Яко печать.. Град и Крест-11

                ГЛАВА  54.  ДЕВОЧКА  ИЗ  ПРОШЛОГО

Комков Алексей Никитович, секретарь горкома партии, отправлял свое семейство в эвакуацию. Посадил их в автобус вместе с семьями ответственных работников города.  Несколько узлов  и чемоданы с вещами других отъезжающих погрузили в грузовики. Караван отправился на юг, держа курс  подальше от надвигающейся оккупации. Сам остался эвакуировать  партийное хозяйство и важнейшие городские предприятия. На следующий день едва успел выскочить из занимаемого немцами города. Это было в Ставрополе, тогда Ворошиловске, 3 августа 1942 года.
 
В отправленном транспорте с семьями ехала его жена Воротникова Мария Ивановна и дети, старшая Мила и младший Юра. Алексею было  39 лет, Марии 27, детям соответственно 6 и 3. Расстались они по военному времени надолго. Алексея в Махачкале мобилизовали в армию и отправили в Тбилиси обучать курсантов «Закавказских Курсов усовершенствования офицеров пехоты». Семья совершила крестный путь эвакуации до Ферганы. В пути они подвергались бомбежкам, обстрелам, но все же целыми и невредимыми добрались до Баку на достопамятную 26-ю пристань, отсидев сначала положенный карантин на мазутно-нефтяной станции Балаждары.
               
               
                Баладжары, Баладжары,
                Незнакомая страна,
                Позади горят пожары,
                Позади идет война.
                Впереди – Восток, базары,
                Впереди в мечтах – Баку,
                Баладжары, Баладжары,
                Спим на собственном боку.
                На заплеванном перроне
                Самодельные костры,
                Здесь на ближнем перегоне
                Разминулись я и ты,
                Чтоб в немыслимой погоне,
                Память сердца возлюбя,
                На совсем другом перроне
                Наконец, догнать тебя.
               
    Сидение на асфальтовых просторах грузовой Бакинской пристани вместе с тысячами других беженцев было все же спокойнее и надежнее бегства по знойным степям и грязным железнодорожным станциям – здесь хоть не бомбили. Немцы, наверное, берегли нефтяную жемчужину Азербайджана для себя. Но и это было не радостью: зной, болезни, вши, мучительность неопределенного ожидания.

 Потом переправка на утлом пароходике через море в Красноводск. Там семья пережила ужас почти совершившейся потери ребенка. Мила упала с узеньких мостков в воду. Погружаясь в ее голубую толщу, она видела всплывающие от нее серебряные пузыри воздуха, и в меру своего детского разумения осознавала жуткую необычность своего положения.

Но все обошлось – бывшие на этих мостках мальчишки оказались не только свидетелями происшедшего,  они  вытащили из воды почти задохнувшуюся девочку. Потом - мучительные от испепеляющего солнца дни на обнаженной  площади Красноводска, где в толпе таких же беженцев находился с семьей юный герой нашего повествования. Нет, ничто не дрогнуло в сердцах девочки и юноши, будущих жены и мужа,  от этой почти  полной их совмещенности  в странном и экзотическом для них пространстве Востока и в этом безумном времени войны и бегства. А может быть, и шевельнулось что-то, встревожило, взволновало, но кто об этом может теперь вспомнить и связать с тем, что произойдет еще так нескоро.

 Потом путешествие через пески Средней Азии и сиротское прибежище в Фергане. Здесь Алексей Никитович, находясь за тридевять земель, все-таки  отыскал свою семью, и с помощью сослуживца забрал к себе в Тбилиси. Соединившись, они пробыли в Грузии до окончания войны. У девочки остались в памяти голодные эпизоды от этой их тбилисской жизни в армянском районе города -  Авлабаре.

