Чёрное озеро окончание

Он позвонил робко, не надеясь утром застать ее дома – все нормальные люди в это время на работе. Но она была дома – это он понял, услышав знакомые шажки, спешащие к двери. Она открыла. Он стоял, не в силах произнести слова пересохшими губами. В самом деле, какая наглость – заявиться через год после разрыва и мямлить на пороге!
- Ну, заходи, - усмехнулась она и отошла в сторону, пропуская его в прихожую.
- - Как живешь? – выдавил он. Никаких слов не приходило в голову.
- Она пожала плечами:
- - Как видишь, не умерла. А как ты?
- - Плохо.
- - Что так? Не нашел «своей темы»?
- Он залился краской. Сейчас упоминание об этом было нестерпимо.
- - Прости меня. Если ты хочешь – давай помиримся. Пусть все будет, как ты хотела. Только не уходи.
- - Положим, это ты ушел…
- - Я только недавно понял, каким был ослом…
- Он собрался сказать еще очень многое – слова нашлись, искренние, идущие от сердца, но понял, что она уже его не слушает. Она прислушивалась к чему-то, ей одной слышимому. Федор замолчал и через несколько минут услышал тихий детский плач.
- - Извини, меня зовут, - сказала она и вышла в соседнюю комнату. Федор опешил. Ребенок? Откуда? Он пошел за ней.
- У ней на руках был ребенок – совсем маленький – как понял Федор – она смеялась, успокаивала его, вся словно светясь.
- - Кто это? Откуда?.. – промямлил Федор.
- - А ты не догадываешься? Нас теперь двое. Если это тебя не устраивает – вон порог. Мы и без тебя обойдемся.
- - Анна, откуда ребенок? Чей, твой, что ли?
- Слушай, ты что, притворяешься? Не понимаешь, что ли? Это же твой , наш ребенок! Ему три месяца! Когда я поняла, что будет ребенок, я сказала тебе, что роль натурщицы и любовницы меня не устраивает. А что ты мне ответил? Ты прочитал мне целую лекцию об искусстве, обозвал меня ничего не понимающей мещанкой, которая не может быть «подругой художника» и ушел, даже не выслушав меня! Вот и убирайся! Мне 29 лет, и мне нужен ребенок, если уж не могу иметь еще и мужа. Нет – так нет! Вали отсюда! Обойдемся без тебя, если собственный малыш – для тебя обуза!
- Он смотрел на нее, не слыша слов. Она показалась ему прекрасной в своем неистовстве. И малыш – прекрасным. И этот малыш – его собственный? В полном его распоряжении? Его можно взять на руки?
- - Это мальчик?
- - Это девочка.
- Дочка! Он улыбнулся и протянул руки к ребенку. Анна осеклась на полуслове, только сейчас заметив выражение нежности на его лице.
- Ребенок снова заплакал. Анна склонилась над ним, демонстративно не обращая внимания на Федора. А он стоял и смотрел. Ему казалось, что от них исходит сияние.
- « Ты ведь никогда не видел мадонну», - шепнул ему колдовской голос. Не видел. Его дети родились слишком рано, когда он не мог еще оценить этого. Выросли на руках у тещи, в вечных скандалах между родителями. Все, что он вынес из своего отцовства – хлопоты, скандалы и алименты. Глупо! Ведь дети – это совсем другое…
- - Не прогоняй меня, Анна, - сказал он и опустился на пол возле ее ног. – Теперь у меня есть главное – вы. Я постараюсь быть достойным этого…

Картина «Черное озеро» произвела фурор. На выставке к нему сквозь толпу поздравляющих пробрался щуплый молодой человек.
- Скажите, где вы видели это озеро? Ведь это не художественный вымысел?
- - Нет, конечно. Озеро существует, - и Федор назвал, где именно.
- - И вы там были? Я хочу сказать, писали с натуры, долго находясь возле него?
- - А в чем дело? Вы знаете это место?
