С болью за всё

                (рассказ)
               
                Каждый кулик своё болото хвалит. Как тебе,  мой читатель, эта присказка? Нет, я тут не столь с дифирамбами, сколь с болью. А точнее – с болями людскими среди болеющей природы.
                Мой город мирно раскинулся на семи холмах по берегам тихой реки, красавицы Вятки. Когда-то была судоходной…Теперь на реке хозяин – топляк.  Не думают люди, как надо быть в природе, живут по принципу: после меня – хоть потоп. Затонувшие брёвна местами торчат из воды, как бы предупреждая нас: «Не опоздайте навести порядок в избе-природе: она живая, любит аккуратность, чистоту и только однажды заявляет протест…»
                Ужели совсем на нет сошли понятливые люди, особенно законы выдающие? У руля-то вон – беззаконье творящие…  Словом, больна моя река, да и не только река…
                А я люблю её, мою реку, на которой выросла. Её боль – моя боль, она стонет – и мне горько. Люблю ещё со студенческих лет гулять по её высокому левому
 берегу. С улицы Спасской выхожу на  Набережную Грина, излюбленное место отдыха горожан.  Вот и домик Александра Грина, где он жил недолгое время. Старинный, двухэтажный. Досмотрен. Стоит под густой широкой кроной тополей да клёнов, точно они на прощанье  дали своему хозяину  слово защищать дом от бурь и потрясений. Верны слову более ста лет. А почитатели таланта Грина кланяются этому месту, будто святому…
                Вот здесь, среди отдыхающих, случайно встретилась с человеком, уронившим
палочку, без которой он – не ходок. Поднять свою помощницу не может… Я оказалась кстати.
-  Спасибо вам. Не гнутся мои новые ноги, привыкну ли, стоит ли привыкать, – тихо произнёс он, словно извиняясь за свою слабость.
                Передо мной стоял невысокого роста мужчина лет семидесяти, прилично одетый; брюнет, с редкой  проседью в густых волосах; плотный, но без излишеств; лицо открытое, по щекам – две, как хрусталинки, небольшие  слезы.  Весь вид говорил, что не одна беда точит его сердце…
                И не ошиблась.  С трудом совершив шагов десять – пятнадцать к ротонде, мужчина вдруг оглянулся и повернул обратно. Домучился до скамейки, где я присела отдохнуть, и неловко примостился на её край.
                Я молча любовалась панорамой заречья, что открывается взору отсюда, с крутого высокого холма: в солнечных бликах купалась голубая лента реки, на противоположном берегу которой приютилась слобода Дымково (отсюда есть пошла знаменитая на весь мир глиняная дымковская игрушка), а дальше, до самого горизонта, леса и леса.
                Здесь хорошо думается, да и дышится легко, будто ты не в большом городе, а в тихом лесу пьёшь чистый воздух, как воду из прозрачного  родника.
                Мы оба молчали, и каждый думал о чём-то своём, словно и не было тех кратких фраз, произнесённых им десять минут назад.
-  Красота. На такой красивой земле и люди должны появляться только красивые, правильные,
   как ваши Грин, Васнецовы… –  вдруг заговорил сидящий рядом. – А тут…
-  Чувствуется, вас кто-то из моих земляков обидел,  – заметила я.
-  Обидел…  Не то слово. Вывернули наизнанку, да ещё и потоптались изрядно на мне. Если
   бы мне приснился в юности мой земной путь, стоило бы, наверное, отказаться…
-  Вы пугаете слушателя, добрый человек, – тихо произнесла я, не очень настроенная
   слушать чью-то тяжёлую исповедь.
-  Не пугайтесь. Сейчас выговорюсь, может, полегчает. Только выслушайте, я вижу в вас
   того, кто способен взять на себя часть людского горя – не удивляйтесь, вижу, –
   спешно говорил мужчина, словно оракул читал указ на устранение болей человеческих.
                Тут поймала себя на мысли: что за печать видят на мне, прося выслушать, и, не ожидая согласия, излагают свои беды, редко произнося слова «радость и счастье». Может, это наше профессиональное: меньше говорить – больше слушать. Дети для нас – великие учителя…
                И услышала неожиданное начало исповеди…
-  Как вы думаете, что общего между действиями разведчика и режиссёра? – с вопроса начал
   исповедник, точно обращался к своей коллеге.
