением, точно. “С другой стороны, посмотрите, моя радость, - кто наши, так сказать, соседи по цеху:”Пускай и предобрая, но – уже почтенная дама, молодой и не очень… продвинутый джентльмен. Для чего ради нам-то беспокоиться?” При этих словах Блондинка покрылась пятнами, ее симпатичное лицо налилось гневом, поднявшись, она медленно стала подходить к Джентльме-ну – он, надо сказать, аж застыл от страха – со всей силы размахнулась и…что было далее - уви-деть мне не довелось. Ты, свет моих очей, уже будила меня своим очаровательным, мелодичным голосом.
…Увидев твое родное лицо, я вернулся в реальность, мигом забыв тех, Двоих. Мы пошли гулять, сели у реки и я стал читать тебе дедушкины стихи. Оказалось, они вызывают у тебя совсем другие чувства. То что меня вдохновило – вызвало у тебя иронию, то от чего хотелось плакать – веселый смех. Я попросил тебя обсудить некоторые из них. Еще раз патетически читаю:”…А когда умира-ешь без стона – это любовь”. “Ну какая же тут любовь?” – удивляешься ты – “разве можно любовь связывать со смертью? Любовь – это счастливая жизнь, это семья, это – продолжение жизни - на-ши дети. “Все, что ты в жизни изучил – ничто” – читаю я, а ты смеешься: “Ну зачем же так – о зна-ниях? Без них мы – никуда!”. “Никто не соединился с возлюбленною своей, пока не изранил шипами сердце как соловей” – “прям-таки и изранил соловушка сердце” – издеваешься. “Но, пожалуйста, не переживай” – как всегда мягко и ласково сказала ты – “стихи, действительно, замечательные, просто они рождены мятущейся, бунтующей душой – как у тебя”. И я сразу стал спокоен – оказывается, настоящая Гармония видит и чувствует все по-другому.
Дедушка в этот день так и не появился, должно быть решил дать возможность побыть нам наеди-не. С заходом солнца мы легли спать в нашем временном убежище – под цветущей яблоней. Ты быстро уснула, а я лежал рядом, слушая твое ровное дыхание и думая о том, что же объединило нас – таких разных, но стремящихся понять друг друга. Может быть, желание постичь и пережить на своем жизненном пути то, чего у нас нет: бунта в тебе, гармонии и счастья – во мне?
“Арслана, доброе утро!” – сказал я деловито, чуть только проснувшись. Неужели я это сказал - сказал без единого ласкового слова, каковых в изобилии я расточал ранее!? Стало очень-очень весело, в голову влетело клише из западных фильмов:”Молодец, парень, ты это сделал!” Стало еще смешнее. Поверь мне, пожалуйста, моя милая-милая, ненаглядная птичка, что я смог так сказать и при том еще смеяться. Хотя вчера было не до смеха, но все по-порядку. Сон был крепкий, спокойный, ты же ведь рядом. Затем что-то внутри зашевелилось – и я вскочил как солдат по тревоге: я-то знал, что мой старый друговраг – так называемый Джентльмен – только и ждет своего часа. Значит, надо быть начеку. Итак, вскочив, я буднично (!!!) сказал: “Арслана, доброе утро!” – и послал ему пламенный привет. Оттуда – ни звука, значит, можно спокойно поразмышлять о прошедшем дне. Целый день мы были одни. Мне было с тобой очень хорошо. Не только видеть и чувствовать тебя рядом, но и разговаривать с тобой. Особенно интересно было слушать твою “критику” – как ты насмешливо, вместе с тем умно и деликатно отнеслась к премудростям деда, которые я было слепо принял на веру. Придется не торопиться мне с выводами, а все услышанное от него и записанное на листочках стараться понимать не спеша, по- возможности, советуясь с тобой. И как у тебя все так получается – без конфликтов, потрясений, всему есть хорошее и спокойное объяснение? Наверное, Природа в твоем лице решила создать образец женщины, чтобы остальные могли посмотреть и поучиться всему тому что она в тебя заложила. Пришла вдруг глупая мысль – а как остальные мужчины – так же к тебе относятся, как и я? Я смутился – по моей логике выходило, что все остальные мужчины должны были давно покинуть всех своих женщин и броситься к твоим ногам, умоляя о капельке внимания. И представил себе такую картину: ты сидишь на троне, а перед тобой на коленях – самые-самые известные: музыканты, артисты, писатели, политики, спортсмены. Был бы я художником – точно бы такую картину написал бы. Аж дух захватило! Но… Но тогда бы ты не пошла со мной, а выбрала бы …выбрала бы…самого красивого. Больно. Вспомнилось, что когда-то именно по этой причине я не смог тебе признаться в любви – глядя на себя в зеркало, не представлял что такое возможно…Вернемся лучше к началу: если ты сейчас со мной – а в этом сомневаться не приходится (я еще раз посмотрел на тебя, мирно спящую и слегка дотронулся до тебя (не как влюбленный! просто прикоснулся чтобы проверить что это не сон) – ты здесь), значит, “остальные мужчины” так не считают. А, может, просто не знают? На этой мысли я задремал.
Проснулся я от разговора, повернув голову, увидел тебя у хижины с мужчиной. Вы сидели на ма-леньких раскладных стульях и о чем-то разговаривали. Стол был накрыт, но никто к еде не прика-сался – ждали меня? Я заметил, как он что-то тебе с воодушевлением рассказывает, а ты, улыба-ясь, внимательно слушаешь. В нерешительности, я все же подошел, чтобы не подслушивать, и он, пружинисто поднявшись, сдавил мощной кистью мою ладонь. Ага, “слесарь Володя”. Было видно, что я прервал его речь не совсем кстати. За завтраком он продолжил – рассказывать о себе. Вы-яснилось, что он любит петь и сочиняет песни. Я вспомнил язвительные комментарии Петровича. Володя кинул на меня быстрый взгляд и выпалил: “Да слышит он плохо, старый осел! Там не про женщин было – а про правду, истину, так сказать.” Я насторожился, но Володя увел разговор в другое русло: “Вы лучше вот это послушайте!”
И вдруг запел, без инструмента, своим хриплым, “пропитым”, как говорят в простонародье, голо-сом – запел о любви! О большой Любви. Он преобразился, его голос как будто исчез, а перед гла-зами возникли потрясающие картины настоящей мужской Жизни - для и во имя Любви. Вернулся я к реальности (ах, что за слово такое – лучше бы его не было!) когда он пел: “Украду, если кража тебе по душе. Зря ли я столько сил разбазарил?!”… Подумалось – ведь и я же тебя украл – от того, “кому ты принадлежишь”, как метко заметил дедушка. Смотрю на тебя – твои глаза расшири-лись, стали бездонными, ты где-то далеко… Смотрю на Володю – его взгляд, его душа, его песни, он сам – принадлежат только тебе. Его здесь нет, он – весь, без остатка, в тебе. Вспомнил свои утренние размышления – не так-то я уж был и неправ – один уже попался “ловцу сердец”! “Согла-шайся хотя бы на рай в шалаше, если терем с дворцом кто-то занял” - грустно допел он и замол-чал, все так же пристально, не отрываясь, глядя на тебя. “Шалаш тоже занят…” – подумалось не-кстати, а тем временем, я наблюдал за вами. Ты возвращалась из своих бездонных глубин, это было видно по тебе, будто спускалась с небес на землю. Спустившись, ты улыбнулась ему так, что я понял – какая самая большая награда за его песни. “Какой вы молодец, Володя! Таких прекрасных слов о любви я никогда и нигде не слышала!” Он вначале смущенно уставился в стол, затем обернулся ко мне: “А ты деда все слушаешь, ходячие руины…” и весело рассмеялся.
“…Володенька, мой хороший, вот ты где!” – раздался вдалеке мелодичный женский голос, и поя-вилась Марина. Она подошла и, глядя своими чарующими глазами на тебя (как вы похожи!), шут-ливо укорила его:”Ах, вот ты кому в любви признаешься?!” В ответ он, улыбаясь, встал перед ней на колени и патетически произнес: “Это – признание тебе и только тебе! В каждой красивой жен-щине и вижу тебя и пою только для тебя!” Она нежно гладила его волосы, лоб, закрытые глаза. Я молчал, у меня не было слов. Ласково его отстранив, она села рядом и, продолжая смотреть на тебя во все глаза, нежным голосом сказала: “Не часто у нас в глуши появляются гости из столиц, пойдемте, погуляем по саду”. Было видно, что Марина произвела на тебя большое впечатление, и ты с радостью согласилась. Стало тепло оттого, что ты как бы спрашивая разрешения, посмотрела на меня. Я, конечно, был не против. Марина, признаюсь, поразила и меня, и мне захотелось позже об этом с тобой поговорить.
Оставшись со мной, Володя закурил, помолчал, а потом сказал, нахмурившись:”В больницу Пет-рович угодил, давление подскочило. Так что давайте сегодня к нам. Поедите нормально, баню истопим”. Расставаться с яблоневым садом очень не хотелось, но выбора не было, и я согласился. “А теперь” – глаза его заблестели – “давай по маленькой…” – он достал алюминиевую флягу и два небольших граненых стакана, плеснул из нее и протянул мне. Сделав глоток, я судорожно стал глотать воздух, как будто Володя сдавил меня за горло своей стальной ладонью. Спирт пил всего один раз, думал что последний. Он спокойно выпил до конца, сделав резкий вдох и глядя с интересом на меня. Пришлось собрать волю в кулак, призвать на помощь все свои силы и допить… Не дыша смотрю в его смеющиеся глаза, внутри разливается – сверху вниз - огненная река. Издалека слышу голос деда:”
Вот в чаше бессмертья вино, -- выпей его!
