Лохматый винтик рассказ

                ЛОХМАТЫЙ  ВИНТИК       Евген КУХТА
В порт Ванино медленно заходил старый пароход «Ванцетти». С помощью портового буксира он устало привалился натруженными обшарпанными бортами к стенке первого пирса, с бака и кормы отдал швартовы и, поманеврировав немного, как усталый путник,  не находящий сразу удобной позы для отдыха, замер наконец у стенки.
Пароход был построен в начале тридцатых годов на балтийских судоверфях в серии первых отечественных лесовозов с крепким, на совесть отклепанным корпусом и слабой, по современным понятиям, паровой машиной в восемьсот лошадиных сил, развивавшей скорость до восьми миль в час. При штормовом лобовом ветре этой скорости хватало, чтобы удерживать судно на одном месте, а не дрейфовать по ветру назад.
Как  у всех старых пароходов, у «Ванцетти» была своя морская биография с легендарными, а порой и веселыми историями…
Во время второй  мировой войны «Ванцетти» ходил в составе  атлантических конвоев,  доставлявших Северным морским путем союзническую технику и боеприпасы в Мурманск. Это были рейсы постоянного нервозного, доводящего порой до исступления, ожидания неминуемой  битвы со смертью, висевшей в воздухе, бороздившей водные просторы и затаившейся в глубинах  северных морей. Как журавлиный клин, тянулись пароходы в кильватерных колоннах к родным берегам…
Враг налетал скрытно и внезапно. Солнце закрывали десятки атакующих самолетов, эскадра вражеских кораблей наваливалась с фланга, расчленяя и уничтожая беспомощные пароходы и немногочисленные корабли охраны конвоя; подводные лодки как акулы  вырывали свои жертвы. Гибли пароходы и люди.  Уцелевшие транспорты и корабли лихорадочно меняли курс, уклоняясь от торпедных атак немецких субмарин, уходили, ожесточенно отбиваясь от самолетов и кораблей противника...
Кроме боевых кораблей сопровождения конвоев, для усиления обороны на каждом транспортном судне устанавливали легкие зенитные орудия и на корме пушку -  отбиваться, если не потопят с ходу, от настигающих вражеских кораблей...

В одну из проводок очередного конвоя зимой сорок третьего года из-за неполадок в машине  «Ванцетти» далеко отстал от кильватерной колоны и во время нападения на конвой немецких подводных лодок напряженно ждал своей участи.
Погода штормовая. На поверхности моря бесчисленные осколки льдин. Свинцовые волны угрожающе перекатываются за бортом. Свирепый ветер срывает с них белогривые каскады брызг. Внезапно накатывает снегопад – снежный заряд, быстро становясь таким густым и плотным, что в течение нескольких минут на расстоянии полуметра ничего не видно. Затем снег постепенно разряжается, исчезает, и вновь виднеются угрюмые, тяжелые, холодные волны бурлящего моря. А через короткие промежутки времени волнообразно, постепенно сгущаясь, снова и снова наваливаются очередные снежные заряды…
 У орудий застыли люди, скованные ожиданием смертельной схватки. Через некоторое время, в момент наступившего относительного просветления все с ужасом заметили след прошедшей мимо по корме торпеды: атака на «Ванцетти»  началась. Леденящий холод, будто дыхание смерти, пробежал по спинам, когда вторая торпеда грозно прошла перед самым носом судна...
Смерть на море беспощадна. Жизнь одного человека растворяется в жизни всего экипажа, а та сливается с жизнью самого парохода, составляя единый конгломерат из костей и железа, крови и угля, движения мысли и работы механизмов. И смерть, поражая этот монолит, затягивает его, растворяет в черной студеной колышущейся бездне...
Люди на пароходе оцепенели в немом ужасе, мучительно ожидая, когда в диком грохоте взрыва расколется борт парохода от неотвратимого на этот раз попадания, опрокинется небо, и все уйдут в свое  последнее и бесконечное плавание в вечности. Затаившийся в глубинах вод невидимый и неуязвимый враг был где-то рядом.
Бледные, искаженные бессильной злобой лица с застывшими напряженно глазами дрогнули и вытянулись недоумевающие - неподалеку из враждебной бескрайности бушующей бездны, как бы выдавливаясь из глубин, медленно всплывала боевая рубка немецкой подводной лодки, еле различимая в вихре очередного снежного заряда...
Глухо и сухо, как детская хлопушка, грохнул одинокий залп с кормы "Ванцетти". Подводная лодка вздрогнула и, неуклюже заваливаясь, навсегда ушла под воду...
Сдержанный взрыв ликования, как плата за страх, за свое недавнее бессилие, разнесся по судну, и тут же "Ванцетти" резко изменил курс и стал удаляться самым полным ходом  на север, подальше от опасных вод под прикрытием очередного снежного заряда, в котором он будто растаял. Жизнь снова обрела смысл, стала реальностью со своими новыми тревогами и предстоящей борьбой...

К концу шестидесятых годов по архивным документам случайно нашли сведения о бое парохода с подводной лодкой. Подвиг увековечили мемориальной доской и торжественно укрепили ее в кают-компании "Ванцетти". А вскоре после этого, во время выгрузки энергопоездов в порту Корсаков, что на юге Сахалина, на судне появился  маленький лохматый серый щенок, сразу же ставший любимцем всего экипажа...
Всю ночь над Корсаковым ревела пурга, злобно осыпала окна сырым шуршащим снегом, бесновалась грохотом на крышах и диким зверем завывала в трубах. Свирепый циклон двигался с Японского моря через южную оконечность острова Сахалин в Охотское море.
Ранним темным утром Лев Александрович, старший механик с "Ванцетти", тихо и осторожно вышел из теплой квартиры и, мягко ступая, на цыпочках, бесшумно спустился по лестнице вниз. О такой предосторожности очень просила его оставшаяся за дверью женщина: она боялась, чтоб хоть соседи не услышали и не узнали, что от нее ранним утром вышел одинокий мужчина.
В слегка приоткрытую дверь подъезда снега намело сугробом до самой лестницы. Лев Александрович закурил, поднял воротник меховой куртки и, с силой надавливая всем корпусом  на засыпанную сухим снегом чуть не до половины дверь, протиснулся наружу.
Темень.
 Бешеный ветер будто поджидал его, чтобы рассчитаться за чужую жену, с которой он провел эту ночь. Как бритвой полоснул колючим снегом по разогретому лицу, засыпал глаза и с ходу пробрался под одежду к теплому телу,  зажал своим холодом. И сохранявшееся еще тепло постели, и ощущение мягкого ароматного женского тела, и чувство приятной расслабляющей опустошенности - вмиг вышиб этот шальной бродяга. Лев Александрович зябко поежился, постоял немного по колено в снегу, покрутил головой, прикидывая, где лучше пролезть через сугробы и, блаженно улыбнувшись, подумал: «Ну и знойную невесту надыбал. М-м!.. Прелесть! Какая женщина! М-м-м!.. А, может, в том-то и прелесть, что чужая… и все по полной программе?»
Порыв ветра и грохот пурги на мгновение утихли, и он вдруг уловил прерывистый, приглушенный, доносящийся вроде бы из-под снега, жалобный, надрывный визг. Чью-то маленькую жизнь давила холодная белая смерть. Визг постепенно затихал и совсем умолкал. Затем снова взмывал вверх, трепетно, как огонек свечи на ветру, с душераздирающей обреченностью моля о помощи и опять постепенно угасая.
"Наверно, щенка замело, - прислушиваясь, с жалостью подумал Лев Александрович, и решительно двинулся в сторону этого щемящего, тоскливого звука - своеобразного сигнала бедствия. Залез в сугроб выше колен, но как ни присматривался и ни прислушивался, ничего не мог обнаружить, и ко всему прочему исчез и этот угасающий предсмертный визг.
