Прощай, милый друг i

За прошлое не винят тех, кто живет в настоящем.

i. Смерть глазами очевидцев.

Это была самая обычная суета, люди толкались, застревали вдруг посреди зала и начинали обниматься. Встретив вдруг в толпе родных, заждавшихся их возвращения.  Я расталкивала их, пытаясь пробраться к выходу, сквозь оцепление из человеческих кучек, плотно стоявших на своих местах, не желающих подвинуться; но вскоре и сама точно так же слилась подошвой с кафелем, когда меж массы разнонациональных лиц, переполняющих это крыло аэропорта, увидела его глаза. Наверно, правду говорят, что когда влюбляешься, то человека досконально узнаешь, по любой мелочи: походка, движения руг, взмахам ресниц. Я любила его, поэтому тоже узнавала. Теплые, темные, карие глаза, блестящие насмешливым и добрым взглядом. Он говорил, что не сможет встретить меня, но все равно приехал, потому что тоже любил. Я знаю – он тоже меня любил. Запыхавшаяся, усталая после долгого перелета, с огромным чемоданом в руках, я больше походила на ребенка, прибежавшего домой с мороза. А его глаза, словно отцовские, смотрели так мягко и нежно, как люди редко смотрят – не умеют. Шелест лепестков, тонкий аромат, он купил мне цветы, я помню – это был необычный по строению букет со странным сочетанием цветов. В тот момент я подумать не могла, что желтый цвет – к разлуке. Сердце колотилось, быстро-быстро, словно механическое, с глухой отдачей острых шестеренок – несколько минут, всего несколько минут, и мы снова вместе, теперь я никуда больше не уеду. Нет. Я не позволю себе вновь бросить его. Мы никогда не расстанемся, такая любовь вечна, как сама история человеческой любви.
Мгновенная вспышка… Сначала этот свет показался мне красивым, от него даже повеяло теплом. Я улыбалась и не понимала, почему вокруг кричат. Больно. Я очнулась, лежа на полу, чувствуя, как тело от спины до пяток погружено в грязную и липкую багровую смесь, вытекающую к рукам, заполняющую желобки на кафеле до ровного покрытия.  Мне стало страшно, люди вокруг начали стонать, словно попрошайки у церкви. Их молящие, прорывающиеся на крик голоса раздражали, сводили меня с ума. В нос ударил слабый, но различимый запах гари.
-Мне страшно. – тихо сказала я, ожидая услышать привычное «Не бойся, я с тобой». Однако, кроме тошнотворных голосов, слившихся в ушах в монотонный, бесконечный звук, я не смогла ничего услышать. Он молчал. Я приподнялась, еще не осознавая даже того, что моя нога превратилась в жалкий ошметок, похожий на канат, с каким обычно играются бойцовские собаки. Для этой «игры» берется толстая веревка, обхватом с человеческое запястье, на конце завязывается узел, а сама веревка крепится к ветке дерева или невысокой балке. Собака грызет узел, висит на нем, точит когти, но, что самое главное – не тревожит при этом хозяина. Где-то через пару дней, от узла на веревке остается растрепанный кусок каната с расслоившимися нитями, спутавшимися в смоченные слюной комочки. Примерно на то же была похожа и моя нога: голая кость с обрывками сетчатых колготок, сломанный каблук дорогих сапог. 
Мой взгляд упал прямо на него. Теплые, карие глаза с бездонными черными омутами широких зрачков были пусты, как иссушенные озера. Багровые дорожки крови запеклись на лице острыми полосами, словно лапа огромного лесного зверя ударила его. Я бросилась ближе, схватив обожженными руками его плечи, стала трясти, тщетно веруя в то, что первая медицинская помощь – это хорошая встряска.  Бесполезно. Мертвые не воскресают.
Теперь я поняла, что случилось, только несмолкаемые голоса вокруг стали еще более омерзительными, потому что среди всей этой погребальной арии полумертвых людей не было того голоса. Который я так надеялась услышать. Это несправедливо.
-Да заткнитесь вы! – крикнула я, сама не зная, что на самом деле не сказала ни слова, охваченная ужасом происходящего, вцепилась ногтями в кожу его куртки и глухо заныла, как побитая собака, жалкая, брошенная. Господи, какой в тот момент я была сумасшедшей и пустой. Мысли то крутились адским роем, то вовсе исчезали, проваливаясь в дыру в ноге, выливаясь вместе с кровью на этот чертов кафель. За спиной послышался чей-то жалобный голос.
-Девушка, вы в порядке, сейчас приедет скорая, подождите немного. – запинаясь бурчал молодой парнишка с перевязанной головой и вытекшим глазом. Который он старательно зажимал рукой, надеясь еще предотвратить заражение.  В порыве гнева я ответила что-то невнятное, даже не ответила. А просто прорычала, прошипела, как могла, как хотела на тот момент. Незнакомец испуганно отшатнулся в сторону, но ничего не ответил. Наверно, в отличие от меня, он все прекрасно понимал. В воздухе надо мной пахло кровью, то ли это действительно было так, а может кровь текла у меня из носа, я не скажу точно, все могло быть. Как во сне, в кошмаре, когда ты – свидетель, очевидец смерти, смотришь, чувствуешь, но ничего не можешь сделать, играя запланированную кем-то другим роль. К моему удивлению, кровь повсюду, останки тел, клочья растерзанного взрывом мяса – ничего не тревожило меня, а тошнота в горле стояла лишь от уродства голосов, заполнивших зал, уродства лиц, отражающихся в  липкости вонючих теплых луж, в одной из которых сидела и я. Сидела, схватив мертвое тело, бывшее теперь моим только на половину, ту половину, что лежала на моих руках. Дальше обрывки одежды, кровавые сантиметры обугленных, вывалившихся на пол кишков. А вы когда – нибудь видели внутренности любимого человека, раскинутые по белому кафелю? Я думала, что люблю в нем все, однако, сильно ошибалась… Пейзаж разорванных внутренних органов почему-то разом свел мое искреннее чувство к нулю. Теперь я любила прошлое. Я любила время. Когда он был жив. Мертвых любить бесполезно. Для меня все рухнула, опора, жизнь, существование. На минуту я задумалась, что делать дальше. При всем том появление помощи меня не заботило, важным было то, что я не имела представления о своем дальнейшем существовании. Квартира, машина… теперь ведь у меня ничего не будет? Дорогие подарки и свежие цветы в Новый год? И неужели через три месяца я не одену белое платье? Тварь, подлая, никчемная мразь, как ты мог бросить меня, оставить? Как ты мог умереть? Я уже говорила о своем сумасшествии в тот момент, это был наивысший пик его проявления, когда я начала бить кулаками в мертвое тело. Мои руки погружались в открытую рану на животе, внутрь, обволакиваясь в еще теплую кровь, брызги которой попадали прямо на лицо. Вот, что значит быть частью любимого человека в прямом смысле… Так меня и нашли подоспевшие врачи: всю в крови и ошметках человеческой плоти. Наверно в тот момент я перестала быть человеком, я умерла вместе с ним, потому что… Я была лишь частью его жизни, а он – всем. Что у меня было.

ii. Жизнь глазами Nara  Amai.