-  Надеть облачение разведчика – удалось обойти. А вот к режиссёру некоторое отношение
   имею, как зритель обычный, хотя… - не уточнив это «хотя», включилась в беседу.
-  Что кроется за этим «хотя», если можно?
-  Каждый урок – маленький спектакль знаний. Если в конце спектакля горят глазёнки деток
    режиссёр удивил познанием, а это дорогого стоит. Проверено – не одну тысячу раз.
-  Согласен. Я – театральный режиссёр, служу в драмтеатре почти полвека. И как вы
   читаете по «глазёнкам» свои удачи, так я вижу свой успех в глазах и аплодисментах
   зрителей.
-  А разведчик тут вроде не причём…  Хотя он должен прежде в теории освоить легенду и
   только затем действовать…  Очевидно, и режиссёр, чтобы услышать овации в зале под занавес… Он должен в теории увидеть весь творческий процесс, а потом уж вести актёров к будущим благодарностям зрителей.  Верно читаю связь между вами и разведкой? – не столь
спрашивала,  сколь вслух размышляла я о двух наисложнейших профессиях.
-  Логично. Всё это так. Но я-то вам о другом хочу поведать, о самом человеческом, моём…
   Пятьдесят лет назад здесь, в вашем городе, будучи на гастролях, я встретил свою
   единственную. Нет, далеко не красавицу, но умницу-терпеливицу, нежную и строгую, а какой же она была мамой… У нас были два сына- близнеца (говорят так случается от большой любви) … Сыновья после армии стали студентами. Встретили сестричек-близняшек, решили жениться. Вот едем мы к ним свататься на своём старом «Жигулёнке» всей семьёй: я, жена и сыновья. Вдруг – удар, скрип, грохот, а дальше ничего не помню…  Очнулся через неделю в реанимации. В больнице держали месяц: была сломана рука, сильный ушиб внутренностей. Как раненый зверь, метался и ревел, когда узнал, что больше нет у меня семьи…  В суд на водителя грузовика, раздавившего  нас,  не обращался. Что с того… Да и не объявился он.  Пусть в муках ходит по свету…
                Два года приходил в себя. Друзья и коллеги вернули к творчеству. И тут заметил то особенное внимание коллеги из нашей труппы, что предполагает отношения близкие. Хороша, конечно, умна и талантлива, но почти одного возраста, и уж детей не будет…  Мысль о детях меня не оставляла.
                Но в этот момент,  ровно через  двадцать пять лет, я вновь оказался в вашем городе на гастролях.  Жил, как дома, у своих  родителей (да, да, тесть и тёща давно стали мне родными: я – сирота, из блокадного Ленинграда). Репетиции – спектакли,  тёпые беседы за хлебосольным родным столом, напоминавшем нам о былом счастье… Слёз не прятали. Но однажды отец вдруг сказал: « Как мужик – мужику, жениться придётся. Тебе только сорок восемь. Понимаю, что легко любить и оказаться разлюбленным в двадцать лет. А вот после сорока полюбить и вдруг оказаться разлюбленным – страшно. Выбирая, не ошибись. На ум гляди, а не на мордашку оштукатуренную…»
                Вечерние спектакли – после каждого помощник мне передаёт от кого-то три красных розы. В шестой вечер к розам – записка: « 6-й ряд, 6-е место». Почему-то мелькнула мысль: 666 – число дьявола. Во время седьмого спектакля увидел на указанном месте особу, лет этак тридцати, с привлекательным, даже очень, лицом, гордо посаженной головой, вся – внимание к происходящему на сцене.
