Еще раз о жаркой истории Пушкина

          Еще раз о «жаркой истории» Пушкина с графиней Фикельмон


                1

     Почти девяносто лет назад, в 1922 году, респектабельную среду пушкинистов потрясла бомба редкостной силы: выдающийся исследователь жизни и творчества Поэта, Мстислав Александрович  Цявловский, во втором номере журнала «Голос минувшего» опубликовал статью «Пушкин и графиня Д. Ф. Фикельмон». В ней впервые предавались огласке датированные октябрем 1851 года записи бесед редактора-издателя «Русского архива» Петра Ивановича Бартенева с другом Пушкина, Павлом Войновичем Нащокиным. 
     Петр Бартенев являлся авторитетнейшим пушкинистом и знатоком жизни великого Поэта. Выпускник Московского университета, он еще со студенческих лет увлекся творчеством своего кумира. Этому в высшей степени способствовали захватывающие лекции профессора Степана Петровича Шевырева, которые Бартенев слушал с величайшим вниманием. Профессор знал Пушкина не понаслышке. По представлению поэта Веневитинова,  он  познакомился с ним в Москве, сразу после возвращения изгнанника из Михайловской ссылки. Зародившаяся тогда  дружба, несмотря на некоторые расхождения идеологического характера, продолжалась до конца жизни Поэта. Не удивительно, что свои лекции профессор неизменно дополнял личными воспоминаниями, формируя у студентов образ Александра Сергеевича не только как национального гения, выразителя русского национального сознания, но и просто как человека. Тогда-то и зародилась у Бартенева мысль посвятить себя собиранию свидетельств о Пушкине от знавших его людей.
     По окончании университета в 1851 году Бартенев познакомился с Нащокиным. Это знакомство явилось крупной удачей для начинающего исследователя, потому что в лице Павла Войновича Бартенев нашел источник ценнейшей информации, которую нужно было зафиксировать и сохранить. В течение октября и ноября он интенсивно заполнял страницы особой тетради, сделав к записям очень важное замечание: «Вообще степень доверия к показаниям Нащокина во мне все увеличивается и теперь доверие мое переходит в уверенность. Он дорожит священною памятью и сообщает свои сведения осторожно, боясь ошибиться, всегда оговариваясь, если он нетвердо помнит что-либо». Запомним это замечание.
До 10 октября записи касались, в основном, детства Пушкина, его рано умершего брата,    других родственников. Но именно в этот дождливый осенний день Бартенев записал рассказ, который до наших дней вызывает яростные споры пушкинистов, и не только их.
Приведу без купюр и правки синтаксиса текст рассказа Нащокина. Никто из пушкинистов после Цявловского не решался его полностью публиковать - обходились, в основном, пересказами.  Одни – исходя из пуританских или щепетильно-интеллигентских соображений, другие в купюрах видели возможность легально изъять из текста те места, которые противоречили их заранее придуманным толкованиям.
     Итак, читаем текст рассказа Нащокина в записи Бартенева.