Сначала Мария работала в офицерской столовой раздатчицей. Поесть ей там, возможно, и удавалось, хотя это очень сомнительно – была она человеком очень твердых нравственных категорий, и среди них не было места возможности взять для себя не принадлежащее себе. Тем более, у защитников отечества.  Но ведь дома – дети! Чем накормить их? Того, что давали по карточкам, разумеется, не хватало. Кормившемуся в столовой Алексею кое-что удавалось приносить от своей порции детям. Но это тоже не было выходом из положения – ведь сам он при этом оставался совсем уж голодным. Не могла приносить домой  еду и Мария – при выходе работников столовой обыскивали.

 Тогда она придумала сшить себе из клеенки пакетик, который привязывала себе к животу. А так как была она исчезающее худенькой, обыскивающие при ощупывании не обнаруживали пакетик, принимая его за живот обыскиваемой. Так она приноровилась подкармливать детей. Узнав о таком поведении своей жены,  честнейший коммунист-правдолюбец, майор Комков, устроил дома скандал, потребовав прекратить воровство и пригрозив доложить об этом начальству. Мария оставила эту работу и пошла в школу учить грузинских детей грамоте. Ведь по профессии она была учительницей, причем учительницей от Бога. И это сразу же проявилось. И сразу же она стала лучшей, к ней массами повалили родители со своими  детьми, и появились подношения, и стало сытнее. Проблема была решена. Но у Милы навсегда осталось - крик маленького Юрочки:
-  Мила, иди есть кашу! Мама сказала, что она не хочет!

После демобилизации майора Комкова семья немедленно уехала в родной Ставрополь. Оставаться в Тбилиси было крайне нежелательно из-за постоянного ощущения своей здесь инородности и невозможности адаптироваться в неблагосклонной к чужакам среде. Дома Алексей Никитович был назначен руководителем Краевого Управления трудовых резервов, что можно было понимать как не то, чтобы понижение социального статуса (оно выглядело даже как повышение – глава учреждения на краевом уровне с непосредственным подчинением только Москве), а как отторжение от партийного клана.

 Человек этот был слишком уж настоящим коммунистом, честным, порядочным, прямолинейным, не способным на «политес» и компромисс не только по идейным убеждениям, но и по складу характер и глубинным моральным устоям. Ну, кому в высоких партийных рядах нужны были такие коммунисты даже в те годы, хоть еще и не окончательно сгнившие от   двойной морали, но уже достаточно подпорченные тем, что так беспощадно и ярко проявилось в 37 году. Словом, бывшего партийного руководителя отодвинули в сторонку, на участок, конечно, важный, но не так, чтобы и влиятельный. Там он никому из них мешать не будет.

 А ведь точно, помешал бы! Когда выплыл на ставропольском партийном горизонте Горбачев, Алексей Никитович быстро разглядел истинную сущность этого человека даже со своего  находящегося в сторонке места. Уже позднее, после вознесения Горбачева на самое высокое в стране место, Юрий спросил у Алексея Никитовича, что он может сказать об этом человеке – слишком великий интерес к нему был тогда не только в стране, но и во всем мире. Алексей Никитович - как припечатал: капризный болтун! Вот уж поистине угодил в самую точку – как впоследствии и оказалось.

А тогда, после окончания войны одной из главных проблем поднимающейся страны действительно стала проблема трудовых резервов. Ею Комков и занимался со всей энергией, умением и добросовестностью. Дело успешно развивалось, но признательности со стороны партии он не дождался. И думаю, что это ему не очень нравилось, если не сказать больше. Да и все его партийные коммунистические представления и принципы подверглись с годами такому разрушающему воздействию со стороны власть предержащих и результатов их деятельности, что не могли не нанести ему глубокие душевные раны. Он замкнулся, насупился, даже помрачнел. И постепенно, чаще в одиночестве, приобщился к классическому русскому не протесту, а прибежищу.