Нииагата.  Я выбрала этот город для проведения скучного остатка жизни, потому что только в нем одном кругом была вода. Окна моей квартиры выходили на проспект, возле которого протекала широкая, но грязная, словно наполненная сажей Агано, вытекающая из какого-то захудалого озерца в пятидесяти километрах от Фукусимы. Так, восхищаясь течением черной воды можно пройти по длинной улице и вскоре же натолкнуться  на Синано,  длинную, схваченную по бокам бетонными плитами. И, на худой конец. Если проехать еще несколько сотен метров на восток, вплотную приблизиться к Японскому морю.
  День был странный, с самого утра тяготило предчувствие чего-то хорошего. Обычно бывает наоборот, встаешь с левой ноги и понимаешь – сколько сегодня ни старайся, все коту под хвост. И действительно, кофе само собой проливалось на асфальт, оставляя коричневые разводы на только что вычищенных замшевых сапогах, пуговица терялась по пути или же деньги проваливались в откуда-то взявшуюся микроскопическую дырочку в кармане, в которую даже палец с трудом протискивался. Да, бывало такое, но, привыкшая к тому, что жизнь – это сплошная гряда серых и серебристых полос, я громко ругалась на родном языке, отчего проходящие мимо японцы недовольно фыркали – «Гайдзин».  И, гордо подняв голову вверх, продолжала идти вперед, невольно думая, что эта самая «серебристая» полоса уже совсем недалеко, а быть «иностранцем» не так уж и плохо, даже скорее, почетно.
Да, так проводила я не одно утро, забывая посмотреть под ноги, спотыкаясь на высоких каблуках, смеясь над собой и другими, маленькими, худенькими людишками, которые никогда не смогут меня понять. То ли от того, что понимать во мне нечего, то ли слишком сложно «это самое что-то» понять. 
Но сегодня все знаки были на радость доброжелательными, начиная с того, что встала я, вообще опираясь на руки, так как чуть не упала с кровати от разрывающего остатки предрассветного сна тишину звонка телефона. И, заканчивая тем, что вместе со мной проснулась соседская, рыжая, кошка, а как говорят у нас, в России… Рыжий – это цвет счастья.  Не смотря на то, что вместо волосатого клубка скомканной шерсти, мне бы хотелось увидеть заспанное лицо любимого человека, я осталась довольна и этому безобидному существу, разделившему мою большую кровать.
С улицы потянуло выпечкой, и желудок настойчиво потребовал, что-нибудь в него положить.
Завернувшись в плед, я прокралась на кухню и заварила кофе, все еще думая о том, что. Может, именно сегодня я обрету счастье. Странно, обычно в моем возрасте люди – это уже полностью сформировавшиеся, взрослые, мудрые индивиды, решившие влиться в массу. А я, как не приколоченный гвоздь, без семьи, без друзей, все мечтаю о несбыточном, о чистой любви, о больших деньгах, не взирая на то, что первое со вторым совершенно не сочетаются. Но, если посмотреть с другой стороны, не будь я такой, какая есть, не начни по большой глупости учить японский язык, то не оказалась бы здесь.
Кот, о котором, видимо, кроме меня никто больше не заботился, стал упорно тереться о мою ногу, намагничивая свою шерстку.
-Что, Аса, кушать хочешь? – позевывая, спросила я.
Рыжий, пучеглазый клубок что-то проурчал в ответ и, неуклюже вильнув толстым задом,  взгромоздился на стол.
Я рассмеялась, последнее время редко что могло вызвать у меня смех, однако этот нерасторопный рыжий комок творил чудеса.
Так, общими стараниями разума и тела, я наконец-то смогла собраться на работу, переборов огромное желание вновь зарыться в сгустки одеяла и проспать до следующего восхода.
Створки капкана слегка приоткрылись. Я вышла наружу – в мир, до сих пор остающийся для меня загадкой. Кажется, все то же, бледно-голубое небо, покрытое  кружевными облачками, голуби, за которыми, однако лучше присматривать, если не желаешь получить автограф на пальто.  И в то же время… Люди другие, мысли, традиции.  Я, конечно же, пыталась внушить себе то, другая религия и способ еды меня нисколько не смущают,  но всегда складывала палочки не с той стороны и просила снисхождения у «своих», православных небес, более далеких и менее облачных.
Я часто спрашиваю себя, зачем, какого черта нужно было лететь за столько километров, чтобы остаться одной, редкие рассветы встречая с этим котом, заполнившим своей рыжей шерстью мою простынь. Оставить все там, семью, друзей, мечты… Оставить, но ради чего? Ответ сам навязывался на язык. Чтобы стать сильнее, побороть страхи и бла-бла-бла. Да нет, конечно. Сбежать, провалиться, чтобы никогда впредь не увидеть эти раздражающие лица. Опять нет. Эти самые «лица», в принципе любимые, я часто вижу по видео – порталу. Они обычно жуют что-нибудь и рассказывают о «новеньком». Может, тогда ради любви? Тоже не вариант, азиаты как-то мало меня привлекали, а иностранцы были редкостью в этих местах. Тогда действительно, какого черта… Вот оно – деньги. Да, большой ВВП, высокая зарплата… Меркантильность овладела мной еще в детстве. Иначе, я бы не придумала столь ГРАНДИОЗНЫЙ план «побега» из России ради высокого заработка. Плюсом красивый язык, удача быть не такой, как другие и, на первое время, получить должность фотомодели. Ведь, какой японец – студент упустит возможность сфотографироваться с высокой (по их стандартам), худой, словом – роскошной брюнеткой двадцати трех лет?
                (Nara Amai – октябрь 2012 года).