                После спектакля предстала передо мной с розами, стройная, со вкусом одетая, не страдающая стеснительностью. Представилась: « Нина. Вы меня заметили во время спектакля. Поговорим в кафе? Тут рядом с театром». Пошёл с ней, почему-то припомнив наказ тестя… Чуть выпили шампанского, она тараторила бессвязно обо всём, что ей взбрело  в голову. И я опять вспомнил слова тестя: мордашка, штукатурка, ум – последнего как раз был нуль. « Продавщица универсама – достаточно того, что есть. Зато породистая – дети будут вполне красивыми, к ведению домашнего хозяйства приучу, обеспеченность, внимание – что ещё надо…» – мелькали мысли, настраивающие на семейную жизнь. Да и что греха таить – льстила мужскому самолюбию её молодость. На семнадцать лет моложе.  Выход в свет с молодой…
                Скороспелка-женитьба состоялась. Мы поехали в мой город втроём, у неё, как оказалось перед выездом, есть сын-подросток, своенравный, не признающий ни матери, ни учителей – сам себе на уме.  Ни тактичность, ни ласка мои душу его не пробудили, даже наоборот. Однажды на приглашение посмотреть  «театральную кухню», репетицию, резко бросил мне: «Папаша очередной объявился, не любит она тебя, не видишь что ли… Лох!»  Я онемел. И стал задумываться, почему она не хочет ни работать, ни домом заниматься, а только бы ей театр, ресторан, бутики… На сына – никакого внимания, а он уже подружился с героином.  Не заладилась семейная жизнь с первых месяцев. За первые полгода она трижды съездила в свой город  повидаться с родственниками. Отпускал – сам-то по горло занят делами. Однажды из школы не вернулся сын. Нашли его на остановке сотоварищи по игле. Вызвали врачей – поздно: передозировка. У матери – ни слезинки, и только фраза над гробом: « Это его выбор». От этой сцены меня охватил ужас…   Понял окончательно: пора с ней распрощаться. Но тут она заявила, что беременна. Я даже обрадовался, хотя душа сомневалась…Родился сын-инвалид, без двух пальцев на руках. Но ведь сын! Вроде – семья. Видел, что я ей чужой. Так и прожили семь лет. Мальчик рос и никак не поддавался отцовскому влиянию: молоко матери, что называется. Белокурые кудряшки и голубые глаза, лопоухий и горбоносый, он не походил ни на мать, ни на меня… « Ну, да ладно,  подрастёт – обретёт что-то из наших черт», –  успокаивал я себя.
-   Вы извините, прерву вас. Не мужское это дело – быть размазнёй, рохлей. Думается мне,
    и ребёнок-то не ваш, – устав от столь длинной, какой-то не мужской, исповеди, произнесла я.
-  Откуда вы знаете?
-  Это же очевидно.
-  Сейчас закончу. Год назад, возвращаясь с гастролей, я отстал от поезда… Больше ничего
   не могу вспомнить: ни кто я, ни откуда.  Очнулся в больничной палате и без. .. ног.
   Нашли меня обмороженного около шоссе. Спасли. Год безвестным пролежал в больнице… Не
   удивляйтесь, но именно там меня не обходили вниманием и лаской доктора и няни.
   Вспомнил, кто я, когда добрые люди принесли протезы, от доброты людской вернулась
   память. Никто меня не искал. Вернулся домой, через год.  Дверь открыл молодой
   мужчина, рядом с ним стоял мой сын, как две капли, похожий на этого мужчину… Я прошёл
   в дом – её нет. Сын сказал: « Мама от укола умерла». Наутро мужчина собрал вещи
   своего сына, и они уехали сюда, в ваш город.
-  И вы приехали сюда  навестить ребёнка?
-  Нет. Зачем порядочному мужчине мешать? Он - отец этого маленького человечка, плода
   любви двоих. А я был нужен ей как кошелёк для вольной жизни. Приехал же я на похороны
   тестя, с собой забираю теперь одинокую тёщу, вернее маму…
                Устали вы от моей речи, вижу. Но я  выговорился, будто с плеч свалил
   тяжёлый груз… дьявола : 666.  Не обмолвитесь? – попросил режиссёр.
-  Мудрецы  раньше говаривали, что страдальца обязательно Бог награждает. Думаю, тех
   людей не напрасно называли мудрыми. Проверите это в час счастливый, – заключила я.
                Мы почти одновременно поднялись со скамьи и направились в разные стороны. Не обмолвиться – кричать хотелось на весь белый свет. Что стало с женщинами-матерями, что безразличны к собственным детям, кровинушкам?! Что стряслось с сильным полом?  Почему мужчины стали безвольными?  Ими помыкают падшие  хищницы-жёны, пока не опустошат его денежный мешок. А затем выбрасывают его вместе с пустым мешком.  Или же картина другая – мужчина-альфонс…  На фоне этого растут безнравственными их чада. А дети- инвалиды – не наказание ли за выгодную «любовь»? И почему мы так беспощадны к месту своего обитания? 
                Может, и вправду мы все под влиянием числа дьявола: 666..? А что? Не сопротивляясь, приняли дьявола, да ещё и добровольно отдали нравственность ему на растерзание…   Беспросветно всё как-то …  А тебе, мой читатель, как это ?

                08.01.2013 г.