Мария Ивановна вернулась в школу, и  стала одной из лучших учительниц не только города. Обросла сонмом учеников, последователей, обрела всеобщее признание и известность. Дети ее любили, коллеги уважали, власти поощряли. Получила звание «Заслуженный учитель РСФСР». Руководство тащило в партию, но муж был категорически против,  говоря, что она не достойна этого. Наверное, он уже все понял и не хотел для жены фальшивого положения двойной морали, в котором пребывала партия и находился вместе с нею он сам.

Семья жила скромно, почти аскетически, хоть и занимала хорошую квартиру в элитном доме среди ставропольской профессуры, партийных работников, военных чинов. На ста квадратных метрах жили родители с двумя детьми и престарелая мама Марии Ивановны. Два стола, стулья, четыре кровати, пара диванов, шифоньер, книжный шкаф и шкаф для посуды на кухне, приемник – вот почти и вся мебель, весь обиход весьма непрезентабельного вида. Очень советская ультраскромная обстановка. Так же и с одеждой, с рационом, с образом жизни. Обыкновенно. Ничего из номенклатурного антуража. Впрочем, тогда, вероятно, и этот самый антураж мало, чем отличался от этого.

А дети учились. Добросовестно, старательно неудобно было подводить знаменитую маму, да и сами проявляли  интерес к учебе и успехам. Мила была отличницей, но совершенно случайно осталась без медали, а  Юра избежал этой случайности, и в свое время был вознагражден серебряной медалью. Мила окончила десятилетку в 54 году и поехала сдавать экзамены в МГУ на химфак. Не прошла по конкурсу (всего 34 балла из 35 - опять случайность), и вернулась домой. Окончив ставропольский педагогический институт по специальности «физика», поехала в г. Минеральные Воды преподавателем в школу. Проработала там недолго, всего годик, и вернулась домой под крылышко родителей и в объятия своих школьных и институтских друзей. А их у нее было немало. Одна беда – найти работу в Ставрополе было очень нелегко, даже при таких авторитетных и со связями родителях. Впрочем, связями своими они не пользовались в «шкурных» интересах, связи эти  существовали лишь в качестве деловых и  приятельских отношений, не более.

После летних каникул устроилась в мединститут   на временную работу, замещая ушедшего в отпуск сотрудника. Продержали ее там всего четыре зимних  месяца, и снова – поиск работы.
Надо сказать, что бойкой девочкой Мила отнюдь не была, не отличалась ярко выраженной энергией бытового самоустройства, и вообще «на миру» вела себя скромно, избегая публичности и предпочитая не бросаться в глаза, не выпячивать себя. К этому побуждала ее отнюдь не внешность, которую просто не хотелось, но вполне можно было демонстрировать людям, отнюдь нет. В полном соответствии со своим именем она была не только  мила, но и  красива.

 Среднего роста, по-женски хрупка, но с вполне оформившейся фигурой, замечательной чудными пропорциями и гармонией. Тонкая талия, хорошо развитые бедра, прекрасные стройные ноги и гордая  шея, мягкий рисунок плеч, кисти рук маленькие, изящные с великолепно очерченными линиями. Но особенно замечательное лицо с постоянным выражением открытости, доброжелательности, простодушия и даже некоторой наивности, не заслоняющей, впрочем, ни наблюдательности, ни ума. Последний был нетороплив, как и сама его обладательница, глубок и пытлив, проявляя склонность и способности к обстоятельности и анализу. Про таких говорят: математический склад ума.

И действительно, из всех сфер человеческой деятельности ей легче  и интересней всего было в мире чисел, формул, математической определенности. Так же и в обыденной жизни: художественные фантазии, бесплотные томления и мечтания не были ее исключительным миром. В нем царила определенность и ясность человеческих отношений, доверчивость  и простодушие, основанные на безусловном приоритете добра.  Это так хорошо и естественно соединялось  с ее женственно обаятельным обликом. И особую прелесть придавали ей легкий непорядок в прическе и милое покачивание из стороны в сторону при слегка неловкой ходьбе. Словом, девочка была – на загляденье. И человек был славный. Недаром же вокруг нее всегда было много друзей, и девочек, и мальчиков!

