Портрет. Чудовищные Истории

I
Владимир Николаевич, яростный любитель искусства, решил заказать известному художнику Кубову портрет жены.
Владимир Николаевич посещал все городские выставки и литературные вечера, а также театры, филармонию и концерты самодеятельности.
Жена,  Валентина Викторовна, терпеть не могла  пристрастий  мужа и, иной раз, наливая ему супа, говорила: «На годы посмотри свои! Сколько же это продолжаться может?! Не мальчишка, по фисгармониям околачиваться!».  Владимир Николаевич с иронией смотрел на  супругу и кушал суп, регулярно обтирая рот салфеткой, что крайне раздражало Валентину Викторовну. Она родилась и долгое время прожила в деревне, пока жестокая жизнь не выплеснула в город. Владимир же Николаевич был родом из «хорошей семьи», поэтому страсть к искусству приобрёл вместе с фамилией Гурштейн.
Владимир Николаевич решил преподнести супруге оригинальный подарок, приобщив, на его взгляд, Валентину Викторовну к искусству. Посему был приглашён художник Кубов с этюдником и вдохновенным, вечно похмельным выражением в фас. Валентина Викторовна такого «подарка» не ожидала и, затмив половину прихожей, мрачно оглядывала супруга и Кубова, который не знал, куда прислонить холст.
– Это что за новости?! – Валентина Викторовна готовилась к сражению.
– Мало тебе по циркам шляться, так теперь и в дом фисгармонию свою притащил?!
– Дорогая, это не фисгармония, это известный художник-живописец Анатолий Сергеевич Кубов, – мягчайшим голосом представил Владимир Николаевич Кубова.
Кубов слегка покачнулся и сипловатым после «вчерашнего» голосом добавил:
– Можно просто Толик…
– Так вот, мой свет, – пролился елеем Владимир Николаевич. – Анатолий будет рисовать твой портрет!
Валентина Викторовна обмерла и положила ладонь поверх бюста.
– Мой портрет? – уже иным тоном прошелестел бюст Валентины Викторовны.
– Надень своё лучшее платье, а Анатолий всё тебе объяснит, – медово улыбнулся Владимир Николаевич и, взяв обескураженную супругу под локоток, мягко направил её в спальню.
– Можно просто Толик, – промычал известный художник Кубов и потащил свои орудия в гостиную. Из спальни доносилось воркование Владимира Николаевича и ахи-охи Валентины Викторовны.
Кубов тяжело огляделся и выстрелил ножки этюдника. «Вот ведь попал… Этакую корову надо пастозно, мастихином фигачить, но ведь не поймут, суки», – думал живописец, устанавливая холст. Затем, воровато оглянувшись на дверь, вытащил плоскую чекушку и, смачно приложившись, занюхал пиненом. Творчество потекло приятным потоком по кровеносной системе, и Кубов начал раскладывать краски на палитре.
Вскоре дверь спальни распахнулась, и ведомая под локоток супругом в гостиную вплыла Валентина Викторовна. Кубов обернулся, поперхнулся и отшатнулся невольно. На Валентине Викторовне колыхалось и полыхало всеми оттенками зелёного искристое платье с огромным декольте. На необъятной груди и в ушах угасающим солнцем светился янтарь. Кубов поднял глаза и с ужасом увидел алые губы, накрашенные за своими пределами, голубые «тени», чёрную тушь ресниц, сиреневую высокую копну взбитых с лаком волос. «П***ец», – сверкнуло в мозгу Кубова.
– Свет мой, садись  в  это  кресло, – юлил Владимир Николаевич. И супруга его опустилась в разухабистое кресло в атласной обивке с огромными фантастическими цветами. «П***ееееец!!!», – снова обожгло Кубова. Он готов был, как капитан тонущего судна, взять под козырёк и провалиться сквозь ворс ковра вместе со своим этюдником на первый этаж, а затем бежать!!! Но лежащий в заднем кармане джинсов приличный аванс грел мягкое место и побуждал Кубова совершить подвиг.

