Гормония Любви Рассказ

ГАРМОНИЯ ЛЮБВИ               
                Повесть
                Эхо дальнего грома
      
       Звонок был нежданным. Настя уже собиралась ложиться спать, когда длинные и резкие трели, прозвучавшие в этот поздний час, словно отзвуки дальнего грома, разорвали тишину квартиры.
       – Настенька, возьми трубку, – крикнула мама из другой комнаты. – Это, наверное, меня с работы. Я подойду.
       Настя нехотя сняла трубку, ответила и услышала:
       – Здравствуйте. Извините меня, пожалуйста, за поздний звонок.
       Голос был незнакомым.
       – Здравствуйте, – сухо ответила Настя и спросила: – Вам кого?
       – Будьте любезны, позовите, пожалуйста, Анастасию.
       – Это я. Слушаю вас?
       – С вами говорит друг лейтенанта Демидова, Серёжи Демидова. Я не мог позвонить завтра, потому что уезжаю…
       – Серёжи?! – взволнованным голосом перебила Настя. – Где он? Что с ним?
       Она вот уже несколько месяцев не имела никаких сведений о Сергее Демидове, с которым её связывали чистые и нежные чувства. Ещё осенью, вскоре после окончания военного училища, он был направлен в горячую точку, и через некоторое время связь с ним оборвалась.
       – Прежде чем сказать вам, где Сергей и что с ним, хочу предупредить: он запретил мне говорить о том, что с ним произошло.
       – Да что же произошло? Не томите! – уже с надрывом спросила Анастасия. – Что с ним?
       – Он в госпитале, – ответили на другом конце провода.
       – Где? В котором? Как повидать его?
       – Я обязан вам сообщить, что он не просто ранен и потому не хочет, чтобы вы знали, в каком он положении.
       – Так говорите же…
       – Я скажу, я всё скажу. Я не могу не сказать вам, несмотря на его запрет, потому что обязан ему жизнью. Он вынес меня, раненого из боя, рискуя собой, и вот теперь я уже выписался из госпиталя и здоров, а он.., – на другом конце провода замолчали.
       – Говорите же, – повторила Анастасия.
       – Ему ампутировали ногу, и вы должны очень хорошо подумать, прежде чем решить, надо ли видеть его?
       – О чём вы говорите? Я немедленно поеду к нему. Где он?
       – Спасибо за вашу решимость. Вот видите, он не ошибся в вас. Я позвонил вам потому, что, судя по его рассказам, вы настоящая, вы не бросите его. А ему сейчас очень и очень плохо. Нет, со здоровьем уже всё более или менее нормально. Ему тяжело морально. Ведь он ещё совсем молодой. Вся жизнь впереди, и вот…
       – Так, где же он?
       – Его совсем недавно перевели в Москву, в Военный госпиталь имени Вишневского. Это в Красногорске.
       – Завтра же еду к нему. Как его там найти?
        Товарищ пояснил и предупредил:
       – Вы не говорите о моём звонке. Скажите, что сами узнали о том, что с ним.
       – А всё-таки, кто вы?
       – Простите, я не представился. Лейтенант Рязанов, – и уточнил: – Константин Рязанов. Можно просто Костя.
       – Большое спасибо Костя, что вы позвонили мне. Я постараюсь доказать, что вы не ошиблись, сделав это, – с чувством проговорила Настя. – Завтра же поеду к Серёже.
       – Что случилось? С кем ты говорила? – спросила мама, когда Настя положила трубку.
       – С другом Серёжи?
       – И что же? Что он сказал?– равнодушно спросила мама.
       Звонили не ей, и она потеряла всякий интерес к этому позднему звонку.
       Настя пояснила.
       – И что же ты решила?
       – Я поеду к нему, завтра же.
       – С ума сошла! Ни в коем случае нельзя этого делать. Не трави душу парню. Он правильно поступил, что не сообщил тебе о случившемся. Всё кончено. Продолжение отношений просто невозможно.
       – Мама, ты что? Ведь я же его люблю…
       – Ты не можешь связать свою жизнь с инвалидом. Сейчас очень сложная жизнь. Зачем же обрекать себя на такие испытания, на нищенство? Ты просто не выдержишь всего этого, не выдержишь. Так что не трави ни себя, ни его. Жаль, очень жаль Сережу, но… такова судьба. Я запрещаю тебе ехать, и папа скажет тебе то же самое. Вот увидишь.
       Отец был в творческой командировке, и узнать его мнение Настя не могла, хотя что-то ей подсказывало: относительно него мама вряд ли права.
       – Но Серёже сейчас так плохо, – сказала Настя.
       – Будет ещё хуже, когда ты, посочувствовав ему, подав надежды, возьмёшь и бросишь.
       – Но почему же брошу?
       – Ты помнишь, кто я по профессии?
       – Конечно. Ты хирург…
       – Так вот, я знаю таких несчастных, ставших калеками. У них ломается психика. Не каждый, далеко не каждый возвращается в строй. Сначала – отчаяние, затем – апатия. Они бывают несдержанны. Порой, срывают своё отчаяние на близких им людях. Нет, всё не просто, очень не просто. Придётся смириться с тем, что Серёжа навсегда ушёл из твоей жизни. И не возражай. Ведь я тебе желаю только добра.         
       – Но сколько примеров… После войны…
       – Ты хочешь привести мне примеры полувековой давности? Тогда было и время другое, и люди были другие. Тогда это было делом обычным, а теперь – иная жизнь. Ты не встретишь ни в ком сочувствия. Ты сломаешься и сделаешь несчастной себя и ещё более несчастным его, поскольку такие люди, бывают зачастую резкими, грубыми, обиженными на весь свет, в душе терзаясь этаким своим поведением. Так что ложись-ка спать дочка. Не забыла, надеюсь, что завтра у тебя творческий семинар в институте, на котором обсуждается твой рассказ, – и мама, нежно поцеловав Настю, осторожно подтолкнула её к двери в комнату.   
       Но после разговора с мамой Настя долго не могла заснуть. И вспомнилось ей, как всё начиналось, как она познакомилась с Сергеем, как развивались их отношения.
       