- Ну и черт с тобой, молчи, балбес! - громко выругался, разозлившись, Лев Александрович и собрался уже вылезать из глубокого плотного снега, как вдруг его слух резанул все тот же жалобный визг отчаявшегося существа. Теперь он ясно доносился из-за небольшого утрамбованного ветром сугроба в метре от Льва Александровича. Пришлось еще глубже залезть в снег, чтоб рассмотреть за ним, наконец, сквозь темень в глубоком сером снегу вяло барахтающийся, приглушенно взвизгивающий темный комочек. Лев Александрович обвел глазами чернеющие метрах в трех-четырех от него, горбатящиеся под снегом сараи и возле одного из них увидел, наконец, собачью будку, заваленную снегом, а около нее в уголке приткнувшуюся суку с несколькими копошащимися под нею щенками. Собака учуяла беду и вывела свое потомство из конуры на снег.
"А этот балбес или отбился, или ветром его отшвырнуло в сугроб, - подумал Лев Александрович. -  Из деревянного гроба да в снежную могилу".
Постоянный вой пурги, свист клубящегося снегом ветра давил на уши, доводил до одурения собаку, и все звуки, среди которых был и отчаянный визг ее погибающего дитяти, слились для нее в один изнуряющий, отупляющий бесконечный гул. Поэтому она с таким безразличием и апатией поглядывала в сторону Льва Александровича, вытаскивающего из-под снега и держащего на вытянутых руках скулящего щенка. Щенок ему понравился: плотненький, с большой мордочкой и торчащими ушками сверху, с  крепкими лапками и с длинной пушистой шерстью. «Наверно, породистый, - подумал Лев Александрович. - Значит, быть тебе морским псом, балбесик". Отряхнул щенка от снега, подул ему в носик, засунул  к себе за пазуху и стал пробираться через сугробы на улицу...
В каюте старшего механика было тепло, но когда Лев Александрович вынул из-за пазухи щенка и посадил его на ковер на палубе, он вдруг задрожал мелкой дрожью, будто на вибратор посадили, и снова отчаянно завизжал. "То ли от холода, то ли от голода, - подумал Лев Александрович. - А может, со страху, что опять беспомощное одиночество?".
На камбузе старший механик раздобыл для щенка теплого молока, и тот, уткнувшись потешной мордочкой в миску, с жадностью лакал белую жидкость.
- О, да ты голодный, балбесик лохматый, - ласково проговорил Лев Александрович, поглаживая пушистый теплый комочек над миской.
В обед пожилая повариха Анна Григорьевна приготовила для щенка по просьбе Льва Александровича пищу посытнее: в миску с теплым супом нарезала мелкими кусочками отварной баранины. Щенок уплетал свое блюдо с азартом и завидным аппетитом, на потеху собравшимся в каюте стармеха свободным от вахт механикам и мотористам - машинная команда с утра уже знала, что дед, как называют на судах старших механиков, принес с берега занятного красивого щенка.
- Ну, так как назовем этого кутенка, а? - весело спросил Лев Александрович у собравшихся. - Надо придумать что-то оригинальное, этакое морское и притом техническое... Это же красавец вымахает! Во, гляньте, какая шерсть, хоть на мохер стриги. А лапы, лапы какие!.. А морда, какая смышленая! У-ух ты, колобок! - ласково теребил он освоившегося и будто ухмыляющегося щенка...
Полтора десятка технических терминов предложили для клички пса, но ни одно не подошло: то слишком длинное, то явное несоответствие. Кто-то предложил назвать щенка шурупом. "Шуруп. Шуруп!" Пожевали это слово на губах и согласились с третьим механиком, что это будет довольно презрительная кличка.
Оставшуюся половину дня уже вся машинная команда думала, как назвать этого маленького песика , и к ужину, наконец, лохматый потешный щенок получил постоянную, всеми признанную кличку Винтик. И техническая, и морская, и оригинальная - не какой-нибудь затасканный  Джек, Шарик или даже Бич.
- Это будет наш лохматый Винтик! – весело сказал, как припечатал Лев Александрович, и поднял его на руках вверх.
После ужина стармех  поднялся к себе в каюту и почувствовал неприятный, непонятный запах. Поискал глазами Винтика и увидел на ковре темные расплывчатые пятна, а под креслом возле свежего большого пятна на растопыренных, полусогнутых лапках с поднятым хвостиком напряженно сидел Винтик.
- Ах, ты, стервец! - возмутился Лев Александрович и тут же схватил щенка за холку и начал тыкать мордочкой в пятна и в небольшую кучку на ковре. - Вот так! Вот так!.. А-а, не нравится!?.. И мне, брат, не нравится. А теперь топай из каюты и запоминай дорогу.
Во время наказания Винтик визжал и с такой прытью уворачивался, что даже пытался вырваться, когда его тянули из каюты по коридору на открытую палубу, и там, возле ящика для канатов, усадили его.
- Вот тут, братец, и будет твой туалет, - говорил назидательно стармех. - На судне должна быть чистота, порядок и культура - это святой закон моря. Запомни!.. Иначе все твое дерьмо будет на твоей же мордочке.
Запоминать Винтику указанное место пришлось около двух недель. И все это время Лев Александрович терпеливо и строго, не давая поблажек, учил своего питомца, и каждый раз сам убирал за ним, чтобы не выслушивать недовольных высказываний дневальной, ежедневно прибиравшей у него в каюте.
Наконец Винтик усвоил-таки жестокие уроки санитарной культуры и перестал гадить в каюте, и в дальнейшем никто никогда не видел, чтобы он хоть когда-нибудь напачкал в жилых помещениях. Вообще не знали, где его туалет, потому что в указанном для него месте никаких следов никогда не было. Случайно потом, спустя где-то полгода, было обнаружено, что Винтик облюбовал себе место для туалета на баке под паровыми лебедками: и удобно, и всегда чисто - все смывала волна...


Винтик рос быстро, и видно было, что это будет умная и красивая крупная дворняга с большой лоснящейся шерстью.
- Настоящий дворянин вымахает, - с гордостью заявлял Лев Александрович, когда речь заходила о собаке.
Поначалу он носил его, а потом водил в машинное отделение, приучая Винтика к шуму, грохоту и запахам машины. Гулко  работающие дизели действовали на пса усмиряюще, укрощая его нрав и задор, и, настороженный, он ни на шаг не отходил от своего хозяина. Но только поднимался он на палубу, - и накопившаяся энергия начинала бить фонтаном...
Винтика любили все на судне. Своей неуемной энергией и лукавыми, веселыми проделками он вносил в настроение каждого члена экипажа тот жизненный огонек, который угасает через два-три месяца однообразной работы и жизни на судне. Винтик связывал их с берегом, с береговыми воспоминаниями; снимал напряженность ожидания встреч с домом, с любимыми; рассеивал подспудную тоску одиночества и ощущения заброшенности в бескрайности морских просторов...
Особенно подружился Винтик с пожилой поварихой Анной Григорьевной. В буквальном смысле она подошла к собаке через желудок: с первых же дней она с трогательной заботливостью, свойственной пожилым людям, готовила ему пищу с хорошими кусочками баранины или, за неимением таковой, с нежирной свининой.
Анна Григорьевна, добрая и порядочная женщина, работала на судне давно и варила превосходно. Она хорошо усвоила морскую поговорку: море любит здоровых и сильных, а сильные любят поесть. Но еда приносит удовлетворение и пользу тогда, когда она вкусно, питательно, а главное, с любовью приготовлена. И Анна Григорьевна от всей души старалась и заслуженно пользовалась авторитетом и уважением всего экипажа.