- - Видите ли, я пишу диссертацию об истории нашего края… Как получше объяснить? Я поднял много материалов, касающихся этой части страны. И видел это озеро… Страшное место, не правда ли?
- - Да, жутковато было, согласен…
- - Ваша картина гениальна! Глядишь – и стынет кровь! Именно то, что надо! Ведь вы же ничего не знали, правда? Мало кто знает, что в этом озере в древности наши предки-язычники топили отступников, отдавая их Охне – богу блуждающих душ, проклиная их на вечные времена. Души утопленников были обречены блуждать по лесу в поисках новых жертв для бога Охны. В озере нет дна.
- - Что? Что вы говорите! Как это – нет дна?
- - Да, в самом деле! В 1997 г этот водоем исследовали! На глубине 21 м удалось обнаружить первое дно, по краям идет метровый слой ила, а в центре – снова водное пространство. Следующее дно – через 9 м, третье – через 14, а четвертое – аж на глубине 56м, но и оно не последнее! Водолазы прекратили исследование, когда один не всплыл, погибнув там. Двое других – умерли в течении 2х месяцев, а последний ушел в монастырь…Вы не знали, конечно. Уже после гибели водолаза шестеро охотников исчезли в этом месте.
- - Не могу поверить, хотя слухи доходили.
- - В самом деле! Вот почему я и спрашиваю. Это удивительно, что вы остались живы. Ведь вы довольно долго должны были там находиться.
- - Но ведь рядом – село? Люди живут – и ничего.
- - Местные редко туда забредают. И гибнут в основном пришлые, случайные охотники, купальщики, рыбаки… Хотя не могу представить, чтобы кому-то захотелось в нем искупаться или порыбачить.
- - Я чуть не искупался.
- - Ну, тогда вы – счастливчик! Или какая-то сила вас охраняла… Крест носите?
- - Я вообще некрещеный. Я неверующий.
- - Еще более странно, что вы живы.
- - Может, просто еще не пришло мое время? Кому быть повешену – тот не утонет…
- - Возможно, вы не выполнили еще своего предназначения. Не написали лучшую картину, или что-то в этом роде.
- - Тогда все просто – прекращаю писать – и буду жить сотню лет.
- Собеседник Федора покачал головой:
- - В творчестве это невозможно… Если оно приходит – тогда ничего не остановит – ни страх смерти, ни благоразумие. Если это приходит – нужно выплеснуть его, даже ценой собственной жизни. Впрочем, это случается только у по-настоящему талантливых художников…

- Чего ты не спишь? – спросила Анна. Федор лежал, уставясь в потолок. Девочка заплакала, и Анна встала покормить ее.
- Что с тобой? Такой успех – а ты не рад?
- - Не знаю… Одна мысль не дает мне покоя. Может, я не заслужил всех этих похвал? Просто никто ничего не понимает в искусстве….
- - А искусство не надо понимать. Его нужно чувствовать. Вот я ничего не понимаю – ты же сам говорил. Но, когда я смотрю на это твое озеро – у меня молоко пропадает от ужаса. Ты поймал его – этот страх, этот древний ужас со дна крови! Так наши предки пугались молний, так им мерещились русалки в воде. Это не озеро – это сокровенное, пугающее, что есть в каждом, это – бездна, неизведанная и необъяснимая… И если я, ничего не понимающая в искусстве, чувствую это, - значит, это истинно. Никакими словами не передать этот ужас, как это сделал ты.
- - Но ведь я писал обычное озеро… Я совсем не боялся, не задумывался, не знал! Оно само так получилось!
- - Вот это то самое! Настоящий художник видит сердцем, и подчас не может и сам объяснить, откуда у него эти видения. А мазила честно раскрасит фотографию и доволен, что она похожа.
- - Значит, ты считаешь, что оно у меня есть? – вскочил Федор. – А ведь я совсем разуверился в себе! Смешал себя с дерьмом!