     «Следующий разсказ относится уже к совершенно другой эпохе жизни П-на. Пушк. сообщал его за тайну (здесь и далее подчеркнуто мной. – И. Б.) Нащокину и даже не хотел на первый раз сказать имени действующего лица, обещался открыть его после. – Уже в нынешнее царствование, в Петербурге, при дворе была одна дама, друг Императрицы, стоявшая на высокой степени придворного и светского значения. Муж ея был гораздо старше ея, и несмотря на то ея младые лета не были опозорены молвою; она была безукоризненна в общем мнении – любящего сплетни и интриги света. Пушк. разсказал Н-у [Нащокину] свои отношения к ней по случаю их разговора о силе воли: Пушк. уверял, что при необходимости можно удержаться от обморока и изнеможения, отложив их до другого времени. Эта блистательная, безукоризненная дама наконец поддалась обаяниям поэта, и назначила ему свидание в своем доме. Вечером Пушкину удалось пробраться в ея великолепный дворец; по условию, он лег под диваном в гостиной и должен был дожидаться ея приезда домой. Долго лежал он, терял терпение, но оставить дело было уже невозможно, воротиться назад – опасно. Наконец, после долгих ожиданий он слышит подъехала карета. В доме засуетились. Двое лакеев внесли канделябры  и осветили гостиную. Вошла хозяйка в сопровождении какой-то фрейлины: оне возвращались из театра или из дворца. Через несколько минут разговора фрейлина уехала в той же карете. Хозяйка осталась одна. «Etes-vous la?», и Пушк. был перед нею.  Они перешли в спальню. Дверь была заперта, густыя, роскошные гардины задернуты. Начались восторги сладострастия. Они играли, веселились. Пред камином была разостлана пышная полость из медвежьего меха. Они разделись донага, вылили на себя все духи, какие были в комнате, ложились на меха… Быстро проходило время в наслаждениях. Наконец П. как-то случайно подошел к окну, отвернул занавес и с ужасом видит, что уже совсем разсвело. Уже белый день. Как быть? Он наскоро, кое-как оделся, поспешая выбраться. Смущенная хозяйка ведет его к стекольным дверям выхода. Но люди уже встали. У самых дверей они встречают дворецкаго, Итальянца. Эта встреча дотого поразила хозяйку, что ей сделалось дурно; она готова была лишиться чувств, но П., сжав ей крепко руку, умолял ее отложить обморок до другаго времени, а теперь выпустить его, как для него, так и для себя самой. Женщина преодолела себя. В своем критическом положении они решились прибегнуть к посредству третьяго. Хозяйка позвала свою служанку, старую, чопорную Француженку, уже давно одетую и ловкую в подобных случаях. К ней-то обратились с просьбою провести из дому. Француженка взялась. Она свела Пушкина вниз, прямо в комнаты мужа. Тот еще спал.  Шум шагов его разбудил. Его кровать б. [была] за ширмами. Из-за ширм он спросил, кто здесь? Это я, отвечала ловкая наперстница, и провела П. в сени, откуда он свободно вышел: если б кто его здесь и встретил, то здесь его появление уже не могло быть предосудительным. На другой же день П. предложил Итальянцу-дворецкому золотом 1000 руб., чтобы он молчал, и хотя он отказывался от платы, но П. принудил его взять. – Т. [Таким] обр. [образом] все дело осталось тайною. Но блистательная дама в продолжении четырех месяцев не могла без дурноты вспоминать об эт. [этом] происшествии».


     Следует особо отметить, что в конце записи Бартенев со слов Нащокина в явном виде указал, кто кроется за «блистательной дамой». Несомненно, об этом в свое время «за тайну» сообщил своему другу сам Пушкин. Бартенев записал: «Внучка Кутузова, урожден. Тизенгаузен (или Хитрово, не помню), за мужем за Австр. Посланником Фикель Мон.  Мать ея, Лизав. Мих. Хитрова обожала Пушкина, и только к концу немного сердилась на него за Полководца и за излишния похвалы Барклаю...»


                2

     Перейдем к интерпретации вышеприведенной «жаркой истории»  Николаем Алексеевичем Раевским. Едва начав ее анализ (Н. Раевский, «Избранное», Минск, «Вышэйшая школа», 1978 г. – «Портреты заговорили»), дойдя до слов: «Они перешли в спальню», автор, потомственный аристократ и интеллигент, сделал ошибочное для исследователя заявление: «Дальнейший рассказ в передаче Бартенева звучит слишком пошло. Касаться его мы не будем. Существенно то, что свидание затянулось…» И тем самым обрек себя на неправильные выводы, потому что, как будет показано ниже, именно игнорируемые детали пребывания (или непребывания?) Пушкина в спальне Долли проливают свет на загадку «жаркой истории». Вместе с водой Раевский выплеснул и ребенка.
     Нужно сказать, что, будучи добросовестным ученым, Николай Алексеевич интуитивно чувствовал какую-то фальшь во всей этой истории. «На первый взгляд, - писал он, - все это приключение кажется совершенно неправдоподобным. Умная, житейски опытная женщина вдруг назначает интимное свидание у себя в посольском особняке, полном прислуги, и в ту ночь, когда муж дома. Поэт проникает туда, никем не замеченный, ждет хозяйку, потом проводит всю ночь в ее спальне… Все это очень уж похоже на веселую, затейливую и не очень пристойную выдумку в духе новелл итальянского Возрождения».
     Это сомнение приблизило Раевского к истинному пониманию «жаркой истории», названной Леонидом Гроссманом «устной новеллой» Пушкина. Однако Гроссман сделал этот вывод, не подвергая тщательному анализу детали пребывания Пушкина в спальне Долли, чем лишил себя доказательной психологической базы. И Раевский, почувствовав в этом слабость позиции Леонида Петровича, отбросил сомнения (типа - не придумал ли эту историю сам Пушкин?) и написал: «На мой взгляд, однако, прав в высшей степени осторожный и точный М. А. Цявловский, считавший, что нет никаких оснований приписывать поэту подобную выдумку». То есть, признал, что «жаркая история» действительно в жизни имела место.
На чем основана подобная позиция Цявловского, а вслед за ним и Раевского? Оказывается, на весьма шатких мосточках. Дело в том, что с тетрадью Бартенева был ознакомлен друг Пушкина, Сергей Александрович Соболевский, и запись о любовном приключении с Долли «…не вызвала с его стороны никаких возражений. Очевидно, Соболевский знал, что эта история – не вымысел». Нет, господа хорошие, это говорит только о том, что Пушкин мистифицировал своим рассказом не только Нащокина, но «за тайну» и Соболевского. Потому последний и не отметил на полях тетради, что, мол, все написанное – выдумка Нащокина. Значит, помнил захватывающий рассказ своего великого друга. Только и всего!