Веселье в нем растворено, -- выпей его!
Гортань, как огонь, обжигает, но горе смывает
Живою водою оно, -- выпей его!”
Володя жадно курит, молчит. Молчу и я, думаю, о чем бы с ним заговорить, на ум ничего не приходит. “Еще по одной!” – командует он, и мы пьем. Идет легче. Жуем яблоки. Он опять курит. Молчим, я уже не ищу тему для разговора – мысли вновь о тебе. Вот, с кем тебе лучше было бы идти – смотрю на него. Почему-то представляю себя куклой театра Карабаса-Барабаса:”Пропала Арслана, невеста моя…” Пронзительно наслаждаюсь этим зрелищем…
“А она – ничего!” – Володя внимательно смотрит на меня. “Я давно так не пел. Даже стали новые идеи приходить.” Потом, помолчав:”Похожа на мою Маришку”. Пьеро прыгает у меня перед глаза-ми… “Будь мужиком!” – доносится до меня его сочувствующе-ироничный голос – “женщины любят сильных”. На мой немой вопрос отвечает:”Не только и не столько физически. Хотя – и это важно.” – Смотрит с гордостью на свои ладони. “Вот, ты – сможешь ее защитить?” Горло стало сжимать… “Так, понял. А – в другом смысле?” Непонимающе смотрю на него. Он уже по-доброму ко мне рас-положен, улыбается. “Давай, казак – за Арслану!” Идет. “Я, например, песни пишу и пою” – спокой-но продолжает он – “равных в деревне мне нет, да и там” – жест вдаль - “тоже, сколько бы ни ста-рались. Гонят одну лабуду, нет никого. Маринка это понимает, вот и любит меня. Я - один такой. А сколько таких как ты? Не обижайся – каждый встречный.” И, с выдохом, громко:” Так какого хера ей с тобой делать!”. Хочется его ударить. Он это видит, но не обращает внимания:”Он должен быть для нее всем, чтобы все бросила к чертям и стала его. А для этого нужно … нужно горы свернуть! Тогда – да… А ты – кто?” “Пьеро” – механически отвечаю, и он оглушительно хохочет. Бить его уже не хочется. Он прав…
“Еще по одной?” – в голосе уже вопрос. “За то – чтобы ты стал Буратиной!” – и мы чокаемся. На-строение у Володи хорошее – и то ладно. Закусываем остатками завтрака. “Понравился ты Петро-вичу, “не трепло” – говорит, “слушает внимательно”. Это хорошо. Про любовь трепись – особенно ей” – подмигивает – “сколько угодно, а с такими как мы – держи язык за зубами да запоминай по-лучше что говорим. И запел:
В наш тесный круг не каждый попадал,
И я однажды – проклятая дата
Его привел с собою и сказал:
"Со мною он - нальем ему, ребята!"
- Чтобы с тобой вот так не получилось.” Я внимательно его слушал, спирт не пьянил, а только усиливал интерес к беседе. “Внутри него полыхает огонь” – подумалось – “и находит выход в сти-хах и песнях”. Он тем временем, как будто прислушавшись к себе, сказал: ”Жить надо тем что здесь” - приложил ладонь к сердцу – “а здесь – вулкан!” И, на мое удивление, очень комично изо-бражая дедушку, проблеял: “
Пусть сердце мир себе державой требует!
И вечной жизни с вечной славой требует”
“Ты не думай, что дед всегда был таким – старым сторожем - моралистом. В свои годы это был …гигант! Все лучшие женщины были его! И он всех женщин любил…как и я”. Видимо, спирт помог ему открыть что-то тайное мне, голос стал надтреснутым: “Мариша – номер один во всем мире, лучше ее не существует. Но… и других не могу не любить. Достойных, конечно.” Я вспомнил наши утренние посиделки и про себя его поправил:”Номер два”, вслух сказать не решился, не из-за того что испугался, просто не хотелось огорчать барда. А он, что-то вспомнив, усмехнулся:”Помню, приехал в нашу деревню один очень известный артист, мечта всех баб, с женой своей. Пришли к нам в хату, я пару песенок своих напел, вижу – его жена глаз с меня не сводит. А песенки-то про-стые, не те что сегодня…И что же этот актеришка делает? – Выводит женушку за дверь и – хрясть ей по морде! Сели в машину – и след простыл. Вот так.” “Номер два” – еще раз подумал я – “тебе повезло, что утром Маришка вовремя пришла”.
Только так подумал – и вы с ней идете, веселые, смеетесь… Смех ее прошел, как только встрети-лась с ним взглядом, потом – на меня – тревога плещется в больших красивых глазах:”Чем вы его так…задели? Полгода не пил. Теперь начнется – две недели без сна и покоя – новые песни, затем на месяц – в жуткий запой. С драками, с милицией, о,боже!” Он виновато подошел, обнял ее неж-но:”Ненаглядная моя, не надо! Ты же знаешь – это моя судьба. Зачем против нее идти? Только хуже будет”. И вдруг (о, мое удивление!!), проникновенным, идущим от сердца тихим голосом ци-тирует … дедушку:”
Когда я трезв, то ни в чем мне отрады нет.
Когда я пьян, то слабеет разума свет.
Есть время блаженства меж трезвостью и опьяненьем.
И в этом -- жизнь. Я прав иль нет? Дай ответ.”
“Арсланушка, душа моя, вот видишь – что стряслось с Володей, и это с его-то характером и талантом! Не смог, бедный, не признаться тебе в любви” – так мысленно к тебе обратился я, пока они стояли, обнявшись, такие счастливые и…такие несчастные.
Глава 2. Яблоневка.
Мы ехали в их машине, я и Володя на задних сиденьях. Он сосредоточенно молчал, думая о чем-то своем, я же, напротив, стал засыпать. Было нехорошо – и от спирта, и от сознания того, что я – “Пьеро”. Очнулся когда все стали выходить наружу – возле сельской больницы. Видимо, вы с Ма-риной решили навестить деда. В палате он был один, лежал бледный, говорил с трудом. Наше появление его заметно обрадовало – было видно по глазам. Бегло взглянув на Володю с Мариной, он остановил взгляд на тебе, нежно и пристально всматриваясь в твое лицо. Результатом, по-видимому, остался доволен. Повернул голову ко мне, улыбнулся: “Молодец, хорошего себе спутника подобрал. Все что тебе нужно - в нем имеется.” Затем, кивнув в володину сторону:”Не обращай внимание на этого обормота. Может в порыве наговорить что попало, самому после стыдно будет. Его время проходит, а твое только наступает.” Закрыл глаза, полежал молча, потом посмотрел на Володю, скорчил рожицу:”Баба как баба и что ее ради радеть…” Тот подбежал, опустился на колени лицом к лицу с Петровичем:”Дед, ты давай тут не залеживайся, а то сад весь разворуют, пару дней еще тебе даю – и на работу. Слышишь!” И пошел к выходу, в глазах слезы. Медсестра попросила нас собираться. Я задержался, и когда все вышли – вынул из кармана и протянул ему его старенькую книжицу. “Храни у себя, тебе еще пригодится” – долгий-долгий взгляд – “и не забывай старика”. В изнеможении он закрыл глаза. Я молча вышел. Было тяжело, как будто это была наша последняя встреча.
Подъехав к володиному дому, обнаружили поджидающего нас участкового Василия Маратовича. Меня охватило беспокойство - взгляд его был суровым и жестким, форма подтянута. Он в упор смотрел на выходящего из машины Володю:”Гражданин Маринин!” –“Ну, я”, хмуро отозвался тот. “Предупреждаю вас, что злоупотребление спиртным недопустимо и будет строго наказано! Я ясно выражаюсь?” Вместо ответа Володя, подойдя к участковому, взял его за козырек фуражки и над-винул его на самый нос! Я зажмурился и, кажется, стал понимать – каким способом этот деревен-ский “бард” создает себе неприятности. “Будет тебе, Вася” – вдруг раздался володин голос, - “мы только от Петровича, пойдем лучше выпьем!” “Ну, дает!” – закричал участковый, впрочем, особен-ной злобы в его голосе не было – он и Вася, оказалось, были друзьями. Немного смутившись, Ва-силий Маратович, поздоровался с нами, и мы прошли в избу. Ты с Мариной ушла наверх, а мы ос-тались втроем. “Как он?” – после недолгого молчания спросил участковый. “Хреново” – грустно ответил Володя, - “может, в район отвезут”. Помолчали, выпили по рюмке. “Ладно, вы тут давайте, а я пойду, дела имеются” – и ушел. Василий Маратович понимающе кивнул:”Наконец-то пришла муза к нашему слесарю,” – и хитро ко мне: “Ну - и как ее звать?” Я назвал твое имя. “Красивое – как и сама его обладательница” – задумчиво так. Я не возражал. “Давно его так не пробирало” – продолжил он, полгода уж не пьет, - “зачах совсем с любимой-то женой! Ну, ничего, скоро разой-дется – вишь как глаза блестят – вдохновение появилось. Великое дело! Без него он мается как неприкаянный, теперь вот новых песен ждать будем, а заодно – и беречь, стеречь его придется. Особенно – когда сойдет волна. Упадок, полный упадок. Опустошение, безнадега, отчаяние. Без водки – смерть ему была бы. А с ней – живет как на вулкане – не знаешь, что в следующую минуту вытворит. Любит его председатель наш, другой бы враз выгнал.” За стеной раздались звуки воло-диной гитары. “Пойдем, пройдемся, не будем мешать” – и мы вышли наружу.