На этот раз кофе я выпила еще дома, поэтому сапогам было нечего бояться, кроме прохожих с собаками, коварно принюхивающимся к моим ногам, сохранившим, видимо, сухой запах кошачьей шерсти. Отпрянув ближе к дороге, я, не обращая внимания на проезжающие машины, прошла на другую сторону улицы, где и находилась префектурная больница – высокое, многоэтажное здание, переполненное людьми в халатах. Правда одни носили чисто белые, следовательно, были врачами или сотрудниками какого-либо отделения, вторые же носили зеленые и имели такой же цвет лица, что говорило об их нездоровом состоянии. А поскольку я слабо различала однотипные лица японцев, если, конечно, они не были рокерами или готик-лолами, то такое разделение меня вполне устраивало.
-Охаё, годзаимас! – растягивая приветствие, крикнула  Итами, махая длинной, тонкой рукой.
Я кивнула и подошла к ней, чтобы забрать карты больных, поступивших в мою смену.
Все – таки, в Японии слишком странные понятия имен. В моей стране ты можешь прожить долгую, интересную жизнь, и тебя ни разу не коснется вопрос происхождения твоего имени, а здесь наоборот. Я научилась видеть людей по их именам, и они видели меня, из-за чего часто подшучивали. 
-Утром пели птицы, я знала, что в этот день у тебя будет хорошее настроение. – сказала Итами, протягивая мне кипу листов.
-Я не люблю птиц, ты знаешь, у меня с ними всегда плохие ассоциации. – ответила я, бегло просматривая поступивших.
-А они тебя любят.
Я не знала, есть ли в её ответе насмешка, а впрочем, и не особо её искала, поскольку была увлечена просмотром тех самых листовок, что обеспечивали мне работу до самого вечера.
Девушка посмотрела на меня, своими густо подведенными черным карандашом глазами и снова отвлекла.
-Начни с вип – палаты, там очень даже интересный случай. – она указала на голубой лист черным ногтем.
-Хм, ладно.
-Второй этаж, палата два а. – улыбаясь всеми тридцатью зубами, сказала Итами и смахнула прядь красных волос с лица.
Я посмотрела в её узкие глаза со вставленными голубыми линзами, так же приветливо улыбнулась и, попрощавшись до вечера, подошла к длинной, широкой лестнице, за тридцатью восемью ступеньками которой скрывался столь же долгий рабочий день.
-Интересный случай? – я бегло вспомнила её слова, но, решив, что ничем удивить «повидавшего виды» врача невозможно, быстренько поднялась на верх, считая про себя шаги: двадцать два прямо, десять налево, еще один налево.
 «2 а» - название было написано по-английски. Я вошла, не стучась. На врачей правила этикета не распространяются.
-Охайо… - начала говорить я, увидев перед собой до смерти бледное лицо девушки, довольно приятной наружности, с явно японской внешностью. Типичный разрез глаз, длинные, темные волосы, забранные за обод, легкое платье лазурного оттенка, которое, впрочем, не добавляло ей ни капли живости, хотя смотрелось куда лучше, нежели на ней была бы одета больничная «униформа».
-Не нужно… - оглушив меня четким русским, сказала она. – Я не люблю японский.
Ничего себе, действительно, необычный случай.
-Здравствуйте.  – ответила я. Не часто увидишь японку, не говорящую на родном языка, это как лев, жующий травку или корова, глодающая кость. Необычный случай.  Итами снова оказалась права – мое настроение резко подскочило до отметки «радостно – удивленное». Уж сегодня-то мне не придется растрачивать талант на ворчливых, косоглазых уродцев. Ой, какой же у неё мертвый взгляд, словно мумия, или, может. Она прочитала мои мысли?
-Вы её отрежете? – без единой эмоции на лице сказала девушка, уставившись в окно на людей, торопящихся по своим делам. Поднимаясь к палате, я прочитала историю её болезни – гангрена… исход дела понятен и ребенку, так что глупо говорить, что в её положении можно надеяться на лучшее.
-Да. – пытаясь принять её выражение лица, произнесла я, не вложив в ответ никакой тональности.
Такая молодая… У неё на пальце кольцо, значит она замужем. Может, все не так уж и плохо: любящая семья, муж, может, и дети есть?
-Я не боюсь. – сказала девушка, закидывая перебинтованную ногу на здоровую. Я знаю, что тебе сейчас очень больно, но эта выдержка – ни одна мышца лица не дрогнула, словно выражение боли на нем вообще никогда не отражалось.
Вот только не нужно врать, все боятся. Знаю я вас, таких. Сидишь, строишь из себя обиженную жизнью, хотя вида не подаешь. Да посмотри на себя – от одного взгляда умереть хочется, так и гляди, скоро через тебя свет проходить будет, бледная, как мел. А по ночам чай в подушку ревешь. Не первая…
-Вы сильная. – пытаясь смягчить её настрой, ответила я.
-Как вас зовут? – моя подопечная слегка наклонила голову вбок, посматривая на меня из-под черной челки густых шелковых волос. Вся её поза выглядела так не естественно и капризно. Она вообще походила на избалованного ребенка, а я никогда не любила детей, поэтому мысль о предстоящей операции неожиданно переросла в теплое, греющее корыстные нотки моего сердца ощущение.
-Нара Амай,  я буду вашим лечащим врачом. – наконец –то осветив палату своей фирменной улыбкой, сказала я.
Только посмейся над моим именем – я тебе не только ногу отрежу.  Молчишь? Что же ты каменная что ли?
-Разве отрезание ноги – это лечение? – с чистым детским удивлением спросила она, слегка округлив миниатюрные, черные глаза. – Вы скорее мой палач. – бледное лицо укоризненно нахмурило тонкие брови, просверлив острым взглядом дыру в моем новеньком халате.
-К сожалению, другого выхода нет. – придется смириться. Боже, какая банальная фраза, от неё меня тошнит. «Это единственный выход», черт, разве так говорят врачи?  Но, прости, нога уйдет в минус, и как бы я не хотела помочь, все-таки клятву давала – сори, моя работа предрешена самой природой. Не обработал вовремя рану – плати всей конечностью.
-А вы умеете ободрить! – вдруг её лицо озарила легкая, искренняя улыбка, несколько смягчившая мертвую бледность кожи.  – Девушка нагнулась к свежим цветам, принесенным видимо совсем недавно и начала перебирать ногтями лепестки. Оторвав один, она вновь потянулась к окну, словно не зная. Куда себя деть. 
-Не первый раз приходится так говорить, уж, поверьте. – с незаметно накатившей грустью, сказала я, почему-то вспомнив картинку в своей детской энциклопедии – фотография девушки – спортсменки, у которой вместо ноги металлический протез. Она бежала по стадиону, как раз в этот момент фотограф запечатлел образ её тела: прекрасные, чуть грубые изгибы, милое, живое лицо, длинные тонкие руки и… Тонкая палка протеза, торчащая из-под края материи спортивных шорт, на которую внизу была одета кроссовка. Когда я увидела эту картинку в первый раз, то долго думала, сколько сил ей приходится вложить, чтобы удерживать равновесие, и при этом изображать радость. Ведь не могла же она быть по-настоящему счастливой!?
-Значит… Не одна я такая буду? – задумчиво произнесла она себе под нос, словно смеясь над собой.
Что жалеешь себя? Конечно, я другого и не ожидала. Нет человека, который бы не боялся потерять часть себя… терять всегда тяжело.
-На какое число назначена операция? – поежась, шепнула она, поправляя складки платья. Все в ней казалось таким мертвым, не живым, кукольным. Словно она говорила давно запланированную речь, задавала прорепетированные перед маленьким зеркальцем вопросы, и теперь иногда делает задумчивое лицо, чтобы вспомнить: что в каком порядке спрашивать.  Хотя я не отличаюсь… Моя теория тридцати восьми вопросов обычно работает беспроигрышно. Проходя на второй этаж, я всегда думаю, что спрошу у пациента – тридцать восемь ступенек, тридцать восемь вопросов, включая приветствие и фразы «Не беспокойтесь» и «Я сделаю все возможное», вот только в этот раз из списка их придется исключить. Я ничего сделать не могу. 
Черт, что она спросила? Ах, точно, число… А сегодня какое?
-Сначала вам нужно пройти анализы, они покажут, что у вас нет противопоказаний к нашим препаратам анестезии… После можно приступать. В общей сложности дня через три, еще спустя неделю вас выпишут.
-За мной приедет муж. – ехидно сказала девушка, саркастично подмигнув мне, и вмиг все её существо превратилось из избалованного ребенка в стерву первого сорта.
-Это будет очень кстати! – с глупой улыбкой сказала я, мечтая как можно скорее покинуть палату.
Стерва!!! Коза, где моя пила!!! Отсутствие кольца еще ни о чем не говорит. Конечно… Не говорит, оно кричит…
Девушка дотянулась обескровленной рукой до костыля и, приложив немало усилий, поднялась со стула, на котором сидела все это время.
-Наверно, я теперь буду очень смешно выглядеть, как Роуз Макгоан в «Планете страха». Может, вы мне и пулемет вставите?
Ты смотрела этот фильм? Неплохо, только вряд ли у тебя есть хотя бы одно «бесполезное качество», которым владела она.  Я мысленно представила, как эта бедолага с больной ногой будет корячится, чтобы выгнуться и встать на «мостик». Какая же я жестокая.
-К сожалению, кроме скальпеля ничего предложить не смогу.
-Нет, спасибо, я закажу что-нибудь по интернету.
-Как знаете. – я сделала шаг назад, нащупывая рукой дверную ручку. – отдыхайте, я назначу вам анализы, а сестра принесет расписание.  – натянув милосердное выражение лица, я открыла дверь и, виртуозно развернувшись так, что волосы разметались по белому полотну халата, собралась выйти.
И все же, какого черта? Лучше бы достался старик с опухолью мозга, с понимающими людьми говорить проще. Чувствовать неприятный осадок не так – то уж и легко, словно от себя отрываешь.
-Мне сказали, что мой врач будет русским, почему у вас такое странное имя? – бросила вслед моя подопечная, интонационно выделив слово «русским».
Я неохотно повернулась, этот вопрос сбил меня с толку, так часто заваливают первокурсников в институте. «А вы бы разрезали горло задыхающемуся человеку?», «А вы бы стали вручную пережимать перебитую артерию в ноге, когда кровь хлещет из раны. Словно вода из пожарного шланга?», «А Вы…», «А почему у вас такое странное имя?»
Сказать правду? А что, пусть не строит из себя пропащую, я тоже не счастливица.
-Убегая от прошлого, сжигаешь все мосты. – ответ прозвучал, как автоматная очередь – логично, четко и бесповоротно.
Думаю, мы расставили все точки над «И», уясни это.
-А меня Анна зовут… Вы зайдете вечером? – девушка подпрыгала к окну, уставилась на меня вопросительным взглядом обиженного ребенка, а потом еще и улыбнулась так, словно мой старый знакомый.
Эй, ты слишком много себе позволяешь!
-Да. – равнодушно бросила я. – Саенара.  – и вышла, аккуратно прикрыв дверь.
«До свидания» не дождешься.