     Уверовав в то, что «жаркая история» поэта с графиней Долли Фикельмон действительно имела место, Раевский задался вопросом: «Когда же Пушкину удалось «растопить лед»? Когда разыгралась история с женой австрийского посла?»
     Проведя анализ записей в Дневнике графини, Раевский сделал открытие: если до 1832 года она часто упоминала Пушкина и его жену, то, начиная с 22 ноября, они исчезли из Дневника вплоть до гибельной даты января 1837 года. «… ссоры не было, но перо графини почему-то перестало писать фамилию поэта… Мне кажется вероятным, что именно 22 ноября 1832 года можно считать той датой, после которой произошло незабываемое для Долли Фикельмон событие».
     А могло ли быть такое событие в принципе? Ведь Долли, несмотря на то, что Шарль Фикельмон был гораздо старше ее (на двадцать семь лет), все же искренне любила мужа и считала свой брак счастливым и благополучным. Но Раевский засомневался: «…была ли она… до конца счастлива? Можно в этом усомниться, несмотря на ее многократные дневниковые уверения в обратном…». А раз не была до конца счастлива, то, как решил Николай Алексеевич, унаследованный от матери природный темперамент вполне мог толкнуть графиню  на кратковременный адюльтер.
     «Трудно предположить, чтобы интимные свидания повторялись. Короткая предельная близость с Пушкиным скорее оттолкнула от него графиню. После пережитого потрясения душевные тормоза опять окрепли. Дарье Федоровне первое время было тяжело принимать поэта в своем доме. Потом это чувство прошло, но надолго, может быть, и навсегда, осталась некоторая неловкость, настороженность, нарочитая сдержанность…»
Как видим, позиция Раевского в вопросе реальности «жаркой истории» совершенно определенна: да, «жаркая история» имела место; фигурантами ее были Пушкин и графиня Фикельмон; случилась это после 22 ноября 1832 года.

                3

     Зададим теперь главный вопрос нашего повествования: а был ли мальчик? То есть, имела ли место в реальной жизни «жаркая история» Пушкина с графиней Фикельмон в том виде, в каком описал ее Бартеневу Павел Нащокин? Прав ли был Леонид Петрович Гроссман, назвав эту «историю» придуманной самим Пушкиным «устной новеллой»?
     Чтобы ответить на эти вопросы, необходимо с психологической точки зрения проанализировать весь эпизод гипотетического общения поэта с графиней в ее дворце.