                Любовь и долг

       Утром заехал брат.
       Была суббота, мама ушла на дежурство, и Анастасия сидела в своей комнатке, задумчиво глядя в окно. Мама категорически запретила ехать к Сергею в госпиталь. Утром, перед уходом на работу, она разбудила дочь и повторила снова всё, что уже высказала накануне, причём всё это повторила с ещё большей убеждённостью в своей правоте. Видимо, она много думала о случившемся.
       За окном догорала осень. Точнее, она даже не догорала, а угасала, печально и грустно. Отпылал пожар листвы, и деревья стояли голые, унылые и некрасивые. Наступило время угрюмое, когда рано темнело, и было пыльно, потому что дожди прекратились, а снег ещё не выпал. Пыль поднималась при каждом даже слабом порыве ветерка – неприятная, едкая пыль, нагло забирающаяся за воротник и заставляющая жмурить глаза.
       Брат позвонил в дверь условным своим трезвоном, который, кроме него, с такою точностью повторить не мог никто. Настя открыла дверь, и он сразу заметил удручённое её состояние.
       – Что с тобой, Настёна? О чём грустишь, печалишься? Найдётся твой витязь – Красное солнышко.
       – Нашёлся он, – хмуро ответила Настя и тут же прибавила, несколько оживившись: – Как хорошо, Андрейка, что ты приехал. Мне так нужно с тобой поговорить. Кстати, ты завтракать будешь?
       – От чая не откажусь. Заодно и поговорим.
       – За чаем Настя рассказала всё, что томило её и мучило. Андрей знал о том, что сестра год назад познакомилась с курсантом Рязанского высшего воздушно-десантного командного училища Сергеем Демидовым, и о том, что курсант этот стал минувшим летом лейтенантом и получил назначение туда, откуда чаще всего попадают в горячие точки. Знал и о том, что он попал на войну, а вскоре и всякая связь с ним прервалась.
       И вот Сергей нашёлся.
       – Я должна, понимаешь, должна поехать к нему в госпиталь, – говорила Настя. – Но мама запретила мне делать это. Как же мне быть? Мамин запрет тоже ведь нельзя игнорировать.
       – Подожди, подожди, – жестом остановил Андрей. – Во-первых, ты никому и ничего не должна. Дело вовсе не в долге. Ты ему не жена, а ваши отношения, которые, как я понимаю, были чисто дружескими, ни к чему тебя не обязывают.
       – Я не ожидала услышать от тебя такое, – похолодевшим тоном проговорила Настя.
       – Не спеши, – снова остановил Андрей. – Не должна – не означает, что не поедешь. Скажи мне лучше, почему ты хочешь к нему поехать? Объясни вразумительно. А уже тогда я скажу тебе, что думаю по этому поводу.
       Настя растерялась.
       – Мне хочется его поддержать, – сказала она, наконец.
       – И только?
       – Я люблю его, – прибавила Настя.
       – А ты уверена? Ты уверена в своих чувствах? Я не просто так спрашиваю. Пойми, это очень важно. Мама права в том, что всё очень и очень непросто. Сергея ждут нелёгкие испытания. В двадцать два года остаться без ноги, наверное, просто ужасно. Только настоящая, большая любовь может помочь ему, а долг и жалость, увы, только помешают.
       – Я уверена.
       – А если так, то не должна оставлять парня. Ты понимаешь? Я ведь тоже мог оказаться в таком положении. И я мог, и любой из моих друзей, которых ты знаешь: Мишка мог, и Володя мог и другие. Мы ведь тоже побывали там. Есть и среди моих однокашников погибшие. Серёжа Демидов, как и они, принял этот удар в какой-то мере за всех нас.
       – Я это понимаю. Понимаю, что и с тобой такое могло случиться. И тебе было бы ещё труднее, чем Серёже.
       – Это ещё почему?
       – Потому что у него есть я, – сказала Настя, и голос её наполнился уверенностью. – А уж твои-то нынешние примадонны никогда бы так не поступили.
      – Это неизвестно – отмахнулся Андрей.
       Андрей приехал домой по делу. Он ещё не успел на новой квартире подключиться к Интернету, а потому работал с компьютером дома. Допив чай, он сказал:
       – Мне нужно позаниматься немного. А ты пока подумай обо всём ещё раз. Взвесь, а потом уж решать будем.      
       Закончив работу с компьютером, Андрей напомнил сестре, что в госпитале служит его однокашник по суворовскому училищу Саша Ерохин.
      – Помню, помню его. Очень симпатичный паренёк. Я даже в детстве немного была влюблена в него.
      – Вот…
      – Что вот. Теперь я люблю Серёжу.
      – Хорошо, я позвоню сейчас, чтобы разузнать о нём. 
      Ерошин оказался на месте.
       – Дежурю сегодня, – объяснил он своё пребывание на службе в выходной день. – Что-то случилось?
       – Не со мной. У вас на лечении лейтенант Сергей Демидов находится, – сказал Андрей.
       – Знаю такого. Делал ему реампутацию.
       – Что делал?
       – В полевых условиях не всегда ампутация выполняется по всем правилам. Иногда просто времени нет. Ну и приходится иногда переделывать, чтобы каждый нерв зачистить, иначе фантомные боли жизни человеку не дадут, – пояснил Ерошин. – А что тебя интересует?
       – Что ты можешь сказать о Демидове? Потом, при встрече поясню, для чего мне это нужно.
       – Славный парень. Держится стойко, хотя иногда на глазах слезинки видны. Боли попервости сильные. Фантомные боли. Но старается шутить и заявляет, что всё сделает, чтобы вернуться в строй.
       – Насколько это возможно и какая потребуется помощь?
       – Исключение из правил бывают, но редкие исключения. Он же десантник, командир взвода. Взводом он, конечно уж, командовать не сможет, – серьёзно сказал Ерошин. – А так дело идёт на поправку. Скоро выпишем. Будет протезированием заниматься. Потерпеть придётся – фантомные боли обычно с полгода мучают.
       – Что это такое? – спросил Андрей.
       – Это когда болит то, чего уже нет. Человек чувствует всю ампутированную конечность до самых пальчиков. Вот эту несуществующую ногу или руку жуёт, рвёт на части, сжимает, словом терзает боль, и не поймёшь, как с ней бороться.
       – Да, жалко парня. Но, говоришь, стойкий?
       – Должен выдержать, хотя, знаешь, он ведь ещё до конца не осознал, что с ним случилось. В госпитале не осознаешь. Вот окунётся в жизнь, а там всяко может быть. Многие, увы, ломаются.
       –  Поддержи его пока он у тебя, если можешь, а я загляну на днях.
       – Буду ждать. Бывай, – закончил разговор Ерошин, сославшись, что надо срочно идти в какое-то отделение.
       Андрей некоторое время размышлял над тем, что услышал. Он так и не решил, надо ли Насте ехать в госпиталь.

                Как теперь жить?

       Когда Сергея Демидова перевели лечиться в Москву, его нашёл в палате Костя Рязанов. Тоже успокаивал, убеждал, всё это делал искренне, с душою, но неубедительно, потому что и сам, наверное, не представлял себе, каково было бы ему, если бы с ним случилось такое несчастье. Отвлекал разговорами, и в одном из таких разговорах Сергей сокрушённо заметил, что и счастье своё, личное счастье, тоже теперь потерял.
       – А хочешь, я позвоню Насте. Она, судя по твоим рассказам, человек цельный, настоящий, – предложил Костя Рязанов.
       Сергей даже на подушках приподнялся и почти закричал:
       – Нет, не смей. Она не должна знать. Пусть лучше думает, что я погиб.
       – Да ты что, да почему?
       – А ты не понимаешь? Какой я ей теперь жених? Каким я могу быть мужем? Что, взгромоздиться на хрупкие девичьи плечи и ехать? Нет, нет, и нет. Мне теперь суждено одному ковылять по жизни. Уж как сумею, так сумею. Тем более, знаешь какая жизнь. Это при советах нас бы почитали героями, а демократам плевать: им лучше, если нас больше выбьют. Недаром в девяносто четвёртом вообще без боеприпасов в бой посылали, а потом геройские звёзды на ступеньки президентского дворца бросали, чтоб новогодний подарок ельциноидам устроить. Устроили гробы для родителей многих солдат и офицеров к Новому Году. Завтра же забудут. Вон, за дубровку члены семей хотели отсудить миллионы, а нашим добрым старушкам с рязанщины, да с орловщины лишней копейки не дадут за потерю сына, а уж без ноги, скажут, сам скачи, поскольку, мол, сам виноват, что ранен.
       Большого труда стоило Косте успокоить в тот день друга, убедить, что времена ельцинизма, слава Богу, минули, и теперь повеяло ветром добрых перемен, недаром ведь ни разу не остановили в девяносто девятом наши удары и не возвращали на исходные наши соединения, чтобы дать врагу от ударов оправиться, как бывало при ельцинизме.
       Но чем мог помочь друг? Боль физическая, помноженная на боль моральную пока ещё не проходили. Никак не уходила из сердца и тоска по любимой, которой он твёрдо решил не давать о себе знать.