Зачастую на судно в артелку доставляли козлятину, и артельщик для своих каких-то махинаций пытался иногда выдать ее за баранину. При малейшем подозрении насчет мяса Анна Григорьевна использовала Винтика как дегустатора: вскормленный в основном на баранине он на нюх терпеть не мог козлятину и говядину. И чтобы уточнить, что же подсунул ей артельщик, повариха звала Винтика, отрезала ему кусочек мяса и давала с руки, приговаривая:
- Ну-ка, Винтюша, определи, что нам подсунул этот молодой махинатор.
Винтик понюхает кусочек, поведет носом и... отвернется. Все ясно.
- Артельщик! - кричит в гневе Анна Григорьевна. - Козел ты этакий!.. Что ты мне суешь козлятину вместо баранины?!
И начинаются тогда выяснения цен и сортности мяса, и человеческой порядочности, потому что козлятину она готовила по своему особому рецепту, а не предупрежденная могла, как утверждала, начисто испортить блюдо. А для нее это хуже смерти, как любила этим выражением подчеркнуть свое мастерство.
А Винтик в это время смотрел на них веселыми глазами, с чуть повернутой набок головой и будто ухмылялся.
- У-у, шуруп окаянный, - незлобно ругался в его сторону артельщик, - Пошел вон отсюда, дворянин вонючий.
И Винтик медленно с независимым видом и горделиво поднятыми головой  и хвостом шлепал по палубе, удаляясь куда-то по своим делам...

Пароход "Ванцетти" перевозил в основном тяжеловесные и негабаритные грузы: гигантские трансформаторы, энергопоезда, первые тепловозы для сахалинской железной дороги и множество других сложных и объемных агрегатов. Для погрузки и выгрузки таких крупногабаритных грузов делались специальные сложные инженерно-технические расчеты, производились некоторые реконструкции на судне и даже в портах. Поэтому стоять под разгрузочно-погрузочными операциями приходилось по три-четыре недели, и времени хватало и для работы и для отдыха.
Чаще и больше всего стоять приходилось в порту Ванино, куда приходят грузы со всех концов Союза для Сахалина и Курильских островов, Магадана, Камчатки и Чукотки.
... Лето в Ванино жаркое и порой неделю-полторы на небе ни облачка, и с утра до вечера припекает солнце. Даже на судне, когда стоишь у причала, донимает жара и духота, хотя и хлюпает за бортом вода. В такие знойные дни часто загорается тайга вокруг Ванино, и порой два-три дымных шлейфа тянутся над городом или в сторону сопок, или в сторону моря, и тогда в порту в воздухе ощущается неприятный запах гари, трудно дышать, постоянное першение в горле и частые головные боли у многих.
В такие дни Лев Александрович, да еще несколько человек, свободных от стояночных вахт и работ на судне, непременно прихватив с собой изнывающего от жары Винтика, выходили в город или чаще ехали автобусом до остановки Ванино-Сортировочная пить пиво. Мужчины на свежем воздухе утоляли жажду холодным бочковым пивом, а Винтик с вывалившимся до земли языком отлеживался где-нибудь в тени. Шерсть на нем была такая длинная, густая и такая лохматая, что в такие жаркие дни Винтик просто страдал. Он становился вялым, апатичным и безрадостным. Все его искренне жалели, но только беспомощно разводили руками...
В один из таких знойных дней Винтик лежал на шлюпочной палубе в тени за надстройкой и изнывал от жары, высунув язык и часто-часто дыша. Сюда же подышать свежим воздухом и перекурить поднялись из машинного отделения мотористы и механики. Проводился очередной техосмотр и чистка котлов, и вся машинная команда напоминала чертей, вылезших из преисподни. Только старший механик выглядел относительно чище.
Палубная команда в это время, используя погожие дни, под руководством пожилого, грузного и горластого боцмана Васильевича занималась покраской надстройки и бортов...
Стармех подсел к Винтику и слегка потеребил его шерсть, приговаривая в полголоса что-то ласковое.
- Вот гляжу я на нашего Винтика, Александрыч, - задумчиво заговорил подошедший боцман, - и жалко псину. Ей-богу. Наградила ж матушка-природа шубой, никак для собачьих упряжек чукчей или там якутов определен такой пес…. И вот появилась у меня такая думка: а не постричь ли нам его маненька, а?
- Ха! Братцы!.. Дракон идею подкидывает! - громко крикнул моторист Лешка, судовой балагур и насмешник, - Оболванить Винтика под нуль.
Все засмеялись.
Дракон, традиционное, неофициальное судовое прозвище боцмана, немного вроде сконфузился и повернулся к Лешке:
- Да не под нуль, баламут ты хреновый… А только шерсть урезать маненька.
Но идею уже подхватили, и все по-деловому стали обсуждать, как действительно постричь своего любимца, чтобы легче ему дышалось, и сохранился его величественный собачий вид.
 - Под льва! - закричал Лешка. - Во будет здорово!.. И кисточку на хвосте оставить.
Стармех обвел всех грозным взглядом и категорически запретил стричь Винтика, но все тут же в один голос стали доказывать и утверждать, что это абсолютно не вредно, а, наоборот, даже необходимо с гигиенической точки зрения и с чисто физиологической: от перегрева собака может сдохнуть или, еще хуже, взбеситься. Такая мрачная перспектива,  никого не устраивала, и в первую очередь, естественно, Льва Александровича, и после нескольких витиеватых рассуждений о пользе такого действа, наконец, убедили его, и он согласился причесать Винтика под льва. Но только причесать, то есть слегка укоротить его патлы. Человека три кинулись искать плотника: на пароходе он был признанным судовым парикмахером и у него была ручная машинка для стрижки волос.
Плотник, молодой здоровый парень, недавно демобилизованный с тихоокеанского флота, только что закончил наполнять водой питьевые танки и развешивал для просушки шланги. Когда ему сообщили, что срочно надо постричь кое-кого, он невозмутимо показал на кучу змеившихся мокрых шлангов и послал всех подальше. Ребята быстро, с азартом помогли ему и рассказали суть дела. Плотник от удивления присвистнул, но по нему было видно, что это его заинтересовало и, как бы вспомнив что-то, спросил:
- А дед башку не оторвет, когда увидит пса нагишом?
Его тут же клятвенно заверили, что старший механик сам одобрил эту идею и сам принимает участие в профилактическом оздоровлении и избавлении Винтика от губительной жары.
Когда плотник появился со своей машинкой на палубе, там уже собралось больше
половины экипажа. Даже дневальные, оставив свои ведра и швабры, пришли посмотреть, как будут стричь Винтика.
Винтик был морской пес. Он уже стал неотъемлемой частью экипажа, как и экипаж, стал для него той семьей, в которой он вырос и только ее и знал. Сам по нраву весельчак, проказник и непоседа, Винтик снисходительно переносил все хохмы, и приколы, которые чудили над ним моряки. И поэтому сейчас он спокойно и доверчиво лежал, придерживаемый десятком ласкающих его рук, размякший от жары и столь необычно повышенного внимания такой огромной толпы к нему в одночасье.
Плотник стриг ловко, со знанием дела. Со всех сторон летели шутки, смех, советы. За спинами и головами склонившихся над Винтиком людей не было видно всей картины происходящего. Только изредка мелькала в толпе лохматая голова пса, блаженно осклабившегося от избытка удовольствия…
Когда, наконец, взмокший до десятого пота плотник вскинул руку с машинкой вверх и крикнул: "Готово!", когда толпившиеся вокруг Винтика расступились, и он пружинисто вскочил на лапы, толпа на мгновение застыла в онемении: перед ней стоял Винтик с огромной патлатой головой, с голым телом и голым тонким хвостом, торчащим сзади в виде палки с пучком шерсти на конце. Происшедшая с Винтиком метаморфоза придавала ему карикатурный, шутовской вид. И взрыв здорового смеха вдруг всколыхнул знойный воздух.
