Эти глаза напротив

          Три десятка бесчувственных букв…
          Вы сражаете правдой иль лжёте,
          Вечной болью обманных разлук
          Вы в глазах, что рыдают напротив.
         
          Иль смущая в полночной тиши,
          Пылким словом сомнения руша,
          Вы в разгулье распластанной ржи –
          Пробуждаете стылую душу.
         
          Вы в словах на граните могил,
          В серенаде пред взором желанной,
          Вы блаженство бушующих сил
          В танце тел на заре неустанной.
         
          Три десятка бесчувственных букв –
          Глас души в неизменном полёте,
          Чернотою терзающих мук
          Вы в глазах, кротко ждущих напротив.





Он еле успел. Переведя дыхание, проводил глазами уплывшую в темноту остановку и, тревожно прислушиваясь к ухающему сердцу, опустился на сиденье. Спохватившись, открыл повидавший многое на своём веку «министерский» портфель. И ключи от гаража, и водительское удостоверение, и надкусанный батон – всё оказалось на месте.
«Ну, и, слава Богу, – подумалось ему. – А теперь поскорее домой, и спать, спать, спать… Что-то устал сегодня. – Ноги протиснулись вдоль горячей решётки, заныли коленями. – Да, не забыть бы кошку покормить!.. Странная она какая-то, прожорливая: ест, ест, а всё голодная. Да ещё облезлая совсем. Приблудилась неизвестно откуда, манерничает, а сама окотиться должна. А может, уже? Что прикажете с котятами делать? Эх, жизнь…»

 – Трамвай идёт в парк, – сообщил усталый голос под потолком и, скрипнув неисправной кнопкой, отключился.
«О, как! – мысленно улыбнулся он. – «Идёт в парк». – И, закрыв глаза, передразнил:
– Трамвай идёт в парк.
В закрытых глазах случаются всякие чудеса. Вот и сейчас он увидел шагающий на задних колёсах трамвай: в белой панаме, с бутылкой пива и вяленой рыбой в руке, в обнимку с элегантной трамваихой. Он – в синем, она – вся в красном в полоску, с флажком, с разноцветными шариками. Трамваи о чём-то шептались, мигали влюблёнными фарами, и вдруг, не сговариваясь, побежали к воротам нарядного парка, загрохотали.
Он очнулся. Устало покачиваясь, трамвай увеличивал скорость. В салоне было тепло и уютно. На перекрёстке трамвай жизнерадостно звякнул и загудел, будто втягивал в лёгкие воздух, потом неожиданно смолк, выдыхая.
«Чему он так радуется? Возвращению домой? А может, у него и вправду есть подружка? С не скрипучим голосом, с сиденьями из кожи, молодая… О чём это я? Неужели позавидовал трамваю?»
Навстречу неслись афиши и полночные дома, расцвеченные окнами, неоновыми буквами, огнями...
Он едва успел ухватиться за спинку переднего кресла: трамвай неожиданно затормозил и остановился.
– «Торговый центр», – возвестил испорченный кнопкой голос и стих, но вскоре вернулся торжественно-вежливым тенорком: – Молодые люди, помните: первые шесть мест в салоне предназначены для инвалидов, родителей с грудными детьми и граждан преклонного возраста. Следующая остановка – «Площадь Терешковой».
Он огляделся. Вагон был пуст. Вошла кондуктор – миловидная женщина с шёлковым платком под воротником и надписанной кондукторской сумкой на животе. Приветливо улыбнувшись, уселась в соседнее кресло.
– У вас пенсионное? Да вы не надевайте шляпу-то, не надевайте! Пусть голова отдыхает. Неужто стесняетесь?.. Ну, и зря! У моего мужа тоже лысина, и ничего. В смысле… ничего страшного.
– А я и не стесняюсь. – Стараясь выглядеть беспечным, он приосанился и протянул купюру. – И вообще, любезнейшая, чтоб вы знали, лысина – это дополнительная площадь для поцелуев.
Кондукторша охотно рассмеялась.
– Надо же, с виду такой серьёзный, а юморной.
– Это не я придумал. Однажды услышал, запомнилось, вот и пригодилось.
Кондукторша мечтательно погрузилась в окно. В перестуке колёс утонул её ласковый голос.
– Мне сегодня тоже пригодится.