Был теплый майский вечер, темнело. Лица участкового не было видно, но я хорошо представлял его строгое, властное выражение. Поэтому был изрядно удивлен, когда он мягко, по-дружески мне сказал:”Зови меня просто Василий или Вася. Это я для здешних - гроза, а ты ведь” – в голосе иро-ния – “столичная штучка, к тому же путешественник. Правда, чего ищешь – непонятно.” Помолчал, подумал. “Хорошо что людьми интересуешься. Это верное дело. Я вот тоже – сколько здесь живу, всех знаю, а не перестаю удивляться односельчанам. Какие умы, какие характеры – книги писать можно!” Услышать такое от милиционера было неожиданно и приятно. “Взять нашего председателя – не человек – глыба. Сколько в жизни натерпелся – на десятерых с лихвой хватит. А посмотреть на него – счастливее не бывает. Во как! Или вот, например” – показал на дом, мимо которого мы шли – “поп приехал в гости, уникум! захожу к нему иногда, особенно когда на душе непорядок - в себя придти помогает. Заглянем?”
Заходим, в доме пусто, слышно как работает телевизор. Василий по-военному:”А ну, выходь, свя-тая душа, гости пришли!” Скрип дивана – и появляется – во весь дверной проем - медведеобраз-ный человечище в спортивных брюках, толстом свитере, борода только выдает священника. “Не юродствуй, сын мой занюханный” – произносит густым басом – “душа моя, как и у всех – грешная, да вот здесь только” – показывает на свою голову – “поболее твоего будет”. Жмет нам руки своей огромной лапой. “А если здесь у тебя поболее – чего же смотришь суету мирскую?”- показывает Василий в сторону телевизора. “Чтобы еще более удивиться мирской тупости и глупости! Что вы-творяют, а? Бесятся, орут, прыгают, рядятся как… куклы какие-то. А кукловод кто – думаешь, по-нимают эти бараны?! Нагрешат, намаются, загонят себя в пятый угол, а далее куда? – по больни-цам, да вот – ко мне приходят спасать свои душонки. Как вы, например. Ну что – сын мой заню-ханный” – ткнул меня в грудь так что я на себе почувствовал мощь этой “святой души” – “говори как на духу – чего тебе в жизни-то неймется?”
Что мне оставалось делать, майская моя яблонька? Я сказал так как думаю:”Хочу знать – что есть Истина?” Поп замолчал, а я подумал, что сейчас он назидательным тоном прочтет мне краткий курс молодого христианина. Но не тут-то было: “Садитесь за стол” – говорит, достает большую бутыль, соленые огурцы, сало. Наливает. Опять спирт, чтоб его! Пьем, закусываем, молчим. Участковый смотрит на меня во все глаза – не ожидал, наверное. “Был один когда-то, знал что есть истина” – медленно начинает поп – “да нет его давно уже. Ты вроде бы не похож на него... А значит, и дело твое пустое. Выпей-ка еще” – и наливает мне полстакана спирта – я махом глотаю, глаза лезут на лоб. “А теперь правду рассказывай – чего тебе надо”. Пока я соображал что ответить, вступился Василий:”Не один он, святейшество. Спутница с ним, душа Арслана. Вовка наш полчаса с ней провел – и в небеса свои улетел”. “Ах, вот как!” – поп от души засмеялся, аж пот на лбу выступил. “За такую “истину” и я не против” – махнул полстакана, стал смачно закусывать, трясясь от смеха. Василий не отставал – и по спирту и по веселью – выпил и пронзительно засмеялся. Только мне было не до смеха. Зря, наверное, рассказал. “А я-то думаю – куда сына моего понесло? Только не истиной это зовется, а по-другому. Женись – и все дела”. При слове “женись” сердце больно сжалось, я стал трезветь, нарастала злость к этим двоим. “Видите ли, святой отец” – подбирая слова, начал я – “замужняя она” – “так пускай разведется, я возражать не стану”. “Так не любит она меня!” “А зачем же с тобой идет?” – уставился на меня в недоумении. “Чтобы тоже узнать – что такое Истина”. Другого объяснения у меня, действительно, не было.
“Ух ты!” – воскликнул Василий, наливая еще в стаканы – “впервые слышу чтоб женщина таким ин-тересовалась, а если еще и в путь отправилась… Вот это да!” Поп сидел, нахмурившись, тоже, наверное, впервые слышал. “За истину!” – провозгласил участковый – и все выпили. Священник несколько раз погладил в задумчивости свою бороду:”Ну что же, тогда будем рассуждать логиче-ски: цель благородная – да, благородная. Несбыточная – да, несбыточная. И что из этого следу-ет?” – он вопросительно посмотрел на меня и Василия – мы не знали. “А следует то, что вы прой-дете – с божьей помощью, конечно, благородный путь к несбыточной цели!” – и вновь разразился смехом. “Судя по некоторым, ставшим мне известным фактам – он посмотрел мне прямо в лицо – этот путь должен стать не таким уж неприятным. И то хорошо, благодари бога. А любовь – к богу прежде всего должна присутствовать в тебе, сын мой занюханный, а к женщине – уважение и вни-мание. Вот так. А теперь, дети мои – пора вам вернуться откуда пришли. Старайтесь не грешить в вашей мирской суете.”
Возвращались мы уже ночью, участковый проводил меня до самого дома, бормоча про себя:”ну вы, ребята, и даете!”. В доме было темно. Володя встретил, быстро показал на кровать и затво-рился в своей комнате. Я упал как подкошенный и отключился. Так же мгновенно я “включился” когда услышал голоса. Незнакомый мне – холодный и суровый – спрашивал: “Вы понимаете – с кем вы сейчас разговариваете?” – “Да” – тихо ответил кто-то. “Вы осознаете свою ответственность за то что вы сейчас будете говорить?” “Да” – еще тише ответил тот. “Тогда объясните нам, зачем вы посягаете на Бесконечное?” “Я, ваша милость ни в коей мере не посягаю” – голос дрожал от волнения, но я все же узнал в нем … моего Джентльмена! “Я просто хочу выяснить, разобраться, сформулировать, так сказать, гипотезу…” “Лжешь!!!” – прогремело в ответ. “Лжет!” – раздались рядом еще два не менее устрашающих возгласа. “Поверьте мне” – голос Джентльмена стал до неузнаваемости жалким и беспомощным- “я не лгу, я…” “Замолчи, ничтожество” – зловеще произнес первый. Нам все и так ясно без твоих оправданий. Ты приговариваешься…” И тут - душераздирающий крик Блондинки:”Неееееее-т! Неееееее-т! Не смейте!!! Он не причем!! Это все – я!! Это я толкнула его сюда! Меня казните, оставьте его в покое!!!” Гробовое молчание. Потом один за другим- первый, второй, третий - будто раскатами грома:”Кто это? Кто это? Кто это?” А далее – десятки, сотни раскатов :“Кто это? Кто это? Кто это?” – слились в невыносимый грохочущий хор… “Да я это!” – Володя тряс меня за плечи – “Чего кричишь, что приснилось?”
…“Пить больше не буду” – пришла ясная четкая мысль. И не потому, единственный атом моего сердца, что не хочу предстать перед тобой недоделанным “володей”, которому вдохновение при-ходит через градусы, а потому, что так к нашей (!!!!!) цели не приблизиться. Пошатываясь, вышел во двор – светлеет, прохладно. Невдалеке виднелось озеро – мое спасение. Темная гладь воды веяла холодом, но для меня это было то, что нужно. Раздевшись донага, я с разбегу нырнул в черную глубину и поплыл под водой, открыв глаза. Ледяная вода обожгла грудь, живот, ноги, глаза растворились в непроницаемой черноте. Страх завладел всем существом. “Может быть, так умирают?” – возникла мысль. И дальше – совсем страшная:”А если – не вынырну?”. В следующую минуту я бешено рвался вверх, где, с шумом вдохнув в легкие воздух, понесся к противоположному берегу и обратно. Силы были на исходе, а тело горело от холода, когда я вылез из воды. “Жив!” – первая мысль торжествующего человека. “Трезв!” – первая торжествующая мысль живого человека. Крепкий сон в доме поэта был мне наградой.
