Поезд на Флориду. Привал

Полуденную духоту сменил проливной дождь. Ближе к вечеру разошлись тучи и выглянуло солнце. Заканчивался пятый день нашего путешествия. Мы с наслаждением вдыхали особенный запах земли, измученной долгим зноем и наконец, напоенной влагой.
Поезд остановился. Солдаты разбили лагерь около реки. Недалеко от эшелона установили армейские палатки. Заключенные индейцы расположились на траве, как обычно, рассевшись по кругу, одной большой группой.
Каждое подразделение делало свое дело. Интендантский взвод развернул кухню, группа лекарей под началом Зуммера и его помощницы Обомке провела ежедневный осмотр воинов. Зуммер прекрасно справлялся и некоторые из больных индейцев даже принимали лекарство, которое давала Обомке. Большинство из них медицинской помощи не доверяли и по-прежнему просили защиты у духов- покровителей. В этом им помогала Обомке, проводя короткие спиритические ритуалы.
- Извиняюсь, сэр, что прерываю ваши размышления, - сказал Зуммер, обращаясь ко мне из-за спины. Но мне кажется, необходимо разрешить водные процедуры, как солдатам, так и индейцам. Путь долгий, помыться необходимо. Вода в реке довольно-таки теплая, весенняя. У многих индейцев завелись вши. Почти все они чешутся.
- Конечно, сержант, - согласился я и отдал распоряжение.
С индейцев сняли наручники. Но в воду запускали по пять человек прикованных друг к другу кандалами. Каждая группа краснокожих купалась в набедренниках, которые они решительно отказались снять. Диас распорядился не препятствовать этому.
- Главное, Пратт, чтобы их не съели вши и чесотка. Пусть бултыхаются в своем вонючем шмотье, - с присущим ему цинизмом заявил Диас.
Купание продолжалось в течение нескольких часов. Когда солнце село, солдаты развели костры и лагерь наполнился ночным светом. Индейцы, укрывшись одеялами, лежали на земле, скованные цепями между собой. Кто-то из них напевал, кто-то спал.
Я сидел возле костра около палатки и смотрел на огонь. На небе ярко сияли звезды, особенно своей красотой поражал ковш созвездия Большой Медведицы. В этот момент необычное чувство крепко сжало сердце. Вечер. Горящий костер. Излучина реки. Вдалеке в отблесках заката виднелся скалистый утес. Вода в реке блестела. Тишина стояла поразительная. Тогда сердце пронзила боль, сладчайшая боль. Рука сама вытянулась вперед. Другая выхватила нож и резанула ладонь. Капельки крови упали на траву и молитва кого-то из заключенных индейцев прозвучала во мгле вечера. Молитва сердца. А ответом или подтверждением был крик ночной птицы, неожиданный, громкий, такой же тоскливый. я посмотрел вокруг себя и заметил, что везде горят костры, люди греются у огня, но они не слышат этой молитвы. Они сами были неотъемлемой частью молитвы: как деревья, как крик птицы, как лучи некогда заходящего солнца в тихой речной воде.
- Что вы делаете, Пратт? - хватая меня за окровавленную руку, удивленно спросил Диас.
- Не знаю, сэр. Что-то нашло на меня, вот и не заметил, как порезался, - смущенно ответил я, явно выражая недовольство присутствием Диаса.
- Вы что лейтенант меланхолик? - пренебрежительно задал вопрос Диас.
- Нет, сэр. Говорю же, задумался.
- Никак не пойму я вас, лейтенант. О чем вы все думаете.
- Мои мысли, сэр, о благе, - спокойно сказал я, - о долге, вернее о смысле нашего с вами долга.
- Наш долг выполнять все, что прикажут, если даже это и противоречит как вы соизволили выразится, «благу», - жестко произнес Диас, угадывая направление моих измышлений.
- Приказы не должны противоречить морали сэр, это мое глубочайшее убеждение, - сказал я учтиво.
- Мораль придумали гуманисты, вроде вас, забыв, что она возвышает себя над естеством человека. Естество же в них, - и Диас указал на лежащих заключенных индейцев. - Точнее сказать, в их дикости, кровожадности, жестокости.
- Тогда почему не в нас с вами? Мы не менее жестоки и кровожадны, сэр, - изложил свои замечания я.
