День зарплаты

      Утро. Дверь в мою комнату открывает мать.
     – Саша, подъём, – говорит она тихим голосом. Через секунду я с закрытыми глазами сижу на кровати,  ищу ногами тапки. Армейская привычка. Не забылось недавнее: «Рота… – подъём!»
     Иду в ванную. Слышу, как мать будит отца:
     – Вовка, ты встанешь или нет?
     Захожу в ванную. Морщусь. В ванной у нас всегда пахнет брагой. Батя, как только началась горбачёвская перестройка, и алкоголь стал труднодоступен, занялся самогоноварением. Он может себе позволить рестораны и дорогую водку, но – принцип!
     Закрываюсь. Кручу вентиль холодной воды. За два года службы привык умываться холодной водой. Смотрюсь в зеркало. Напрягаю бицепс, мышцы груди. В общем, я доволен отражением в зеркале. Давлю зубную пасту на щётку. Чищу зубы. Кто-то дёргает ручку двери. Набираю воду в ладони, плещу в лицо. Мокрыми руками приглаживаю торчащие в разные стороны короткие волосы. Опять дергают ручку двери.
     – Саня, ну давай быстрей!
     Это моя младшая сестра – Светка. Пока я служил, сестричка родила сына, Игорька. Сейчас карапузу семь месяцев. Забавный гадёныш. Отцовство держится в тайне. Возможно, Светка и сама не знает, кто отец гадёныша.
     Выхожу из ванной. Мать с племяшом на руках, бегает из комнаты в комнату, что-то ищет. Игорёк, что редко бывает, не орёт.
     Вышел батя, зевает, чешет заросшую седеющим волосом  грудь. Включил телевизор. Взял книгу. Пошёл в туалет.
     – Здорово! – это он мне. Я киваю. Батя расплывается в улыбке:
     – На работу, как на праздник? – спрашивает, издеваясь. Почему издеваясь? Расскажу позже. Этот вопрос он задаёт мне всякое рабочее утро. Я не отвечаю. Иду на кухню. На кухне у плиты стоит бабушка, жарит блинчики. Семьдесят два года старушке – живчик. Я целую её в щёку.
     – Садись, Сашуля, всё готово.
     Ем блинчики с творогом. Пью кофе. Из ванной вылетает суетливая Светка:
     – Ба! Готов завтрак? – Светка всегда спешит, но никогда, никуда не успевает вовремя.
     – Кушать подано, – растягивая слова, говорит бабушка. Светка начинает поглощать блинчики. Я выхожу в зал. У нас большая квартира – четыре комнаты. Одна комната – моя. Другая – Светкина и Игорька. Третья – родителей. Четвёртая – общий зал. Сейчас, когда у нас в гостях бабушка, зал стал её спальней. Но бабушка большую часть времени проводит в кухне. 
     – Ма! Покормила Игорька? – кричит из кухни Светка. Молока у Светки нет. Хотя у неё всё в порядке с бюстом. Светка работает. С гадёнышем нянчится мама.
     – Покормила, покормила, – выходит мама с Игорьком в зал. Но Светка уже стучит в дверь туалета:
     – Пап! Опять ты с книжкой засел?
     Вместо ответа, слышен шум воды. У меня есть несколько минут. Я сажусь в кресло перед телевизором. В зал входит батя, плюхается на диван.
     – Володя, подержи Игорька, – мама протягивает внука отцу. Батя сажает его себе на пузо, щёлкает по носу, хохочет и рычит:
     – Ну что, спиногрыз?
     Игорёк орёт.
     – Вовка, ну, держи ты его на руках! – просит мать. Отец:
     – А я его на чём, на х.ю что ли держу?
     Слышу, как в кухне бабушка грохнула сковородой о плиту. Отец довольно улыбается. Выводить бабушку – его любимое занятие. Вообще-то батя неплохой мужик: любит Светку, меня, гадёныша, да и мать по-своему тоже любит. Но с тех пор, как к нам приехала бабушка... Когда-то бабушка была против свадьбы отца и матери. Отец этого не забыл. Слыша отцовский мат, бабушка бледнеет и крестится. Мать нервничает: «Неужели так трудно не говорить матом?» Отец: «Мне до лампочки, что у твоей мамы нежный слух, я её сюда не выписывал».