Билет оказался «несчастливым»: сумма цифр первой половины номера была почти в два раза больше второй. «Что ж, надо уметь проигрывать, – с улыбкой подумал он и зажмурил глаза. – Просто сегодня не мой день».
И всё-таки он немного расстроился. «Это ж надо такое сказать: «у вас пенсионное»! Да мне ещё десять лет до «заслуженной» пенсии!»
   
В холодильнике было светло и просторно: несколько мелких яиц, бутылка с подсолнечным маслом и не мытая с прошлой недели сковорода. После ужина к ним присоединились остатки батона и вилка.
Он долго стоял перед зеркалом в ванной. «Да, лысина, да, седые виски, но лицо-то ничуть не изменилось! Сколько себя помню – всегда такой. И живота… почти нет. – И уже успокаиваясь: – Ничего вы не смыслите в мужиках, госпожа билетёрша!»
Одинокое окно, одинокий телевизор, одинокая постель… «А что если…» Он сел. На чьём-то балконе печально скулила собака, в беседке у дома бренчали гитары и пели дурацкую песню подростки. «Что если плюнуть на все дела и махнуть, наконец-то, в свой город? Завтра же, не откладывая! Повидаться с друзьями, сходить вместе с ними в кино, на «шашлык», на ночную рыбалку… Но не так, как когда-то: со стыренной папироской в промокших штанах, а с водочкой, с пивом, и… с телефоном в нагрудном кармане. Сколько лет я там не был?» Он быстро посчитал. «Не может… Тридцать?.. Не может быть!» Обескураженный упал на тощую подушку.

Он помнил всё: свой двухэтажный дом, сарай, дорогу в школу, и каток, который заливали всем двором, и первый, робкий, вроде бы случайный поцелуй… с Маринкой из соседнего подъезда. Потом училище, морская форма и короткий отпуск – увольнение домой. А потом случилось то, ради чего стоит жить на земле: он встретил её.

Они учились в параллельных классах. Он отличник, спортсмен, а она… Белка. Кто дал ей такое прозвище – одному Богу известно. Кажется, она любила орешки и семечки. А все окружающие любили её. За доброту, за улыбку, за верную дружбу… Он был красив и силён, а она светилась бледностью, худая… В седьмом классе – выше его на полголовы. Знать бы ему тогда, что всё относительно.
Завтра последний день в родном городе. Что-то поманило его из дома, – он оделся и вышел на улицу. Падал мягкий, пушистый снег.
Почти величаво он ступал по расчищенной седине тротуара и незаметно оглядывал себя в сияющих витринах. Пуговицы отполированы, ботинки начищены, курсовка… Одна, но кто здесь поймёт, что она означает! Главное – красиво и в правильном месте пришита. Он не думал о Белке, потому что не помнил её.
На городской площади, напротив универмага его аккуратно обогнала высокая, стройная девушка. Прикрывшись ладошкой, – будто бы поправляет ресничку, скользнула вперёд, потом вдруг замедлила шаг, повернулась.
– Привет…
Она помнила его имя! Прикушенная добела губа, дрожащее дыханье – Белка явно была чем-то взволнована.
«А может, просто куда-то торопится? – Ему передалось её волненье. – Но почему стоит и не уходит?»
– Я слышала, ты поступил… – Робкие пальцы скользнули по форменным пуговицам. – Теперь и вижу. Молодец!.. Как у тебя дела?
– В порядке. А у тебя?.. Прости, но ты… ты стала маленькая. – Он смутился. – То есть… ниже.
Белка улыбнулась.
– Смешной… Это ты вырос! Подойди-ка поближе. Видишь?.. Теперь уже ты выше меня… на полголовы.
– Как, и это помнишь?
Белка смущённо потупилась.
– Я всё помню.
– Но…
– Это неважно. Ты на меня в те годы даже не смотрел, а я не осмеливалась с тобой заговорить… Гадкий утёнок.
Он понимал, что влюбляется. Сине-зелёные глаза, красивый, с небольшой горбинкой нос, ресницы, чувственные губы… Его сердце тревожно и радостно билось. Они стояли так близко! От неё пахло яблочным пирогом и конфетами.
Он подбоченился.
– Утёнок, а где твои семечки?
Белка радостно засмеялась.
– Надо же, не забыл! Не ожидала. И завуча так здорово показал.
Но вдруг замолчала и тихо, с надеждой спросила:
– Можно я приглашу тебя в гости?
– Но…
– Нет-нет! – её ладонь коснулась его губ и осеклась. – У нас сегодня вечеринка. Несколько девчонок и ребят из класса. Бывшего. Мы иногда встречаемся.
– Но я не помню никого из ваших.
– Неважно! Главное, – чтоб помнили тебя. – Она вдруг взяла его руку, легко потянула. – Пожалуйста!.. – И тихо выдохнула: – Я прошу.
Он обхватил её ладонь.
– Да-да, идём, конечно, но… – он даже не пытался скрыть улыбку. – Но куда? Мне кажется, ты шла совсем в другую сторону.
Она легонько ткнулась головой ему в плечо.
– Да, ты всегда был умным…