iii. Жизнь глазами Ann Kant.

Меня привезли в префектурную больницу – место отвратительное, хотя готическая медсестра на ресепшоне смотрелась довольно живописно. Может, мне тоже стоит покраситься в красный цвет? Красоту не испортишь ничем… До палаты меня везли на инвалидной коляске, словно я какой-то безногий овощ,  но не думаю, что я настолько плохо выгляжу. Совершенно непривлекательная женщина, похожая на безглазого кролика, делала поступательные движения своим жирным животом о ручку коляски, тем самым заставляя её катиться, и одновременно с этим, она говорила что-то про мою бледность и выражала довольно примитивное сочувствие. Думаю, если бы я говорила ей то же самое, она бы поняла, как паршиво звучат эти фразы. К тому же за двадцать лет жизни в России, мне стало сложно разбирать монотонную японскую речь.
В палате  оказалось куда лучше, чем я ожидала, даже запаха медикаментов не было. Тонкой струйкой тек аромат чего-то сладкого, что мне захотелось есть, но, дабы поддержать статус тяжело больной,  я сделала страдальческое лицо и сказала, что хочу побыть одной.
-Могу я попросить принести мне в палату цветов? – ошарашила я эту толстую женщину своим вопросом, сделав еще более болезненное лицо. Притворяться больной я всегда умела в совершенстве, в школе можно много научиться. Как ни странно.
Ей лицо тоже приняло другое выражение, и я увидела её маленькие, не знающие роскоши и богатства глазки, метающиеся от удивления во всем углам моей палаты. Меня так насмешила эта рожа, что я чуть не разоблачилась, разгораясь внутри диким хохотом.
-Конечно, я попрошу дежурную сходить в магазин.
-Ту девушку в черном платье с красными волосами? – не дожидаясь. Когда её ожиревший мозг сообразит суть моего вопроса, я продолжила – пусть она купит что-нибудь в своем стиле.
-Хорошо. – с глупым выражением запуганного зверя ответила она.
Говорить на японском оказалось не так трудно, как слушать его. Мой голос очень красив, и эта скучная однотипность всех слов японского придает ему еще большую выразительность.
Следующий час меня томило ожидание чего-то нового. Мне не хотелось ничего делать, хотя нужно было позвонить и сообщить, что все в порядке. Но лучше посидеть в тишине, чем слушать их убогие голоса. Я развлекала себя игрой в города, потом смотрела, как на женщину, переходящую дорогу, напали две дворовые собаки. Они смешно крутились вокруг её ног и покусывали за тощие щиколотки, словно это были две кости, обутые в высокие каблуки. Я бы никогда не надела такие туфли, это прошлый сезон, дурацкий цвет, да и смотрятся по-дурацки.  Правда, я уже и такие скоро одеть не смогу. Мысль о скорой потери ноги заставила меня пару минут поутешать себя, но в этот момент, когда мое лицо выражало глубокую печаль, в палату вошла медсестра с ресепшона, с облюбованном мною цветом волос. Я решила поговорить с этой милой особой, это лучше, чем заниматься самовнушением. Девушка поздоровалась, при этом её улыбка почему- то усугубила мою стервозность куда сильнее, чем вздохи и утешения той толстой женщины – безглазого кролика.  Но нельзя сейчас показывать всех своих темных сторон.
-У вас красивый цвет волос. – меланхолично, придав голосу насмешливо – добрый тон, сказала я и для убедительности тоже исказилась до небрежной улыбки, как настоящая леди.
Моя гостья поставила букет цветов, еще несколько секунд делая вид, что не слышала вопроса, дождалась моего одобрительного кивка по поводу постановки, и только после этого ответила.
-Спасибо. – сказала она. Голос у девушки оказался очень высоким, неприятным мне – отвыкшей от голосов японцев, которые зачастую имеют несвойственные возрасту слишком высокие или слишком низкие тональности.
-Похоже на кровь. – добавила я, подложив руку под подбородок. Так мое лицо выглядело еще более роскошным. Я от природы красива, а она… Необычна. Хотя, если убрать стрелки, антрацитовые тени, пудру, тушь и вставные линзы, плюсом, если вернуть свой цвет волос – от интригующего образа невесты дьявола останется только видимость – обычная, ничем не примечательная простушка… Как же я критична.
-Так все говорят. – со смешком сказала она.
Выкрутилась!
-А врач скоро придет? Или, вы подождете, пока я сама умру? – высокомерно и вальяжно сказала я, показывая нахалке. Кто тут хозяин.
Девушка закусила губу, переваривая такой сложный вопрос, но, удивив меня, быстро ответила, не меняя выражения лица.
-У вас будет русский врач, очень хороший специалист. Думаю, она успеет предотвратить вашу гибель!
Вот дрянь, я в ней не ошиблась.
-Ради такого я подожду.
Я покосилась на неё, понюхав цветы. Крашенные орхидеи… Хороший выбор, дорогой букет, но стоят не долго. Могла бы принести и герберы.
Девушка ушла. Не прощаясь. Может, это плохая примета? В последнее время я слишком часто придаюсь суеверьям. Детские шалости.