     Бабушка считает отца быдлом. Отец с ней согласен. «Да, я – быдло, – говорит он бабушке, – я родился в деревне, в свинарнике, что же вы от меня хотите, Елена Васильевна?» Бабушка говорит, качая головой: «Но живёшь ты, Володенька, не в свинарнике. И вокруг тебя не свиньи». «А кто же?» – спрашивает батя, усмехаясь.
     Легенду о рождении в свинарнике батя выдумал специально для тёщи. На самом деле, он родился дома. Отец его был начальником железнодорожной станции, мать – дежурной, на той же станции. Я не видел бабку и деда. Они умерли, когда меня ещё не было. Угорели в своём доме, что-то случилось с печкой.
     Батя в семье – добытчик. Он чинит автомобили. В своём деле он мастер. Год назад, в 1987 году, он создал кооператив. Батя нужен всем. В нашем небольшом городке, он не последний человек. Я, несмотря на его уговоры, не стал у него работать. Не хочу быть у него мальчиком на побегушках. Да и те, кто с ним работает... Скука.  Я хочу быть самостоятельным. Работаю сварным на электростанции, вот уже второй месяц. Мне нравится моя работа, мои друзья. Батя смеётся надо мной и моей зарплатой. Хотя зарплаты у меня ещё не было. Именно сегодня  я получу свою первую зарплату.
      Выхожу из подъезда. Вижу, как в свой автомобиль – синюю шестёрку, садится Геннадий Викторович Байков – Геша, или – Баёк, как зовут его на работе. Лет пятнадцать мы живём в одном доме. Правда, Геша на десять лет меня старше. Геша – мой начальник. И хотя он, как и все автомобилисты нашего двора, зависит от моего отца, меня он не подвезёт. Мы с Гешей в контрах. Я прохожу мимо, не замечая его. Он делает вид, что не замечает меня. Часто, глядя из окна своей комнаты на автомобиль Байка, я мечтаю пустить в него кирпичом, или шестнадцатикилограммовой гирей. Но гирю не докинешь. Ещё лучше было бы сжечь его машину. Всякий раз после конфликта с Гешей я представляю, как горит его автомобиль.
     У отца – новенькая восьмёрка. Но батя не предлагает мне учиться на права: «Никаких прав, пока не станешь у меня работать!» Мне – плевать.
     Я иду к автобусной остановке. Сегодня двенадцатое сентября. Но осени не чувствуется. Утро – летнее. Приятно идти по улице и думать. Я думаю о Мухе. Муха – моя девушка. Ей семнадцать лет. Окончила школу в этом году. Пробовала поступить в институт – не вышло. Я встречаюсь с ней третий месяц. Муха симпатичная, даже красивая девчонка, я считаю, мне с ней повезло. Но Муха неприступна, как блокадный Ленинград. Ничего, кроме поцелуев, между нами не было. Предкам Муха нравится. Часто вечерами мы закрываемся в моей комнате, и… играем в шашки или карты, слушаем музыку. С поцелуями всё нормально, но всё остальное… Если моя рука приближается к её груди, она решительно протестует. Время идёт и… ничего, никаких подвижек. Находясь в компании, Муха садится ко мне на колени, обнимает, целует, всячески подчёркивает нашу «близость», охраняет мою репутацию, чтобы друзья не считали меня лохом. Чувствую, терпение моё скоро лопнет. И всё же я серьёзно отношусь к Мухе. Через год, когда ей исполнится восемнадцать, я думаю на ней жениться. Я вижу, что родители большинства моих друзей живут несчастливо, да и моих родителей не назовёшь счастливыми, но у меня всё будет по-другому. Обязательно по-другому.