- - И это – тоже признак мастера. Не сомневаются в себе только бездарности. А талант всегда страдает от мнимого бессилия…
- - Да… Но почему?
- - Потому что только таланту дано видеть, что написанное – лишь слабая тень его видения. Он видит разницу – и от этого страдает. А у глупцов видений не бывает. Они без ума от собственных творений. Художник не может оценить себя – ни талантливый, ни бездарный. Только талантливый – недооценивает, а бездарность – переоценивает. Истинный талант скромен и всегда мучается сомнениями. А бездарность лопается от самомнения и не прощает критики. Вот и вся разница.
- Ребенок уснул. Анна снова легла рядом.
- - Знаешь, я должен уехать на несколько дней…
- - Куда?
- - К тому озеру… У меня осталась невыполненная работа. Думаю, теперь я смогу.
- - С ума сошел! Конец марта, там, наверное, и не проедешь! Ведь это в глухом селе, да?
- - Ничего. Я у Антона возьму ключ от домика… Я поеду завтра, ладно? Не волнуйся, я не надолго…

Он приехал к концу дня. Вечерело. Растопил печку, сырой дом медленно согревался. Приготовил краски и кисти, пачку свечей.
Когда стемнело, собрал свой саквояж и пошел по безлюдной улице к темному дому.
 Было уже достаточно тепло, пахло весной. Лес стоял черной стеной. Нигде не пробивалось ни огонька: местные жители с наступлением сумерек наглухо закрывали ставни.
Дом он нашел в том же виде, что и раньше. Взошел на крыльцо и самым наглым образом взломал замок, нимало не заботясь о шуме: он знал, что никто не выйдет полюбопытствовать, что же происходит в этом проклятом месте.
 Дверь заскрипела, отворяясь, и на Федора пахнуло запахом сырости, плесени, тлена. Впрочем, возможно, просто пахло мышами…
Он зажег свечи – конечно, пробки были вывернуты. Поздравил себя за предусмотрительность, за знание местного менталитета.
- В кладовке нашел немного угля и щепок, и развел огонь, справедливо рассудив, что писать надо в тепле, чтобы рука твердо держала кисть. Поставил мольберт, приготовил краски.
- - Где же ты? – спросил он, не оборачиваясь. – Я пришел написать тебя в виде мадонны.
- Тишина за спиной. Федор не оглядывался, чувствуя чье-то присутствие.
- - Не хочешь появляться – не надо. Я чувствую тебя, бедная блуждающая душа. Ты не повинна в своем блужданье. И он не повинен. Глаза любви слепы. Они то награждают избранницу всеми достоинствами, то готовы приписать ей все смертные грехи… Он был гениален – и в этом все дело. Он выпустил в мир твою душу, лишив тебя покоя, приписав тебе то, чем ты не обладала. И ты несешь этот груз поневоле. Я знаю, ты бы с радостью стала обычной женщиной с младенцем на руках. Но тебе в этом было отказано. Никто не виноват. Такая судьба.
- Он писал быстро. Легко. Внутренним взором он уже видел готовую картину. Он нее исходило сияние. То самое, которое ему привиделось над головами Анны и ребенка.
- Очертания склоненной женщины быстро проступили на полотне. Головка ребенка была полна невинной прелести. Всю свою нежность к дочке вложил он в это изображение. Он чувствовал – вот оно, то самое состояние, когда возникает настоящее, подлинное. Как будто ты себе уже не принадлежишь, и словно раскрывается грудь, и оттуда мощным потоком что-то льется – энергия ли, свет ли? И невозможно остановить этот поток, даже если он обессиливает и убивает дающего.
- Он вздохнул и отступил, чувствуя огромное удовлетворение. Картина была почти готова, осталось только написать лицо женщины.
- Погасла одна из свечей. Он обернулся за новой и увидел ее.