Винтик весело и легко подпрыгнул, закрутился на месте волчком, догоняя клочок шерсти на собственном хвосте, потом рванул в сторону мимо падающих от хохота молодых людей и кинулся по трапу вниз.
Толпа гоготала!
- На камбуз, на камбуз погнал! - кричал, захлебываясь  смехом моторист Лешка. И тут же с камбуза донесся испуганный дикий вопль поварихи Анны Григорьевны, грохот и звон чего-то падающего и бьющегося. Вдруг Винтик снова выскочил на палубу и стал носиться как ошалелый, то ли от радостного возбуждения, что так легко вдруг стало и весело, то ли от испуга и недоумения, что же сотворила с ним его родная морская братии.
А повариха весь день потом пила валерьянку и целую неделю рассказывала каждому, как ее чуть не парализовало, когда к ней на камбуз ворвался голый Винтик с львиной головой…
Вскоре все привыкли к новому обличью собаки. Все были довольны удачной стрижкой и Винтик, очевидно, тоже, потому что никакая жара теперь не выбивала его из жизненного тонуса, не доводила до изнеможения и отупения. И теперь, казалось, он носился по судно с удвоенной энергией, выкидывая свои причудливые коленца, волчком врывался почти в каждую каюту членов экипажа, веселя и будоража их, и как бы снимал возникающую исподволь тоску по берегу и, самое главное, депрессию.

Когда Винтик стал взрослым псом, большой, с пышной лоснящейся шерстью и горделивой осанкой, дворнягой, в нем проснулся природой данный инстинкт - его потянуло к своим четвероногим подругам. Однажды вкусив радость и прелесть наслаждений с такой подвернувшейся в порту подругой, Винтик в дальнейшем по несколько суток иногда не возвращался из загулов. Он гулял и веселился как настоящий заправский моряк, пришедший из длительного рейса, месяцами, не ступавший на землю и не видевший женщин. Бывало, что в такие разгульные дни, увлекшись, он отставал от судна, но шарахаться беспризорно по ванинским задворкам в поисках пищи ему не приходилось. Винтика хорошо знали в Ванинском порту, и всегда кто-нибудь позовет его на свое судно, приютит на время и накормит. Чаще всего он попадал на лихтер "Печора". Сходит на этой барже несколько рейсов в порт Холмск и обратно в Ванино. Печорцы неоднократно уже пытались приучить и оставить Винтика у себя навсегда, но стоило пароходу "Ванцетти" зайти в ванинский порт, начать швартовку, как Винтик срывался с лихтера и опрометью кидался к причалу, к месту швартовки родного судна. Остается еще метров тридцать-сорок до причала, а Винтик уже кружится на пирсе и визжит от радостного нетерпения и возбуждения.
А все, кто стоял в это время на палубе швартующегося парохода, увидев бегущего по причалу целого и невредимого Винтика, радостно махали руками и громко звали его, еще больше подогревая его нетерпение и азарт. И пока судно ошвартуется, он весь изойдется от беспокойства и жалобно - радостного визга.
Отлично знали Винтика и грузчики в порту, и зачастую, видя такое его безумное, нетерпеливое беспокойство, не ожидая, когда судно подобьет корму и вплотную прижмется к стенке и опустят сверху трап, дружно поднимали его на руках и подсаживали в якорный клюз - огромное круглое отверстие в носовых частях бортов, в которых висят с двух сторон многотонные якоря.
Винтик ловко проскальзывал внутрь парохода и оттуда летел прямо на камбуз веселый, подпрыгивающий от радости и возбуждения. Отметившись и подкрепившись там, он бежал потом с повинной к стармеху, кидался к нему на грудь, норовя лизнуть в лицо, юлой крутился вокруг ног, подпрыгивал и заискивающе скулил, как бы прося прощения. И если Лев Александрович долго проявлял недовольство, ругался, Винтик все это время не отставал от него. Наконец, жалея пса, и довольный, что он вернулся, стармех начинал гладить его и укоризненно трепать слегка за ушами. Тогда Винтик удваивал свой восторг и довольный начинал громко лаять. Потом успокаивался, ложился возле ног или на диване рядышком, а Лев Александрович продолжал нежно, с любовью гладить его и незлобно отчитывать за столь длительную отлучку...
Винтик тонко чувствовал настроение старшего механика, улавливал своим собачьим чутьем, когда надо подурачиться с ним, чтобы развеять его тоску, а когда надо просто молча положить голову ему на колени и как бы сочувственно заглянуть в глаза своему старшему другу. Они были по-настоящему верными и бескорыстными друзьями.
Когда уходили в рейс без Винтика, стармех был сам не свой: становился угрюмым, придирчивым, необщительным. Его постоянно преследовала одна мысль: не стряслось ли с Винтиком, какой беды на берегу, не покалечил ли его там кто-нибудь по дикой злобе, а может, даже и убил - люди ж понемногу звереют для получения корысти.
Но каждый раз после очередной отлучки Винтик непременно встречал судно в порту. Как он узнавал среди сотни приходящих судов, что именно его пароход подходит в данный момент к причалу, для всех оставалось загадочным и непостижимым. Где бы ни был, на каком бы судне ни находился, внезапно начинал, ни с того, ни с его, жалобно скулить, беспокойно метаться в поисках выхода, по трапу или через невысокий борт выскакивал на берег, и пулей летел по причалу к тому месту, где вскоре должен будет ошвартоваться «Ванцетти». 
Спустя несколько месяцев, Винтик все же угодил в печальную историю и не где-то на берегу, а на борту родного судна...

Прозвучали последние швартовые команды, застопорили машину, и на берег опустили трап. Представители порта Ванино и карантинной службы поднялись на борт "Ванцетти" для оформления прихода. Через некоторое время стало известно, что пароходу предстоит загружаться очередной партией тепловозов для сахалинской железной дороги с доставкой их в порт Корсаков. А это значило, что в Ванино стоять придется недели три, а то и больше, пока разгрузятся, пока инженеры рассчитают и слегка реконструируют палубу и только после этого начнется сложнейший процесс погрузки двухсекционных тепловозов ТГ-16...
Второй механик Николай Петрович торопился на пассажирский теплоход "Оха", курсировавший между материковым Ванино и сахалинским портом Холмск. Срочно надо было попасть в Холмск в Сахалинское морское пароходство в отдел технического снабжения.  Во время стоянки парохода в машине запланировано проведение очередного техосмотра и надо было привезти некоторые запчасти и спирт для технических нужд.
До трапа, как уже повелось, его провожал Винтик.
...Через двое суток Николай Петрович вернулся на судно в хорошем настроении, с тяжелой дорожной сумкой в одной руке и с бутылью спирта в сетке - в другой.
Винтик как вахтенный у трапа - тут как тут. Приветливо виляя хвостом и семеня по палубе, он весело сопровождал Николая Петровича до каюты, потом вдруг юркнул в открывшуюся дверь и заметался по каюте пушистым комом радости и восторга.
Минут через десять в каюте уже сидели гости: начальник рации, электромеханик и третий штурман - третий помощник капитана, как называют теперь по-новому штурманов. Забрели они сюда, по откровенному их признанию, снять пробу со спирта. Не ради пьянства окаянного, как шутливо заявил начальник рации, а проверить, все ли спиртовые градусы в жидкости в наличии.
На палубе посреди каюты стояла распакованная бутыль. Как и полагается в подобных ситуациях, у собравшихся появилось радостно-оживленное выражение лиц и какое-то азартное возбуждение. Даже Винтик как будто ошалел от восторга: носился по каюте, путался под ногами, заскакивал на диван и норовил лизнуть кому-нибудь лицо.
- Я не против пробы, - сказал задумчиво второй механик, - Но вот задача-то какая: черт, что наливал мне на складе, заявил, что не знает какой это спирт - то ли этиловый, то ли метиловый. Потому что и тот и другой у них был, а на бутыли, в которой он нашел вот эти остатки, не было бирки. И что будем делать?