Отношения с мальчиками, а потом с повзрослевшими юношами и молодыми людьми всегда оставались просто товарищескими (был даже один настоящий друг, Вова Чеканов, институтский сокурсник), никогда не переходящими в ухаживания. Последние проявлялись только со стороны женихов, выказывавших серьезные намерения и предлагавших «руку и сердце». Но сердце Милы оставалось закрытым для такого рода отношений и притязаний. Она ждала  другого, не зная сама, кого именно.

Так и шли годы учебы, собственного становления как личности, и вот началась, наконец, почти самостоятельная жизнь. Вернувшись в Ставрополь, она снова обрела прежний круг общений среди оставшихся  в городе друзей, приятелей, женихов, знакомых, и по-прежнему, если и не центром притяжения, то, по меньшей мере,  желанным и притягательным человеком. А вот на работу все никак не могла устроиться. И не одна она была в таком положении. Некоторые ее подруги тоже, не пожелав учительствовать в других местах, пытались найти подходящее применение своим знаниям и способностям в своем родном городе. И тут кому-то из них попалось Отделение Лаборатории Гидрогеологических проблем Академии наук СССР. Это было в 1960 году.

Наверное, первыми были Жанна Гулишани и Валя Кулешова. Обе были уже замужними девицами, обремененными даже детьми. Они принадлежали к предыдущим выпускам Педагогического института. Потом в Отделение попали Милины подружки Ванда Тиранова и Неля Акашкина, тоже быстренько обзаведшиеся мужьями. Были в Отделении и, так сказать, собственные девичьи кадры. Это были совсем юные выпускницы каких-то средних учебных заведений по специальности «химия», присланные в Отделение по распределению. Они составили основное ядро химической лаборатории, где под руководством Сергея Ильича оттачивали свое профессиональное мастерство и выполняли гигантскую аналитическую работу по изучению минеральных вод и горных пород Кавказа. Уровень этих работ был столь высок, что и в последующие годы не только Юрий, но и представители других научных организаций обращались  к  услугам лаборатории Отделения. Именами этих девчат пестрят многие и многие научные публикации: Н.Королева, В. Склярова, Т. Тимофеева, С. Ильина.

 Все девочки, как и должно, благоухали молодостью, свежестью, обаянием и непосредственностью. Они очень наэлектризовали атмосферу в этом сугубо научном учреждении, и, влившись в уже существующий здесь женский коллектив, существенно расширили и изменили стиль и быт его общественной жизни. Появились и украдкой распространились, «как синий дым от папирос», флюиды заигрывания, ухаживания, сексуальной игривости. Все это расцветало не только в обстановке совместной деятельности на научной и производственной ниве.

 Формирующийся коллектив, как живой цельный организм, требовал дополнительного пространства и времени для своего развития и роста. Молодежь часто оставалась после работы для каких-то общественных, но нерабочих дел: стенгазета, профком, настольный теннис, фото и кино кружок и т. д. И просто потому, что не хотелось расходиться по домам.  В этой обстановке естественно возникло несколько внутриотделенческих альянсов. Для большинства это обошлось амурами. Не пощадили они и нашего героя – некоторые девицы очень нравились Юрию, и он не преминул отдаться своим фривольным влечениям.

 И тут в Отделении появляется Мила Комкова. Нона Пальцева, временно освободившая рабочее место из-за спортивных состязаний, была по наводке подружек заменена Милой. Это место было в  оползневой группе Ивана Андреевича Клевцова, где работал в то время Толя Клименко. Здесь-то они с Милой и подружились, как это обычно и происходило между ней и ребятами. Позднее Иван Андреевич смог добиться вакансии для новой сотрудницы – она очень понравилась и ему. И тем самым проблема с трудоустройством для нее была, наконец, успешно решена. Вскоре была решена и другая проблема, которая, может быть, была задумана провидением еще давным-давно, еще в огненные годы войны, а, может быть, и со дня сотворения Мира, как для каждой бывшей, сущей и будущей его былинки.