Двухэтажный дом, крутая лестница наверх, коричневая дверь в её квартиру.
Оказалось, он их тоже помнил. Четверо ребят и пять девчонок. «Кто, интересно, «пятая»?
Она как будто прочитала его мысли.
– У кого-то родители дома, у кого-то братишки, сестрёнки, поэтому хозяйкой всегда «назначают» меня… и всегда неожиданно. Потанцуешь со мной?
Он потупил взгляд.
– Я не умею.
– Совсем? И никогда не пробовал?
Он покраснел.
Под потолком, в старинной люстре таял свет, включились бра. Одна из девушек поймала Белкин взгляд, склонилась над пластинками. На полпути к стоявшему в дверном проёме парню, она с улыбкой обернулась:
 – Белый танец!
 – Я научу. – Белка шагнула вперёд и взяла его руки. – Положи их сюда, а я… – Её ладони легли ему на плечи, скользнули к вороту, нащупали крючки и расстегнули китель. Белка подняла глаза и улыбнулась. – Так легче?
 Он стыдливо, по-детски кивнул и прислушался.
 «Знакомая пластинка! Кажется… вторая песня. Значит, следующая – моя любимая. Господи, какие красивые у неё волосы!.. А глаза!.. Как я хочу поцеловать её глаза!..»
 Руки совсем онемели и с трудом удерживались на плавно изгибающейся талии. Стараясь предугадывать движения, он неловко раскачивался из стороны в сторону и в отчаянии проклинал свои большие башмаки.
 «Точно, и вправду та пластинка. А вот и песня… Она!..»
 «Моя любимая», – прошептала Белка, и к его губам упала прядь её волос.

 Весь вечер им пел Ободзинский. «Льёт ли тёплый дождь…», «Эти глаза напротив…»
 Её глаза… Он смотрел в них, не отрываясь, весь вечер. Смущался, когда замолкала песня и с щеки уносилось её дыханье, но не отпускал трепетавшую руку. Это была игра: они якобы ждали следующую песню, или делали вид, будто не заметили, что уже закончилась эта. Они летели навстречу друг другу.
 А потом все ушли, и они остались вдвоём. За окном падал мягкий, пушистый снег.
 – Я так давно тебя не видел… даже не знаю, о чём говорить.
 – Я тоже…
 – Странно, когда вокруг были люди, я открыто держал твою руку, а сейчас, когда мы остались одни…
 Она не выдержала паузы.
 – Может… может, пойдём погуляем?
   
 Они шли по вечернему городу – молодые, красивые и безумно счастливые, и прохожие улыбались им вслед.
 – Зайдём к моей бабушке? Я никогда не была у неё с друзьями. Зайдём?.. У меня очень умная и добрая бабушка. Ты что, стесняешься?
 Он промолчал. Он пошёл бы за ней на край света.
   