Все мгновенно сникли, недоверчиво поглядывая то на бутыль с прозрачной жидкостью, то на второго механика.
- Да-а, - разочарованно протянул начальник рации Борис Иванович. - Вот те и оказия.
-А может, нейтрализовать его как-то можно, а? - спросил третий штурман у электромеханика. - У тебя там ничем нельзя?
- Саша, не спеши как голый в баню... Это тебе не в бурсе соображать на бутылку в субботнюю увольнительную, - разъяснял штурману электромеханик. - Сперва надо попытаться выяснить, какой это спирт. Понял?
- Да-а, - упавшим голосом вновь заговорил Борис Иванович, - Крупно не повезло. Крупно... доложу я вам. Короче… обломилась халява.
В это время на диван, где сидел начальник рации, лихо вскочил возбужденный Винтик и, как только тот поднял руку, чтоб в задумчивости почесать затылок, лизнул его прямо в нос и губы.
- Пшол вон, Шуруп бешеный! - выкрикнул от неожиданности и легкого испуга Борис Иванович и шуганул Винтика с дивана.
Все покатились со смеху, глядя на Ивановича, тщательно вытирающего с гримасой отвращения свое лицо, и на Винтика, лукаво выглядывавшего из-под кресла.
- Чувствует спиртное, паразит, - смеясь, сказал электромеханик. - Надеется, и ему что-нибудь обломается.
- О!.. Нашел! - вскрикнул вдруг Борис Иванович и, обведя всех загоревшимся  взглядом, многозначительно поднял над головой палец. Его лицо, вмиг преобразившееся, светилось радостью первооткрывателя. - Напоим псину!.. Как это мы сразу не дошурупили, а?.. Если псу ничего не станет, значит, спирт нормальный. Ну!?
Наступило молчание...
- Так-то оно так, ¬¬¬- вздохнув, сказал Николай Петрович, - да вдруг наш Винтик действительно окочурится, вот будет задача. Да и морально как-то не совсем… Нет! Этот вариант отпадает. Придумайте что-нибудь другое, а я пока на минутку сбегаю к капитану - и, взяв какие-то бумаги, вышел.
- Да - а, - задумчиво произнес электромеханик. – Жаль, конечно, будет пса, если что. Да и толпа сожрет нас, если узнает.
- А я думаю, что спирт нормальный и ни черта с собакой не случится, - уверенным, решительным голосом сказал третий штурман. Он недавно окончил сахалинское мореходное училище – бурсу, как называют его курсанты – и это было его первое самостоятельное судно. Своими словами он как бы поддерживал предложенный эксперимент.
- Подумаешь, моральная неувязка, - не сдавался Иванович. – А как в космос их швыряют?.. А медики как потрошат их, а?
- Пачками целыми! – резво добавил третий штурман.
- Это же для науки, для блага человека, - вяло пояснял электромеханик. –То же мне, сравнили хрен с пальцем.
- А мы что: не люди, значит? – не унимался Иванович. – Там мордуют собак для блага какого-то абстрактного человека. А нас здесь четверо! И один какой-то песик тоже немного может потерпеть для нашего конкретного блага. Давай, ребята, лови его, и начнем исследования пока Петровича нет…
Винтика поймали быстро, поскольку он и не удирал никуда, полагая по своей собачьей доверчивости, что эта мужская компания разделила его восторг и решила в очередной раз с ним подурачиться. Но когда несколько сильных, цепких мужских рук легли на его шерсть, когда его резко опрокинули на спину и уложили кому-то на коленях, Винтик настороженно затих и напряженно вытаращенными глазами обводил собравшихся вокруг, державших его в такой неудобной позе, молодых мужиков.
Винтик начал соображать, что дело тут нечистое, что это не очередная хохма со стрижкой, и он изо всех сил стал барахтаться и вырываться. Но чьи-то руки плотно легли на морду, грубо раскрыли пасть и влили туда какой-то жидкости. От неожиданно резкой, жгучей боли Винтик отчаянно задергался всем телом и дико взвыл, разбрызгивая из пасти жидкость.
- Еще лей! – крикнул Иванович. – Да больше и быстрее! Не захлебнется!
Когда вся жидкость провалилась в пасти пса, его отпустили. С обезумевшими глазами и ошалело раскрытой пастью, с вывалившимся языком и с диким лаем, переходящим на вой, который напоминал крик отчаяния и ужаса, Винтик спрыгнул на палубу, метнулся к закрытой двери и ударился в нее всем телом. Дверь не поддалась. Винтик в страхе заметался по каюте, и, безумно отыскивая выход, забился под кровать и начал рычать и громко фыркать.
Все притихли, замерли в выжидательных позах и напряженно следили за шараханьями возбужденного пса. Через некоторое время он немного успокоился, но вылезать из–под кровати не решался: оттуда торчала его напуганная и какая-то взъерошенная морда. Он изредка дергал головой в сторону и, слегка приоткрывая пасть, фыркал, как бы сплевывал что-то мешавшее и раздражающее его, лапой тер морду.
- Ну вот, - сказал, нарушая молчание, Иванович, - и ни черта с псиной не сталось.
- Рановато еще, - возразил электромеханик. – Надо бы еще минут десять подождать. Дело не шутейное…
Все одновременно глянули на часы и покорно стали ждать. Действительно, дело не шутейное, можно и на тот свет улизнуть за милую душу.
В это время в каюту быстро вошел Николай Петрович.
- Ну, так что придумали? – энергично спросил он
Все многозначительно молчали и переглядывались.
- Напоили все-таки пса? – настороженно спросил второй механик и быстро заглянул под кровать. – Ну и варвары же вы!.. Говорил ведь…
- Да ни хрена, вон, с ним не стряслось, - с наигранной беспечностью, но с внутренней еще дрожью беспокойства, перебил его Иванович, указывая под кровать. – Облизывается себе на здоровье, не прочь бы и закусь получить на дармовщину.
Второй механик подавил в себе вспыхнувшее негодование – ничего уже не поделаешь: пес, может, и не сдохнет, а с людьми поругаешься. Да, собственно, и на судне они недавно: дольше всех Иванович – четыре месяца. Может, и не дошло еще до них, что значит Винтик для экипажа, что это не какая-либо приблудная собака, а вскормленный и выращенный на судне морской пес – пестун экипажа. А для стармеха Винтик – его душа, его земная радость и тоска. И если что – не доведи Господи! – беды не миновать: не только челюсти с зубами повылетают, но и черепа полопаются под кулачищами озверевшего стармеха. Но теперь уже ничего не оставалось, как только ждать в страхе и надеяться…
Когда третий штурман открыл настежь дверь и отошел в глубь каюты, давая понять собаке, что ее выпускают, Винтик медленно и осторожно стал продвигаться бочком к двери и, протиснувшись к порогу, так вдруг сиганул в коридор, что только хвост мелькнул за косяком.
 В каюте дружно захохотали и быстро начали готовить стол. У второго механика, будто тяжесть с плеч свалилась – все обошлось нормально. «Слава Богу!» - с облегчением вполголоса произнес он.
- Вот вам и эксперимент. Ха-ха! – хлопнув в ладоши и довольно потирая руками, весело сказал электромеханик. – Пес на шару выпил, и закусывать не стал.
И снова здоровый громкий хохот. У всех мгновенно поднялось настроение: и оттого, что Винтик не окочурился, и оттого, что спирт нормальный и можно будет повеселиться…

Николай Петрович уже в четвертый раз наполнил стаканы искристой жидкостью. На столе лежала скудная, наспех собранная закуска и стояла литровая банка с водой для разбавления и запивания спирта. Только Борис Иванович пил неразведенный, приговаривая при этом, что спирт разбавлять – добро переводить: не ощущаешь того специфического вкуса и мягкого характерного жжения.