- Жестокость порождает жестокость, Пратт. Если она касается тебя лично. Нет ничего приятнее мести. Краснокожие это хорошо понимают. Месть - смысл их жизни. Они никогда не примут благо, ибо понимают язык мести. А месть, позвольте заметить, не есть благо. Поэтому, лейтенант у цивилизации белых нет выбора. Только война с индейцами до полного их уничтожения защит нас от их мести.
- Белый человек пришел в земли индейцев, а не индеец в землю белых людей. Белый человек развязал охоту на них, как на зверей. Неужели это, по-вашему, можно еще оспаривать.
- Нет, лейтенант, споры здесь не уместны. Однако дикость не должна препятствовать развитию цивилизации. Если между дикостью и светом нашей цивилизации обнаруживается противоречие, то разрешить его способна только цивилизация, путем насилия. А это мое глубочайшее убеждение, уважаемый Пратт.
-Я заметил, сэр, что вы испытываете отвращение к индейцам. Это у вас природное чувство, либо приобретенное? - осмелился я спросить у капитана, стараясь не раздражать его.
-Я отвечу вам. И то, и другое. Я вырос в замечательной аристократической семье, лейтенант. Мой отец стоял в рядах борцов с рабством, а мать была дочерью рабовладельца. Мой дед - известный плантатор. Это значит, что я воспитывался в духе противоречия. Мне не нравилось, скажу откровенно, смотреть, как за малейшие провинности управляющий деда физически истязал рабов-негров. Я жалел их в детстве, даже плакал, когда одного из рабов управляющий засек розгами насмерть. Став юношей, я возненавидел деда и мою мать, которая поддерживала идеологию угнетения человека человеком. Большое влияние оказывал на меня отец и его друзья, выступавшие открыто за отмену рабства на юге страны. Я их поддерживал тогда, но не сегодня, потому что случай изменил меня и мою позицию по вопросу насилия. Насилие коснулось меня лично. Оно ожесточило меня. Мне понравилось мстить. Я получаю от этого удовольствие. Но прошу заметить, садистом себя не считаю.
Пять или шесть лет тому назад, в один из дней, моя жена с обозом трапперов возвращалась домой по дороге, которую контролировали апачи-хикарилья. С хикарилья у нас существовал договор, который практически не нарушался ни индейцами, ни нами. Апачи позволяли нам эксплуатировать дорогу, пролегающую через их земли. И вот в тот злополучный день, она домой не вернулась.
Отправившись ей навстречу, я, со взводом солдат обнаружили разграбленный обоз и изувеченные труппы мексиканских трапперов, пронизанные стрелами хикарилья. Моей жены среди погибших не было. Идти по следу апа- чей тогда было бесполезным, потому что следы апачей мог обнаружить только апачи. Я возвратился в форт и доложил командованию о случившемся. Как выяснилось, в обозе находилось еще несколько женщин с детьми. Подполковник Стэнтон распорядился организовать преследование хикарилья роте кавалеристов, в которую входил и я, в сопровождении небольшой группы рейнджеров. Две недели мы искали следы отряда и лагерь хикарилья, но ничего не нашли. Казалось, исследованы каждый куст, каждый камень, каждая травинка, но, увы, следов апачи не было и мы решили возвратиться в форт. Позже нами предпринималось еще несколько разведрейдов вглубь территории апачей-хикарилья, после которых мы возвращались изрядно потрепанными и деморализованными. Скажу честно, Пратт, апачи умеют воевать, нам до них далеко. Прошло четыре месяца, я потерял всякую надежду разыскать жену.
Мысленно, я уже с ней простился. Служба занимала у меня основное время. Я желал схватки с любым военным отрядом индейцев.
Я не уставал докучать Стэнтона просьбами, направлять меня с эскадронами кавалерии вглубь территорий контролируемых кайова, команчами, тонкава, чтобы сжигать дотла их селения. Нападая на лагеря индейцев, я стрелял без сожаления и в женщин, и в детей. Моему остервенению не было предела.
Однажды в мой дом на рассвете вошел старый команчерос Дэн Робинсон и предложил свою помощь в розыске моей жены. Робинсон сказал, что его друг, индеец команчи, знает, где находится небольшое селение военного вождя хикарилья Кенете. По словам Робинсона в лагере хикарилья, находилось несколько захваченных женщин и детей, которых апачи хотели продать на Западе за хорошую цену.