 В подъезде, под тускло мерцающей лампочкой Белка нашла его руку.
 – Пойдём?
 На третьей ступеньке она неожиданно повернулась. Её глаза!.. Её тугие косы, её красивый, с небольшой горбинкой нос, ресницы-веер, чувственные губы… Белка провела ладонью по его щеке.
 – Какой колючий!..
 Он тяжело вздохнул.
 – Старею…
 Ах, как она смеялась! Потом они болтали. Обо всём: о планах, о знакомых и друзьях, о якобы случайной встрече… О первом их свидании.
 Он нерешительно обнял худые плечи. Её глаза!..
 Вдруг Белка обхватила его шею, на миг прильнула… трепетно, несмело, отпрянула смутясь, но тут же, взяв лицо горячими руками, поцеловала в губы. Робко, неумело.
 Он догнал её на пятом этаже. Она не отстранялась, лишь придерживала руками его спадавшую «морскую» шапку.
 Потом они пили с бабушкой чай, и он чувствовал как хорошо ему в этом доме. С ними. Ноги давно отогрелись в цигейковых тапочках, пахло имбирными пряниками и нарезанной на мелкую тарелку колбасой, а с комода глядели стеклянные слоники.
 Завтра поезд. Лифт – это слишком быстро, и они спускались пешком. На лестнице первого этажа она пропустила его вперёд и осталась стоять на третьей ступеньке.
 – Это наша с тобой ступенька. Слышишь?.. Наша!.. На всю жизнь.
 Он не мог на неё наглядеться. Её глаза!..
 – Ты жди, я обязательно приеду, я вернусь!
 Смятенье, счастье, страх… Она кивнула.
 А он почему-то добавил:
 – Я куплю тебе самую красивую куклу!
 Она не удивилась, не отговаривала и не спросила «зачем?» Лишь улыбнулась краешками губ и всё крутила и крутила дрожащими пальцами верхнюю пуговицу его чёрной суконной шинели.
 – Белка, что с тобой?
 Её глаза!.. Они плакали.
 – Не уезжай… Я прошу! Я так долго тебя ждала… Я уже не верила…
 – Белка, у меня увольнительная. Понимаешь?.. Я должен ехать!
 – Должен?..
 – Скоро практика, а перед практикой дают недельный отпуск, и я обязательно приеду!
 Она подняла заплаканное лицо.
 – Должен?..
Он растерялся.
 – Можно я поцелую твои глаза?
 Она опередила. Она будто в него ворвалась. Ворвалась в его сердце, в сознание, в губы… Из-под ног уходила земля. Он стиснул её в объятьях и яростно впился губами в пылающий рот. Их души носились над городом… Он ощущал, он чувствовал её желание и тело, он чувствовал пьянящий аромат её волос.
   
 В ту минуту он даже не догадывался, что это был прощальный поцелуй. Многие женщины потом любили его, но в обмен на все поцелуи он попросил бы себе у Бога только этот один.
   
 Он сдержал своё слово. Он купил в Ленинграде самую красивую куклу и два года возил её в своём багаже. Бритва, бельё, любимые книги и… кукла. Кукла жила в его каюте, летала на больших и маленьких самолётах, она объездила с ним всю огромную страну, но однажды… Однажды в каком-то маленьком заполярном аэропорту он увидел плачущую девочку. У девчушки не было с собой игрушек, и у неё болела мама. Он дал поиграть заплаканной девочке Белкину куклу, а через час улетел от стихающей бури на свой ледокол.
   
 «Четыре часа, и я там. Всего четыре часа, – и я увижу её!» Машина завелась сразу, будто всё знала и всё понимала. «Полбака… Там заправлюсь». Колёса рванули асфальт. «Только не суетись: дорога дальняя… Господи, в какую же минуту я её потерял? Когда отдал девчушке куклу?.. Мой сожжённый мост».
 Он обманывал себя. Он просто не умел тогда любить. По-настоящему. Ему чудилась впереди бесконечная жизнь, и в любой момент можно было вернуться назад, и в любой момент можно было встретить другую, и в любой момент можно было тихо мечтать… Он был полон великих замыслов и надежд, и не знал, что великие замыслы не согласуются с великими поступками. Он понял это только сейчас. А ещё он понял, что великих поступков не бывает, бывает лишь великое – любовь. Взаимная любовь.
   