Алкоголь действовал возбуждающе, и захмелевшими голосами каждый начал рассказывать припомнившийся смешной случай из собственной жизни или свежий анекдот. Потом заговорили о женщинах – извечная тема нормальной мужской компании. Когда же речь зашла о женах моряков, об их изменах – об этой древней как само мореплавание проблеме – Борис Иванович сразу как-то сник и замолк, нахмурившись. На него как волной вдруг накатило – всплыли события последнего скандала с женой, испуганно – настороженные глаза малолетней дочери и гневное лицо жены.
…В пивбаре, в последние дни отгула выходных, какой-то знакомый Бориса Ивановича, щедро угощавшийся за его счет, доверительно  рассказал, что к его жене часто похаживает один тип. Обещал даже показать. Придя домой пьяный и возбужденный ревностью, Борис Иванович устроил скандал, пытался ударить жену. И тогда вспыхнуло гневом ее лицо, и выплеснулась накопившаяся мука.
-- Алкогольный подонок! – сквозь слезы крикнула жена, со злостью оттолкнув его и закрыв собой испуганную дочь. – Ты лыко не вяжешь – нажрался водки, а от меня что-то требуешь. Мы с дочерью месяцами ждем тебя с моря, страдая, каждая по-своему, а ты приходишь на выходные и не просыхаешь от водки. Даже ребенок стал бояться тебя, не видя ласки, только пьяные нравоучения…Ни семья, ни я как женщина тебе уже не нужны. Так чего ты хочешь?!.. Я устала ждать тебя: бессмысленно… бесцельно… Молодость уходит… и ни одного счастливого дня за последние годы. А я жить хочу!.. Нормальной человеческой жизнью, а не дышать твоим зловонным перегаром.… Убирайся отсюда, и пей, пока не сдохнешь.… Такой отец и муж нам не нужен. Уходи!.. Ты обменял семью на водку. Ты наш позор и несчастье, - и рыдая, подхватила и прижала к себе плачущую, испуганную дочь и скрылась в другой комнате…
Прошло четыре месяца и все это время его преследуют, как какое-то наваждение, слова жены: «Ты наш позор и несчастье… ты предал нас». И он пытался избавиться от этого преследования все новыми и новыми порциями спиртного, но безуспешно, и где-то в глубинах сознания он еще понимал, что попал в какой-то зловещий замкнутый круг, вырваться из которого нет сил да, если честно, и желания, хотя и видишь страдания близких людей и сам испытываешь муки. Какое-то безволие, безразличие и отупение.
- Да хватит вам душу травить, - озлобленно, как бы очнувшись, сказал Борис Иванович, взял свой стакан и мрачно добавил: - Выпьем лучше.
- Правильно, Иваныч! – поддержал электромеханик. – Пить, так пить, сказал котенок, когда несли его топить.… Но один момент – в гальюн сбегаю. Мочевой пузырь под горло давит…Лопнет – всех ошпарю. Один секунд.
- Валяй быстрее, да людей не задерживай, - предупредил Николай Петрович и поставил стакан на стол.
-- В момент, шеф! Кайфуйте пока, - и электромеханик неуверенной шаткой походкой направился к двери, что-то веселое напевая себе под нос.
Ждать пришлось довольно долго, и когда за дверью послышался топот торопливых шагов, Иванович хмуро проговорил:
-- Наконец-то нарисовался… В горле уже все пересохло… Поехали! – нетерпеливо схватил свой стакан, поднял вверх и лихо опрокинул его в рот.
С резким грохотом распахнулась дверь, в каюту влетел электромеханик, и очумело замер посредине. Перекошенный рот судорожно хватал воздух, на белом как полотно лице с округлившимися, вылезающими из орбит глазами безумная гримаса животного ужаса и страха.
-Н-не п-пейте! С-стоп! – прохрипел он срывающимся испуганным голосом. – Стоп! В-в-винт-тик з-з-здох!
В это время Николай Петрович и третий штурман тянули из своих стаканов. Реакция страха сработала мгновенно: оба испуганно вздрогнули и поперхнулись. У одного жидкость через нос и рот фонтаном брызнула на стол, другой быстро выплюнул остатки под ноги. Николай Петрович закашлялся и схватился за банку с водой…
Борис Иванович остолбенело сидел на своем месте с отвисшей в немом ужасе нижней челюстью и пустым стаканом в руке. Спирт обжигал ему внутренности, горло, огнем поднимался выше, заливал, казалось, мозг, наползал на глаза…
Каюта превратилась в склеп: тихий, мрачный. Страх внезапной смерти парализовал каждого. И вдруг у всех мелькнула проблеском надежды шальная мысль: может, электромеханик спьяна не разобрался, да и наломал дров с испуга.
-- Г-где? - прохрипел Борис Иванович отчужденным замогильным голосом. – Где эта… псина… лежит?
Все вскочили и гурьбой, шатаясь, двинулись за электромехаником. Он подвел их к какому-то загашнику и немым обреченным жестом ткнул рукой вниз.
На палубе, будто брошенная половая тряпка, серым обмякшим комом распластался на боку Винтик. Лапы растопырены, вытянуты, голова откинута назад, из полуоткрытой в предсмертном оскале пасти вывалился язык и гроздью свисала сероватая пена
Второй механик нагнулся, поднял за ухо голову Винтика, потряс ее и отпустил. Она безжизненно глухо шлепнулась о палубу. Кто-то протянул руку и начал ожесточенно тормошить пса. Под рукой, как застывший студень, колыхалось обмякшее безжизненное  тело Винтика.
- П - подлый  Ш – Шур - руп, - с тоской в голосе, заикаясь, проговорил Иванович. – И ч-что ж ты р-раньше не сдох, с-скотина?
- Уже и холодный, - тихо сказал третий штурман.
- Значит – метиловый, - упавшим голосом сказал второй механик. – И всем теперь нам крышка. Вот так! – и добавил зло: - Но ведь предупреждал же!
- Подлючий Винт! – сокрушался вполголоса электромеханик. – И нашел же место, где окочуриться…. Говорил же: держать его надо было в каюте. Может… сами меньше налакались бы…
Теперь, когда они собственными глазами увидели отравленного Винтика, навсегда погасла та искра надежды, что блеснула в их опьяненном мозгу. Теперь было определенно ясно, что в организме каждого огромная доза медленного яда и если ничего не предпринимать – всем им действительно крышка. Но и панику поднимать на судне было еще рано: они пока что больше пьяны, чем отравлены.
Тяжелой похоронной походкой, с гримасой отчаяния и безнадежности на серых лицах они вернулись в каюту.
- Ну, - охрипшим сдавленным голосом спросил электромеханик, - что теперь делать будем?
- И медика еще нет на этой старой калоше, - злобно скрипнув зубами, сказал Борис Иванович. – Хоть бы что-то сделал… может, какие уколы, таблетки, черт возьми!..
