Невостребованные письма

Приятный женский голос объявил о прибытии в аэропорт Толмачёво.
“Минус двадцать градусов,” - будто в трансе прошептали беззвучно мои губы  вслед за бортпроводницей.

   Как и следовало ожидать, чудесного превращения не произошло. Я как выглядел белой вороной, приодевшись в легкое пальтишко в аэропорту отправки при щедрой среднеазиатской температуре плюс двадцать, таковой же птицей и остался, приземлившись в экипировке, не соответствовавшей сибирскому февралю.

   Мы были во многом не похожи друг на друга, два молодых научных сотрудника, отправившихся на стажировку в новосибирский Академгородок. Я сжимался от холода, согласно правилам теплофизики и благодаря своей дури. Он же, казалось, заполнял собою освободившееся пространство, спрятавшись где-то в глубине громадной теплой дубленки, заботливо сшитой для него в киргизских горах. Он ослеплял всех  неувядающей улыбкой, расположенной на круглом, словно яркое южное солнце, лице. Я же, далеко не всегда по делу, задумчиво хмурил брови, пытаясь соответствовать имиджу начинающего серьёзного учёного.

   Жили мы в “Золотой Долине”, но испытать радость удачливых старателей нам суждено не было, поскольку толстый слой снега тщательно скрывал любой повод для её обоснованного появления. 

   Тем не менее, освежающий морозный воздух и ослепляющая белизна снега, поглотившая всё вплоть до верхушек сосен, заряжали непонятным оптимизмом, по крайней мере, половину состава нашего маленького коллектива. Пытаясь избавиться от избытка позитива, мой напарник периодически громко запевал первые строки знаменитого романса Алябьева “Соловей”, обогащая его азиатским акцентом и колоратурной аранжировкой.

   Неоспоримые вокальные достижения неизменно вызывали мою улыбку и дикий восторг у длиннохвостых белок, стремительно носившихся вдоль высоких стволов сосен. Их визг, искаженный эффектом Допплера, доносил звуки похожие на слово “Б-и-и-и-с”, вдохновляя тем самым исполнителя на многократное тиражирование успеха. Неуклюжие попытки певца сымитировать порхание птахи растопыренными, благодаря толстой дубленке, руками, неизменно лишали меня равновесия и подкидывали кверху мои скользящие ноги.

   Проживание в гостинице постепенно приближало наш неизбежный финансовый кризис, несмотря на достаточно скромные расценки советских времен и общую относительную экономическую стабильность страны. Это тревожное предчувствие вносило коррективы в наши пешие маршруты по Академгородку. Непременным пунктом посещения стал почтамт, где у окошка с надписью “До востребования” дважды в день мой товарищ интересовался поступлением денег, а я, уже не ожидая от жизни никаких приятных сюрпризов, просто пялился на расторопную худенькую молодую брюнетку, перебиравшую почту в поисках несуществующих писем, адресованных на мое имя.

   Постоянство, с коим осуществлялась эта процедура, со временем превратило её в скромный увлекательный ритуал.

“Смотри, твой пришёл”, - раздавался громкий шёпот коллег девушки, когда, прислонившись к стенке напротив, я пытался оттаять от непривычного для меня сибирского холода. Нужно непременно было выдержать некоторое время, пока не вовлечённые в ритуал случайные люди освободят пространство возле заветного окошка. Мой взгляд, как обратный конец стрелки компаса, непрерывно следил за перемещениями девушки, превратившейся для меня в притягательный полюс тепла.

   Потупив глаза, она молча имитировала поиск письма для меня, хотя изначально знала о его отсутствии. Страусиная скорлупа скромности с трудом сдерживала напор стремящихся наружу молодых чувств. Каждый из нас двоих с нетерпением ждал фейерверка эмоций и откровений с противоположной стороны, который не оставил бы и тени сомнений, таившихся в глубине души.

   Перед отъездом я вновь подошёл к окошку за “долгожданным” письмом. Меня озарила идея. Если не случилось нам высказаться, глядя в глаза напротив, то это легко будет сделать в переписке.

   Проявив беспокойство о судьбе писем, которые всё-таки могут поступить на моё имя, я оставил девушке свой домашний почтовый адрес, предполагая, что её терпение не продлится долго, и она обязательно напишет мне.

   Медленно тянулся месяц томительного ожидания, пока очередная гениальная идея не посетила мимоходом мой мозг. Я могу сам первым написать письмо и отправить его в далекий сибирский город на своё собственное имя до востребования. Перебирая почтовые конверты, девушка непременно заметит, что я сам же являюсь отправителем, и легко догадается, что в действительности письмо предназначено ей.

   Спустя примерно неделю после отправки письма, я, наконец, обнаружил долгожданную весточку в почтовом ящике. Слегка смутила расторопность почтовой службы, но вскрытие конверта не оставило места удивлению. Это не был ответ на моё послание. Как и предполагалось в первоначальном плане «А», девушка написала мне письмо по собственной инициативе.

   Я многократно перечитывал строчки, написанные простым незамысловатым языком, испытывая необъяснимые приливы внутреннего тепла. Слова о том, как стало ей тоскливо после внезапного исчезновения немногословного парня, с удивительным постоянством наблюдавшего за ней, были мне понятны и не вызывали никаких сомнений.  Она писала, что до сих пор никаких писем не поступало и что непременно перешлет их в случае появления.

   Обратив внимание на дату отправки письма, я был поражен – мы отправили друг другу письма в один и тот же день.

   Чуть погодя, приходит второе письмо. Вот, наконец, долгожданный ответ! Но вскрытие вновь указало на неверный предварительный диагноз. Внутри конверта был вложен другой конверт с моим первоначальным письмом. Она так и не вскрыла его и добросовестно перенаправила, как обещала.

   И вновь я берусь за ручку и пишу письмо на свое имя. Высказываю удивление возвратом корреспонденции и прилагаю письмо повторно. Обращаю внимание на тот факт, что безусловно существует неосознанная связь между нашими душами, иначе сложно объяснить одновременность написания встречных писем.

   И снова упоительное ожидание. И снова воображение, предвосхищая, читает мне текст ещё непришедшего ответа.

Письмо пришло. Толстое как матрешка, содержащее вложенные поколения моих бумажных откровений.

“Дура! Дура! Дура!” – бесился я от бессилия и обиды за примитивизм реальности, не соответствовавший идеальному сценарию, ожидаемому мной.

   Через год я в очередной раз оказался в Академгородке. Обратившись с неизменной просьбой о письме, я внимательно всматривался, пытаясь уловить предательские нюансы в поведении и мимике девушки.

   Ничего! Только отточенные движения работника почтового сервиса, исполненные с ликом лишенным эмоций. Никакого намёка на невинную романтику ушедшего в прошлое года. Вот так она окончательно и угасла так и не вспыхнувшая невостребованная любовь.