В сопровождении Робинсона и индейца команчи я с десятком солдат кавалерии направился в лагерь Кенете. Робинсон предупредил, что большой отряд солдат может насторожить Кенете и он на переговоры не пойдет.
Через пять дней мы прибыли в окрестности предполагаемого лагеря хикарилья. На пути к лагерю нас окружил отряд их разведчиков. Робинсон объяснил, что солдаты имеют мирные намерения. Хикарилья вылезли из своих укрытий и без боя обезаружили нас, отобрав лошадей. А потом, связав, доставили в свой лагерь.
В центре лагерного круга апачи поместили меня, Робинсона и команча. Моих солдат положили лицом вниз на землю. Из своего типи вышел Кенете, к нему подошли несколько воинов с ружьями. Кенете что-то сказал им, и воины направились к лежащим на земле солдатам. Приставив ружья к затылкам солдат, апачи хладнокровно их расстреляли. Соплеменники в ответ издали радостные вопли. Меня и моих спутников данное зрелище привело в изумление. Ведь мы ничего не сделали индейцам. Почему Кенете расстрелял солдат?
Далее Кенете разговаривал со мной. Он сказал, что убивает белоглазых, потому что они убивают его народ. По его словам, поселенцы и их предводитель Грейтхок убили 21 человека из племени хикарилья, среди них мать, дочь, брат, племянник и Кенете. Убитая дочь Кенете - Муанай, была на последнем сроке беременности. Её они пытали и выпотрошили внутренности, пока она была жива. Скальп сняли как с неё, так и с плода, который вырезали из её утробы. С прочих хикарилья также сняли скальпы.
Закончив Кенете молча подошел к индейцу команчи, достал нож и вонзил его прямо тому в сердце. Потом, он вырезал сердце из груди команча, которое еще билось, и окровавленными руками поднес ко рту.
- Нет ничего вкуснее, чем сердце твоего врага, - сказал Кенете, откусив кусок плоти. Потом он вытер руки о землю и продолжил. - Ты пришел за моим скальпом?
- Я шел не за твоим скальпом, а за своей женой. А теперь, краснокожая собака, я желаю иметь твой скальп, как ничто другое, - ответил я, скрипя зубами от ненависти.
Кенете махнул рукой и женщины хикарилья вывели из типи несколько пленниц.
«Кто из них твоя жена»? - спросил Кенете
Среди трех женщин я увидел мою жену - Люсию- Хелену. Мое сердце сжалось от боли и отчаяния. Я зарыдал. Глядя на меня, она тоже рыдала.
«Да, я вижу, - говорил Кенете, - Эта женщина твоя жена».
Он подошел к Люсие-Хелене, взял ее за лицо, и продолжая смотреть мне в глаза сказал:
- Теперь она моя скво.
- Отдай мне ее, - умолял индейца я. - Зачем она тебе?
- Она родит мне детей, - удивленно ответил Кенете.
- Ты, краснокожий выродок, - орал я. - Не прикасайся к ней!
Мои слова явно расстроили Кенете. Он разъяренно схватил Люсию-Хелену за волосы и спросил, счастлива ли она с ним по ночам? Не ответив индейцу, Люсия-Хелена плюнула Кенете в лицо. Тогда он опрокинул ее на землю лицом вниз, снял свою грязный набедренник и начал на глазах у всех насиловать мою жену, не отрывая взгляда от меня. Он издевался. Он хотел видеть, как я страдаю от унижения. Закончив извращаться, Кенете предложил Люсию- Хелену еще двум воинам.
Когда апачи надругались над дорогим мне человеком, Кенете подошел ко мне, издевательски улыбнулся и сказал: «А вот теперь забирай ее. Она мне больше не нужна. А тебе она нужна такая»?
Толпа краснокожих издала победный вопль и неистово завизжала, когда несколько воинов апачи возвращали нам лошадей, чтобы отпустить на волю.
- Никогда не ходи в мой дом, если я тебя не зову, - крикнул напоследок Кенете.
- Кенете! - воинственно обратился я к индейцу, - ищи меня на поле боя краснокожая собака, а я буду искать тебя.
После этого, мы с женой и старик Робинсон пришпорили лошадей и отправились искать дорогу домой.