Доброе утро, мой ускользающий солнечный лучик! Как-то ты заметила, что утро вечера мудренее, и я вот тоже по утрам привыкаю обдумывать все что произошло накануне: разум спокоен, в меру критичен, в меру оптимистичен. Поэтому каждый раз, только-только проснувшись, я представляю тебя и замираю – как я? Откуда-то изнутри поднимается теплая волна и обогревает всего меня... Но долго на этом задерживаться нельзя, иначе за теплом появится жар, а за жаром …в общем, надо быстро переключиться на не менее важные раздумья – об Истине. Тем более что в голове и сердце укрепился дедушкин стих: “Кто слово истины на сердце начертал, тот ни мгновения на-прасно не терял…”
Итак, что мы имеем на сегодня?” Святой отец” со своей медвежьей фактурой, спиртом и “логикой”. Привыкли же эти “отцы” поучать! Истины, видите ли, нельзя достичь… Если рассуждать как он – то что же значат все его слова? Ничего. Выходит, ты неправ, батюшка-гигант. Что дальше –… Джентльмен! Бедолага, попал в передрягу… Как за него Мадемуазель – горой встала! Был ли это сон? Пока не слышно – ни того ни другого. Живы ли?
…Вдруг возникла крамольная мысль – а что, если провести Эксперимент? Стало страшновато, но – это надо. Итак, представляю себе, что ты - мне посторонний и чуждый человек. Создаю страш-ную картину: ты в объятиях большого красивого мужчины с фигурой культуриста. Обнимаешь его, целуешь… Тут появляюсь я – и вы оба недоуменно смотрите - кто это? Я говорю тебе: “Вставай, моя радость, пойдем искать Истину”, а ты равнодушно отвечаешь:”А зачем? У меня уже все есть.” И показываешь на него. Я гляжу – он в гневе и вот-вот набросится на меня.
Остановимся – прочувствуем, задумаемся… Что видим? – Мужика – да, полностью. Твое тело – так себе, в общих чертах. Лицо - … не твое. Эксперимент окончен, все свободны. Вывод ясен без слов. А теперь порассуждаем: ты чья-то жена – это факт, значит, “культурист” – реальность. С другой стороны – ты со мной – тоже факт, значит, и я тоже – реальность. Путешественник, пригла-сивший тебя с собой. В моей жизни “объятия” исчезли. Давно. Были. Увы, не с тобой. Прошли. По-чему были и почему прошли – сейчас не важно. Кого сейчас мог бы обнять? Только того, с кем путешествую. Но это запрещено, иначе оно не состоится. Итак, существует только путешествие, и я весь в нем, нет причины и желания отвлекаться ни на что. Цель путешествия – Истина. Она нема-териальна, но это – цель моей жизни. Ты материальна, и – не моя цель: ты мой спутник. Так по-чему же я так нуждаюсь в тебе – в реальной женщине, принадлежащей другому мужчине, почему не могу пройти этот путь один?!
…Может быть, потому что этот Путь связан с тобой, потому что он начат тобой? Долгие годы я жил без тебя и без него. Медленно и мучительно приходил к сознанию того, что цель моей жизни заключается в Мечте - поиске Истины. Внезапно ты - тунгусским метеоритом - ворвалась в мою жизнь, и появился Он. Появился вместе с тобой. Все сразу стало на свои места. Но разве - ты по-ставила передо мной Цель? Нет, она была, но была без Него, без Души - без твоей души. Была безжизненна и недостижима. Ты наполнила ее своей красотой, нежностью, гармонией и … беско-нечным страданием. Милый дедушка: “Душой, перенесшей страданья, свобода обретена”. Ты дала мне страдания, но вместе с тем – Любовь и Свободу, каких у меня никогда не было. А без них к Мечте идти невозможно. Так же как и без тебя…
Так размышлял я, пока не появилась ты, моя ненаглядная “не моя цель”. Молнией пронеслось:”К черту все эти рассуждения!” Ты сказала:”Привет, мой свет!”, и я забыл все на свете от наполняв-шего меня счастья. Поймав мой взгляд, коварная кокетка тут же исчезла, и я вскоре услышал как ты мягко и нежно коришь Володю за то, что он еще не ложился отдыхать. Он тут же все бросил и бросился в постель. Еще бы – приказ от самой Музы!
“Завтракать!” – а это уже приказ от той, которая может сравниться только с Самой Тобой. Навер-ное, ни один мужчина еще не находился в окружении двух Таких женщин. Я, конечно, читал не все книги, не все стихи, видел не все картины, знал не всех женщин, но из того, что мне было известно, в этот момент рядом с вами не мог поставить бы никого. Пусть завидуют Да Винчи, Пушкин и все прочие. Простым людям тоже достается, иногда! – большое счастье. Марина этим утром была великолепна. Речь ее была нетороплива, деликатна, умна. Заговорили о Володе, и она от всей души высказала тебе свое восхищение и признательность. Ни ревности, ни зависти не было. Она любила и понимала его как никто. Зная, что будет после его “подъема”, она радовалась тем мину-там его жизни когда он был по-мужски счастлив, когда он сочинял свои песни.
Она села за пианино и стала петь Его песни. Я видел бриллиантовые капельки-слезинки на твоих чудесных ресничках. И был, как и ты, тронут до глубины души ее красотой и голосом. Смог бы так спеть Володя? Нет, как бы ни старался. Ее песня приобретала совсем другой смысл, володина отчаянная борьба против всех и нечеловеческий надрыв исчезали – и появлялась – как заходящее солнце – всепоглощающая Любовь и неизмеримое страдание.
Вот она замолчала, задорно глядя на нас. Мы постепенно выходили из ее мира и ее души. “А те-перь – за работу! Я вынуждена вас покинуть, мои девочки без меня никуда”. Оказывается, в колхо-зе она была главным бухгалтером! Мы вышли вместе с ней, проводив ее до машины, и пошли гу-лять по селу. Узнав о моем утреннем заплыве, ты предложила пойти к озеру, я был не против. Там мы встретили одинокого рыбака – сельского учителя. Его внимательные глаза глядели на нас с нескрываемым любопытством. Мы быстро разговорились и нашли в нем замечательного интелли-гентного собеседника. Выслушав, кто мы и откуда, он, Федор Терентьевич, с воодушевлением стал рассказывать о своих учениках, называя их “мои дети”. В жизни одинокий холостяк, он чувст-вовал себя настоящим отцом для тех, кого учил в школе русскому языку и литературе. В свои ше-стьдесят с чем-то лет, с седыми волосами и короткой бородкой, он был настоящим юношей, таким же, как и его ученики – романтичным, увлекающимся, бесшабашным, озорным. И дети ему платили любовью, знаниями, достижениями. Жили и чувствовали так же, как и герои великих русских произведений. Даже те, кого другие учителя зачисляли в неисправимые двоечники. “Представляете, милые мои, есть у меня один мальчик, из неблагополучной семьи, по большинству дисциплин неуды. А по литературе – пятерка. Увлечен русской поэзией - Пушкиным, Лермонтовым. На районном конкурсе занял первое место. Вышел на сцену, читает:”Нет, я не Байрон, я – другой. Еще неведомый избранник. Как он – гонимый миром странник. Но только с русскою душой!..” Зал, стоя, аплодировал”. “Какая чистая душа, какой талант! Если хотя бы он один пронесет эти чувства через свою жизнь, я буду считать что моя миссия учителя состоялась.”
Мы наблюдали с тобой счастливого человека, который жил во имя своей великой цели настоящего Учителя. Ты радовалась встрече с ним, а меня посетили грустные мысли – почему же я не смог взрастить в своих детях то, что он сотворил в чужих? Ответ был очевиден, но я не решился его себе произнести.
К озеру приближался человек в сером костюме и в черной шляпе. “А вот и мой оппонент!” – весело воскликнул учитель. Подойдя, тот сходу бросился в атаку:”Наше вам, Федор Терентьевич! О литературе все беседуем?” – слащаво поздоровался с нами. “О русской классической литературе, уважаемый Николай Калистратович! О великой русской поэзии”. Человек в шляпе обернулся к нам, по-видимому, за поддержкой:”Есть же на земле еще такие чудики!” Затем – к учителю:”Ну что вы молодежи мозги засоряете? Какой сейчас век, а? А вы в каком застряли?” Учитель засмеялся:”Конечно, есть такие чудики, мой дорогой друг! Пытаются - в наше-то нелегкое время! - посеять в молодых сердцах разумное, доброе, вечное!” Того обидел веселый смех учителя, он набычился и хмуро произнес:”А чему это вы, Федор Терентьевич, так радуетесь? Чего на меня косяка давите?” “Радуюсь теплому солнышку, весне, жизни – посмотрите вокруг, какая красота! А знаете что – давайте сейчас вот, разденемся с вами и босиком, в одних штанах как пробежимся по деревне!” Шляпа закипела от негодования:” Ну это уже, извините меня, черт знает что такое! Не ожидал от вас!” И, резко развернувшись, зашагал прочь быстрым шагом. Учитель грустно смотрел ему вслед. “Вот, говорят, каждый человек несет в себе частичку бога. Но, посмотришь на иных – аж руки опускаются. Не могу ее найти, хоть убейте, милые мои! Печально, что меняются времена, печально, что забывают свою культуру, а от чужой берут не самое лучшее.” И вдруг – гордо: “Но пока есть такие чудики как я, и есть мои ученики – не все еще потеряно, правда?” Мы, конечно же, были с ним согласны, о светоч моей души!