         
                ИЗВЕРЖЕНИЕ

Оно, как обычно,  началось раскатами далекого грома, доносящимися со стороны вулкана. Об этом мы были предупреждены и сейсмограммами, уловившими начавшиеся движения в глубине, и  изменением газового состава фумарол, уловленными автоматическими станциями и переданные нам в институт. Так что ничего необычного. Небольшой отряд, в который входили и мы с Милой, был переброшен поближе к вулкану на нашу базу. Она, правда, находилась недалеко и от самого института – на окраине пригорода, это где-то посередине между вулканом и противоположной окраиной города, где и располагался наш институт. Должен сказать, что ни вулкан, ни город, ни институт, если и имели что-то общее с известными мне по моей реальной жизни, то все-таки не были ни тем, ни другим, ни третьим. Да, вулкан чем-то напоминал Авачинский, город – Петропавловск, но вместе с тем и Ростов, а институт – они все на одно лицо.

Мы прибыли на нашу базу-станцию, когда все признаки извержения вулкана пропали. Он стоял спокойный и привычный своим завораживающе картинным обликом в ряду уснувших тысячелетия назад собратьев. Все ослепительно белые от снега и ледников. И мы занялись обустройством: переоделись, привели себя в порядок, вывесили промокшие (непонятно, правда, с чего бы это? – ведь добирались до места по городу) одежды на веревочку на солнечной стороне дома, обращенной к городу, и устроились отдыхать.

 Разбужены были грохотом со стороны города. Он все усиливался. И вдруг обратился  в такой звуковой кошмар, что сомнений не осталось – это извержение. Серия чудовищной силы взрывов потрясла не только наш слух, но и всю земную твердь. Стекла в окнах и двери повылетали, стены и пол заколебались, и все погрузилось во тьму. Но непостижимым образом мы успели увидеть вздымающиеся кверху черные клубы пепла и газов, насыщенные вулканическими бомбами и обломками городских зданий. Когда  тьма рассеялась и тряска прекратилась, мы выскочили из дома и обнаружили последствия взрыва.

Бывшее напротив  нас здание было почти полностью разрушено: ни крыши, ни окон, ни дверей, лишь кое-где уцелевшие стены с зияющими провалами. Из середины дома струились синие газы, и в грудах обломков что-то клокотало и булькало. Вероятность повторных взрывов была очевидной. Понятной была и ситуация – извержение началось не на вулкане, а здесь, прямо в городе. Надо было спешить.

Собрали свои развешенные вещички. При этом мелькнула мысль: как они оказались нетронутыми и спокойно провисели на веревочке лицом к лицу с таким катаклизмом! Но для анализа этого феномена времени не было – надо было спасаться и спасать жителей.

Высыпающие на улицы толпы повели из города на восток. Там, как мы знали, простирались земли вне  вулканической опасности. Но она преследовала нас на всем пути. То там, то здесь в непосредственной близости  внезапно разверзалась земля, и из образовавшихся трещин с шипением или гулом вырывались раскаленные струи газа и пара. Мы буквально лавировали между ними, а позади некоторые из возникших таким образом очагов истечения газа превращались в расширяющиеся кратеры часто следовавшими друг за другом взрывами, все более и более наполняющимися огненной пирокластикой – пеплами и бомбами.

 Все пространство превращалось в ареал многочисленных вулканов, изрыгающих на город толщи раскаленного вулканического материала, погребя под ним улицы,  дома,  людей. Мы бежали, задыхаясь от газов, быстрого бега, от тесноты панической толпы, от сутолоки и шараханий из стороны в сторону, от преодоления неожиданных препятствий: падающих столбов и деревьев, обломков зданий, возникающих трещин и ударяющих из них парогазовых струй. Страх и чувство ответственности владели нами, ужас и паника - толпой.

