Несвободная свобода-5

Правитель инстинктивно вжал голову в плечи. Собственная реакция не ускользнула от него, и он ей сильно удивился.

«Ну, ведь знал же, что такое будет за Келейником водиться, а оказался не готов. Об этом подумаю позже, а что делать сейчас? Осадить, мол, с кем разговариваешь, - бесполезно, не проймёт этого дубину. Оправдываться? Смешно. Сочтёт за проявление слабости, обнаглеет. А оставлю-ка я это дело без ответа».

И Правитель молча, как будто бы Келейника не существовало, спокойно прошёл в другую комнату апартаментов, где размещалась спальня, снял ботинки и пиджак и лёг поверх покрывала на кровать. Такого за ним обычно не водилось, но что за правила без исключений. Он прикрыл глаза и сделал вид, что уснул. По шевелению воздуха в комнате ему стало понятно, что Келейник пришёл за ботинками. Когда тот удалился, Правитель обнаружил возле кровати новую пару обуви, подходящую под костюм. Обычного чувства удовлетворения служением Келейника, которое присутствовало в подобных ситуациях, не появилось, но была память об этих "вжатых плечах".

Нет-нет, Правитель вовсе не удивился, обнаружив в себе страх. Он знал, что никто от этого чувства не свободен, что это - такое же равноправное чувство, как и все другие. Важно было другое - повод, который обнаруживал в человеке страх. Страх всегда дёргал за ниточку той или иной зависимости. Чем больше в человеке было зависимостей от того или иного, тем больше было в нём страха. И Правитель тоже это отлично понимал.

«Здесь-то у меня что? За какую ниточку дёрнули? Что в себе я ещё не вижу?» Он не любил загадок в отношении других людей, но больше всего не любил загадок в отношении себя самого.

«Ничто так не приводит к поражению, чем незнание своей собственной территории», - думал он всегда, когда приходилось испытывать страх или боль. Он уважал эти чувства в себе, как самых верных, никогда не лгущих помощников и слуг. В других же людях он проявление этих же чувств презирал. Знал, что это несправедливо. Но ничего поделать с собой не мог. Презирал и всё тут.

«А мальчика-то я осажу. И даже знаю как», - думал Правитель, никогда не прощающий своих слабостей никому, кто бы ни был вольной или невольной причиной так верно служивших ему чувств страха и боли. Правитель был мстителен, злопамятен и несправедлив. Но, в отличие от множества людей, признавал это и не пытался избавиться или погасить эти свои чувства. Да, он знал, что они ослабляют его. Но борьба с их вытеснением ослабляла его ещё больше.

Вечером Келейник, как ни в чём не бывало, пришёл за очередными распоряжениями. В его лице Правитель не прочёл ни капли вины или раскаяния. Да, впрочем, он и не ожидал этого прочесть. Он понимал, что Келейник чувствует себя вполне правым и даже, в некотором роде, рассчитывает на извинение перед ним, потому что Правитель посмел нарушить священное - порядок, который сам же велел поддерживать и которому, как полагал Келейник, тоже служил.

«Вот так и начинаются революции, - ворчал про себя Келейник, всё ещё не угомонившийся после дневного инцидента. - Сначала в грязных ботинках по белым коврам ходят, а там недалеко и Конституцию попрать».

Может быть, многим эти далеко идущие рассуждения Келейника показались бы полным бредом. Но только не Правителю. Он знал, что Келейник примерно так и будет рассуждать.

(Продолжение следует.)