     Итак, уважаемый читатель, представьте себе такую сцену: морозная петербургская ночь, за окнами великолепного дворца крутит снежная метель, а на холодном полу остывшей гостиной, под диваном, в крайне неудобной позе лежит первый поэт России Александр Сергеевич Пушкин. Лежит и потихоньку кряхтит: на холодном полу обострился ревматизм, из-за которого в последнее время при ходьбе поэт заметно тянул ногу. В письме от 2 декабря 1832 года он даже пожаловался на это другу Нащокину: «…Я написал его («Дубровского» - И.Б.) в две недели, но остановился по причине жестокого ревматизма, от которого пострадал другие две недели, так что не брался за перо и не мог связать две мысли в голове».
Ему нестерпимо хочется поменять позу, повернуться, но… нельзя! - не дай Бог, заскрипит рассохшийся диван, услышат слуги, выйдет скандал. Но сколько еще времени нужно ждать легкомысленную графиню? Сил нет терпеть долее… Она, «безукоризненная в общем мнении» блистательная женщина, «поддавшись обаяниям поэта», назначила ему ночное свидание в своем доме, а сама, ничтоже сумняшеся, уехала то ли в театр, то ли во дворец, предварительно отправив престарелого мужа в постель, а потенциального любовника - под диван! Каково?! Но вот она вернулась, но не одна - с какой-то фрейлиной! Зачем?! Слава Богу, фрейлина через пару минут удалилась, и тогда Пушкин, кряхтя и отряхиваясь, смог, наконец,  покинуть свое лежбище…
     Не правда ли - фантастическая сцена? С моей стороны к ней нет абсолютно никакого доверия. Если Пушкина, страдающего ревматизмом, еще можно с некоторой натяжкой представить под диваном (на какие только подвиги не решаются настоящие любовники!), то поведение графини Фикельмон совершенно не вяжется со здравым смыслом, оно не жизненно, абсурдно с психологической точки зрения, оно хуже сюжетов итальянских новелл эпохи Возрождения.
     И все же сказанное выше - только присказка, настоящая сказка будет в спальне графини.
 
     «…Они перешли в спальню. Дверь была заперта, густыя, роскошные гардины задернуты. Начались восторги сладострастия. Они играли, веселились...»
Так-так!.. Этажом ниже спит (или бодрствует?) муж графини, австрийский посланник граф Шарль Луи Фикельмон; совсем недалеко расположена квартира влюбленной в Пушкина матери Долли, Елизаветы Михайловны Хитрово, живущей вместе с незамужней дочерью Катрин Тизенгаузен; в коридорах перед сном еще снуют слуги; итальянец-дворецкий деловито обходит помещения дворца - везде ли загашены свечи? не закрыты ли раньше времени вьюшки догоравших каминов? - а Пушкин и Долли, позабыв обо всем на свете, играют и веселятся в  спальне!.. Смех, визг, упоение друг другом! Какая  идиллия!
     Интересно, в какие игры они могли играть в полуночной спальне?
     Явно, что не в карты. В те времена были очень распространены подвижные игры, например, лапта, жмурки, догоняй-ка, прятки... Лапта отпадает сразу, ибо требует для игры большой площади газона, жмурки тоже - вдвоем в нее не играют. А вот догоняй-ка и прятки - вполне подходящие игры.
     Представляете сцену: раскрасневшийся Пушкин, возбужденный близким присутствием очаровательной графини, с громким хохотом пытается ее догнать, а она с визгом убегает от него по замкнутому кругу, в центре которого - расстеленная на полу полость из медвежьего меха? Занимательно, не правда ли? Вот только как при этом можно совместить подобную беготню с «восторгами сладострастия» - этого я понять не могу!
     Ну, как, уважаемый читатель, вяжется вся эта фантасмагория, весь этот абсурд со здравым смыслом, со всем, что мы знаем о Пушкине и графине Фикельмон? Скорее, это эпизод из жизни сумасшедшего дома…
Дальше - больше.
     «…Они разделись донага, вылили на себя все духи, какие были в комнате, ложились на меха… Быстро проходило время в наслаждениях…»
     Это уже чистая эротика. Сцена как сцена, но в ней есть одна изюминка, которая сразу же, как торчащие ослиные уши, выдает свою абсолютную абсурдность: «…вылили на себя все духи, какие были в комнате…». Проанализируем эту «изюминку».
     Зададимся вопросом: сколько всевозможных флаконов духов могло быть у молодой, красивой, блестящей посланницы-графини в ее будуаре? Думаю, что достаточно много - по крайней мере, не меньше десяти - пятнадцати, а, может, и гораздо больше. Каждый флакон имел емкость не менее тридцати-пятидесяти миллилитров, поэтому будем считать, что в спальне у Долли суммарно находилось примерно пол-литра всевозможных духов, или около того.
     И вот, прежде чем «ложились на меха», любовники флакон за флаконом до дна выливают духи на свои обнаженные тела… Пол-литра!!! Пусть даже четверть литра!!! Вы можете себе это представить, уважаемый читатель?! Я не говорю уже о том, что концентрированный, удушающий запах такого количества вылитых духов может отбить само желание «ложиться на меха» из-за неминуемого аллергического кашля. Я о другом - ведь утром Пушкину предстоит вернуться домой и предстать пред светлы очи Натальи Николаевны. Она что, не учует этот резкий запах и не угостит его увесистой пощечиной? А ведь отмыться от духов в холодную осеннюю рань просто негде! Баньки-то не работают в эту пору суток!
     А что графиня Фикельмон? Как она проветрит свою спальню в снежную метель? Скажет, что нечаянно уронила на пол все флаконы разом?! Муж, умный и опытный дипломат, поверит ей? А если кто-то из прислуги уже шепнул ему, что, мол, забавлялась жена ваша всю ночь за дверьми спальни?.. В общем, чушь на чуши сидит и небылицей погоняет!
Театр абсурда!
     Думаю, не стоит далее анализировать столь же абсурдную эвакуацию Пушкина из спальни графини через спальню графа в сопровождении «…чопорной Француженки», «ловкой в подобных случаях». Надеюсь, читателю и так все ясно.