От переживаемых трагических минут, от ошеломляющей нервной встряски опьянение быстро улетучивалось, проходило, но каждый вдруг почувствовал, что в его организме стали появляться какие-то новые настораживающие ощущения. И в эти минуты бездеятельного ожидания, казавшиеся им мучительными часами, эти непонятные явления в организме удивительно быстро стали нарастать, вызывая какой-то непонятный знобящий страх, подсознательное чувство неминуемой гибели…
У электромеханика спазмы сдавили горло, и он чувствовал, что теперь может только с усилием прохрипеть что-нибудь. В правой руке стала нарастать слабость и онемение, непроизвольно сало сводить пальцы. С испуганными, беспокойными глазами растирал он и давил свое горло и правую кисть…
Второй механик, сидевший за столом в каком-то оцепенении, явственно ощущал, как наступает онемение и обездвиженность левой половины тела и головы, как начинает перекашивать слегка в одну сторону лицо. Мгновенно покрылось тело холодным потом. «Парализует! – с ужасом подумал он, и вдруг перед ним отчетливо встала картина недавней встречи с семьей. – Если не сдохну через несколько часов – останусь калекой в двадцать пять лет… Кому нужен буду?.. Кому?!»…
На диване сидел обмякший Борис Иванович, закрыв лицо руками и часто растирая брови. Он вдруг выпрямился, уставился перед собой застывшими, остекленевшими глазами и тихим жутким голосом, заикаясь, произнес:
- М-мужики!.. Я… я-я… кажется… слепну… Т-туман, какой-то туман п-перед глазами… Я слепну! – и обреченно уронил голову в ладони, застонал, приговаривая: -- От метилового… люди… с-слепнут…М-м!.. Проклятье!
- Да бросьте, черт возьми, придуриваться, -- настороженно и как-то неуверенно выкрикнул третий штурман. Казалось, его одного, самого молодого и здорового миновала беда, хотя пили все наравне, или, может, меньше попало яда, и он еще не начал действовать в этом здоровом теле, и весь трагизм у него впереди. – Выход один, - продолжал он, - быстро без шума смотаться в больницу. Там что-нибудь придумают сделать, по крайней мере, не дадут подохнуть.
Это был самый лучший выход: немедленно и незаметно убраться с парохода и как можно быстрее, без шума попасть в больницу. Но как это осуществить?
Поддерживая друг друга, придавленные тяжестью нависшей беды, они молча и тихо стали пробираться по пустым коридорам. Часть команды ушла на берег и на другие суда, а оставшиеся занимались кто чем в своих каютах. Отвлечь и отвести в другую сторону вахтенного взялся третий помощник капитана. Собрав остатки сил и воли, с неимоверным напряжением, боясь, чтоб не споткнуться на трапе и не загреметь вниз, они с небольшими заминками сошли на пирс и, понурившись, поддерживая попарно друг друга, двинулись к проходной, на выход из порта…

За проходной все четверо зашли за угол здания и остановились – идти дальше не было сил. Прислонились к стене. Третий штурман пошел искать машину в трансфлот, разместившийся поблизости в старом деревянном, бывшем административном здании порта. У них была своя дежурная машина, но часто туда подъезжали и посторонние…
Николай Петрович стоял, прижимаясь спиной к стене, придерживаясь за плечо электромеханика, и мучительно ощущал нарастание онемения и одеревенелости в левой ноге и руке, резкую слабость в них. Тяжелые, мрачные мысли будто придавили его к этой стенке, мелькали в голове, как рваные лозунги.
«За что расплачиваюсь?.. Бог ты мой, за что?.. За омерзительную, гнусную страсть, за соучастие в убийстве.… Ведь я же помог убить Винтика! Я!.. Не присутствовал, но причастен! Паскуда!.. Такую собаку загубили!.. А сами – алкогольные инвалиды.… Хоть в петлю лезь… Электромеханику да третьему легче – холостяки… до двадцати еще не дожили. Зато урок на всю жизнь, если не ослепнут.… Но я-то!.. Ведь у меня семья, малолетние дети. Как я теперь?.. И клялся не пить! Нет же! И расплата на месте.… Почему раскаяние приходит в минуты несчастья, беды?.. Почему?! – и со злорадством, презрительно посмотрел на Бориса Ивановича. – Иванович за свою жадность к водке рассчитался, вон, сполна – ослеп пока что. Пусть рассуждает теперь в вечной тьме о вкусе спирта и его градусах»
Он ненавидел теперь себя и своих собутыльников. Себя – за безволие и за
 причастность к гибели Винтика, их – за такую же страсть к спиртному и за мерзкое, умышленно-подлое убийство такого морского пса.
  А Борис Иванович стоял неподвижно чуть поодаль, отвернувшись и устремив свой невидящий взгляд куда-то вдаль. Одна мысль вбивалась ему в мозг, словно кто-то вколачивал ее мягкой дубинкой в череп: «Зачем жить, когда и жизнь и семья искалечены?.. Когда ты слепой, одинокий и нет сил, чтобы покончить с пороком? Зачем  паскудить белый свет. Ведь гниешь, а не живешь…А с жизнью покончить… смогу?»
Через некоторое время на грузовой машине подкатил третий штурман. Вылез из кабины, помог забраться остальным в кузов, заполненный какими-то матрацами, и крикнул шоферу:
-- Гони в больницу водников!..
Когда в приемном покое выяснили у пострадавших от чего произошло отравление, врачи и сестры сразу же начали быстро проводить им весь комплекс процедур, необходимых в подобных ситуациях. В первую очередь всем четырем стали промывать желудки и процесс введения в желудок резинового зонда превратился для каждого в пытку. Когда же дело дошло до кровопусканий и внутривенных введений лекарств, второй механик, увидев все на своей руке, внезапно побелевший и обмякший, рухнул в обмороке на пол. Стоявшая рядом  медсестра, испуганно вскрикнула и успела выхватить из вены иглу и зажать пальцем место укола.
Электромеханик при проколе вены так громко крикнул, что все невольно обернулись в его сторону.
- Голос, кажется, восстановили, - пошутил кто-то из медиков.
У третьего штурмана от вида производимых уколов и крови в стаканах все поплыло вокруг, и он по стенке тихонько стал опускаться на пол. Очнулся на кушетке: над ним стояла озабоченная медсестра и медленно вводила ему в руку какое-то лекарство.
Вызванный из поликлиники окулист тщательно осмотрел Бориса Ивановича, закапал какие-то капли в глаза, закрыл их салфеткой и сказал, что зрение сейчас восстановится, но в дальнейшем, при незначительном употреблении алкоголя, зрение будет катастрофически понижаться до полной слепоты.
- Хотите быть полноценным мужчиной и работать на флоте, - с каким-то уничтожающим ударением произнес окулист, - остерегайтесь спиртного, как огня. А хотите быть калекой – дело ваше. Пейте! Но через три-четыре месяца спишем как инвалида и с морем будет завязано на всю оставшуюся жизнь. Если это будет жизнь. Ясно?..
- Так что мне делать? Без моря мне жизни и так нет.
- Ну, если нет сил завязать с пьянством, то потерпите еще немного и мы вас спишем ко всем чертям на берег. И вы из элегантного достойного мужчины моряка превратитесь в загнивающего, вонючего бомжа.
Борис Иванович тихо застонал, промолчал.
К концу всех процедур все четверо напоминали выжатые лимоны. Более-менее живым выглядел третий штурман, может, оттого, что дважды ему пришлось отлеживаться в обмороке.
Из приемного покоя вызвали машину скорой помощи, чтобы отвезти пострадавших в порт на судно.
В машине ехали молча, опустошенные и подавленные. Только электромеханик периодически разминал правую кисть и громко прочищал горло, как бы убеждаясь, что рука работает, и удушающие спазмы исчезли окончательно…
Посреди дороги то ли от тряской езды, то ли от той горькой жидкости, что дали каждому выпить по полстакана, но у третьего штурмана внезапно появились рези в животе и возникли неудержимые позывы по большому. Он согнулся, сдавил живот и стиснул зубы. Начал сдержанно корчиться и второй механик.
-- Послушай! – скривив в болезненной гримасе лицо, обратился к шоферу штурман. – Будь человеком, зарули к вокзалу: срочно в туалет надо, - и, повернувшись к остальным, сказал виновато: - Ну, ей-богу, не могу больше терпеть. Хоть в штаны выкладывай.
- Черт возьми, - угрюмо проворчал второй механик, - и меня что-то жмет.