                Чужая боль – не чужая

       Сергей Демидов лежал на своей койке, когда дверь в палату резко отворилась, и в палату вошёл молодой человек, который представился:
       – Андрей… – и заявил: – Мы с тобой однокашники. Я тоже тверской кадет. Только окончил училище пораньше.
        Андрей не стал говорить, что он брат Насти.
        – Я ведь Московское ВОКУ окончил, – сообщил он.
       – Кремлёвец, стало быть?
       – Кремлёвец…
       – А где служишь? – спросил Демидов с интересом.
       – Ушёл я… Признаться стыдно, но ушёл. Побывал в горячих делах, ранение получил серьёзное, а при выписке было пятьдесят на пятьдесят – можно остаться, а можно уйти. Мог настоять на том, чтобы остаться, но… Уж больно пакостно было служить при ельциноидах. Я ведь и ранение получил в тех самых печально известных боях, когда мы уже одолели бандитов, а из Москвы приказ: «Стой!». Это что б мы не смогли добить всякую нечисть.
       – Слышал я. Рассказывали о том, как вас предали, как о страшном сне, – сказал Демидов.
       Андрей, вздохнув, ответил:
       – Сейчас бы ей Богу не ушёл… Веет ветер добрых перемен… Всё сильнее ощущается он и на гражданке, да, наверное, и в армии?
       – Ещё бы, – подтвердил Демидов. – До слёз обидно, что со мной такое. Я ведь жизнь свою без армии не мыслю.
       – У меня тут однокашник по-суворовскому служит, – сказал Андрей.
       – Должно быть Ерошин? Славный доктор, очень славный. Он действительно сочувствует мне.
       – Вот, сегодня был у него, и он рассказал о тебе. Решил зайти – всё же наш, тверской кадет, – сказал Андрей, найдя самое понятное объяснение. – Если что будет нужно, скажи Саше Ерошину, он передаст.      
        Андрей ушёл, размышляя над разговором с сестрой, он так и не решил, на чьей стороне быть. Да, конечно, и он мог оказаться в подобном положении, и ему пришлось бы лежать в палате, с  тоскою глядя на дверь и мечтая о несбыточном – вдруг да появиться на пороге любимая. Но как бы поступил он? Нет, на этот вопрос ответить было сложно, не побывав в той ситуации, в которой оказался Сергей Демидов.
       Не мог он не признать и правоту матери – могла ли она добровольно согласиться на то, чтобы обречь дочь на суровые испытания. Муж без ноги – это, конечно, не подарок. Как не признать этого? Он решил помогать Сергею Демидову вовсе не из-за сестры, во всяком случае, не только из-за сестры – он решил помогать, потому что просто появилась возможность помочь отличному парню, да к тому же офицеру, прошедшему горнило бойни, устроенной ельциноидами, да к тому же суворовцу. А ведь как гласит старая кадетская поговорка – «кадет кадету друг и брат».
       Отношениям же Насти и Сергея он решил не мешать, но и не помогать – пусть всё будет так, как будет, так, как тому суждено быть. В конце концов, его опыт в амурных делах был пока не слишком достойным подражания. Так и не вернул он свою сильную любовь юности, которая всё ещё стояла поперёк всем отношениям с прекрасным полом, мешая им вполне развиваться.
       И всё же он убедил Настю, что преждевременное посещение Сергея, пока он ещё не поверил в свои силы, может быть пагубным для их отношений. Ведь недаром Сергей скрывал, что находится в Московском госпитале в получасе езды от Настиного дома.
       Но предполагаем мы одно, а в итоге получаем иногда совершенно иное.
       Настя, обещав слушаться брата, послушаться его так и не сумела. Всё утро она бродила по комнате взад и вперёд, а потом отправилась в госпиталь. Вполне ведь могла совершенно случайно встретиться там с Андреем, но не встретилась.
       Был день посещений, и её беспрепятственно пустили к Сергею.
       Она нашла нужное отделение и не в силах даже дождаться лифта, поскольку он оказался на верхних этажах здания, взбежала по лестнице, ворвалась в коридор и, отыскав нужную палату, дёрнула дверь.
       Сергей услышал шум открывающейся двери, какой-то шорох. Он даже не успел сообразить, что произошло, как что-то бросилось на него, опрокинуло его, прижалось к нему и оросило его солёными струями, лившимися из глаз.
       Да, это была Настя… Это была Настя, о которой он мечтал, но мечтал лишь для того, чтобы отвлечься от мыслей о будущем, мечтал, как о несбыточном, ибо понимал, что его мечты не должны сбыться. Они не могут принести Насте счастья. Не тот теперь мир… Жестокий, демократический мир не оставлял в его представление никаких отдушин для жертвенности – жертвенность по отношению к нему, как он был уверен, обернётся трагедией для любимого им человека.
       Сердце готово было от радости выскочить из груди. Он машинально гладил Настю, перебирая её прекрасные и так любимые им волосы, но разум всё настойчивее вплетался в происшествие, гася радость. Он не унимал биение сердца. Он скорее мог заставить его разорваться от безысходности и безвыходности положения.
        Нет, нет и нет… Он не мог позволить себе дать волю своим чувствам.
        Он отстранил Настю от себя. Она стала что-то говорить ему, упрекать за то, что скрывался…
        Но Сергей внутренне собирался для того, чтобы вылить на неё ушат воды. Он принял решение любым путём заставить его уйти и забыть его. Он придумывал множество причин и, наконец, остановился на одной – он решил выдумать, что влюбился в одну из медсестёр здесь, в госпитале, что она ответила ему взаимностью, и они решили пожениться.
        – Настя… Я должен тебе сказать, – начал он.
        Но тут дверь снова с грохотом отворилась, и на пороге появились молодые люди в белых халатах. Как оказалось, это отыскали Сергея его однокашники по училищу.
        Приветствия, объятия – всё как водится. Разговор пришлось отложить. Стали готовить чай. Настя радостно хлопотала. Потом пошли разговоры, разговоры, разговоры…
        – Твоя невеста? Хороша, – шепнул один из приятелей, известный ловелас Звонарев Гоша.
        – Нет, нет. Это так – дальняя родственница…
        Он заставлял себя даже не думать о Насте то, что со стороны, казалось, было видно.
        Сестра, так сестра…
        О чём могли говорить друзья, стремившиеся поддержать? Конечно, о том, что он ещё повоюет, что он ещё потанцует… Особенно налегал на разговоры о танцах Звонарёв.
       – Становись на протез, и уроки начнём, – говорил он. – Я ведь до училища в школе бальных танцев занимался.
       – Настя тоже занималась, – зачем-то сказал Сергей, который уже начал колебаться и всё чаще поглядывал на неё, вдохновлённый уверенностью друзей в его будущем.
       – Вот и хорошо… А уж с Настей мы покажем класс, – вдруг сказал Звонарёв. – Как, Настя? Покажем?
       Что было отвечать Насте? Вопрос был совершенно необязательным. А ответ тем более…
       – Покажем, конечно, покажем, – сказала Настя, собираясь уточнить, что класс она хотела бы показать и покажет именно с Сергеем, но договорить не успела.
       Сергей резко отвернулся к стене и нажал звонок, вызова медсестры.
       – Уйдите все, мне плохо…
       В палате наступила тишина. Никто ничего не понял. И вряд ли мог понять даже Звонарёв, что его шутка послужила причиной перемены настроения, ибо он поверил в то, что Настя всего лишь родственница. Да и почему бы не поверить. Какой смысл Сергею выдумывать этакое?
       Прибежала медсестра, молоденькая, красивая – это её мысленно имел в виду Сергей, когда собирался выдумать, что влюблён и собирается жениться.
       – Машенька, Машенька, что-то разболелось всё… Может, укольчик…
      Маша была крайне поражена просьбой, потому что привыкла к тому, что Сергей необыкновенно терпелив и всегда отказывается от обезболивающих препаратов, дабы, как он говорил, не привыкать к ним.
       – Только ты меня, золотце моё, можешь спасти, – снова сказал он, едва пришедшее на ум, причём совершенно ему не свойственное.
       Настя с удивлением посмотрела сначала на него, потом на Машу, а та уже, поверив, что больному плохо, говорила друзьям, что посещение пора заканчивать, и советовала прийти в другой раз.
       Друзья, скорее всего, поверили, что Сергею действительно стало плохо. Во всяком случае, не было причин не поверить.
       – Извините меня, ребята, – притворно процедил сквозь зубы Сергей. – И уходите, все уходите… Потом, всё потом.
       – Можно я останусь, – робко спросила у медсестры Настя.
       – Девушка, вы что не видите? Придёте ещё. В выходные теперь посещение.
       Сергей лежал, отвернувшись к стене, и все потихоньку покинули палату, и только до Звонарева донеслось, произнесённое горьким шёпотом:
       – Счастливо вам потанцевать…
       Быть может, он один из всех понял причину изменения настроения, а, поняв, должен был высказать предположение Насте, но не сделал этого…
       Маша с удовольствием выпроводила всех, особенно Настю. Маша симпатизировала этому попавшему в беду красавцу-лейтенанту. Нет, она ни о чём не думала и ни на что не рассчитывала, но у неё было несколько иное к нему отношение. Маша приехала в Москву из глуши, а в глуши осталось иное отношение к таким вот как Сергей раненым… Это отношение было неизмеримо ближе к тому, как относились русские женщины к мужчинам – защитникам Отчестве в послевоенные годы. Она не думала о Сергее, как о возможном варианте не потому, что её пугало его состояние, а совсем наоборот. Она считала, что сама не может заинтересовать этого образованного, развитого, начитанного городского парня из хорошей семьи.
       И вдруг, когда все ушли, Сергей повернулся и, взяв Машину руку, поднёс её к своим губам, прильнул к ней и прошептал:
       – Как же всё ненатурально, как же все ненатуральны. И эта девица, что явилась ко мне… Им бы только танцульки, да, танцульки… И насколько ты выше их, насколько чище, лучше…
       Он сетовал на Настю, в душе понимая, что сетовать не на что, но он хотел сделать что-то такое, что навсегда разрушило между ними ту ниточку, которая едва протянулась несколько минут назад и надорвалась столь глупо.
       Он попытался притянуть к себе Машу, совершенно неожиданно, повинуясь, быть может, отчасти и искреннему, а быть может целиком ошибочному влечению к ней, к её чистоте, которую она умела сохранить, несмотря на то, что работала в мужском коллективе.
       – Что вы, Серёжа, что вы, – проговорила Маша, отстраняясь, – не надо же, не надо.               
       Он отпрянул, он уже стал терять контроль над собой.
       – Ах да, я забыл, совсем забыл, что я теперь не человек, а пол человека, укороченный, так сказать, индивидуум…
       – Ой, что вы, Серёжа, что вы такое говорите? Зачем вы так… Я не потому… Вы замечательные, но вы меня никогда не сможете полюбить…– Она чуть не сказала «как я вас», но спохватилась: – Ой, да что я… Вам же надо сделать укол…
       – Никакого укола мне не надо, – бросил он. – Оставьте меня, оставьте…         
       Когда дверь за Машей закрылась, он впервые подумал, что, наверное, нравится ей и что она-то как раз может полюбить его самоотверженно. Он уже придумал себе, что у Насти не любовь – у неё просто бзик, просто прилив жертвенности и самобичевания, порой, свойственного эмансипированным литераторшам.
       А вечером он позвонил отцу и сказал, что больше не может лежать в госпитале, что чувствует себя здоровым, что хочет начинать учиться ходить.
       – Поговори о выписке, поговори…
       В пятницу отец приехал за ним и сказал, что совсем выписать отказались, но устроили перевод в реабилитационный госпиталь, что на окраине Москвы близ Ленинградского шоссе.
       – Вот и славно, – сказал Сергей. – Только пусть здесь все считают, что я выписался.
       Он решил скрыться ото всех. Он решил исчезнуть до тех пор пока сам не встанет на ноги, пока не сделает что-то важное, пока сам не станцует вальс, одним словом, пока не предстанет перед всеми не инвалидом, невольно вызывающим разговоры о том, что он может быть таким как все, а именно таким как все. Вот тогда он сможет сам позвонить Насте, тогда он сможет сам сказать ей всё, что у него на сердце… И тогда она будет рядом не из жертвенности, а потому что не она ему, а он её станет опорой в жизни.