                4

     Итак, что мы имеем в сухом остатке?
1) «Жаркой истории» у Пушкина в реальности не было никогда.
2) Принимаем утверждение Леонида Петровича Гроссмана, что так называемая «жаркая история» - не что иное, как «устная новелла» поэта. Еще в 1923 году Гроссман прозорливо написал: «Пушкин художественно мистифицировал Нащокина, так же, как он увлекательно сочинял о себе небылицы дамам, или, по примеру Дельвига, сообщал приятелям «отчаянные анекдоты» о своих похождениях».
3) Репутация графини Долли Фикельмон была и до нашего времени остается безупречной, потому что «устная новелла» не вышла за круг избранных ближайших друзей поэта, не проникла в великосветские салоны и до 1922 года не была известна широкой публике. Что касается Бартенева - запись о «жаркой истории», вплоть до обнаружения ее Цявловским, так и оставалась в его рабочей тетради неразглашенной.
4) Почему Пушкин избрал героиней своей мистификации именно графиню Фикельмон, а не какую-то другую великосветскую даму - вопрос, мне кажется, риторический. Можно гадать и строить множество теорий по этому поводу, но все они будут, что называется, пальцем в небо, ибо нам не дано знать всего того, что знал Пушкин.
     Можно примерно представить, при каких условиях «устная новелла» была сообщена Нащокину. Жена его, Вера Александровна Нащокина, вспоминала («Пушкин в воспоминаниях современников. Второй том. С-Пб, 1998»): «…поэт очень любил московские бани (особенно Лепехинские, у Смоленского рынка. - И. Б.), и во всякий свой приезд в Москву они вдвоем с Павлом Войновичем брали большой номер с двумя полками и подолгу парились в нем. Они, как объясняли потом, лежа там, предавались самой задушевной беседе, в полной уверенности, что уж там их никто не подслушает».
     Вот там, на жарких полках Лепехинских бань, я думаю, и родилась «устная новелла» о «жаркой истории» с женой австрийского посланника. Это был сугубо мужской разговор, когда подшофе смакуются были и небылицы о всевозможных любовных приключениях, в большинстве случаев сильно преувеличенных, а зачастую и просто  притянутых из тайников собственных эротических фантазий. «Устная новелла» Пушкина явилась опоэтизированной эротической фантазией, поданной Нащокину в стиле театра абсурда. Но магия волнующего рассказа, услышанного из уст великого друга, напрочь заблокировала у Павла Войновича критическое восприятие повествования. Он беззаветно поверил в истинность «новеллы». Поверил, запомнил и в 1851 году поведал ее Бартеневу.


Рецензии
Вот интересное мнение Ольги Павлищевой об отношении Фикельмон к её брату, Пушкину: " Очень часто вижусь с его женой; то я захожу к ней, то она ко мне заходит, но наши свидания всегда случаются среди белого дня. Заставать ее по вечерам и думать нечего; ее забрасывают приглашениями то на бал, то на раут. Там от нее все в восторге, и прозвали ее Психеею, с легкой руки госпожи Фикельмон, которая не терпит, однако, моего брата -- один бог знает, почему". О. С. ПАВЛИЩЕВА -- Н. И. ПАВЛИЩЕВУ, 17 ноября 1831 г. П-н и его совр-ки, XV, 106 (фр.).
А вдруг до ушей Долли долетели отголоски устной новеллы Пушкина?
Спасибо, прочла с интересом!

Татьяна Григорьевна Орлова   07.07.2013 21:52     Заявить о нарушении