Буквально через десять минут. Когда я еще не успела отойти от встречи с готической медсестрой, которая явно специально не носила белый халат, в мою палату вошел врач, не так, как все – без стука. Самонадеянно.
«Хороший специалист» - я вспомнила слова той девушки, представив себе высокого мужчину лет тридцати пяти – сорока, с триммингом и темными волосами, карими глазами и в очках. Напротив… Я еле сдержала спокойное лицо, увидев на пороге миниатюрную, не очень высокую девушку моего возраста с длинными волосами, небрежно завитыми на концах темно – коричневого цвета с более темными, каштановыми подпалинами, как от слезающей краски. На ней была слишком короткая юбка, серая водолазка, сильно обтягивающая худое тело, без воротника. На шее висел крест. Интересно – она католичка? В довершение – белый халат по колено, куда длиннее юбки. Она была неплоха собой.  Она должна быть хорошим специалистом, но немного в другом деле…
-Охайо. – громко сказала она с идиотским выражением лица, показавшимся мне глупее того, что изображала женщина – кролик.
-Ну нужно… - теперь я точно сбила её настрой. Ну, посмотрим, как ты выкрутишься, «хороший специалист».
-Здравствуйте. – тут же сообразила она, поразив меня своим прекрасным разговорным голосом. Не поспоришь – у русских красивые голоса, и даже мой двадцатилетний опыт ставит меня в тупик при одном только звуке, доносившемся с её губ.
Что ты так на меня смотришь, словно привидение увидела, я еще не разлагаюсь! Или ты хочешь увидеть боль в моих глазах? Нет, для тебя это слишком просто. Я разыграю сцену посложнее. Пусть это будет что-то вроде каменной статуи: бесчувственное лицо и пустые глаза, я и это умею делать безукоризненно.  И коронный прием – словесная пуля в мозг, ты не устоишь, деточка.
-Вы отрежете её? – думаю, что эта фраза тебя сломает, давай – начни меня жалеть, и я попрошу сменить мне врача и буду менять вас до тех пор, пока кадры не закончатся.
-Да. – сухо сказала она, словно копируя выражение моего лица. Но её игра была куда фальшивее. Слишком нечеткие черты лица, они не могут принять правильной формы.
А где твое милосердие?
-Я не боюсь! – с яркостью игры, увлекшись процессом, заявила я, гордо мотнув головой, как скаковая лошадь, показывая непокорность.
Лицо врача приняло куда более глупый вид. Сейчас она, вероятно, думает, что мне ответить. За одно мгновение в моей голове может пронестись пятнадцать мыслей, а сколько помещается за раз в её? Хм, насмехается, но на моем лице нет ни припухлостей, ни мешков, ты не догадаешься, плакала ли я или нет! Никогда!!!
-Значит, вы сильная. – её лицо заиграло невинностью, как у провинившегося школьника, вызванного в кабинет директора. Просто ангельское выражение, губки бантиком, глазки – умиленные, а про себя вспоминает ширину лезвия хирургического скальпеля.
Но я все равно тебя раскушу… От скуки. Придется потянуть удовольствие общения.
-А как ваше имя? – играючи улыбаясь, как ребенок спросила я, назойливо выделяя все слова. Однако, проигрыш моего голоса начинал меня раздражать. Он казался мне таким же ужасным, как тот звук, когда возишь пальцем по пенопласту. Мурашки по коже. Какая гадость.
Наташа? Марина? Нет, обычно у эмигрантов имена посложнее: Вероника? Снежанна? Камилла?  А, может, мне посчастливится встретить Ефросинью? Или Зину? Было бы смешно!!!
-Амай Нара. – с запинкой сказала девушка, ожидая моей насмешки над её дурацким именем. Но, зря ждешь, милая, я выше этого. Я буду смеяться, когда ты уйдешь.
-Разве это лечение? – побольше эмоций. Прекрасная фраза. Нужно запомнить или записать. Это должно было подействовать.
О, да – противник повержен.
-Выхода нет. – простота этих слов кольнула прямо в сердце. Неужели мне повезло встретить такого же артиста? А, может, она тоже прогуливала уроки в школе? Женская логика…
-А вы умеете ободрить! -  из огня в воду. Придется переходить в болезненные усмешки, нужно почувствовать себя сумасшедшей, и тогда остальные поверят в твою умолишенность. Печальная улыбка, несколько грамм отчаяния – и упадническая гримаса готова свести с ума любого.
Что ты все молчишь? Врач должен быть назойлив и настойчив. Ты больше похожа на практикантку. Такая вся зыбкая, глупенькая… определенно похожа на свое имя! Безумно похожа.  Прям, до смешного. Не простушка, конечно, но и твоя слабое место я вижу сразу – опыт, милая, опыт! Безымянный палец пуст на обеих ручках.
-За мной приедет муж. – голос влюбленной звучит, как песня, здесь я одержу верх.
-Это будет очень кстати. – сказала она, вновь отбросив меня на второй план нашего эмоционально – мыслительного поединка. Дрянь, какая же ты дрянь! Только он все равно будет любить меня, пусть и с одной ногой. Даже без них – я любима…
-Почему у вас такое странное имя? – конечно же, я имела в виду «глупое, несуразное имя», но, ожидаю теперь услышать от тебя историю смены имени, ведь не думаю, что ты родилась здесь, и это подобие имени далось тебе кровными родителями.  А может, ты выросла в приюте? И имя дано вовсе не родными, ведь только чужой человек может так назвать. Точно, наверно, тебя нашли в дубовой роще? Или в парке на дубовой аллее! Какая бы получилась милая история, можно будет на досуге написать рассказ!
Что это за странный блеск в твоих глазках? Интрига…
-Сбегая, сжигаешь все мосты… - насмешливо кинула она, выходя из палаты.
Стой, я не давала команды идти, наш поединок не завершен, пока не будет сказана моя заключительная фраза.
-Вы зайдете вечером? – насладись моим приветствием, ощути мое снисхождение.  Я позволю тебе даже почувствовать победу… Наслаждайся, пока не начнется второй раунд.
-Саенара. – уловив мою насмешку, которую я не успела скрыть, она исчезла, оставив за собой легкий аромат духов и несколько тем для размышления.  И почему люди всегда играют друг с другом в кукольные постановки… Все мы не те. Кем бы хотели быть. Печально. Но, так было решено за нас, нам лишь объедки ролей и разорванный занавес. Но мне для главной роли достаточно и этого.
«Саенара». – повторила я, видя перед собой злобное очертание её губ. Неплохая игра.