Год я не мог успокоиться, потому что искал встречи с Кенете. Моя малышка - Люсия-Хелена не говорила со мной, она молчала и подолгу сидела в доме, никуда не выходила. Позже разум покинул ее. Она никого не узнавала.
И через несколько месяцев в один из вечеров уснула. На утро я обнаружил ее мертвой.
Провидение помогло мне встретиться с Кенете в бою. Мой эскадрон проводил рейд в прерии, и мы наткнулись у водоема на селение Кенете. Коршунами налетели мы на апачей, разрушая их очаги и убивая их, как шелудивых собак.
«Кенете» - закричал я, заметив сражающегося апача. Индеец развернул свою лошадь: отбросил ружье, выхватил томагавк и бросился на полном скаку на меня. Я понял Пратт, что он навязывает мне рукопашную схватку и испугался, поистине, испугался как никогда. В этот момент я не хотел умирать, поэтому прицелился и выстрелил из «спрингфилда». Апачи упал. Пуля попала ему в горло. Я подошел к нему, захлебывавшемуся собственной кровью, достал нож, распорол набедренник и отрезал ему пенис с мошонкой. Индеец сразу же издох.
Смотрите Пратт! Вот он, его «инструмент», которым он пользовал мою бедняжку жену. Я засушил его и ношу при себе, как трофей и защитный амулет.
Диас истерически засмеялся, подбрасывая на ладони сморщенный комок человеческой плоти. Я понимал, что капитан неадекватен и по-моему, болен психопатией.
- Что, Пратт, молчите? Я же говорю: «Пока вас не коснется лично». И не смейте более возражать мне. Доброй вам ночи, Пратт.
- И вам, сэр, - сказал я закашлявшись.
Диас положил свой трофей в полевую сумку и направился в сторону от меня, постепенно скрываясь под покровом вечерней мглы.
Я продолжал сидеть у огня, прислушиваясь к разговорам солдат и пению кого-то из заключенных индейцев.
Мое не долгое одиночество нарушил капитан Лирой, который обходил патрули. Увидел меня и решил подойти.
- Скучаете лейтенант, - спросил Лирой
- Нет, капитан, так сижу, смотрю на огонь.
- Я слышал, лейтенант, о чем вам рассказывал Диас.
- Не хорошо подслушивать, Лирой.
- Я вовсе не подслушивал. Я шел мимо. Дело в том, что Диас свою личную трагедию всем рассказывает, без разбора. Диас гордится случившимся.
- Вы хотите сказать, Лирой, что данная история не совсем правдива.
- Вовсе нет, лейтенант, наоборот, очень даже правдива. Только история имеет продолжение. Поверьте мне. Я служу с Диасом достаточно давно и многое о нем знаю. Я думаю Диас вам неприятен?
- Не скрою - твердо произнес я, - весьма неприятен. Более того, мне кажется, что он душевно болен.
- После того, как Диас расправился с апачем, жизнь свою он превратил в кошмар. После случившегося он не ест мясо в отварном либо жареном виде. Он потребляет только мясо с кровью. Но все нечего, если бы мы не знали другого. После каждого боя с индейцами, солдаты не раз заставали Диаса за расчленением трупов краснокожих, павших в сражении. Диас не ограничивался одним снятием скальпов для продажи. Однажды, когда я вернулся из рейда, и заехал к Диасу, то обнаружил на крыльце его дома части разрубленных индейцев. Диас заметил мое удивление и как ни в чем не бывало, пояснил, что это для кормежки его собак, как будто они были дикими зверями. Потом, совсем серьезно предложил мне попробовать кусок индейской печени. Естественно я отказался. Диас омерзительно откусил часть печени и начал жевать. Меня чуть не вырвало от отвращения. Диас же истерично смеялся и говорил: «Но, но, ты же мужчина, Лирой, а не целомудренная гимназистка. Нет ничего вкуснее, чем печень твоего врага». Об увиденном я доложил полковнику Маккензи.
- И что же Маккензи, - интересовался я.
- Диаса откомандировали в 11-й кавалерийский полк, а через полгода Маккензи его вернул в качестве командира эскадрона. Полковнику были нужны беспринципные офицеры в войне с индейцами. Поэтому Диас сейчас с нами. Приятных снов, лейтенант. Отдыхайте и ни о чем не думайте. Вы ничего не измените, - сказал Лирой, и точно также как и Диас исчез в темноте.