Возвращаясь, ты спросила у меня, почему бы мне не стать учителем, таким как Федор Терентье-вич. А я ответил, что непременно стал бы, если бы у меня не появилась Мечта и не появилась Ты.
…Доброе утро, мой прекрасный, мой ненаглядный беглец! Едва-едва первый луч солнца заглянул в окно, как я уже на ногах, мчусь наверх и – вижу тебя, мирно спящую, как будто ты никуда и не уходила в эти ужасные выходные. Смотрю на твое прекрасное лицо и – возвращаюсь к жизни. По-зволь же мне рассказать как я из нее уходил.
…Какой чудесный яблоневый сад! Река с прозрачно-родниковой водой и песчаным пляжем, боль-шой дом с ухоженными цветочными клумбами и ярко-зеленым газоном. Где это я? Навстречу идут красивая светловолосая женщина средних лет в строгом темном костюме и стройный юноша-брюнет в белых шортах, футболке и кроссовках. Пытаюсь с ними поздороваться, но не могу про-изнести ни слова, к тому же они меня не замечают. Ага, опять духом стал. Ну что ж, будем наблю-дать.”Эммануил” – обращается к нему женщина – “мне приятно видеть твои успехи в учебе. В по-следнее время ты заметно изменился – возмужал, стал серьезнее, много занимаешься спортом. Достаточно ли времени остается у тебя для отдыха и восстановления сил?” “Что вы, мисс Марпл!” – почтительно отвечает юноша – “Я совершенно не устаю, а свой досуг посвящаю духовному раз-витию. За время пребывания у вас и благодаря вам я посетил много замечательных мест, где мудрые наставники открыли мне жемчужины литературы и искусства. Я часто посещаю выставки современных художников и концерты выдающихся музыкантов. Это придает мне такие силы, о ко-торых ранее я мог только мечтать, и занятия в колледже нисколько меня не утомляют.” Дама, ка-залось, была очень довольна его ответом. “А, скажи, пожалуйста, как тебе твои новые знакомые и друзья?” “О, мисс Марпл, это прекрасные и умные люди, они разделяют мои увлечения и взгляды на жизнь!” “Дорогой мой Эммануил! Только что ты сказал очень важные слова – именно в твоем возрасте необходимо составить себе представление о цели твоей жизни и о том как правильно к ней идти. Не мог бы ты немного рассказать мне об этом?” Юноша серьезно ответил:”В жизни самое важное – стать настоящим мужчиной и найти свою любовь!” Мисс Марпл посмотрела на него с материнской нежностью. “Я рада что ты на правильном пути. Я не сомневаюсь, что ты всего этого добьешься. Я тебя очень люблю и всегда готова помочь тебе, если будет трудно.” - Она вопроси-тельно взглянула не него. Юноша молчал, размышляя о чем-то. Затем спросил:”Меня немного смущает что рядом с вашим прекрасным садом находится выжженная земля. Что там произошло?” Наставница взяла его за руку, посмотрела ему в глаза и проникновенно сказала:”Милый мой маль-чик! Я тебе обязательно расскажу об этом, но – немного позже. Прошу тебя об одном – не подходи к этой территории. Обещай мне, пожалуйста!”
… Укол. Больно. Открываю глаза, смотрю в окно. Ночь, вдалеке небо начинает светлеть. Где это я? Вспомнил – у Володи, сегодня суббота. Предстоит два дня одиночества. Вспоминаю тебя и задаю тебе вопрос – сейчас ночь или уже утро. Ответ очень важен: ночью мне приходят безумные идеи, а утром – трезвые мысли. От тебя ни звука. Ничего, сейчас проверим. Что больше всего ин-тересует в данную минуту? – Продолжение вчерашних утренних размышлений. Значит, сейчас утро. Садись, пять. Теперь поставим более сложный вопрос, интересно – на какую оценку отвечу? “Если она тебя не любит, то зачем пошла с тобой?” Думаем. Навскидку ответить не выходит. По-пробуем очертить круг возможных вариантов ответа. Милосердие (жалость), тяга к знаниям (лю-бопытство), развлечение (от нечего делать). Фельдшер молчит, значит, эти ответы проглотил (а, может, помер?). Возможно сочетание двух или трех вариантов. А как же стремление к Истине, ко-торое я объявил попу и милиционеру? “Это – ложь, тем более что было сказано ночью и в состоя-нии опьянения. Никакой моей истины ей не нужно. Ее истина – “культурист”. “Ну что?” – спрашиваю – “какая оценка?” – “Пять”. “Молодец, отличник” - хвалю себя. Идем дальше. “Нужен ли мне такой “спутник”, который от нечего делать, из любопытства, да еще жалея меня, будет присутствовать рядом в моих скитаниях?” Думаем. Перефразируем вопрос: нужна ли мне его жалость и любопыт-ство? Нет, не нужны. Оценка? “Пять”. Итоговое решение? - “Если “спутник” объявится – отправить его обратно. Путь продолжить одному.” Оценка? ... “Двойка”. “Но почему??!!” - “Потому что это “спутник” тебя сюда отправил. Забыл вчерашние рассуждения, олух? И вообще – это еще надо посмотреть – кто чей “спутник”, скорее всего, им окажешься как раз ты сам!”.
“Я - ее спутник. Это она меня взяла в путешествие. Это она отправилась на поиски Истины, а я ей помогаю.” Оценка? “Пять”. А как же “культурист”? Над этим думать сил уже не осталось - закрываю глаза и засыпаю.
…Большой длинный зал с высоким потолком. Длинный мраморный стол, вдоль него стулья с вы-сокими спинками. Я сижу в мраморном кресле во главе стола. Передо мной лежит большой золо-той колокольчик. В зал заходят – и рассаживаются на стульях – знакомые и незнакомые мне люди. Вижу нашего Петровича, вон Володя зашел, помахал мне, участковый тоже появился – форму снял, одел какой-то френч, важный такой стал. Смотрю – кто еще из знакомых? Лица узнаю, а вспомнить кто это – не могу. Вон – трое пришли вместе, двое тучные бородатые, третий малень-кий лысый. А вот – двое рядом идут – один кучерявый в бакенбардах, другой – прилизанный с уси-ками. О, узнал вошедшего – наш председатель колхоза, Александр, отчество не помню. Много иностранцев, говорят на разных языках, гул стоит в зале. Я звоню в колокольчик, становится тише, все поворачиваются в мою сторону. “Друзья!” – важно говорю я, - “я пригласил вас сюда чтобы обсудить один очень важный вопрос. Прошу тишины!” В наступившем молчании слышу какие-то странные звуки. Смотрю – в конце зала стоит, целуя девушку, обнаженный атлет. “А вас, уважае-мый, попрошу удалиться!” – кричу ему через зал. Он перестает целоваться, и медленно идет в мою сторону:”Какой это я, к черту “уважаемый”? Я же – культурист, ты что не помнишь, Пьеро?!” Я с ужасом смотрю на него, на девушку, которая напоминает мне мою Арслану. Она издали смеется мне и показывает язык. Культурист приближается, собрание смотрит с удивлением в мою сторону, слышу нарастающий шум: “Кто это? Кто это? Кто это?” Я поднимаюсь и хочу призвать всех к по-рядку, но голос мой звучит фальцетом, поворачиваю голову, вижу свою отражение в зеркале и замираю: белый мешковатый костюм с длиннющими рукавами, белый колпак на голове, лицо в пудре, черные ресницы, под глазами разводы от слез. Культурист все ближе, громовым голосом орет:”Как ты посмел признаться в любви моей бабе? Я тебе башку снесу!”. Сквозь гул пробивается хриплый володин голос:”Баба как баба и что ее ради радеть!!!”
… Просыпаюсь в поту и слышу как Володя негромко под гитару поет:”
Чистая Правда в красивых одеждах ходила,
Принарядившись для сирых блаженных калек.
Грязная Ложь эту Правду к себе заманила,
Мол, оставайся-ка ты у меня на ночлег…
Некий чудак и поныне за правду воюет,
Правда, в речах его правды на ломаный грош.
Чистая Правда со временем восторжествуу-ет
Если проделает то же, что грязная Ложь…”
Твое исчезновение – а причину я не открыл – было воспринято нашими хозяевами по-разному. Володя, появившись на пару минут за завтраком, рассеянно пробормотал:”Ничего ничего, вернет-ся” – и быстро удалился. “Не обижайтесь на него, в такие дни он сам не свой. Ничего перед собой не замечает – нужно срочно запоминать и записывать то что ему открывается… оттуда” – Марина показала пальцем наверх. Сама же приняла все близко к сердцу. Заметно было как она расстрое-на. После ухода Володи молчала, украдкой на меня поглядывая. Затем, глубоко вздохнув, сказа-ла:”Значит, такова ваша судьба. Руслан, вы верите в Судьбу?” – “Да” – “И я верю. Когда я впервые увидала Володю, это было на концерте, я поняла что он – моя судьба. Я подошла к нему и прямо так сказала:”Володя, вы - моя судьба.” А он:”Тебя как звать, красавица?” – “Марина”. Засмеялся и тут же мне:”
Маринка, слушай, милая Маринка!
Кровиночка моя и половинка!
Ведь если разорвать, то - рубь за сто -
Вторая будет совершать не то!”