II
– Хотите, я Вам классическую музыку поставлю! Бетховена или Баха! Ведь так же легче будет творить! – Владимир Николаевич уж было ринулся к проигрывателю и полкам с пластинками, но встретил сатанинский взгляд Кубова, крошившего уголь об холст, и вмиг очутился в таком же чудовищном кресле, в каком восседала в застывшей позе с выпученными, невидящими глазами его супруга. Владимир Николаевич раскрыл томик Есенина, элегантно подпёр высокий седеющий лоб тонкими пальцами и с меланхоличной улыбкой погрузился в чтение.
«Я – проститутка, тварь дрожащая! Что я делаю?!», – думал Кубов, скрипя по холсту.
– Ракурс хороший, – соврал он вслух. – Я в туалет на минуточку, а вы сидите, как сидите… Пожалуйста…
Художник положил уголь и быстрым шагом удалился в совмещённый санузел. Пустил воду, смотрел в грязноватое зеркало на своё слегка отёкшее лицо. Достал чекушку, глубоко глотнул, запил водой из-под крана. «Носяру смягчить, как и три подбородка, зелень эту поганую приглушить, клумбу эту ***скую, где она сидит, пригасить», – тлел Кубов под собственным взглядом.  Аванс вытолкнул его за дверь.
Заказчики сидели в прежних застывших позах. Валентина Викторовна не мигала. «Во жаба, не моргает…», – думал Кубов, творя подмалёвок. Внезапно ощутил под самым ухом несвежее дыхание Владимира Николаевича и услышал сладкий шёпот:
– Позвольте вопрос, маэстро…
«Эва, ***ля, «маэстро»!», – хохотнул внутренне Кубов.
– Вам не кажется, что как-то всё абстрактно, аляповато получается? Кубову очень хотелось расплющить елейную физиономию Владимира
Николаевича об палитру и высказаться в том духе, что не пошёл бы  он в пень со своей Василисой Прекрасной болотной, стрелы ей только не хватает… в глазу, но сдержался и, насколько смог спокойно, ответил:
– Это пока только подмалёвок, набросок то есть.
– А! Понимаю, понимаю… – Владимир Николаевич на цыпочках удалился к креслу.
«Ни хрена ты не понимаешь, энтузиаст-ушлёпок долбанный», – остервенело смешивал краски Кубов. – «Не, так нельзя… Буду писать Быстрицкую, авось проканает». И начал смягчать, выводить линии, делать акценты, стараясь по возможности реже смотреть на натуру.
– Долго мне так ещё сидеть? – недовольно прогудела натура. – Мне курицу поставить надо.
– Я уже заканчиваю, постарайтесь не двигаться и не моргать, – отомстил Кубов.
– Володя, – одним бюстом гудела Валентина Викторовна, – пойди курицу поставь! Начитаешься ещё муклатуры своей!
Владимир Николаевич вмиг исчез, и из кухни донёсся шум воды.
«Вот жопа! С неё портрет пишут, может, в первый и последний раз, а она про курицу думает. Хотя, о чём ей ещё там думать!», – художник выписывал брови, но понимал, что без теней не обойдётся. «***ля, Быстрицкую с голубыми тенями ещё никто не видел! Энди я, ***ля, Уорхол херов!».
– Вова! – гудел бюст. – Луковицу положи и пену снимать не забудь. Огонь убавь, как закипит!
– Да я уже почти закончил, – Кубов отошёл на шаг и внимательно вглядывался в портрет.
Переведя глаза на Валентину Викторовну, подумал: «П***ееееец…».

III
Чета Гурштейнов стояла перед холстом. На устах Владимира Николаевича блуждала вечная улыбка, но глаза его были пусты, так же, как и глаза его супруги.
– Позвольте, маэстро, – мягко заговорил Владимир Николаевич,  – но это произведение не вполне соответствует облику моей Валечки! Позвольте сделать несколько замечаний… вот здесь, как мне кажется, несколько…
«Убью. Зарежу мастихином!», – яростно клокотнуло в Кубове. Но Валентина Викторовна вдруг властно отстранила супруга от этюдника и взглянула на Кубова.
– Володя,  отблагодари  гражданина  художника!  –  Пухлая  ладонь в золотых кольцах опустилась на янтарь, – мне очень понравилось. Спасибо Вам, Анатолий!
Хрустя второй половиной аванса, взмокший Кубов просипел непослушным горлом:
– Можно просто Толик…