Эта ночь казалась бесконечной – крики и голоса доконали меня. Извилины мозгов ныли и просили о покое, но тошнотворные голоса не смолкали, пища и рыча, как старое радио, настроенное на одну из волн радиостанций, транслирующих бесполезные программы о том, как сделать тапочки из пластиковых бутылок. Когда я впервые услышала радио, то дико рассмеялась. Мать потом часто упрекала меня за странные ассоциации. Но меня эта моя необычная способность приводила в восторг. Потом голоса превратились в долгий кошмар криков, ужаса, хаоса, огненного дождя и крови. Призраки, чертовы призраки прошлого. Почему нельзя потерять память?

iv. Мир глазами Nara Amai.

После посещения палаты этой странной дамочки, меня всю колотило внутри. Престранная дамочка. Апогей странностей и буржуйских замашек.  Нужно было дать сестре указания о назначенных процедурах, поэтому я спустилась вниз, но, не найдя Итами на месте, даже удивилась. День полон сюрпризов, куда она могла деться? Я оперлась на стойку локтями, пытаясь подумать о чем-нибудь приятном,  но эта стерва не вылезала из головы, словно приклеенная намертво. А еще на мне годовалый ребенок  с деформированными ступнями и женщина со сросшимися пальцами – полный спектр уродцев – а во главе эта особа. И я еще надеялась на что-то хорошее? Для лучшей жизни мало проснуться с правой ноги, тут уж ничего не поделаешь. На мои глаза попалась знакомая история болезни: Ann Kant. Ожидая возвращения Итами, я вновь начала листать страницы, бегло просматривая уже изученное содержание. Пара последних строк, каким – то образом пропущенных мною в первые пять раз прочтения, заставили задуматься. Это была выписка психоневрологического диспансера…
-Ты уже закончила обход? – наконец-то Итами вернулась, и я смогу наградить её работой.
-Да, твой интересный случай меня не вдохновил. Я надеялась увидеть там прекрасного принца, у которого сломана рука, с белым конем в палате, а не эту придурковатую русскую японку.
Итами, прикрыв рот ладонью, глупенько посмеялась, прищурив глаза от заливистого смеха.
-Она подняла на уши все отделение, просила Хитоми, чтобы та отправила меня в магазин за цветами, представляешь!!! – Итами взяла листки с прописанными назначениями, пробегаясь глазами по строчкам моего неуклюжего подчерка.
Все отделение? Так мало, я думала, что к этому времени она успела поднять с ног на голову всю больницу.
-А я скоро уеду! – ошарашила меня Итами. Единственный человек, от которого меня не тошнит. Хотя, я сразу же вспомнила, что она уже второй месяц говорила о том, что собиралась переехать в Америку, к старшей сестре, в поисках истинного призвания. Оптимистка! Но, я верю в  твои силы и мозги! Наверное, верю!
-Надеюсь, ты будешь мне писать? – меланхолично вдохнув. Сказала я.
-Я буду звонить! Каждую неделю! Звонить и напоминать, ты же без меня голову дома оставишь.
-Я прикреплю её степлером. – посмеялась я. И второй раз за день мое настроение резко улучшилось.

Возвращаясь домой, я зашла в небольшое кафе, что находилось в квартале от моего дома. Веранда выходила прямо на улицу  - под ночное небо, на которое чья-то неосторожная рука просыпала песчинки блеклых звезд.
-Может, мне тоже стоит уехать? Далеко… только… Куда уж дальше? – мой сарказм вырвался вместе с глупой улыбкой, замеченной продавцом лапши.
-Хотите печенье? – спросил он, поняв, что я не собираюсь ничего заказывать. – если вам выпадет счастливая бумажка – вы закажете у меня лапши, только уговор – не обманывать! Надеюсь, что такая милая девушка не станет обманывать бедного старика?
Обманывать? Очень смешно, все знают эти фокусы – в каждом печенье пожелание радости и любви, поэтому я заранее знаю, что проиграю…
Я взяла небольшое миндальное печенье с глубокого блюда с золотистой тесьмой узорчатой росписи по краю и разломила пополам, вытащив крохотную бумажку. Развернув, я прочитала изображенный на ней иероглиф. Ровный изгиб выписывал слово – это была «Надежда».
-Ну что? – лукаво спросил  продавец лапши, поглядывая на меня из-под козырька рабочей кепки.
-Одну порцию, пожалуйста. – с обидой сказала я. Честно говоря, трудно судить, выпал ли мне счастливый билетик, Боги Греции называли надежду Обманчивой… Она была одним из несчастий, посланным на Землю в ларчике Пандоры. Однако, учитывая все произошедшее за эти дни – «Надежда» казалась самым приятным, что ожидало меня.
Лапша оказалась на удивление вкусной, я ни сколько не жалела о том, что пришла в эту забегаловку. Продавец улыбнулся мне, когда принимал деньги, причем улыбка его всегда была разной. Но, может, мне просто показалось. Это паранойя?  Я решила попытать судьбу второй раз.
-А можно мне еще одно печенье?
Старик кивнул, но в тот момент, когда моя рука коснулась тарелки с угощением, он добавил:
-Счастье дважды в один руки не попадает за один день, будь осторожна.
Он просто пожадничал, но я с упрямым видом взяла печенье.
-Я открою его завтра, вдруг удача жаждет попасть ко мне в руки?
Продавец лапши еще раз улыбнулся, вновь изобразив совершенно иное выражение лица. Если у меня  в арсенале было три вида улыбки: вызванная смехом, злорадная и для флирта, то этот старик, вероятно, имел не меньше десятка разных типов улыбки.
Он попрощался ос мной, как с дочерью… Ия долго не могла понять, то ли это хорошие чаевые заставили его лицо сделаться добрым, то ли это действительно хороший человек?
Я не верю в людей.
Дома меня ждал Аса, покорный и прожорливый кот, но мне было лень кормить его, тем более сама я уже поужинала. Так что прости, милый котик, я хочу принять душ, а ты можешь попроситься в свою родную дверь. Если хозяева не забыли, как ты выглядишь! Да и не мешало бы тебе похудеть – толстая скотина. Только ложась в постель, я вновь вспомнила о том, что так и не зашла к моей новоиспеченной пациентке. Наверно, она не ожидала, что я просто забуду это сделать. Пусть посидит…
Совесть замучила ближе к полуночи…

v. Мир глазами Ann Kant.