Сказал – и ушел. А потом” – она звонко засмеялась – “долго-долго за мной ухаживал. А я все не выходила за него.” “Мариночка, ну когда же мы будем вместе? Я без тебя пропадаю! Ты для меня – все на свете!” – А я ему строго:”Судьба – это еще не значит женитьба, терпи, мой друг”. “Я ведь уже тогда знала – какой он. Два раза был женат, в селе его за это все бабы ругали, а еще за то, что пьет, дебоширит. Я же его полюбила и поняла через его песни – вот он, настоящий. Глупым бабам не понять. Но – нужно было решиться. Броситься в этот водопад. Он же не такой как все остальные, он – поэт, творец, как я с ним жить буду? А вдруг, узнав меня, разлюбит? И вот, реши-лась. На концерте, опять же, к нему подхожу, говорю: “Судьба велит в ЗАГС идти!” Он застыл, как громом пораженный, затем поднял меня на руки и долго-долго кружил перед всеми сельчанами”. “Ты – моя первая и единственная любовь” – сказал он”, - говоря это, Марина сияла от счастья как ребенок – “и вот, видите, Руслан, сколько лет живем вместе, а все – как будто в первый раз”. Она подошла ко мне, взяла меня за руки:”Доверьтесь вашей судьбе, и все будет хорошо”. Чтобы не отвлекаться на меня, я спросил ее:”Ну а вы-то что ему ответили?” “А ты” – говорю – “моя послед-няя любовь”. Она еще хотела что-то добавить, когда внизу раздался звонок.
Марина выглянула в окно и схватилась двумя руками за голову:”Руслан, миленький, выручайте! Не дайте ему войти, не то Володя его точно убьет!” Я тоже подошел к окну. Внизу, у калитки стоял невысокого роста человек лет пятидесяти с сумкой через плечо. Щурился, улыбаясь, на утреннее солнышко. “Да кто же это?” – “Гроза села – наш почтальон, идите же!” – она была сильно обеспо-коена. Я поспешил вниз. Увидев меня, почтальон почтительно, даже ласково, улыбнулся и пред-ставился:”С вашего позволения – Княжев, Владимир Ильич, специалист по информационному обеспечению населения на бумажных носителях… и не только. Если совсем просто и доступно – почтальон. С кем имею честь?” Я тоже улыбнулся, вспомнив слова участкового насчет местных жителей. Контраст между его профессией и внешним видом был удивительным. Высокий лоб, проницательный взгляд, белая рубашка, галстук, оттутюженный костюм-тройка и начищенные до блеска черные туфли напоминали скорее общественного деятеля или, на худой конец, профессо-ра, но только не почтальона”. Я назвал свое имя. Довольный произведенным на меня впечатлени-ем, он продолжил: “Здесь, в провинции, в глуши, напрочь путают два по сути различных понятия. Называют меня почтальоном!” – и засмеялся заразительным смехом. “Это, батенька, в корне, по-вторяю, в корне неверно!” “Что такое почтальон? Это неодушевленный, так сказать, предмет, в который вкладывают неодушевленную же бумагу. А что такое - специалист по информационному обеспечению населения? Это – светоч, источник знаний и мудрости, это ваш единственный и не-заменимый советник. Кто как не я должен открыть глаза этим темным людям на все происходящее в мире? Объяснить им – совсем просто и совсем доступно – эту колоссальную и сложнейшую сис-тему общественных, экономических, духовных – каких хотите – связей. И каждому, да, каждому – указать его место в этой иерархии, его цели и задачи в простой и примитивной деревенской жиз-ни.” В волнении он заложил руки за спину и стал ходить передо мной вперед и назад, мысли, ви-димо бушевали в его голове и не давали ему покоя. Проходя мимо меня, вдруг резко повернулся, схватил за пуговицу рубахи:”Вот вы, батенька, на каком поприще себя являете миру?”. Я назвал свою профессию. “Замечательно! Великолепно! Вы – столичный интеллигент – явились в нужное время в нужном месте. Я как раз окончил – и теоретически и практически – чрезвычайно важную и чертовски сложную работу. Труд всей жизни. Ну кто – как не вы сможете понять мои идеи, мои революционные – не побоюсь этого слова – идеи!” Вдалеке я заметил Василия Маратовича, идущего по направлению к нам. Тот бросил быстрый взгляд на моего собеседника и тут же зашагал назад. “Так что, мой дорогой!” – воскликнул мой визави, крепко держа за пуговицу, - “нельзя терять ни секунды. Ко мне, не медля ко мне! Промедление смерти подобно!”
Я был не против, тем более что этот человек вызывал во мне симпатию, никаких важных дел на сегодня не было, да и спасать – то ли его самого – то ли Володю тоже нужно было. Почти бегом –едва поспевая за почтальоном – мы добрались до края деревни где стоял его маленький старый домик. “Наденька! – закричал, ворвавшись в сени, Владимир Ильич – “смотри какой гость к нам пожаловал! Чаю, немедленно чаю!” Выглянула неряшливо одетая женщина с хмурым лицом и тут же исчезла. А он, забыв о чае, бросился к шкафу и вытащил толстую стопку общих тетрадей и торжествующе водрузил передо мной. На самой верхней из них огромными буквами было написа-но:”СИСТЕМА ПОСТРОЕНИЯ МИРА”. “Вот она – альфа и омега – всех наук”, - он волновался и быстро бегал вокруг стола – “система! Именно она и ничего более!” Подскочив, вновь ухватился за мою пуговицу, поедая меня глазами. “В системе – весь смысл существования всего живого и неживого, от атомов до галактик. В системе – весь смысл жизни любого человека и любого государства! Чтобы вам было проще понять – каждый должен знать свое место в этой системе и ни на йоту не выходить из своего, научно установленного места. К примеру, водитель грузовика – в чем смысл его места? Взял груз, будь добр, немедля доставь его по назначению. И никаких сомнений, колебаний! И так – для каждого, именно – для каждого!” “Наденька” зашла и молча поставила две чашки чаю, повернулась чтоб уйти, но он ухватил ее за рукав старого халата:”А в чем состоит место моей Наденьки?” – хитро прищурился, Наденька скучающе посмотрела на него – “быть моей женой! Готовить, стирать и так далее и так далее.” “А для любви место имеется в вашей системе?” – подал я голос. “А как же?” – он отпустил рукав и женщина исчезла. “Но – в системе заблуждений! Да, батенька, любовь – это величайшее заблуждение! Взять к примеру, мою Наденьку. Полюби, к примеру, она кого-нибудь” – он довольно засмеялся, было видно, что “пример” ему очень понравился – “все, батенька, конец системе, хаос, разруха, полнейшая неопределенность. Кто же тогда будет работать по дому? Все придет в упадок. Что она будет делать – с этой любовью? В то время как на ней лежит груз величайшей ответственности за семью.” Честно говоря, я тоже слабо представлял себе его “Наденьку” вне этого старого дома. Что ж, его система здесь действительно “работала”. “Система, место, человек – как все гениально просто! – восторгался он. – “Понятно и академику и слесарю.” “Только вот” – лицо его приобрело горестное выражение – “не хотят эти проклятые слесаря понять самую малость! Вы себе не представляете, на днях попытался было объяснить этому пьянчуге Володьке его место в жизни. На основе моих глубочайших исследований. Так он драться бросился. Убить угрожал. Остальные недалеко от него ушли. Поп, этот медведь косолапый, чуть что - орет:”Сгинь, бес проклятый, задавлю!” Бабы ругаются, мужики сторонятся. Участковый – и тот заявления мои брать отказывается, в область на него пишу. Сколько же работы мне предстоит сделать, чтобы их пустые головы наполнить знаниями! ”
“Пора мне уходить” – подумал я “и чем скорее тем лучше”. Попросив для приличия одну из тетра-док, я поспешно откланялся. “Система” – повторял я, идя домой, - “система, система, система…”.
Марины в доме не было, и я прилег на свою кровать в соседней с володиной комнате.
“Не единою буквой не лгу, не лгу.
Он был чистого слога слуга, слуга.
Он писал мне стихи на снегу, на снегу.
К сожалению тают снега, снега…”
– негромко пел он. “Наверное, этот стих Владимир Ильич тоже бы включил в свою “систему заблу-ждений” – подумал я и стал засыпать.
…Укол. Боль. Открываю глаза. Тебя нет. Это факт. В голове – остатки беседы с почтальоном: я – элемент системы заблуждений. Так что же - я заблуждаюсь потому что тебя люблю или я тебя люблю потому что заблуждаясь? Для системы, это, впрочем, безразлично. Ты же – элемент “ко-лоссальной и сложнейшей системы общественных, экономических, духовных – каких хотите – свя-зей”. На тебе “лежит груз величайшей ответственности ”. Прав почтальон? Да. Слишком прав. Мо-жет, за это его в селе и не любят. А я не люблю тебя – за то, что ты также слишком права, за то что ты также – элемент его системы. И не люблю себя, за то что я – элемент системы заблужде-ний, за то что неправ. Я люблю володин белый снег и его, написанные на снегу, песни.