- Она стояла сзади и смотрела на картину. Наверное, она давно тут стоит – подумалось Федору, а он не заметил ее! Он невольно вздрогнул.
- - Испугался? – усмехнулась она.
- - Испугался, - согласился он.
- - Почему ты пришел? А вдруг мне нравиться моя колдовская сущность? И я не хочу покоя? А вдруг ты пришел за смертью?
- Федор жадно рассматривал ее красивое недоброе лицо.
- - Может быть, я пришел за смертью. Но я не мог не прийти – это сильнее меня. Оно приходит – как наваждение, как болезнь, и ты себе не принадлежишь. Однажды – совсем недавно – я увидел тебя, как ты хотела, как мадонну. И я не мог это не написать.
- - Писал бы дома…
- - Дома – получилась бы Анна. А я хотел написать Каэтану с младенцем. Такой, какой она могла бы быть, не будь она герцогиней со страшным кровавым именем Альба, которая не смеет родить внебрачного ребенка, чтобы не нарушить придворный этикет. Не может любить по-другому, нежно и жертвенно. Не может любить другого… Я хотел написать Каэтану, какой она могла бы быть… но не стала. Я хотел написать счастливую женщину…
- - Глупец! И ты считаешь, что тебе под силу такая задача!? Ты собираешься тягаться с самим Гойей?
- - Не собираюсь. Каждый идет своей дорогой. И у даже самого маленького художника есть свои вершины.
- Он еще никогда не видел такого злого женского лица. Красота его была зловеща, такой она не была даже в первое свидание, такой она не была ни на одном офорте «Капричос». Но странное спокойствие снизошло на него: сквозь эту страшную маску он видел другое лицо – мягкое, нежное, женственное. Лицо мадонны – ибо каждая женщина в глубинной сути своей – мадонна…
- - Безумец, самонадеянный глупец! Это – последняя твоя ночь. Ты сам пришел ко мне, ты сам выбрал свою смерть.
- Федор улыбнулся – он почти закончил. Он даже не расслышал ее слова. Что-то огромное ширилось в нем – удовлетворение, экстаз творчества. Картина получилась – он чувствовал это каждой клеткой своего тела. Еще несколько мазков….
- - Посмотри на меня! – прошипела она.
- - Не пугай меня напрасно, – мягко сказал он. – Ты будешь такой, какой я напишу тебя. Может, ты недобрая. Может, ты ведьма. Но я не хочу видеть тебя такой. И тебе придется покориться. У тебя божественное лицо. Ты полна нежности и доброты. Ты излучаешь свет. Такой я создал тебя и такой отныне ты будешь.
- Он наложил еще несколько мазков и почувствовал, что картина закончена. Он отступил и наконец посмотрел на женщину , стоящую перед ним.
- Он видел, как сомкнулись злые губы, как она замолчала. Потом с лица ее исчезло злобное выражение. Она стала бледнеть, словно таять, становясь прозрачной и призрачной. Он смотрел, как исчезают ее черты, как тает силуэт. Он старался не пропустить момент, когда она исчезнет совсем – и все-таки пропустил его.
-   А на старинном полотне, исполосованном ножом, вдруг стало проступать стертое изображение летящей женщины. Минута – и это пленительное лицо уже можно было различить. Он услышал тихий вздох за спиной.
- - Спи с миром, блуждающая душа, - сказал он. – Твои скитания кончились. Ведь, даже оболганная гением, ты никогда не была злой. Людям с чистой душой ты не причиняла вреда. Если бы ты не встретилась мне, если бы не поверила в меня – я навсегда остался бы напыщенным ничтожеством. Я бы никогда не был счастлив. Я бы никогда не увидел женской сути, так глубоко спрятанной. Спасибо тебе. 
Весенний рассвет заглядывал в окна. Картина на мольберте мягко мерцала. Женщина на холсте улыбалась младенцу. Но Федор знал: эта улыбка предназначается ему. И он улыбнулся ей в ответ.