     Когда я весной вернулся со службы, отец, желая показать друзьям взрослого сына, частенько брал меня в свою компанию. Половину компании всегда составляли женщины и почти всякий раз – новые. Баня, ресторан, псарня. Псарня – общага, где в одной из квартир, по пятницам и субботам, играют в карты. Вино, девочки… Отец меня не стесняется. С раннего детства я помню заплаканные глаза матери, и, хотя мне бывает жалко мать, но отца я не осуждаю. Все так поступают. Среди знакомых мне женатых мужчин я не знаю исключений.
     Есть у меня ещё одна… подруга, язык не поворачивается назвать её девушкой. Ей тридцать лет. На второй день после моего возвращения из армии друг мой Витёк, потащил меня в гости. «Мировые бабы, – заявил он». Баб было две: двадцатипятилетняя Валентина – подруга Витька, хозяйка квартиры и, – Лариса. Часа через два, танцуя с Ларисой, я не мог унять дрожь. Думаете, легко провести два года без женщин? 
     «Пойдём ко мне», – шепнула Лариса, видимо, почувствовав, как меня колотит.
     «Баба, что надо», – шепнул мне Витёк.
     «Ты ей понравился», – шепнула мне Валентина.
      Мы шли по улице, Лариса держала меня под руку. Подошли  к дому. «Мать с дачи вернулась», – сказала Лариса, увидев вышедшую на балкон женщину.      
     Часа три мы прятались в беседке детского сада. Губы онемели от поцелуев.
     «Пожалуйста, не надо, не надо на улице», – шептала Лариса, прикрывая измятую грудь.
     Когда стало темнеть, мы, рискуя нарваться на сторожа, пробрались на стройку. Внутри достроенной уже девятиэтажки шли отделочные работы. Страшная грязь. Я снял с петель межкомнатную дверь. И на этой двери...
     Время от времени, когда выпью, я навещаю Ларису.
     На остановке тьма народу. Меня окликают. Здороваюсь. Подошёл битком набитый автобус. Мне удаётся втиснуться в заднюю дверь и, работая плечами, локтями, подняться на верхнюю ступеньку. И так каждое утро. Зажатый со всех сторон телами, расслабляюсь. Двадцать минут едем до загородной ГРЭС.
     В раздевалке шумно, настроение приподнятое, как-никак день зарплаты. Мужики в предвкушении праздника. Переодеваюсь в брезентовую робу, иду в цех. Десять минут до развода. В инструментальном цехе – стук домино. В электродной, за длинным столом играют в шашки. Здороваюсь с моим другом – Витьком. Витёк – слесарь. Мы работаем в паре. Входит Баёк. Начинается развод. Просим Байка дать работу на урок, день зарплаты всё же. Геша, наотрез отказывает. Чего он так меня невзлюбил? С самого начала, как только я вышел на работу, он придирается ко мне по любому поводу. С кем-то он дружит, с большинством в хороших отношениях, меня же гнобит с первого дня! Пасёт на каждом шагу, работу даёт только в газоходах, забитых вонючей серой. Ни разу не назвал по имени, только – Сафронов!
     Мы с Витьком идём латать газоход. Газоход – металлический коридор, по которому газ от сгоревшего в котле мазута идёт в трубу. От высокой температуры стены газохода прогорают до дыр. Работёнка не из приятных.
     Витёк режет листы, я прихватываю их к стенам газохода. Витёк кувалдой оббивает их по стене, я начинаю варить. Мы торопимся. До обеда нужно сделать как можно больше.
     Обед. Странно, но до обеда Геша ни разу не проверил, как мы работаем.
     Пообедав в столовой, идём к кассе. Отстояв минут десять в очереди, я получаю первую зарплату. Сто семьдесят рублей. Не густо. Но и не так уж плохо.
     Сыграв несколько партий в шашки, возвращаемся на рабочее место. Почти сразу приходит Геша. До обеда мы хорошо поработали. Геша удивлён.
     – Хорошо, – говорит он Витьку. В мою сторону он не смотрит. Витёк опять говорит об уроке, Геша не соглашается.
     – Работаем до семнадцати ноль-ноль, – говорит он.
     – Гена, не терпится потратить деньги, – ворчит Витёк.
     – Успеешь потратить, – говорит Баёк, – выходные впереди.