Интересно – вполне ли искренен был сегодня почтальон – не со мной, а с собой? Нет ли у него – какой-нибудь тайной – “неправильной” любви? Если любовь – это заблуждение, и он прав, то тогда неправ я и не права ты. Если же он неправ и любовь существует – то тогда все правы, но нет ника-кой системы “груза величайшей ответственности ”. Если же все правы – то что мне делать – с этой никому не нужной любовью? Застрелиться? Мысль об этом приносит минутное облегчение. Так что же – любовь это смерть? Тоже вроде бы, неверно. Запутался, одним словом.
В доме – темно и тихо. Который час и где все? Нет сил подняться, не хочется ничего. Зачем мне все на свете, если я – ходячее заблуждение? Чувства мои – заблуждения, мысли мои – заблужде-ния, поступки мои – заблуждения, жизнь моя – заблуждение. “Ты оторвался от реальности”. Когда? Был ли я вообще в этой реальности? Истина и реальность – одно ли это и то же?
Что-то сдавливает сердце. Тело ломит и ноет. Лежать больше не могу. Сел. Ничуть не лучше. Плохо, потому что нет тебя рядом. Пришли на ум слова одной песни: “Je pense ; toi. O; es-tu? Que fais-tu? Est-ce que j'existe encore pour toi?” и грустная ее мелодия.
…Вдруг заходит Володя, включает свет, взгляд воспаленных глаз дикий, блуждающий. Садится рядом:“Слушай!” и не поет, не играет, а читает написанный стих:”
Мне судьба — до последней черты, до креста
Спорить до хрипоты (а за ней — немота),
Убеждать и доказывать с пеной у рта,
Что не то это вовсе, не тот и не та…
…Лучше я загуляю, запью, заторчу,
Всё, что ночью кропаю, — в чаду растопчу,
Лучше голову песне своей откручу —
Но не буду скользить, словно пыль по лучу!
...Если всё-таки чашу испить мне судьба,
Если музыка с песней не слишком груба,
Если вдруг докажу, даже с пеной у рта, —
Я умру и скажу, что не всё суета!..
Ему очень плохо. Он смертельно устал. Я почти силой укладываю его на свою кровать, и он тут же засыпает. Выключаю свет и выхожу ну улицу. Странно, появление Володи меня успокоило, силы вернулись. “Вот так нужно жить” – подумал я – “работать пока есть вдохновение и валиться спать, мертвым от усталости, а не страдать попусту от того, что тебя кто-то “не любит”. Верно сказала Марина у каждого есть Судьба. А значит, если ты занимаешься тем для чего ты рожден, судьба даст тебе все необходимое, и любовь тоже.” На этом я полностью пришел в себя, и даже мысли о тебе уже не ранили. Теперь я мог осмысленно взглянуть по сторонам и увидел, что на втором этаже горит свет, Марина дома. Поднявшись наверх, я принял активное участие в приготовлении ужина, и весь оставшийся вечер мы провели вдвоем.
Надо тебе сказать, о мой тунгусский метеорит, что общение с Мариной меня увлекло. Это был не тот разговор, когда двое соревнуются кто умнее или кто лучше разбирается в блюдах, вещах или еще в чем-нибудь, что составляет предмет обыденных забот. Марина рассказывала мне о своей жизни – о детстве, его радостях и горестях, о девичестве и первой любви, о двух предыдущих за-мужествах, о своих увлечениях, ошибках и достижениях. Внешне спокойная, внутри она была та-кой же страстной, как и Володя. Она не писала стихи и песни, как он, но увлекалась и поэзией, и музыкой и всем тем, чем увлекался он. Имела глубокий ум и отменное чувство юмора. Мои рас-сказы о почтальоне и последовавших “по горячим следам” рассуждениям о любви и системе вы-звали у нее приступ смеха :”Не зря я говорила вам, что Ильич – гроза нашей округи. Володя его на дух не переносит. Извечная битва между душой и рассудком, между поэтом и книгочеем. Да и на-род у нас, хотя и простой, но разницу между ними видит ясно. Володя – он свой, мужики его любят, гордятся им, бабы, хотя и ругают, но в обиду тоже не дадут, в пример своим, пьющим ставят. Бывает, он, когда в “минусе” – напьется, накричится, подерется – все прощают, а этот – зайдет куда – все сразу замолкают. Боятся его как чумного. Батюшка, огромный который, и тот не выдержал, бесом окрестил, так и прилипло к нему прозвище.” Подозрения мои насчет тайной любви оправдались, Марина и была предметом его многолетних воздыханий! Вот, оказывается, к кому его ноги сегодня несли. Я принес взятую у него тетрадь. “Cмотрите”, - сказала она и открыла обложку. На обороте было старательно выведено красными чернилами:”Моей единственной и неповторимой М…” Я был в недоумении:”А как же его слова о любви, которая в списке заблуждений?” “Все просто - получив от меня “отлуп” взял, да и внес в свою теорию поправку – не мог смириться с мыслью, что он мне безразличен. Да и саму свою теорию про систему-то – для меня специально сочинил, гением, видите ли, задумал сделаться, будто так любовь можно заполучить. Все норовит с Володей спор затеять, чтоб показать что не хуже его”. После она читала любимые стихи, играла на пианино, пела своим прекрасным голосом прекрасные песни.
Спать лег я в володиной комнате. Только закрыл глаза, слышу:”Руслан, привет, мой свет!” Откры-ваю – ты! Как же ты так прошла, что никто не заметил? Я поднялся тебе навстречу:”Здравствуй, душенька моя! Любил ли кто-нибудь тебя как я?!” “Нет, конечно!”, смеешься ты – “так по-идиотски меня еще никто не любил! Написал столько всякой чепухи. А помнишь – Володя сказал, что для любимой надо горы свернуть? Ты свернул для меня горы?” Я на секунду растерялся – “Какие го-ры? Ах, да забыл моя прекрасная. Я приношу к твоим ногам то, что не приносил еще ни один муж-чина! И я достаю огромную толстую тетрадь, на которой золочеными буквами начертано: “ИСТИ-НА”. Ты смотришь на меня с восхищением, и я понимаю, что я – тот единственный, который должен быть с тобой. Затем лицо твое вдруг меняется и ты зловещим голосом спрашиваешь:”А ты внес в эту Истину одну поправочку?” “О чем ты, любимая?” “А вот о чем!” – ты открываешь дверь, и появляется …Культурист! Он медленно приближается и шипит:”Как посмел ты, поганый почтальон, подносить к ногам моей бабы эту гадость?!” Затем берет у тебя эту тетрадь, замахивается ею и орет:”Да я тебе башку снесу!” Я закрываюсь от него … почтальонской сумкой. И просыпаюсь.
В комнате горит настольная лампа. Володя сидит за столом и пишет. Услыхав мое шевеление, поворачивается, сочувственно улыбаясь:” Что – кошмары снятся? Это хорошо, если на пользу пойдут. Мне, знаешь, какие вещи во сне приходят? Страшно вымолвить. Иди к себе, я должен быть один”. И отворачивается. Я ухожу и сразу же засыпаю. Без сновидений.
Просыпаюсь с восходом солнца и чтобы не думать о тебе, быстро выхожу во двор, бегу к спаси-тельному озеру, с разбегу лечу в холоднющую воду и отчаянно борюсь за выживание. Выскакиваю на берег – голова чистая, душа чистая, сердце радостно бьется. Думаю о Володе, его образ вдохновляет. “Каждому – свое. Одному – любовь, другому – поэзия, третьему - …” не успеваю додумать, как на плечо ложится чья-то рука. “А-а, вот ты где!” – это участковый в спортивных штанах и майке. “Подождите, я быстро” – раздевается, бросается в воду, мощными гребками мчится туда, затем обратно, и, довольный, появляется рядом со мной. “Слышал, ты один остался. Заходи ко мне, пройдемся по селу, познакомлю кое с кем. Не пожалеешь.” Мне было неловко отвлекать его от домашних дел в выходной, но Василий серьезно сказал:”Представь, что истина, которую ты ищешь – огромный зеркальный шар, вознесенный когда-то над землей. И вот он, по непонятным причинам, вдруг разбивается на множество мелких кусочков, на миллионы, миллиарды. И они летят вниз, отражая и солнце, и воду, и землю, и вонзаются в сердца живущих на Земле людей. И вот – сегодня мы должны обнаружить их у наших односельчан.” После таких слов визит к нему домой был лишь вопросом времени.
Но пораньше придти к Васе не получилось. Придя домой, я обнаружил Володю, сидящего с полу-пустой бутылкой водки. Он пил прямо из горлышка. При моем появлении протянул мне бутыл-ку:”Давай, не стесняйся”. Я взял бутылку и поставил ее на пол:”Володя, не смей, ты губишь Мари-ну!” “Не лезь не в свое дело” – мрачно произнес он и потянулся к ней. Я взял бутылку и спрятал за спину:”Пожалуйста, не надо. Прошло всего два дня. Продержись хотя бы немного, ты же так ниче-го не напишешь!” Он грузно опустился на стул, усмехнулся:”Ну раз ты так заботишься обо мне, скажу: мне очень тяжело. Ты вот мучаешься из-за своей Арсланы (кольнуло), она где-то там бро-дит (кольнуло!) – так это только на пользу тебе идет – есть причина для жизни. А моя Маришка рядом, руку протяни… А мне нужен толчок, удар чтобы творить. Ты меня понимаешь?”. Конечно же, я его понимал, очень даже хорошо, так что он бы и не мог себе представить. “Удар, толчок” – в свое время я получил такой силы, что оставаться живым мог, только находясь в этом самом “творении”, все остальное меня попросту убивало, включая его любимую водку. На которую с этих пор не мог смотреть без отвращения. Вспомнив того, кто нанес мне этот самый удар-толчок, я серьезно сказал ему:”Арслана будет здесь завтра рано утром. Ты хочешь предстать ей в таком виде?”. А потом, упав в свою кровать, закрылся подушкой, чтобы Володя, спешно приводящий в порядок себя и свою комнату, не слышал моего смеха.