Быстро подъехали к вокзалу. Третий штурман нетерпеливо выскочил из машины и на негнущихся ногах мелкими быстрыми шажками подался в здание. Тут же за ним засеменил и второй механик…
Борис Иванович с мрачным видом вышел из машины, постоял немного и, ускоряя шаг, быстро пошел за остальными. Последним вылез из машины электромеханик и поблагодарил шофера за доставку: до судна они доберутся сами. Внезапно режущая боль волной прокатилась по животу и он, не раздумывая, кинулся к зданию вокзала. Когда он вбежал в грязный вокзальный туалет с терпким специфическим запахом застоявшейся мочи, на трех грязных унитазах с мученическими лицами сидели собутыльники и друзья по несчастью. Четвертый очкур был разбит, полузавален какими-то коробками и обломками досок.
-- Бог ты мой! За что такие муки? – причитал второй механик, кривясь от очередного приступа болей и скрипя зубами.
У Бориса Ивановича от натуживания выступили слезы на глазах. Третий штурман глухо мычал и судорожно подрагивал нижней челюстью.
Стонали то все вместе, то поочередно каждый, проклиная и пьянку, и страсть к водке, и все эти мучения, и всех вокруг.
- Не то туалет, не то лазарет, - кривясь от боли, сказал электромеханик и жалобно взмолился: - Да слезайте же кто-нибудь. Клянусь – невмоготу…Ой-ей…не выдержу! Хоть чоп забивай! Слышите?..

Они медленно брели по виадуку в порт, тяжело переставляя ноги, с измученными, осунувшимися, страдальческими лицами. Какая-то необъяснимая отрешенность и потерянность сквозила во всем их облике. Особенно выделялся Борис Иванович: землистого цвета лицо, во взгляде неуверенность, отчужденность и безысходность.
Он брел молча, угрюмо, замкнувшись в себе. Перед его мысленным взором почему-то навязчиво вставала картина морского боя «Ванцетти» с немецкой подводной лодкой, всплывшей, чтоб расстрелять пароход из своего орудия после неудачной торпедной атаки. Мелькают бледные лица, и вот уже сам он  вдруг лихорадочно наводит кормовую пушку на еле различимую в снежном вихре боевую рубку лодки. Теперь жизнь в секундах – чей выстрел будет первым…
Но время вдруг замерло, и снова он, уже со стороны, наблюдает и вяло рассуждает: «Зачем стрелять?.. Для чего это спасение?.. Чтоб захлебываться не морской водой, а вином, спиртом…или каким-нибудь суррогатом и все равно гибнуть?.. Чтоб мы потом, после войны свободно могли пьянствовать, спиваться в пьяном угаре и в мирное время делать сиротами детей, или производить на свет алкогольных дебилов?.. Для чего тогда жить и цепляться за эту мерзкую жизнь?»
И вдруг в снежной мгле не рубка лодки, а бледные укоризненные лица жены и дочери. Но он напряженно целится и… стреляет: резкий рывок рукой, оглушительный взрыв и все закружилось в вихре снежного заряда. Он предал их!.. И Винтика предал…Потом опять все начиналось сначала. Этот зловещий галлюциноз доводил его до исступления, до болезненного ощущения своей вины, своего ничтожества. Никогда раньше после пьянок такие мысли не возникали, наоборот, происходило эмоциональное отупение и безразличие. Но сейчас.… Сейчас как будто треснуло что-то внутри, всколыхнулось в глубинах психики, надломилось что-то – этот шок будто взломал его подсознание и медленно, постепенно стал вытеснять оттуда весь алкогольный шлак и хлам, копившийся там все эти годы. 
- Ну… так что будем с собакой делать? – нарушил молчание электромеханик. – Надо ж куда-то его определить… Толпа сожрет нас вчистую, если обнаружит на судне  дохлого Винтика.
- Да, вот еще задача – этот Винтик… И ведь предупреждал же, - с тоской и досадой сказал второй механик. – Теперь надо срочно списываться с судна: ни житья, ни работы не будет. Хана всему.
-А что тут много думать? Смайнать его ночью за борт и все дела, - решительно произнес третий штурман, - Клизмой его не оживишь, а дед за него, если узнает, кости переломает всем нам. Это точно!
- Жаль, конечно, хороший был песик, смышленый, - тихо с сожалением сказал электромеханик.
- Понятное дело, вам теперь с дедом не работать, - продолжал скрипучим голосом третий штурман. – Обоим надо сматываться с этого судна и как можно быстрее. Толпа все равно разнюхает… И не простят… Задолбают.
- А ты не моряк, третий, - зло отпарировал электромеханик. Его задел насмешливо-издевательский тон в голосе штурмана. – Ты не только собак, но и людей не любишь.… И если будешь когда капитаном, то очень хреновым…
После долгих рассуждений и предложений, наконец, договорились окончательно: дохлого пса прикрыть пока какой-нибудь ветошью, чтоб никто не заметил его, а ночью привязать к нему какую-нибудь железную скобу потяжелее и выбросить тихонько в море ко всем чертям…
На судно поднимались по трапу медленно и осторожно, опасливо поглядывая по сторонам и прислушиваясь, нет ли подозрительного шума. Понуро сгрудились около вахтенного передохнуть, разузнать осторожно, не обнаружили ли сдохшего Винтика и… остолбенели вдруг с открытыми ртами и вытаращенными от изумления глазами – по палубе навстречу к ним бежал какой-то взъерошенный, лохматый Винтик. Шаловливо и весело подпрыгивая и взвизгивая от радости, с полураскрытой пастью и насмешливо болтающимся бледно-розовым языком он, казалось, безудержно хохотал над ними.
- П-подлый же ты Ш-шурупчик, - негромко, но с такой нежностью и ликованием, заикаясь, проговорил второй механик, что, казалось, сейчас же заорет от радости, но он бросился навстречу Винтику, обхватил за шею и начал целовать его, приговаривая: -- Да ты жив, паразит!.. Ты жив… жив, мой хороший!..
Винтик игриво вырвался и кинулся к остальным.
У Бориса Ивановича вдруг вспыхнули безумным блеском воспаленные глаза, гримаса ужаса исказила его лицо, и он схватился за голову. Он чувствовал, как его мозг болезненно расширяется под руками, вот-вот брызнет из-под черепа и пальцев. Он видел, как приближающаяся собака увеличивается и приобретает жуткий лохматый вид, как злобно раскрытой черной пастью тянется к его голове. Борис Иванович глухо промычал и из последних сил попытался ударить подбежавшего пса, но промахнулся и рухнул без сознания на палубу.
Винтик отскочил в сторону и недоумевающим взглядом уставился на суетящихся людей. C помощью вахтенного матроса Бориса Ивановича, не приходящего в сознание, осторожно занесли в его каюту и уложили на диван.
- И ради чего мы такие пытки вынесли? – сокрушенно проговорил электромеханик, глядя на стоящего рядом Винтика.
- Все из-за горла, - глухим и злым голосом сказал Николай Петрович, - из-за жадности к водке… из-за своего скотства и подлости.… А ведь здохнуть могли на раз, как последние подонки, - и насмешливо добавил: - В расцвете молодости и сил…
Из каюты вышли после того, как Борис Иванович, очнувшись, впал вскоре в охвативший его  глубокий сон. Вышли молча, как после похорон, уважительно пропустив перед собой Винтика, и, только расходясь по своим каютам,  коротко уныло попрощались: «Пока.… Всего…» И разошлись. У всех было тягостно, пакостно на душе, каждому хотелось побыть в одиночестве, осмыслить происшедшее, подумать о своей жизни и глубоко задуматься о пределах подлости, на которую, оказывается, каждый из них способен. Но жизнь-то вся еще впереди…
А Винтик игриво вприпрыжку побежал по коридору к трапу: оттуда доносился веселый, зычный голос Льва Александровича.
 Лохматый Винтик бежал к нему…




Холмск - Гродно