Наконец, вот она – окраина города, здесь будет просторнее и безопаснее. И тут вдруг все снова сотрясается чудовищным взрывом, на этот раз в стороне вулкана, и оттуда на город устремляется гигантская темно-серая лавина, сметающая все на своем пути. Вот она достигает города и его восточной окраины и поглощает бегущую вслед за нами толпу. Лишь нескольким десяткам людей удается избежать этой участи. Наверное, среди них и Мила. Мне так нужно думать, чтобы не сойти с ума. Она поотстала от меня, когда я, рьяно  собирая разрозненные группки убегающих людей и возглавив толпу для выбора наиболее безопасного пути, потерял ее в этой чудовищной суматохе.

 Теперь я вел людей уже за городом все дальше и дальше, надеясь, что Мила догонит нас, что с ней все в порядке. А впереди, между тем, показалось поле, которое было покрыто реликтовым (сохранившимся от последнего, вюрмского,  оледенения) ледником. Толщина его достигала 70 – 100 метров, но сейчас я обнаружил вдруг, что льда нет. Он истаял, пронеслось в сознании, значит, магма подошла к поверхности и растопила его, значит, извержение может начаться и здесь в любой момент! И я повел остатки толпы в обход бывшего ледника, где сейчас громоздились вытаявшие донные морены – хаотические нагромождения валунов, окатанных  каменных глыб, щебня и песка. И среди них – проржавевшие остовы каких-то конструкций, архитектурных сооружений, машин и механизмов.

 Вот чудо-то, подумал я, если бы не извержение и не внезапное таяние ледника, мы бы и не узнали о существовании доледниковой цивилизации. Если начавшееся извержение не погребет под продуктами вулканизма эти реликты и если нам суждено вернуться сюда, мы сможем разгадать тайны этой неизвестной цивилизации.

 И тут началось мое возвращение. Но не полное. Я застрял где-то между сновидением и реальностью, ощущая себя одновременно и «там», и «тут». «Там» я продолжал идти вместе с  народом вдоль ледникового поля, рассматривая вытаявшие археологические экспонаты, и с удивлением отмечая, что по мере удаления от гибнущего под раскаленными лавинами города процесс таяния ледника как бы ослабевает. Толща льда становится все менее поврежденной и все более сохранившейся в первоначальном виде.

А «тут» я анализирую происходящее, понимая, что это всего лишь сон, что моя Мила спокойно спит на своей кровати, что беспокоиться мне нечего, а вот разобраться в том, что все это означает, следовало бы. И я пытаюсь это сделать «тут», продолжая свой путь с апатично и обессилено бредущим народом,  почти нимало не беспокоясь уже о своих спутниках «там». Реальный мыслительный процесс проснувшегося человека сливается со зрительными образами сна. Разные миры соединились.

Но в них ведь присутствует  еще один мир – мое прошлое в образе воспоминаний. Откуда, как не из моего прошлого, образы Ростова или Петропавловска, или Авачинский ряд вулканов, или наша с Милой принадлежность к науке и, в частности, к вулканологии!? С настоящим (мое пробуждение на своей кровати и мои сиюминутные размышления) и прошлым все понятно. Это привычная и неизбежная для живущего данность. А что же такое сновидение? Может быть, это данное нам четвертое измерение, в котором соединилась триада – прошлое, настоящее и будущее. То самое вожделенное единство, которого мы так стремимся достигнуть. И это четвертое измерение, содержащее все еще никак не разгаданные элементы будущего,  и есть мир-вероятность, мир-предупреждение. Ведь сны провиденческие, сны-прогнозы не такая уж и редкость!

А что же прогнозирует мне этот мой сон?