На завтрак он явился свежим, гладко выбритым и пахнущим хорошим парфюмом. Делал мне “страшные” глаза, чтобы я не выдал его тайну. Марина не ожидала видеть его таким бодрым, удивлялась, не понимая причины. После завтрака мы разделились – я пошагал к Васе, они уехали в район навестить Петровича.
Вася находился во дворе и плотничал. Его жилистые руки быстро и ладно проворачивали какую-то замысловатую работу, сам он был вдалеке от этих мест, задумчиво напевая песню про Стеньку Разина. “Задумка есть” – с ходу начал он – “написать про него. Истинный русский характер!” Все что имело корень “истин” меня тоже “кололо”. Видя мое недоумение – еще бы: участковый-писатель! – рассмеялся:”Не ожидал от милиционера? А кому же еще писать как не нашему брату – всех тут знаю, не понаслышке. Участковый в деревне – это тебе не в городе – и сват, и брат, и отец родной. Или, по-вашему, городскому – и психолог, и психиатр. Люди у нас простые - прой-дешься по селу – зайдешь к одному, другому, побеседуешь сердечно, и спокойствие наступает в душах. Все по-доброму, по-мирному решаем. Ильич вот только не успокоится. Ну да уж, без ложки дегтя – какой мед не бывает!”
В его кабинете стояли папки с рукописями его рассказов. Он нежно их погладил:”Вот они, мои од-носельчане”. И мы пошли знакомиться с живущими в их сердцах “кусочками истины”. Вася доста-вал папку, открывал ее, смотрел на исписанные листки, а затем, не глядя в них, с увлечением рас-сказывал о своих героях”. Моя хорошая, я вспомнил его взгляд на тебя, когда мы впервые его встретили – детский, открытый, доверчивый, любящий. Таким он стал и сейчас, с восхищением повествуя о замечательных простых людях. Я не запомнил их имен и фамилий – мы просидели с ним до самого вечера – но в памяти навсегда остались те жемчужины, которые открыло его чистое сердце и записали его талантливые руки. Были среди них и открытие вечного двигателя, и светлые души, и страдания о несбывшейся любви (!), и наступившая мудрость перед неминуемой смертью, и душевная гармония после попытки самоубийства, был и знакомый нам учитель Федор Терентьевич и знакомые мне “поп-медведь” и почтальон Владимир Ильич. Я было засомневался – стоило ли искать зерно истины в последнем? “А как же!” – с жаром воскликнул Василий – “он мне дорог не меньше чем другие. Прав или неправ он в своей теории – это дело ученых мужей, но “ос-колок истины” – не в ней, а в нем. Расскажу один случай. Завершив свое исследование и не найдя в селе единомышленников, а это надо было пережить – как ему самому, так и всему селу” - Васи-лий заулыбался – “Владимир Ильич решил отправить все свои тетрадки … в Академию наук! На почте Агафья – подруга его жены – и спрашивает его:”Ильич, а, Ильич, может быть пока не надо отправлять, может, погодить? Что тут с ним стало!.. Я подъехал, когда толпа его уже вела по ули-це – рукав пиджака оторван, рубаха на груди разодрана, волосы спутаны, галстук петлей болтает-ся, на лице – кровь и слезы. Он ничего и никого не замечает, кричит на всю улицу:”Терзайте меня, убивайте! Я пришел вас спасти – а вы вот как! Я в вашей власти, не боюсь ничего - ни тюрьмы, ни смерти ради истины!” До сих пор не могу вспомнить без слез” – и, действительно, моя радость, глаза его стали влажными, - “У меня в кабинете сразу затих, съежился как беззащитный воробы-шек:”Пишите все как люди говорят, мне все равно, я все подпишу. Только верните мне мои тетради – они, ведь, ни при чем?”. Ну как его можно не любить!?” – закончил Василий.
…Вернулся домой затемно. На сердце было необычайно тепло. Марина с Володей ожидали меня с ужином и обрадовали улучшением самочувствия дедушки. Мы долго беседовали о Васе и его необычайном таланте, а затем отправились спать – и ждать твоего такого нужного всем появле-ния.
…Вчера был день радости и веселья. И все это было связано с твоим появлением. Первым, ко-нечно, тебя обнаружил я, когда все еще спали. Прибежал наверх – ты мирно спишь, как будто и никуда не уходила. Я – вниз и – на озеро. На мое любимое озеро. Воду не чувствовал, плавал, нырял, любовался восходом солнца. Оно, как и ты, наполняло весь мир своим светом. Отсюда, из озера меня вытащил Вася, боясь, чтобы я не замерз от долгого купания. Увидев меня вблизи, он сразу догадался что ты уже здесь. И стал таким же счастливым. Не зря я называю тебя солныш-ком – ты такая же прекрасная и щедрая, и всем даришь счастье.
Чуть позже мы все – Володя с Мариной, Вася, ты и я – поехали навестить дедушку, а от него – и по его совету – в яблоневый сад, к речке, к его хижине. И провели там целый день. Мужчины не отходили от тебя ни на шаг и ухаживали за тобой, как дети, соревнуясь у кого получится лучше. Они читали тебе стихи, пели, говорили самые фантастические комплименты, болтали с тобой обо всем на свете, открывали тебе свои тайны и мечты. В конце концов, оба получили по первому месту, и мы с Мариной были абсолютно с этим согласны. Я любовался тобой – твоим лицом, глазами, губами, твоей фигурой, твоими словами и всем-всем твоим. Марина любовалась Володей. А Вася – всеми нами. Вернулись под вечер, хорошо отдохнувшие и счастливые.
Володя с удвоенной энергией бросился за работу. Марина попросила нас побыть еще пару дней, чтобы его поддержать. Мы согласились. Потом пошли вдвоем по опустевшей деревенской улочке. Вот дом отца Феофилакта – того самого – Огромного Батюшки. Дверь открыта. Он нас ждет. “Про-ходите, путешественники!” – доносится его могучий голос. Жмет мне руку, твою – осторожно целу-ет. Рассказываем ему о проведенных днях в саду и селе. Внимательно выслушав, гладит свою бороду, кивает в твою сторону:”Многое для тебя, сын мой, она, светлая душа, сделала. Восхища-юсь ей и благословляю ее. Целует тебя в лоб. Теперь надлежит тебе, искатель истины, отпустить ее и продолжить путь в одиночестве. Ибо только так ты сможешь приблизиться, с божьей помо-щью, к своей цели. А она пусть навсегда останется у тебя вот здесь” – и прикладывает свою ог-ромную горячую ладонь к моему сердцу” Отпускаешь ее?” - “Да”. “А ты, дочь моя, возвращайся к делам своим мирским и молись чтоб твой путешественник вернулся целым и невредимым. Сту-пайте с богом!”. Мы прощаемся, а он вдруг, к моему изумлению:”Да, чуть не забыл, вот тебе мое напутствие:
Из кожи, мышц, костей и жил дана Творцом основа нам.
Не преступай порог судьбы. Что ждет нас, неизвестно там.
Не отступай, пусть будет твой противоборец сам Рустам.
Ни перед кем не будь в долгу, хотя бы в долг давал Хатам.”
И подмигнул.
Мы шли молча до самого дома. У входа ты остановилась, взяла меня за руку и сказала:”Руслан, ты ведь понимаешь что он прав?” – “Да, моя любимая” “Ты меня отпускаешь?” - “Да, моя любимая” – “Я останусь навсегда в твоей жизни” – “Да, моя любимая” – “Будь твердым на пути к своей цели!” – “Буду, моя любимая!”. Ты разжала свою ладонь и зашла в дом. В котором тебя уже не было...
…Раннее утро. Солнышко только-только выглядывает из-за горизонта. Я просыпаюсь, приклады-ваю теплую ладонь к своему сердцу. Ты здесь, ты – в нем. Не бегу, как вчера, на второй этаж, а лежу и улыбаюсь. Тебе. Шепчу тебе:”Доброе утро, моя любимая”... Счастье... Знать, что ты – моя Любовь, что ты - есть в этом мире. Ничего не хотеть от тебя, не просить у тебя. Просто знать что ты есть. С тобой я стал другим, не таким каким был долгое-предолгое время. Стал самим собой. Буря, разыгравшаяся во мне - в том, прошлом мне – прошла, и наступило спокойствие, гармония. Теперь я – океан, глубокий, могучий и – спокойный. Я знаю что мне предстоит сделать и безмерно радуюсь этому, ведь никто в мире этого не сможет сделать, никто. Только я, только для тебя и только с тобой. Вот она – моя – и больше ничья – Истина.
Свидетельство о публикации №213010501771