Я посидел несколько минут, посмотрел на ковш Большой Медведицы и решил пройти осмотреть ночной лагерь. На траве кучно лежали и сидели заключенные индейцы, укрывшись одеялами. Некоторые из них были явно больны, о чем свидетельствовал тяжелый кашель, раздававшийся откуда-то из середины круга. Кто-то из них пел песню: « Та-мис- си- ваин, та- мисс- си- ваин...», - звучало в ночи и откладывалось в моем мозгу.
У одной из палаток я заметил возле костра скаута Пай- тальи и Обомке. Пай-тальи знакомыми мне аккуратными движениями переворачивал угли в костре. Обомке сидела напротив него, завернувшись в одеяло, поджав под себя босые ноги и глядела на огонь. Диас разрешал Обомке находиться среди заключенных только на период их медицинского осмотра, раздачи пищи и воды, а остальное время она должна проводить под присмотром скаутов индейцев. Но поскольку она принадлежала к народу кайова, то время коротала с Пай-тальи, который также являлся кайова и пользовался у нас доверием. Я тихо подошел к ним. Пай- тальи посмотрел на меня и кивнул головой, предлагая сеть рядом. Я устроился удобней и спросил:
- О чем он поет?
- «Обними меня, я не смотрю», - сказал скаут. Обомке улыбнулась и встала. Я угадал ее смущение и знаком руки показал, чтобы она не смущалась и оставалась на своем месте. Обомке подчинилась и села.
- Что? - не понял я.
- Эта песня девушки, которая обращается к любимому, - пояснял далее скаут. - Если девушка увидела своего любимого рядом, чувствует, что он может обнять ее, то она должна обязательно отказать ему в этом. Однако она хотела, чтобы он все-таки обнял ее, и тогда она сделает вид, что не заметила его.
- У кайова много красивых песен, - заключил я. Почему воин поет сейчас?
- Он поет, чтобы остальным было хорошо и их сердца не очерствели в чужой земле. Это песни, которые пели разведчики и молодые воины, когда ходили в далекие походы и ночевали в прерии. Часто юноши, готовясь выступить на военную тропу, расхаживали вокруг лагеря и распевали песни, которые все в селении знали, как песни подготовки к войне. Юноши ходили между типи по лагерному кругу и, останавливаясь перед некоторыми из них, пели. Из типи, рядом с которым звучала песня, хозяева выносили пожертвования, служившие одновременно и снаряжением. Это могли быть две-три пары мокасин, несколько стрел, полдюжины пуль или маленький пакетик с порохом. Дальше следовала такая песня: «Созывайте всех перед тем, как мы уйдем, мы хотим танцевать до утра». Эти слова могли повторяться много раз, до тех пор, пока отряд не обходил весь лагерь. Потом воины военного отряда, покидающего селение и отправляющегося на войну, пели: «Я отправляюсь на поиски человека. Если я найду его, мы будем сражаться и, возможно, он убьет меня». Эти слова повторялись снова и снова до тех пор, пока отряд не скрывался на лошадях в холмах за лагерем.
- Орне-на ест- тах- воте, - заговорила Обомке.
Я посмотрел на Пай-тальи, давая понять, что хочу знать, о чем она говорит.
- Обомке сказала, что это «песни волков», - перевел ее слова скаут.
- Почему волков? - непонимающе переспросил я.
- Волки были посланы к нам, как хранители наших духов. Волки - свободные духи, хотя их стаи очень организованы. Одинокий волк редко встречается в природе, если он и Гуипаго - вождь кайова. Волки - создания, как ты и я. Так же, как ты охраняешь свою сестру, волк охраняет своего брата. Так же как ты слушаешь своего отца, волк слушает свою мать. Так же как наша семья ест вместе, так же едят и волки. Наш народ и волки одно и то же. Очень давно волки были так же многочисленны, как звезды. Многие из них однажды охраняли нас. Сейчас их почти не осталось. Они были сильными охотниками и выживали за счет того, что давала им земля. Хотя они могли ходить из края в край, они никогда не уходили далеко от дома. Каждый из них знал свое место в стае и всегда делился с остальными. Если бы они не охотились вместе, они бы погибли. Наш народ похож на волков. В единстве мы сила. Вы, белые, охотитесь на нас и поодиночке истребляете, потому что боитесь единства нашей силы.