 «А вот и город, вот универмаг, вот улица, вот постаревший Белкин дом. Как всё здесь изменилось!.. Вот её подъезд».
 В волнении смотрел в прохладу темноты, но онемели пальцы на руле, сдавило неразрывными тисками грудь, удавкой в шею впился воротник.
 Хватило полчаса, чтобы собраться с духом.
 Он вышел из машины. Та же лестница наверх, вот только дверь… железная, с глазком. Помедлив, трепетно вдохнул и позвонил. И тут он вспомнил, что не знает, как её зовут. Замешкался: «Как мне о ней спросить?»
 В дверях высокий парень.
 – Вам кого?
 – Простите, я ищу…
 – Минуту, – парень отступил по коридору. – Ма, тут мужчина… Белку ищет. – И шёпотом: – По-моему, не псих.
 Из комнаты донёсся тихий голос:
 – Белку?.. У нас в помине белок не бывало. Сбежала, что ль?
 А он уже спускался. «Не она! А Белка не сбежала, Белка…» Осёкся. «Белка… Быстрей в машину!» Ноги в слякоть, в грязь. «Нет, не смогу сидеть. Вот, значит, как болит душа?.. Пей эту чашу! Так тебе и надо! Пей до дна!.. О, Боже, как болит душа!.. Ах, Белка! Где ты?.. Где сейчас она? Да где угодно! Замужем, могла уехать… в отпуск, навсегда… Могла и… Господи, да что же это я! Наверняка есть дети, внуки. Внуки?..» Полоснула боль – раскаянье и ревность. «Тот прощальный поцелуй!.. Как мне расстаться с ним, расстаться с той любовью, с не состоявшейся в любви… с любимой… жизнью?..»
 Он пришёл в себя. «Похоже, стадион… А вот дорога к школе… Где-то рядом дом… А вот и он, дом бабушки».
 
И город, и «бабушкин» дом жили своею отлаженной жизнью. Во дворе играли маленькие дети, на скамейке у подъезда тяготились ревностные женщины. «А кто здесь ты?» – спросил он сам себя. И сам себе ответил:
 – Здесь никто.
 Вошёл в подъезд. «Ого! Прошло так много лет, а у светильника всё тот же вымазанный краскою плафон! Да чёрт с ним, со светильником!.. Ступени… Третья. Наша!.. Господи!» Он сделал шаг назад, встал на вторую, как тогда… «Её глаза!..» И он взлетел над городом… Он вспомнил всё. Он вспомнил аромат её волос, и трепет рук, и губ пылающих волнительный ожог, и милое, солёное лицо… От непорочных слёз. И данное той ночью обещанье.
   
 Валидол остался в машине. Женщины на скамейке заставили его сесть и послали смышлёную девочку за аптечкой.
 – Белка, говорите?.. Нет, не знаем. Если б девушка жила у нас, в нашем доме… Уж не взыщите.
      
 По дороге домой он пытался себя успокоить.
 – А может, она меня сразу забыла!..
 «Нет. Пять лет спустя Толик писал мне на Север, что Белка спрашивала его обо мне, сказала, что всё ещё ждёт какую-то куклу. Пять лет!.. А если она ждала меня дольше?»
 Колёса скатились с асфальта и захлебнулись в пыли.
 «Как тяжело дышать… Где же ты, Белка? А вдруг ты всё ещё ждёшь мою куклу?.. Нет, не может быть! Мы одногодки, и значит, ей тоже уже пятьдесят».
   
 Шелестом шин он летел над осенней унылостью серой дороги, а в лесную чащобу вползали вечерние сумерки. Навстречу пронёсся автобус. В их город. Ему показалось, в одном из окошек… «Опомнись, – одёрнул он тут же себя, – чудес не бывает».
   
 Он рассеянно запирал гараж. «Кажется, я кого-то обгонял, и кто-то обгонял меня. А на въезде в город останавливал гаишник?.. Не помню. Ну, какое это теперь имеет значение! Главное – я побывал в своей юности. Правда, я пока не нашёл в ней себя».
   
 Он еле успел, даже запыхался. Плюхнулся на пластиковое сиденье и открыл повидавший многое на своём веку «министерский» портфель. Всё оказалось на месте. Подошла кондуктор – неопрятная, всклокоченная женщина.
 – Оплатите проезд.
 Он не верил своим глазам: билет оказался счастливым. «Кажется, я должен загадать желание и…» Машинально скомкал крохотную бумажку и, отвернувшись к окну, положил её в рот.
 – Я должен, я обязательно должен найти мою Белку!
 Кто-то тронул его за плечо.
 – Граждани-ин! Вы меня слышите?
 Он обернулся.
 – Гражданин, мы поможем найти вашу белку, а вы пока предъявите нам свой проездной документ. Вот удостоверения.
 Контролёры с удивлением смотрели то друг на друга, то на странного пассажира, который ни с того ни с сего вдруг рассмеялся, но в следующую секунду, сделавшись серьёзным, озадачил их уже окончательно:
 – Найти-то можно, а вот вернуть…