В детстве мама водила меня на танцы, занятие которыми я просто не выносила. Все, начиная с несуразных костюмов, заканчивая голосом преподавательницы, раздражало меня до дрожи пальцев. Но, не смотря на это, я была лучшей в своей группе до тех пор, пока не подвернула ногу… Видимо, уже в то время судьба решила, что эта нога мне ни к чему.
Мой прекрасный «специалист» так и не пришла, так что теперь нужно вытрясти из неё парочку скупых извинений – не хорошо забывать о своих пациентах. Медсестра сказала, что операция будет послезавтра. Прощай нога, я буду о тебе вспоминать – обещаю.
Дверь вновь открылась без стука, я даже вздрогнула, не успев переключиться, как старый процессор. А она задержалась.
-Утро доброе. – сказала она чуть более сдержанно и твердо, чем при нашей первой встрече.
Почему она так странно на меня смотрит, будто у меня уже нет ноги! Я так не играю, где вчерашний азарт и огонь в глазах!!!
Я лишь обиженно кивнула, предоставляя возможность ей самой начать наш турнир на остроту языка.
-Вы прошли все назначенные процедуры?
Как банально, видимо, без моей помощи её не расшевелить.
-Прошла, а у вас есть дети?
И тут же я увидела вчерашний блеск, она дрогнула и качнула головой.
-Нет. – сказала девушка сухо, но без злости. – А у вас? – ага, а отвечать вопросом на вопрос вне правил.
-Я их не переношу. – нас в семье двое, я и муж, куда же больше. Третий лишний, понимаете?
Конечно же, ты не понимаешь, у тебя же нет семьи. Ах, наверно, я её обидела.
-Как ваше самочувствие?
Опять суховато. Я жду большего, прочти это в моих глазах и начни же уже говорить более сложные фразы.
-Как у курицы, которой сейчас отрубят голову – еще немного поскачу и сдохну.  Благо обезболивающее попалось хорошее – я замертво отключилась.
Врач взяла листок и начала что-то писать… Эй, я же еще не исповедываюсь, погоди ты.
-Слабость, головокружения?
-Нет. – отрезала я. Я больна, а не беременна, бедная моя «специалистка»…
-Сейчас вам сделают перевязку.
-Хорошо, а то этот бинт уже начинает плохо пахнуть, а осознавать то, что твоя часть гниет – не очень-то приятно, будто ты сама прогнила, как опавший лист. Фу.  – какое чудное сравнение.
Она смотрит на меня с жалостью.
-Не нужно меня жалеть.
Я тебе не потерявшийся котенок и не ребенок без родителей, я красива и умна – проживу.
-Кроме жалости есть сострадание и сочувствие. – мягко сказала она, совершенно переменившись в лице.
-Ой, перестаньте вы, я видела этих калек с тремя ногами и шестью пальцами. Перед вами такие десятками каждый день маячат. Неужели я поверю, что всем им вы сочувствуете и сострадаете.  Это даже слышать смешно…
НЕ спорь…
-Сочувствовать каждому бессмысленно.
-значит, позволю предположить, что я избранная?
Она смотрела мне прямо в глаза – смелый шаг. У тебя расширенные зрачки и усталый вид, не спалось?
-Думайте, как хотите.
Какая детская отговорка.
-Я или кто-то другой, твоя рука не дрогнет, и скальпель сделает свое дело.
Незаметно для себя самой я перешла на «ты», теперь она просто обязана сделать мне замечание.
-Тем другим я могу помочь, а вам… нет, отсюда и сочувствие, я чувствую свою вину.
Откровения доктора!!! Смотрите во всех больницах Канагавы.  Красивая фраза, не поспорю.
-Мне помогли до вас. – вернувшись на «вы» незамеченной, я с легкостью выиграла второй тур нашей словесной борьбы.
Она замолчала, вновь собираясь покинуть поле боя поверженной, но мне не терпелось в этот раз добить свою противницу.
-Хотите, я покажу вам свою семью?
Ей пришлось вернуться и покорно сесть на стул, что стоит возле моей кровати. Сбоку эта картина выглядела очень сентиментально: больная на ногу и голову показывала строгому врачу самое сокровенное.  Я протянула ей фотокарточку, где мы во Франции, в доме моей сестры. Девушка внимательно посмотрела, но её глаза предательски сверкнули завистью.
-Это Париж. Вы были в Париже?
-Нет. – с прежним тоном сухости ответила она.
Я не могла пресытиться вкусом победы.
-Я приглашу вас в гости, когда выпишусь.
-Спасибо, но вряд ли с таки графиком я смогу вырваться даже на пару дней. – неожиданно продуманный отказ.
Решила взять реванш? Я позволю тебе. Как это гордо звучит – «Я позволю тебе».
-Вчера вы были более живой. Может быть, моя бледность заразна? – придется построить из себя глупого ребенка, чтобы хоть как-то пробить в тебе эмоции. Ааа. Как же я сразу не догадалась.
-Вы знаете, что у меня нервное расстройство?
-Этим заболеванием страдает каждый третий. – девушка ненавязчиво блеснула знаниями статистики заболеваемости психическими дисфункциями. Хороша. Ничего не скажешь. Смелый рывок вперед.
-Забавно…И как это лечить?
-Я хирург, а не невропатолог, вам нужно обратиться к другому специалисту.
-Пожалуй, я так и сделаю.
Её утомила наша борьба. Слишком быстро, а все шло так стремительно…
-Наверно. Я страшно вам надоела? У вас ведь много работы, а я все время отвлекаю.
Теперь я ожидала её позорного ухода, но она приятно меня удивила.
-Я никуда не спешу.
Блистательно, я раздавлена одной этой фразой.
-Тогда вы составите мне кампанию, а то муж уехал в командировку и не может навестить, а я без общения становлюсь такой гадюкой.
Какое милое сравнения я себе придумала.  Ты все правильно сделала, Nara.
-С удовольствием. – с легкой улыбкой на розовых губках сказала она. Умело же она принесла извинения за вчерашний просчет.
Я оглушила её рассказами о чудесной жизни во Франции и ежегодный поездках на Кубу. О молодости, проведенной в России, о трудностях этого языка и методах его освоения, выработанных мною же. На все это время её лицо застыло в маске интереса, она внимательно слушала всю мою биографию, не прерывая, только временами переспрашивая название какого – нибудь города, о котором я рассказывала. И в этот момент мне стало так весело, давно я не говорила с кем-то вот так просто, забывшись о гордости и манере стервозности.  Неужели у всех так бывает?
Мы просидели в палате около сорока минут, потом она, попрощавшись по – русски, медленно вышла, закрыв дверь не до конца, словно собираясь вернуться.
Я не плохой человек, просто у меня есть цель.

…

С этого момента она стала добрее по отношению ко мне, но так и не выиграла ни одной словесной дуэли. Я всегда одерживала верх, а она мягко принимала поражение, каждый раз оставляя дверь открытой… Операция была назначена на три часа дня. Утром она не появилась – наверно готовилась. Однако, стоило мне подумать, что до самой операции я не увижу её, как Nara  появилась, привычно входя без стука, что успело мне надоесть. Каждый должен меняться, иначе обыденность приедается и начинает раздражать. 
-Коничива! – сразу бросила я, чтобы внести в разговор что-нибудь новое.
-Здравствуйте. – привычно ответила она с наглым, но провинившимся видом. Её глаза казались мне глазами котенка, нашкодившего в углу.
Это была наша последняя битва.
-Могу я попросить вас об одной вещи? Это очень важно.
Ты не сможешь не отказать, тем более в такой момент.
-Я постараюсь выполнить. – ответила она с некоторым удивлением.
-Муж мой остановился в отеле, вот, по этому адресу. У него видимо сел телефон, не доступен… не могли бы вы навестить его и сообщить о том, что я хочу, чтобы он забрал меня сегодня же… Я прошу вас.
Мое лицо было идеальным, могу душу продать, что не вру. Это пик, кульминация моей роли, которую я выдержала.
-Хорошо. – робко ответила она, но все-таки согласилась.
Разве при виде такого страдальческого выражения можно отказать хоть в чем-нибудь?
Мы поболтали еще немного, она осмотрела мою ногу, измерила пульс и давление, все время проверяя, не выпал ли листочек с адресом. И вдруг нащупав в кармане нечто – она протянула это мне. Я взяла с её разжатой ладони засохшее миндальное печенье.
-Нельзя давать два счастья в одни руки, я свое получила, поэтому хочу поделиться с вами.  Если там действительно что-то хорошее – вы должны пообещать, что пригласите меня во Францию.
Я потеряла дар речи, приняв точный выстрел в голову.
-Обещаю. – я впервые невольно согласилась с ней, сама того не ожидая.
 Закончив осмотр, Nara ушла.
-До свидания. – чуть ли не шепотом сказала она, что-то поняв.
-Прощайте. – добавила я, упиваясь своей победой. Это было полное поражение… Но чье? Пусть догадается она сама.

vi. Смерть глазами  Nara Amai.