- Есть единство среди кайова, есть единство среди апа- чи, есть единство среди чероки и других племен. Но нет единства между всеми вами, поэтому вы уязвимы и войну с белыми проигрываете. Придет время и народ кайова поймет, что в мире с белыми жить гораздо выгоднее, чем воевать, - подчеркнул я.
Скаут ничего не ответил, лишь перевернул несколько углей. Я посмотрел на Обомке. Она комочком свернулась под одеялом и не отрывала глаз от огня.
- Пай-тальи! Спроси ее, что она думает о здоровье больных воинов, - нарушив тишину вновь задал вопрос я.
Пай-тальи спросил. Девушка, посмотрев на меня, ответила:
- Одного скоро духи заберут. Он не доедет до большой воды. Много воинов заболеет, не все доедут в чужие земли. Оставшиеся в живых, будут умирать в тюрьме, но некоторые спасутся и станут подобны белым.
- Верь ей, Храбрый, - сказал скаут, - Она видит будущее.
- Как она его видит, - поинтересовался я.
- К ней приходит ее животное. Ты не индеец, не поймешь. Это Сила, она говорит с ней голосом ее зверя, - ответил Пай-тальи.
- А ты - Сын Солнца, можешь слышать голос Силы? - пытаясь разобраться в этом сверхъестественном даре, спрашивал я.
- Раньше слышал, но мои видения покинули меня, потому что я стал жить среди белых.
- А белый человек может иметь видения?
- Все могут, - ответил Пай-тальи, только не все хотят. Белый человек нетерпелив, и заносчив. Он мнит себя хозяином мира и считает, что ему подвластны реки, огонь, ветер, земля. Он заблуждается. Чтобы говорить с миром духов, надо уважать воду, огонь, ветер, землю. Белый человек не уважает. Я - красный человек. Если бы Великий Дух желал, чтобы я был белым человеком, он бы сделал меня им в первую очередь. Великий Дух вложил в сердца белых определенные планы, в наши - вложил другие. Каждый человек хорош на своем месте. Орлам не обязательно быть Воронами. Так одни говорят с духами и видят будущее, а другим этого не дано.
Я заметил, что Обомке поймала мой взгляд, обращенный на одну из ее ступней и начала смущенно прятать ногу под одеяло.
- Ты была ранена пулей? - спросил я Обомке. Пай-тальи кивнул ей головой в знак того, чтобы она была со мной откровенна.
- Я была женой Большого Дерева. Когда он надолго ушел в поход против наших врагов, я сбежала от него к любовнику, великому воину Большому Луку. Мы жили одни в прерии целый год. Потом вернулись в селение. Из похода вернулся Большое Дерево во всей своей красе и славе. Он принес много скальпов врагов и привел табун лошадей. Большое дерево не нашел меня в тот день в своем типи, но огорчение никому не показал. Все знали, что я сбежала с любовником. Большой Лук сказал мне: «Иди и скажи ему, что я хочу взять тебя в жены. Если согласен, пусть скажет, и назовет цену». Я вернулась в типи Большого Дерева. Он, выслушав меня, ничего не сказал, взял ружье, приказал выставить ногу. Приставил ружье к моей ступне и выстрелил. «Теперь беги куда хочешь», - сказал он и вышел из типи. Большой Лук взял меня в жены, отдав Большому Дереву пятерых пони и двух мулов. Мою рану залечил знахарь - Плачущий Койот, поэтому нога у меня не болит.
- Я знал Плачущего Койота и Глядящую Прямо, - сказал я. - Более недели назад я похоронил их недалеко от форта.
- Я видела тебя там со слезами на глазах в своем видении. Я видела, как солдаты убивали их. Ты не виноват. Но офицер не проживет долго.
- Ты о ком? - изумленно спросил я. - О том, кого спасал Плачущий Койот или о другом, кто убивал старика и его близких?
- Духи не велят ей говорить, - вмешался Пай-тальи, - Иди отдыхать, Храбрый. Иногда сны мудрее, чем пробуждение.
Глядя на отрешенно смотревших в темноту индейцев, я встал и направился к своей палатке. Подложив под голову седло, я почувствовал, что мои веки тяжелеют. Мгновение. И я провалился в мир сновидений.