       Андрей, узнав от Насти о случившемся, решил, что придётся пойти теперь к Сергею вместе с ней. И они пошли в субботу. Но на проходной сказали, что больной Демидов в госпитале уже не числится.
       – Что, что с ним случилось? – спросила с тревогой Настя, вспомнив, как Сергею стало плохо.
       – Выписали, – ответили в окошке.
       А через несколько дней Настя получила письмо от Сергея. В конверте была коротенькая записка: «Меня не ищите. Я полюбил Машу – Вы её видели… Мы решили пожениться. Желаю хорошо потанцевать. Сергей Демидов».
       Настя скомкала записку и бросила на пол. Потом, что-то сообразив, подняла, расправила и прочитала: «Желаю хорошо потанцевать!». Если бы не эта приписка, она бы поверила в любовь Сергея к Маше. Но тут она вспомнила предупреждение мамы о ломке психики у таких, как Сергей. Он совершал поступки несуразные, нелогичные, он вспылил из-за пустяка, он обиделся даже не на шутку, а просто на глупую и бестолковую фразу. Интуиция подсказывала, что всё не так, всё совсем не так.
       В это время сзади незаметно подошла мама. В глаза ей бросилась записка и она сказала: 
       – Вот видишь, я же говорила… Психика совсем другая. Не такие ещё кренделя выписывают, не такое придумывают…
       – Так ты думаешь, что придумал? – оживилась Настя.
       Мать поняла, что зря высказала своё мнение и попыталась его отыграть, ещё более убедив Настю в том, что Сергей, возможно, всё выдумал. Но что это меняло?
    «А я его найду»

       И всё же время лечит. Прошло с полгода, после того, как Сергей написал письмо о том, что сделал предложение медсестре Машеньке и просил его забыть навсегда.
       Настя сначала не верила. Она пыталась найти Сергея. Брат достал адрес, но адрес ничего не дал. На письмо, которое написала Настя, ответил отец Сергея. Он сообщил, что отправил сына в деревню к бабушке с дедушкой, где, как надеется, тот пройдёт реабилитацию лучше, чем в госпитале. Её же попросил окончательно забыть Сергея. Правда, о женитьбе его – ни слова.
       Так это или не так, Настя не знала. Она даже пожалела, что написала письмо. Нужно было съездить самой и убедиться дома ли Сергей, в деревне ли он и насколько серьёзно у него с той медсестрой – в это вообще мало верилось.
       Теперь ехать было бессмысленно. Ей всё сказано, а потому будут отчасти правы, если даже на порог не пустят.
       Мама не скрывала удовлетворения. Отец тоже начинал склоняться к тому, что весь этот роман – нелепица какая-то. В конце концов, сам же парень от неё отказался, а потому никаких, даже самых малейших угрызений совести быть не должно. Не только никто не может упрекнуть, что инвалида бросила в трудную минуту – сама, положа руку на сердце, сделать этого не может.
       И всё же Настя как-то спросила у мамы:
       – Я поняла из твоего замечания, что Сергей мог выдумать всё про эту медсестру?
       – Я так не сказала, – возразила мать.
       – И всё же мне показалось, что думаешь именно так. Не надо меня обманывать. Ты же знаешь мой характер: если надо, пойду до конца.
       – Но если даже так… Неужели ты не поняла, что у него сломлена психика, что уже налицо синдром нехороший. А дальше – больше. Он же будет во всём видеть обиду, во всём ущемление. Он будет ревновать, будет, наконец, даже упрекать тебя во всём.
       – В чём же? – удивлённо переспросила Настя.
       – Да хотя бы в том, что ты можешь ходить, танцевать, гулять, да всё, что хочешь.
       – Но я не буду танцевать, я буду постоянно с ним.
       – Жизнь длинная… Когда-то и в компании окажешься, когда-то и станцуешь. И начнётся… Он же чего только не сделает, чтобы себя же колоть, себя же бичевать, – говорила мама. 
       – В чём ты меня хочешь убедить?
       – В том, что не нужно бегать за парнем, который прогнал тебя. Где твоя гордость? – с укоризной сказала мама.
       – Если бы он был здоров и на ногах, тогда бы подобную его выходку я бы ни за что простила. Но он же…
       Настя не договорила и отвернулась к окну.
       – Всё просто смешно, – сказала мама.
       – Когда бы не было так грустно, – парировала Настя. – Смешного ничего не вижу.
       – Странно, всё не просто странно, а дико! Искать человека, который не хочет тебя видеть. И зачем? Чтобы обречь себя на вечную возле него каторгу. Я понимаю, если бы вы уже были мужем и женой – тогда другое дело. А так ведь вас ничегошеньки не связывает, – не сдавалась мама.
       – А что связывает вас с папой? – спросила Настя.
       – Как что? Глупейший вопрос. Мы муж и жена, у нас семья, дети…
       – Дети понятно. Ну а остальное? Вы венчались? Нет… Ну а печать в паспорте, поставленная в безбожных заведениях для Бога ничего не значит. Так что вы состоите в так называемом гражданском браке.
       – Ну, ты наговорила, дочка. Я от тебя такого не ожидала. 
       – Скажи, а если бы с папой случилось такое незадолго до постановки печати в загсе, ты бы отказалась от него? Ещё нет семьи, нет детей, да и печати нет… Как бы ты поступила? – наступала на маму Настя.
       – Я бы, конечно, была с ним…
       – А если бы он прогнал?
       – Ушла бы! – твёрдо сказала мама, скорее всего потому, что прекрасно понимала, к чему клонит дочь, но дочь была не так проста.
       – А если бы знала, что прогнал не потому, что хотел прогнать, а потому что обременять тебя не считал возможным, потому что решил горе своё сам нести на своих плечах, ничего и ни на кого не перекладывая, – не сдавалась Настя.
       – Если бы, да кабы! – проговорила, пытаясь уйти от разговора, мама. – Я даже не могу понять, что ты хочешь от меня услышать.
       – Ты можешь сейчас сказать, что папа твой суженый? – снова спросила Настя.
       – Да, конечно. У нас хорошая семья, мы воспитали вас с Андреем. Мы редко ссорились, очень редко.
       – Ты почувствовала, что папа твой суженый, ещё до свадьбы?
       – Да…
       – Так вот и я чувствую… Мы же решили пожениться, твёрдо решили. И вдруг эта командировка в горячую точку. Значит, если бы штамп в паспорте стоял, ты бы меня поддержала и не возражала бы против того, чтобы я искала Сергея, но раз этого малинового или чёрного или синего кружочка в паспорте не наляпано, значит отбой… А мы ведь обязательно будем венчаться. И вам с папой очень советую.
        – Ну, это уж нам решать, – сказала мама. 
        – Нет… Без венчания – всё блуд. И вы живёте в блуде. А за ваши грехи нам с Андреем отвечать. И если я брошу любимого, мне суженого, ибо браки заключаются на Небесах, тоже грех совершу.
       – Тебя не переспоришь… Впрочем, спор бесполезен. Сергей твой скрылся и видеть тебя не хочет.
       – А я его найду – не иголка в сене.

