Наполеон

               

   Когда-нибудь я предстану пред Страшным Судом.
 
   Я увижу Фемиду, облаченную в белую мантию; черную повязку на глазах, острый меч в правой руке и Весы Правосудия в левой. На одной чаше будет много грехов (кому, как не мне, это знать), а на другой – пирожное «наполеон» из русского магазина Торонто.
 
   И как знать, какая чаша перевесит.


***

   
   Ее нашла соседка: в двери торчал ключ, валялась раскрытая сумка, неумолчно звонил телефон, а на полу в странной позе лежала Бренда. Инсульт в сорок лет.


   Я помню день, когда шесть лет назад впервые пришла к ней: среда, тридцать первого мая. Светлая комната, огромный телевизор, деревянный стол («Осторожно! Это антик!»), широченная кровать и потерявшаяся на ней темноволосая женщина. «У меня сегодня день рождения, – сказала она вместо приветствия. – Посмотрим, что за подарок мне прислали из вашего агентства».

   За годы работы в Социальной Помощи я насмотрелась всякого и давно научилась не обижаться. День рождения? Ну, что ж... «Я вернусь через десять минут, - сказала я. – Забыла кое-что сделать».

   Магазин был внизу, в том же доме. Я купила яркий воздушный шарик – «Happy Birthday!» - и какое-то пирожное. Принесла из кухни синее блюдце и услышала: «Осторожно! Оно из бабушкиного сервиза!»

   Бренда даже не сказала «спасибо». Она никогда не говорила «спасибо», как будто в послеинсультном мире этого слова не было, и оно осталось там, в утерянном ею мире. Там она путешествовала (ну, как не сказать «Спасибо!» приветливым портье и любезным официантам?); там была интересная работа (как не поблагодарить дружелюбного коллегу за принесенный из Тим Хортонса кофе?); был Джонни (какие он дарил ей подарки!). Там была жизнь. А здесь, в этой комнате, лишь телевизор, античный стол и кровать. Кровать, ставшая клеткой.


   ***


   Я приходила к ней пять раз в неделю. Проветривала комнату (Бренда! Ну, сколько можно курить? Пачка в день – с ума сойти!), делала всё, что нужно, и садилась поговорить.
   Бренда отвечала сквозь зубы: «Да. Нет. Не нужно», но чаще всего я слышала: «Не читай мне нотаций». А я не читала нотаций. Я рассказывала о людях, которые справились со своими болезнями, а если не справились, то по крайней мере не поставили на себе крест. Я придумывала ей занятия, приносила диски и книги, уговаривала сыграть во что-то, а в ответ – сквозь зубы: «Нет. Не надо. Оставь». Уговаривала ее делать упражнения, заставляла ходить по квартире – хотя бы с палочкой, хотя бы около стен, и постепенно она стала оттаивать. Рассказала мне о своей доинсультной жизни, показала фотографии, познакомила со сводной сестрой. Ее перестал раздражать мой акцент; она уже не отдёргивала, как от удара, голову, когда, уходя, я гладила ее по волосам, и даже постоянное «Бренда! Ты встанешь!» не вызывало откровенной злости.

   Кто надоумил меня поверить в ее выздоровление? Какой Ангел стоял за плечом, когда я впервые сказала ей: «Бренда! Ты встанешь!» - и не услышала обычного: «Нет»?

   Капля камень точит.
   Такой каплей стал кусок наполеона, который я купила в русском магазине и принесла ей на Рождество.

 - Вот, Бренда, попробуй  настоящее пирожное: вкусное, сладкое, не то, что ваше морковно-тыквенное безобразие.

   Она откусила его с опаской (вдруг яд?) и, убедившись, что это не яд, моментально доела.

 - Где ты взяла его? - спросила она. – Неужели сама испекла?

 - Да, - ответила я. - Испекла.

   Этот наполеон стал символом ее успехов: за три круга подряд по квартире, за четыре круга; за двадцать упражнений вместо пятнадцати, за двадцать пять; за две пачки сигарет на три дня; за распахнутое окно и свежий воздух в квартире...
   Всё чаще я ездила в русский магазин и покупала ей этот приз, и всё чаще собиралась признаться, что покупаю.

   В тот день у меня всё валилось из рук. Я уже подъезжала к дому Бренды, как вспомнила: тридцать первое мая! У нее день рождения, а я совсем забыла! Я позвонила ей, что задерживаюсь, и помчалась в метро. Одиннадцать остановок туда, одиннадцать назад, да от метро к магазину и обратно двенадцать минут, минут пять в магазине, да еще от метро к ее дому...
   До чего невезучий день!
 

   ***

   А потом я стала замечать, что хриплю.

 - Бросайте курить! - сказал доктор.
 
 - Я не курю.

 - А кто курит? Чьим дымом вы дышите?

 - Только если клиентки...
 
 - Немедленно уходите от нее, - сказал доктор. – Пока не стало поздно.

   Бренда честно пыталась бросить курить.
   Она не курила при мне, но даже стены были прокурены в этой квартире; она приклеивала какие-то пластыри, пила таблетки, даже ходила к врачу, но продолжала курить. А я продолжала хрипеть. И настал день, когда мы попрощались.
 
 - Спасибо, - сказала мне Бренда. – За всё спасибо. И ещё: только два человека гладили меня по голове – бабушка в детстве и ты. - И заплакала.

 
***

   Мы не забывали друг друга.
   Я знала, что Бренда уже выходит на улицу, что села на жесткую диету и похудела на четырнадцать килограмм; что выкуривает только пять сигарет в день, и Джонни обещал ей помочь с ремонтом.


   Она позвонила тридцатого мая:

 - Юджиния! Жду тебя завтра в гости. Но, пожалуйста, без наполеона.
 
   После работы я купила цветы и пришла по знакомому адресу.
   На столе стояли синие чашки, банка кофе («Я помню, Юджиния, что ты не пьешь чай») и четыре куска «наполеона» на синем квадратном блюде.

 - Бренда, откуда? – удивилась я. – Неужели сама испекла?

 - Сама, - улыбнулась она. - В том же магазине, где и ты.

   Я возмутилась: - С ума сошла? Это же – одиннадцать остановок на метро, да шесть минут до магазина, да... - и замолчала, почувствовав, что краснею. - Но, Бренда... давно ты меня раскусила?

 - Давно. Ты как-то привезла наполеон в магазинной коробке и даже оставила ценник.

   Я вспомнила день, когда всё валилось из рук:

 - Прости меня, Бренда.


 - За что? – удивилась она. – За двадцать две остановки метро? За дорогу в магазин и обратно в любую погоду? За нотации, которые я вспоминала, когда ты уходила? Или за то, что верила в меня и терпела? Скажи, как ты терпела? Я бы не стала. Я бы сразу ушла.

   Я принесла кипяток и налила его в синие чашки: мне - кофе, ей - чай; а на синие («Осторожно! Они из бабушкиного сервиза!») блюдца положила самые вкусные пирожные, какие когда-либо пекли в русских пекарнях Торонто.


***


   Когда-нибудь я предстану перед  Страшным Судом.
 
   Я увижу Фемиду, облаченную в  белую мантию; черную повязку на глазах; острый меч в  правой руке и Весы Правосудия в левой. На одной чаше будет много грехов (кому, как не мне, это знать), а на другой – пирожное наполеон из русского магазина Торонто.