-Не могли бы вы навестить его? – её мольба звучал, как приказ, требование выполнить. Странно то, что у меня и мысли не возникло отказать, настолько убедительно страшно выглядело её лицо.
-Хорошо. – не думая, ответила я.
Что я такое творю? Может, мне и судна за ней выносить? Или зубы ей чистить. Телефон не отвечает… вот бред.
После она снова стала говорить, а я. Сама не зная почему, отвечала… Что со мной произошло? Невозможно так быстро изменить отношение к человеку… Но куда более удивительно то, что я не знаю, что за чувства у меня сейчас внутри, что именно мною движет! И это не та жалость, которую я пыталась выдать за сострадание. Она бы раскусила это. Как и в прошлый раз.
В кармане я нашла старое печенье. Которое специально положила в халат, чтобы отдать Итами. Но рука сама протянула его Анне. Какой поступок, мне надо поставить памятник. Что ж, я решила сверкнуть добротой своей прожженной души.
-Вы пригласите меня во Францию. – вот так-то, оплати мне билетик до Парижа. Я сбегу отсюда, вырвусь на свободу. Ты должна знать – подарок свободы уже человечность. А я с какой-то стати верю, что ты – не плохой человек. И в тебе есть это чувство.
-Обещаю. – сказала она, но меньшего ей и не оставалось.
-До свидания! – сказал я с теплотой в глазах и в улыбке, скопировав то выражение лица продавца лапши, который виртуозно изображал мимикой скул семейное тепло и любовь.
-Прощайте… - вывернулась она.
Если хочешь. Пусть так…
Я не плохой человек – просто у меня есть цель.

…

Я постучалась в дверь номера, указанного в адресе, написанной красивым почерком Анны. На пороге появилась высокая, худощавая девушка, чуть младше меня, как можно было сказать, с растрепанными рыжими волосами и более широким разрезом глаз, но я сразу узнала в ней сестру Анны, которую она называла Karin. Я даже помнила тот факт, что у неё есть сын, единственный ребенок, которого любила Анна.
-Что вам нужно? – спросила она по-японски.
Я решила не медлить, сказав без приветствий.
-Сегодня операция, Анна просила её мужа – Алекса забрать её сразу после того, как она закончится, и отойдет наркоз.
Где-то с минуту Карин не выказывала никаких признаков жизни, напугав меня тупым сверлением пола глазами.
-Вы передадите ему?
-Что? – с полным непониманием спросила она, тупо глядя на меня. Как на Дауна.
-Вы передадите ему? – повторила я более медленно, чтобы до неё дошло.
У них в семье все такие странные? Или только мне везет на таких нарываться? Она опять замолчала, застыв между дверным косяком и самой дверью.
-У Анны нет мужа, а Алекс погиб год назад, когда в аэропорту Домодедова в Москве случился теракт.
От услышанного у меня перехватило дыхание.
«Меня заберет муж» - тихо повторила я и рванула назад.
Я поняла…
Карин бросилась за мной. В машине, везшей нас в больницу, эта девушка все мне подробно рассказала, хотя я ни о чем её не спрашивала.  Рот Карин раскрылся сам, и губы долго говорили об Анне и том страшном теракте в аэропорту, как погиб Алекс, а сама Анна чуть ли не свихнулась. Её уволили из театра, и вот уже год она не играла на сцене. В ней многое поменялось: пришла озлобленность и стервозность. Острый на ругательства язык сводил с ума каждого, кто посмел бы к ней приблизиться. Она отказывалась от всех лечений, а когда доктор настаивал на применении какого-либо мази или препарата – бросала в него подушками, книгами или прописанными лекарствами. В довершение всего, Анна попросила заказать ей самое дорогое кольцо, которое она носила на безымянном пальце, и все время твердила, какой у неё замечательный муж… В конце своего монолога Карин перевела взгляд на меня.
-И все же она моя сестра. Я её очень люблю…
Её лицо показалось мне настоящим, Анна всегда говорила, надев маску, а Карин была простой, обычной. И все же они похожи…

В больнице нас встретила Итами. Её взгляд рассеянно бегал из стороны в сторону, и слова путались, когда она попыталась сказать, что Анна… мертва. Но я поняла это еще в отеле. Я поняла.
На застеленной кровати лежало мертвое тело в красивом, голубом платье, на подобие того, в каком я увидела её в первый раз, но более необычного покроя. На шее багровой полосой ширился неровный росчерк столового ножа, а в руке сжата окровавленная бумажка, и на полу валялись два обломка печенья среди сладких крошек и соленой крови. Я подошла к ней и вытащила записочку, попутно читая иероглиф, изображенный там.
«Любовь и покой».
Я не помню, что было дальше. На этом месте моя память оборвалась на несколько часов или даже дней. Мне не вспомнить, что произошло с телом Анны, как уехала Итами, а вскоре умер и тот мальчик с деформированными ступнями. Я не знаю причины… Но вижу следствие. Впервые за столько месяцев я вновь почувствовала надежду. Была ли в этом помощь Анны или продавца лапши, подсунувшем мне миндальное печенье с сюрпризом. Наверно, гадать бессмысленно… а я выхожу замуж.

…

vii. Счастье глазами Ann Kant.

«Сегодня я возвращаюсь в Россию после долгих гастролей по загранице. Чувствую себя ребенком, такое веселье, точно в детстве перед Новым годом.  Представляю, как он обрадуется, когда увидит меня и то, как я обрадуюсь ему!
Боже, какая я стала смешная, трудно поверить!!! Ну, ничего, «влюбленные часов не наблюдают», да и рамок приличия тоже…
-Пристегните ремни, наш самолет заходит на посадку.
Сейчас бегом на такси и к нему! Какое же счастье любить… Какое же счастье быть любимой… Ха-ха-ха. Я совершенно превратилась в ребенка, вот тебе и актриса.  Зато я самый счастливый человек на свете…»

За бардовыми шторами зала
Суетится людской карнавал
Из актеров и их арсенала.
Я актриса – я ваш идеал.
Смотрите – я ранена в сердце.
Кричите  - мне боль не унять.
Я ода о раненой птице,
Я знаю, что значит терять.