                Что такое Любовь?

       Наутро Настя отправилась в госпиталь, чтобы найти медсестру Машу. Рассчитывала на помощь Александра Ерошина, приятеля своего брата Андрея. Она вызвала Ерошина на проходную, позвонив по внутреннему телефону. Тот пришёл очень быстро, поздоровался и буквально ошарашил её фразой:
       – Машенька? Машенька уехала к Сергею Демидову. Долго колебалась, даже со мной советовалась. Но он её буквально письмами задолбил, даже заявил, что если она не приедет, то сам явится за ней.
       – И вы ей посоветовали ехать?
       – Не совсем так, – возразил Ерошин. – Я пытался отговорить, убедить в том, что у Сергея просто протест. Обида его толкает на такой поступок. Выразил сомнение в том, что они смогут по-настоящему полюбить друг друга. Но она девчонка очень хорошая. Из глуши… Начинала санитаркой, потом курсы медсестёр окончила. У неё какие-то свои соображения были. Кто-то в её семье, кажется, дедушка вернулся с войны без обеих ног, но его не бросили… Ну, словом, на неё тоже какие-то обстоятельства действовали. Да и сердце-то женское – добрее мужского.   
       – Вы думаете, что она, может, и не полюбила его по-настоящему? Просто сострадание и прочее? – спросила Настя.
       – А у вас что? Вот скажите мне, что такое любовь? – спросил Ерошин.
       – Вопрос сложный. Двумя словами не ответишь. Вот я потеряла покой, ищу Серёжу, не сдаюсь, хотя все и всё против меня. Разве это не любовь?
       – А для чего вы его ищете? – снова спросил Ерошин.
       – Что б быть рядом.
       – И что же это вам даст? Он в сложном положении, он нуждается в уходе, в осторожной, деликатной помощи, но ни в коем случае не в сострадании. Он солдат, настоящий солдат в самом высоком смысле этого слова. Ведь настоящий солдат – это всеобъемлюще. Это и рядовой, и офицер, и генерал. Карбышев, между прочим, так ответил раненому солдату, который просил бросить его на поле боя, на том основании, что он простой солдат, а Карбышев – генерал: ответил, что он, хоть и генерал, но тоже солдат и солдата в беде не просит.
        Настя задумалась, а Ерошин продолжал:
        – Быть вместе! Ну а если я вам признаюсь, что мне очень хочется быть с вами вместе, потому что вы мне нравитесь, что мне хочется пригласить вас в кино, театр, в кафе?
        – Это что, неудачная шутка?
        – Нет, это не шутка. Мне вы нравитесь, и я действительно хотел бы с вами встречаться, быть вместе. Это любовь? – спросил Ерошин.
        – Нет…
        – Почему же?
        – Любовь – это что-то другое, совсем другое, – попыталась объяснить Настя. – Любовь это… Это особое чувство.
        – Ну, так что же, что? Я спрашиваю не как экзаменатор, а как ученик, – признался Ерошин. – Для меня это не менее чем для вас актуально. Я холост. Мне нужно строить семью. Как не ошибиться, когда вокруг столько разводов. Что же касается Сергея Демидова, то в отношении него ошибка преступна. Вы должны это понять. Ошибиться можно, скажем, со мной, с кем-то ещё. Приняли за любовь влюблённость, попробовали – ан нет, не получается ничего. Ну и разбежались. Плохо, конечно, плохо. Просто безобразно, но не смертельно. А если тоже случится с Сергеем Демидовым? Если вы его найдёте, если сможете увести у Машеньки, а потом, после определённых и не весьма приятных эпизодов, которые, безусловно, будут в жизни с таким как он человеком, поймёте, что ошиблись или просто не выдержали. Впрочем, если не выдержали, значит уже ошиблись. Так, наверное?
       – Вы правы. Если любишь, всё выдержишь – сказала Настя.
       – Как вы сказали? Если любишь, всё выдержишь? А можно ли к тому добавить, что если любишь, то всё простишь, особенно, если человек попал в сложную ситуацию, ну как Сергей Демидов?
       – Думаю, что если по-настоящему любишь, а не делаешь только вид, то действительно всё простишь, особенно, если человек в таком положении, – уверенно сказала Настя.      
       – Даже измену?
       – Вот на этот вопрос мне трудно ответить, поскольку мне никто никогда не изменял. Ну, исключая, конечно, случившееся с Сергеем и Машенькой. Но там всё неясно. Не знаю, не знаю. Просто не знаю. Тут нашего с вами опыта, насколько я понимаю, мало. Задайте этот вопрос зрелой женщине, которая прочувствовала на себе многое. Впрочем, думаю, что если человек в таком положении, если он страдает, он уже сам наказан. Как же не простить?! А что вы спрашиваете?
       – Да вот перед глазами случай с одним нашим пациентом. Весёлую жизнь провёл. Частенько по санаториям один, без жены ездил, да и так будто бы имел связи. Конечно, всё это домыслы жены – ни один из фактов документально не подтверждён, но жена была уверена, что он ей изменял вовсю, – Ерошин сделал паузу и продолжил, стараясь не заострять особенно углов в своём рассказе, ведь слушательницей была прекрасная девушка, поражавшая не только своей красотой, но и чистотой. – Представьте, жена всё прощала, но прощала до тех пор, пока с ним не произошла беда. Ещё во время прохождения службы он на учениях получил травму ноги. Травма была зафиксирована, он показывался некоторое время врачам, а потом перестал. Ну и пришло время, когда небольшая припухлость превратилась в опухоль, весьма страшную. И вы знаете, поскольку фамилию пациента не называю, могу поведать некоторые подробности. Он был страшно активен, правда, за сёстрами не ухаживал, но жена его навещала часто, и я несколько раз потихоньку давал им ключи от свободных палат люкс. Лечили его долго и были убеждены, что ногу спасём. И всё это время жена не вспоминала никаких прежних эпизодов, видимо, надеясь, что он вернётся целым и невредимым. Но, увы, этого не случилось. Ногу ампутировали. Я поддерживаю с ним связь, потому что он очень интересный человек. Так вот он мне как-то признался, что, едва его доставили домой без ноги, как жена удалилась в другую комнату, к дочке, чтобы он туда не мог приковылять, и прекратила с ним известные отношения. А он в расцвете сил. Да и не только это – первые полгода страшно мучают фантомные боли. Ничего не принималось во внимание – жена просто избегала его, безногого. А ведь, оказывается, всегда говорила о неимоверной любви. Говорила вплоть до ампутации, а лишь прошла ампутация, оказалось, что он любовь в ней убил своими похождениями окончательно и бесповоротно, и быть с ним для неё теперь каторга.
       – Ко мне то какое отношение имеет данный пример? – спросила Настя.
       – К вам? Никакого. Просто мне бы хотелось спросить у вас, уже показавшей своё самоотвержение, может ли быть такое – любила невероятно, а потому разлюбила из-за того, что регулярно получала сведения об изменах – заметим, сама никогда не видела, как он изменяет, и точных свидетельств не имела. Только косвенные. Может и любви не было прежде, но он занимал неплохое положение в обществе, а потому был любим, а как стал инвалидом – чего ж любить?
       – Мне кажется, любовь убить нельзя. Здесь какая-то хитроумная и нечестная уловка. Может, отталкивает вид безного человека, может, не устраивает то, что он теперь не тот в плане службы и материальных благ от службы? – размышляла Настя. – Стало невыгодно горячо любить. Вот и все дела. Но это опять-таки с моей колокольни. Возможно, я ошибаюсь. И не знаю, как поступила бы сама. Одно хочу сказать, не стала бы говорить о любви, если бы этой любви не было. Да, а что та женщина, кто она, из его ли круга? Почему замуж вышла?
         – Взял он её из глухомани, из городка маленького, даже не районного.
         – Это хуже, чем из деревни, – сказала Настя. – Во всяком случае, это я от папы слышала. – Ну и, вполне понятно, он для неё был серьёзным шагом вперёд.
        – Ещё бы, – заявил Ерошин. – Москва, московская прописка и всё такое. Это мы видим, как пухнет Москва от новых «москвичей», а тогда, при Советах, попасть в Москву, говорят, было очень сложно. Она весьма забавной стала «москвичкой». Он мне рассказывал, что едва получив прописку, стала заявлять, вот, мол, лимиты понагнали в Москву. Что здесь, мёдом что ли намазано. Впрочем, мы отвлеклись от темы.
       – Отчего же. Тут просматривается уж одна деталь. Полюбила москвича, да вполне перспективного в плане работы, а скорее, видимо, службы. Так?
       – Верно догадались.
       – И любовь была, как вы сказали, неимоверной, пока муж был на коне. В этот период ему всё прощалось. Вынужденно прощалось. А как слетел с коня, тут на нём и отыгралась эта «нелемитчица».      
      – Да, случай не совсем наш, даже вовсе не наш, а всё же вы подумайте, сможете ли простить и сохранить любовь, если узнаете, что Серёжа Демидов женился на Машеньке, пожил с нею, а потом всё-таки поняли они, что двигала ими не любовь. Поняли и разошлись, – сказал Ерошин. – Мы ведь не знаем, чем окончилась её поездка. Я, провожая, сказал ей, что, если вернётся, возьмём обратно. Но она пока не вернулась. Значит, у них всё сложилось, по крайней мере, пока.
       – Вижу, что и у вас уверенности нет в том, что Сергей поступил правильно? – с надеждой спросила Настя.
       – Я видел вашу встречу с ним, видел, как вы смотрели друг на друга. Это очень родные и близкие люди…
       – Хотя близости как таковой между нами не было, – почему-то очень поспешно сказала Настя.
       – Простите, но я не хотел вас обидеть, я имел в виду другую близость – близость душ, – пояснил Ерошин.               
       – Нет, нет, вы не обидели… Я просто подумала, как же всё-таки быть? А если действительно они поженились?
       – Хотелось бы! – сказал Ерошин и тут же поправился: – Шучу, шучу. Это заявление чисто эгоистично. Хотелось бы не этого – хотелось бы надеяться самому, но, чтобы такая надежда появилась, должно там всё сложиться накрепко. Но, хоть и скажу это против себя самого, не верю, что у них что-то сложится. Вам же никаких вопросов не задаю и прошу никак мои слова не комментировать. Очень прошу. Хочу уйти с теплом в сердце, с надеждой в сердце. Просто вы редкая девушка, вы, вы даже не знаете, какая вы. Дай вам Бог счастья с Сергеем, если это счастье от Бога, если оно суждено вам самими Небесами. А мне пора. Итак уж, наверное, ищут в отделении.
       Настя пристально посмотрела на Ерошина. Был он роста выше среднего, подтянут, белый халат сидел на нём как на истом медике. Из под халата виднелись галстук и даже отвороты кителя.
       – Заезжайте, если что-то потребуется, – сказал он, протягивая обе руки и аккуратно забирая в свои ладони узкие Настины ладошки.
       – И вы, если что узнаете.
       – Андрейка приглашал в гости, да вот теперь, после того, что я наговорил вам, как-то не очень удобно.
       – Вполне удобно… Вы же друг моего брата. Вы же знаете, что моё сердце прочно занято. Так что приезжайте как друг, – чей, она не уточнила.
       – А если освободится?
       – Но если освободится. Вот об этом давайте не будем. Это действительно не очень хорошо.
       Он поцеловал ей руки, и Настя быстро пошла к выходу из госпиталя.      

       Вечером Настя бродила по квартире, сама не своя, пока отец не поинтересовался, что с ней случилось. Она рассказала о поездке в госпиталь, о разговоре с Сашей Ерошиным.
       – Что же мне делать, папочка? Ведь я люблю Серёжку и верю, что он тоже любит меня. Это какая-то ошибка. Что же мне делать? Что? – спрашивала она. – Может быть, мне всё-таки поехать к нему?
       – Тебе же Серёжин отец написал, чтобы ты прекратила все поиски, – вклинилась в разговор мать, которая в этот момент вошла в комнату.
       – Подожди, дорогая, подожди, – сказал, обращаясь к жене, Настин отец. – Тут не всё просто. Тут далеко не всё просто, – повторил он задумчиво.
       – Не вижу ничего сложного, – возразила Настина мама.
       – Подожди, – снова сказал Настин отец и, обращаясь к дочери, спросил: – Скажи мне, Настенька, а ты не замечала, что Сергей Демидов и прежде всегда чувствовал себя в твоём присутствии несколько скованно, особенно, когда ты настоятельно пыталась обратить его в свою веру – я имею в виду твоё желание чуть ли не писателя из него сделать. Он ведь не по этой части. И воспитанием он отличается, и уклад жизни в семье был совершенно иным. Тебе ведь гораздо проще и легче было в компании друзей Андрея. Разве я не прав? А мне вот кажется, что Сергею гораздо проще в компании этой самой медсестры Маши, для которой он совсем не то, что для тебя. Кумир, можно сказать «человек с Луны».
       – Ну, вот сравнил с Миклухо-Маклаем, – улыбнувшись, сказала Настя. – А впрочем, может ты и прав, папочка. И всё же…
       – Что «всё же»? Ты хоть можешь объяснить, что такое любовь? – спросил отец.
       – По-моему, этого ещё никто не объяснил, кроме, разве так называемых демократов, которые нарекли любовью то, что продается на Тверской за поганые баксы, – сказал незаметно появившийся в комнате Андрей и до сих пор не вмешивавшийся в разговор.
       – Ты как раз кстати появился, – обрадовано заявил отец. – Знаешь, я о чём тебя попрошу?! Скачай из Интернета Откровения, ну те самые, что записал академик Маслов. Помнишь, ты мне показывал. Очень любопытные вещи. Так вот скачай ей всё, что касается любви. Полезно почитать.
        – Одну минуту, – отозвался Андрей. – Сейчас всё сделаю!..
        – Давай уж после обеда, – сказала мама. – Я уже накрыла на стол.    
        За обедом по молчаливому согласию сменили тему. Говорили о всякой всячине.
        После обеда Андрей вошёл в комнату к сестре и положил на стол несколько стандартных листков бумаги. На первом значилось: «О Любви!».
        Настя поблагодарила брата и поинтересовалась, что это за тексты и кто автор?
       – Знаешь что, ты сначала прочти, а потом уж я тебе всё поясню. Иначе у тебя могут возникнуть вопросы, которые уведут оттого, что сейчас для тебя самое главное.
       – Хорошо, – согласилась Настя.
       Привлекли внимание первые же фразы, касающиеся важнейшего вопроса – понимания, как там говорилось, и принятия чувства Любви.
       Настя читала:
       «Для человека очень важно понять, что же это такое Любовь, правящая людьми, Миром и определяющая энергетический фон Земли… Если задать вам вопрос о Любви, то ответов и объяснений будет так много, что в этом калейдоскопе может и затеряться Истина и истинное понимание или объяснение чувства Любви!»
       Настя с удивлением подумала о том, что ведь совсем недавно говорила на эту тему с родителями, а накануне – с Сашей Ерошиным. И ведь никто не мог чётко сказать, что же такое любовь. Но что же дальше? А дальше было написано:
       «Человек, испытавший этот поток эмоций и чувств, уже никогда не забудет это состояние возвышенности, полёта и будет стараться поддерживать это чувство или состояние всеми возможными способами».
        Настя попыталась вспомнить, что испытывала при встречах с Сергеем, было ли это необыкновенное состояние возвышенности и полёта? И с удивлением отметила про себя, что совершенно необъяснимое состояние радости общения возникло у неё не далее, как накануне, когда общалась с Сашей Ерошиным, хотя ни о какой любви между ними не было и не могло быть. Так что же тогда с Сергеем? Да, было интересно, приятно общаться, она гордилась его бравым видом десантника, да, не хотелось расставаться, а напротив, хотелось продлить эти ощущения. Но какие ощущения? Как их наименовать? Полёт души? Ой ли?! Она снова стала читать:
        «Любовь есть состояние полёта Души, когда почувствовав свою половину и испытав великую Гармонию единения, когда от чувства достижения этого баланса начинает ликовать душа, повышая частоту вибрации до высот Тонких миров. Значит Любовь это ещё и Гармония двух Миров, двух начал, когда два Мира, когда мужская и женская энергии достигают при соединении совершенства».
        Она прервала чтение и подумала, что уж это пока ей непонятно, поскольку никакого единения между нею и Сергеем не было. Не было физического… А было ли духовное? Повторила про себя: «Вибрации Тонких Миров». Так кто же автор этих строк? Вот загадка. Прав Андрей, что пообещал ответить на эти вопросы позже. Не буду ими забивать голову. Что же дальше?»
       Текст продолжался:
       «Достижение совершенства есть процесс энергетического единения, когда внутреннее состоянии баланса энергий приобретает высокое звучание, видимое как энергия Любви, раскрывающая Дары и таланты, дарованные  Мной (тут какая-то неточность – подумала она о слове «Мной») человеку!». Любовь есть энергетическое объединение двух начал и есть поток энергии баланса сил, выделяемый в Космос в виде самой сильной, а значит и плотной энергии созидания!».
        Она была гуманитарием, никогда не дружила с физикой и математикой, а потому подобные строки не укладывались в голове. А всё же в них было что-то завораживающее, мощное. «Батюшки!» – едва не воскликнула она, прочитав следующие строки:
       «В этом отношении, сильнее энергии Любви нет ничего на Свете. Её поток не только самый мощный, но и самый положительный, открывающий кладовые Души человека! Поэтому чувство Любви или просто Любовь есть состояние мечты, есть состояние нереальности Материального мира, есть Будущее, предсказать и приблизить которое без Любви невозможно. Чувство любви есть состояние творчества, причём творчества не научного или технического, где владеет разум, а состояние творчества Души, а это значит внутреннего Мира человека. Чувство Любви есть состояние творчества тонкого мира в Материальном мире, потому что творящая Душа… находится в постоянном «Там», в Тонких мирах. Чувство любви раздвигает горизонты возможностей человека…»
       Настя прервалась и задумалась о вопросах творчества. Это было ближе и понятнее. И в этом была ещё одна разгадка. Творческий человек не может не откликнуться на любовь, озарившую его сердце, не может не описать своих чувств.
      «Как же редко мы задумываемся над движением своих чувств, над тем, что есть озарение, а есть лишь пустоцвет… Что же влечёт меня к Сергею Демидову? Жертвенность? Но ведь это сейчас жертвенность. А когда он был в здравии? Тогда влекло что-то иное».
      Она была очень благодарна отцу за то, что заставил задуматься над самим чувством любви. Далее она, уже не вчитываясь, перелистывала странички, выбирая то, что было ей наиболее интересно:
      «Человек, испытавший истинное чувство Любви, не только самый счастливый человек, проносящий через всю жизнь это чувство волшебства.., но и самый наполненный человек, несущий окружающим людям чувство Добра и Гармонии этого многогранного мира!.. Чувство любви выше всех чувств, потому что даже в Вере, в истинной Вере, человек не может не любить, а если нет этого чувства Любви, то и нет Веры, или она не истинная!.. Любовь или чувство Любви есть мир счастья и есть будущее людей… Но, самое главное, чувство Любви, всё же есть чувство Гармонии двух начал (мужского и женского), есть чувство Гармонии Душ!!!».
       Но дальше было написано то, что по-настоящему заставило призадуматься:
       «Человек может сколько угодно влюбляться, но это чувство влюблённости и радость жизни нельзя путать с великим чувством Любви, когда Душа или Души ликуют от радости встречи, когда человеческие проблемы Материального мира уходят на второй план.
      Человек, которому посчастливилось найти свою вторую половину, что… происходит крайне редко, выделяется из толпы, хотя бы тем, что воспринимает этот Мир как Рай, в котором всё подчинено этому чувству взаимопроникновения Душ!»
      Она вспомнила Серёжу Демидова, вспомнила встречи с ним и вдруг решила твёрдо: «Я должна увидеть его. Я должна ехать. Наверняка отец его написал неправду. В какую ещё деревню его могли отправить? Ведь ему нужно вставать на протез, учиться ходить. Где же? В деревне?»
       Теперь оставалось только решить, как осуществить свой план. Было совершенно ясно, что родители примут в штыки её замысел. И она обратилась за советом к брату.
       Он выслушал и спросил:
       – Во-первых, ты не поделилась впечатлением от прочитанного.
       – Меня всё это потрясло. Я нашла ответы на многие вопросы. Ты обещал рассказать, откуда всё это?
       – Эту тему поднял в Интернете Леонид Иванович Маслов, профессор, доктор технических наук, академик Академии технологических наук РФ, член Президиума Европейского Делового конгресса. Между прочим, он серьёзно занимается вопросами Киотского Протокола и экологической безопасностью планеты, руководит крупной фирмой, которая успешно осуществляет программы, связанные с экологией. Так, во всяком случае, написано в аннотации. А случилось с ним, по его словам, следующее. В августе две тысячи четвёртого года он услышал словно бы обращение к себе, идущее, как бы изнутри.
       – Как это?
       – Это трудно понять. Ну, представь, ведь известны из духовной нашей истории случаи, когда было Откровение Андрею Боголюбскому или Авелю-прорицателю. Причём Авелю откровения шли постоянно, а он их записывал. А сколько было откровений и Спасителя и Пресвятой Богородицы Серафиму Саровскому!
       – Так ты считаешь, что всё это Откровения, записанные Масловым? Но почему именно ему, а не старцам, не духовным деятелям? – спросила Настя.
       – Мне трудно судить, – сказал Андрей. – Но известно, что в роду Маслова семь, заметь, целых семь поколений священнослужителей! – сказал Андрей. – Ну и потом святые старцы постоянно получают Откровения. Ты ведь читала, помнишь? «После перестройки в России начнётся перестройка на Западе, и там откроются мор голод, людоедство» и прочее. Помнишь?
       – Как-то уж очень сложно понять и поверить, – задумчиво проговорила Настя. – Помнишь, к папе в гости приезжал игумен монастыря, отец Савватий, кажется? Он что-то говорил о прельщении или прелести. Не то ли и здесь?
       – Ты всё прочитала? – спросил Андрей.
       – Да, то, что ты дал мне, всё.      
       – Хоть что-то вызвало отторжение?
       – Нет! – уверенно сказала Настя.
       – Так вот и учёный был крайне удивлён тем, что случилось. Он сам пояснил, что тут даже нельзя сказать, что он что-то «слышал», что никакого голоса не было, но слова, предложения в сознании отчетливо складывались в Тексты, которые он записывал, и которые записывались очень легко. Такие сеансы время от времени продолжались, и он стал понимать, что не всё просто, что это, по сути Откровения. Впрочем, заподозрить в них что-то, мягко говоря, не от Бога, невозможно. Я тебе потом дам почитать Откровения по другим вопросам, проблемам и направлениям. Они – всеобъемлющи. Не верить им, на мой взгляд, нет оснований. Но вернёмся к твоим проблемам. Значит, хочешь ехать. Это же не очень далеко от Москвы?
       – Да, – и Настя назвала город.
       – Знаешь что, давай я тебя свожу. И, может быть, даже сам сначала зайду, чтобы выяснить обстановку. Тебе совсем не гоже делать это. В крайнем случае, передам привет от Ерошина, справлюсь о том, как дела идут, как себя чувствует, ну и сориентируюсь.
       – Большое тебе спасибо, Андрейка, – сказала Настя. – Пожалуй, ты прав.
       – Я ведь тебя не отговариваю, знаешь почему? Хочу, чтобы сама во всём убедилась, а потом уж прислушалась к своему сердцу. Ну и сравнила свои ощущения с теми, о которых прочитала.

                Весь мир, как Рай

       Они приехали в небольшой подмосковный город ближе к полудню. Специально выехали рано, чтобы засветло вернуться домой. Быстро нашли нужную улицу, нужный дом. Андрей остановил машину метрах в пятидесяти от подъезда и сказал:
       – Ну, собираюсь на задание… Сиди и жди.
       Настя очень волновалась, щеки раскраснелись. Она с интересом осмотрела всё вокруг и остановила взгляд на подъезде. И вдруг, дверь открылась и на улицу вышла девушка, лицо которой показалось знакомым. Настя не сразу узнала её, ведь видела всего один раз, в госпитале. Это была Маша. Настя не сразу обратила внимание на некоторое изменение в её фигуре. Внимание обратил брат.
       – Что ты? Кто это? Она тебе знакома? – засыпал вопросами Сергей. – Ба, да она с животиком!
       Между тем, Маша повернулась лицом к двери, протянула руку и, опершись на эту её руку, из подъезда вышел Серёжа Демидов. Вышел осторожно, аккуратно ставя одну ногу и опираясь при этом на трость с подлокотником.
       Она обнял Машу и слегка опёрся на её плечо, она тоже обняла его, и так, в обнимку, они медленно пошли по тротуару. Настя откинулась на заднем сиденье, чтобы не быть замеченной. Она специально села туда, потому что утром немного ещё дремала.
       – Вот так дела, – проговорил брат. – Пожалуй, тут всё ясно.
       – Возможно, хотя я могу ещё проверить, так ли всё хорошо у них, – сказала Настя, в которой происходила внутренняя борьба.
      Да, она могла выйти из машины, шагнуть к нему, обнять его и… Либо получить ещё более резкий от ворот поворот, либо… Сергей и Маша приближались к машине, и Настя вглядывалась в их лица, пытаясь прочесть на них ответ на свой главный вопрос. Лица были счастливыми. Сергей и Маша шли, не замечая ничего вокруг, они были поглощены только друг другом. В каждом их движении, каждом шаге, несмотря на то, что Сергей, по-видимому, совсем недавно ставший на протез, сильно хромал, чувствовалась необыкновенная гармония. Настя с некоторой досадой подумала о том, что вот так, как сейчас смотрит на Машу, Сергей на неё не смотрел никогда. Впрочем, и она ведь не чувствовала к нему вот такого всепоглощающего влечения. Нет, она, конечно, не могла выйти. И не только потому, что Маша, что уже невозможно было скрыть, была в положении, а ещё и потому, что поняла и осознала окончательно: таких чувств, как испытывала Маша, она не испытывала ещё не только к Сергею, но и вообще ни к кому.
       – Гармония любви, – прошептала Настя.
       – Что ты сказала? – переспросил Андрей.
       – Вчера читала, но только вот сейчас поняла, что такое Гармония Любви. Странно, а ведь мне казалось, что мы любили друг друга…
       – Были увлечены, даже влюблены, но не любили. Любовь – это вот. Наглядный тебе пример, – сказал Андрей и тут же задал вопрос: – А ответь ка мне, сестрёнка, смогла бы ты вот так, самоотверженно бросить всё, бросить институт, творчество, писательство своё и всю себя отдать любимому человеку. А ему ведь ой как много нужно. Ты даже не представляешь себе…            
       – Любимому, говоришь? – задумчиво переспросила Настя. – Любимому, очень горячо любимому, наверное, да… Такому, с кем весь мир как рай. Вот как у них, – и она кивнула вслед удаляющимся Сергею и Маше.
       – С приставкой «наверное»?
       – А что я ещё могу сказать? Ведь я не знаю, что значить любить и быть любимой.
       – Вот для того, чтобы ты всё это поняла, я и поехал с тобой за тридевять земель. Не надо жертвенности, если нет любви. Не представляй себя Вревской. Там всё было иначе.
       – Надо же, запомнил… Я реферат ещё на первом курсе писала, а ты запомнил.
       – А кто тебе этот реферат набирал. Ты ведь никак не хотела садиться за компьютер. Всё заявляла, что настоящие произведения пишутся от руки, когда перо скользит по бумаге, а не бездушная машина выдаёт буквы и фразы.
       Тут надо пояснить, что, работая над рефератом на первом курсе института, Настя была буквально потрясена подвигов Ю.П.Вревской, работавшей медсестрой в годы турецкой войны. Размышляя в реферате над Тургеневскими стихотворениями в прозе «Деревня», «Дрозд II», «Памяти Ю.П.Вревской», которыми писатель откликался на события русско-турецкой войны 1877 – 1878 годов, Настя увлеклась этой темой. Она писала: «Вот звучат проникающие глубоко в душу строки стихотворения в прозе «Деревня»: «О, довольство, покой, избыток русской вольной деревни! О, тишь и благодать! И думается мне: к чему нам тут и крест на куполе Святой Софии в Царь-Граде и всё, чего так добиваемся мы, городские люди?». Какой глубокий смысл! Это уже, безусловно, прозаические начала в стихотворениях в прозе, но начала, усиленные поэтическим духом произведения. На таком удивительном контрасте Тургенев показывает мир деревни, далёкий от войн, сражений и походов, смысл которых очень мало понятен простым деревенским жителям. Им понятны лишь войны в защиту своего Отечества. И снова вспоминается стихотворение «Как хороши, как свежи были розы», с их пронзительным ощущением беззащитности «перед лицом Неведомого, перед бесконечностью неба». Необыкновенно сильно звучат строки стихотворения в прозе «Дрозд II»: «Меня терзают другие, бесчисленные, зияющие раны… И апофеозом войны звучит стихотворение в прозе «Памяти Ю.П. Вревской». Да – это проза, тяжелая, всёсокрушающая высоким стилем проза, в котором звучат душераздирающие поэтические нотки. Поэзия тоже бывает тяжёлой и сильной. Вот как, например, «Вставай страна огромная!».
       «Она была в беспамятстве – и ни один врач даже не взглянул на неё; больные солдаты, за которыми она ухаживала, пока ещё могла держаться на ногах, поочерёдно поднимались с своих зараженных логовищ, чтобы поднести к её запекшимся губам несколько капель воды в черепке разбитого горшка».
       Добавим, той самой воды – воды, как мы видели, купленной у спасаемых от османской смерти болгар, причём, купленной не за малые деньги…
       «Нежное, кроткое сердце… и такая сила, такая жажда жертвы! Помогать нуждающимся в помощи… она не ведала другого счастия… не ведала – не изведала…
       Но горестно думать, что никто не сказал спасибо даже её трупу – хоть она сама и стыдилась и чуждалась всякого спасибо.
       Пусть же не оскорбится её милая тень этим поздним цветком, который я осмеливаюсь возложить на её могилу».
       Именно строки, посвящённые Вревской, потрясли тогда и Андрея, набиравшего на компьютере реферат.
       – Жертвенность Вревской или Даши Севастопольской, или наших многострадальных русских женщин, встречавших с войны искалеченных мужей, братьев, а то и просто солдат, которым некуда было деваться, это одно, а то, что ты собиралась сделать – совсем другое, – говорил Андрей. – Да, конечно, если бы Сергей был всеми покинут… Тогда я ещё подумал бы, что тебе советовать, но ты видишь его в радости и счастье. Не печалься. И к тебе придёт настоящая любовь. Возможно она где-то рядом…
       – Очень возможно! – вздохнув, сказала Настя и попросила: – Поедем уж домой, чтоб родители не беспокоились, а то ведь мы им ничего не сказали.

       А на следующий день к Андрею пришёл в гости его друг Саша Ерошин. Они некоторое время разговаривали о чём-то своём, но затем Андрей попросил Настю приготовить чай или кофе. Настя быстро накрыла на стол. Родителей не было, и компания получилась совсем молодёжной.
       Перед самым уходом Саша Ерошин, потупившись, тихо проговорил:
       – Я должен кое-что сказать вам, Настя.
       – И что же? – переспросила она.
       – Я о Сергее Демидове. Конечно, вам это может быть не приятно, но от правды не убежишь…
       – Да говорите же, Саша…
       – Маша прислала письмо своей подруге. Они с Сергеем венчались, как только он сделал первые шаги на протезе. И она ждёт ребёнка. Ну и написала, что очень счастлива. Вот, такую весть вынужден принести… Вы огорчены?
       – Напротив… Я счастлива, что не произошло ошибки. Теперь я знаю, что такое гармония любви.
       – И что же? – спросил Саша.
       Настя видела, как он смотрел на неё и тогда, в госпитале, и теперь, за столом. Она видела всё, и от глаз её не укрылись те светлые искорки, которые она вчера заметила в глазах влюблённых, когда они, ничего не замечая, проходили мимо машины.
       – Что? Да то, что произошло между Сергеем и Машей. У нас с ним такого не было. У нас было увлечение, может быть, лёгкая влюблённость, а далее, как точно подметил мой брат, я хотела окунуться в жертвенность…
       – Прямо по Достоевскому. Это Достоевский любил повторять, что Русский человек не может жить без жертвенности, – сказал Андрей.
       – Добавим, истинно, а не псевдо русский и Русский, который стремится к Богу, ибо Достоевский любил повторять также, что «Русские без Бога – дрянь», – прибавил Саша Ерошин.
      Настя почувствовала снова, как и во время разговора в госпитале, что общаться с ним очень легко и комфортно. Почувствовала и вспомнила слова отца, что лучшие отношения, лучшее взаимопонимание складываются между людьми одного круга.
       – Да, любовь! – проговорил Андрей. – Что мы все понимаем в любви. Вот я дал вчера Насте почитать о гармонии любви. Это из Откровений. Слышал о них?
      – Ты ж мне на днях сбросил на электронный адрес, – напомнил Ерошин Андрею.
      – А знаете, что меня более всего заставило задуматься? – вдруг спросила Настя. – То, что там чёрным по белому записано: тот человек выделяется из толпы и воспринимает весь мир, как Рай, которому посчастливилось найти свою вторую половину…
      – И как узнать, где же она – эта вторая половина? – с нотками печали произнёс Саша Ерошин. – Ведь нужна ещё и взаимность.
      – Как знать, быть может, очень актуальны для кого-то слова из знаменитой сказки Пушкина. Знай, близка судьба твоя! – и она, задорно рассмеявшись, убежала в свою комнату.