     Ещё час мы работаем.
     – Всё, на хрен! – говорю, – дневная норма.
     Витёк согласен. Мы действительно много сделали. Мы выбираемся из газохода и через турбинный цех, чтобы не нарваться на Гешу, идём в раздевалку.
     Смываем в душе копоть, серу. Выходим с Витьком из душа… у моего шкафчика стоит Баёк. Вот – сука!
     – Чист, как ангел, – говорит он, – как это понимать, Сафронов?
     Чего уж теперь понимать… Я подхожу к шкафчику, оттираю Гешу плечом, мотаю головой, брызги воды с волос летят ему в лицо. Геша, отойдя на шаг в сторону:
     – Или пишешь заявление – по собственному, или уволю по статье.
     Я вытираю волосы, от полотенца приятно пахнет мылом, запах отвлекает, успокаивает. Только ничего не говорить. Только молчать. Одно слово, я заведусь и тогда… но лучше не думать, что будет тогда.
     Геша вытирает ладонью брызги с лица, и идёт к выходу.
     – Видал? – спрашиваю я Витька.
     – Да уж… где ты ему насолил?
     – Где я мог ему насолить?
     – Меня как будто и не заметил, – удивлённо пожимает плечами Витёк.
     Ситуация меня бесит! Чего Баёк ко мне прицепился? Я зло матерюсь и в который раз представляю, как горит его автомобиль.
     Через полчаса мы подъезжаем к городу.
     – Зайдём к Вальке, – предлагает Витёк, – пусть готовит закуску, звонит Лариске, а мы – в магазин за вином. Я соглашаюсь. Мы выходим из автобуса, идём к дому Валентины. Валентина встречает нас растерянно. Сюрприз. Кроме Валентины в квартире – три незнакомых мужика. Здоровые, трезвые. Играют в карты. Встречают нас совсем не дружелюбно. 
     – А это кто? – спрашивает Валентину тасующий колоду. Валентина виновато улыбается. Я смотрю на Витька, он поджал губы, нахмурился. Замечаю татуированные перстни на пальцах тасующего.
     – Перекинемся в картинки? Шайбочки имеются? – глядя на нас, спрашивает тасующий.
     – Мы всё больше на бильярде, – давит из себя Витёк.
     – Ты не в красном уголке, пошевели рогами, – тасующий бросает колоду на стол, встаёт и смотрит, зло усмехаясь.
     – Ладно, Женька, это мои друзья, – не слишком уверенно говорит Валентина. – Ребята, – Валя берёт нас под руки и выводит в прихожую, – ребята, лучше уходите, – говорит она шёпотом, –  Витя, я потом всё объясню. Позвони.
     Выходим из подъезда, вижу, Витёк бесится.
     – Ну, бля, – сплёвывает под ноги, – поджали хвосты и свалили.
     – Что предлагаешь? – спрашиваю.
     – Да ни хера не предлагаю. Это Женька Сонат. Бывший Валькин хахаль. Сама мне о нём  рассказывала. Нарисовался. Ностальгия, что ли? Да и эта… коза.
     – Забей, – говорю.
     – Легко сказать.
     – Идём за вином?
     – Идём, – снова плюёт под ноги Витёк.
     От улицы Героев до проспекта Победы идём молча. Витёк, видимо, переживает. Понять можно. Не хочу говорить ему, но мы правильно сделали, что ушли. День первой зарплаты начать с драки? Да и шансы… Мы дружим с Витьком давно, с первого класса. Моего первого класса, Витёк на три года старше меня. В какие только ситуации мы не попадали вместе, Витёк – настоящий друг.
      У «Восточного» нет очереди. Значит, магазин пустой. Заходим: так и есть. Идём в «Зорьку».
     Проходим мимо гостиницы «Юность». Рядом с гостиницей – пивнуха.
     – Давай зайдём, – говорит Витёк, – разомнёмся.
Не люблю эту вонючую пивнуху. Пиво – кислая дрянь. Тесно, накурено. Но почему-то соглашаюсь:
     – Идём.
     Минут двадцать стоим в очереди. Взяв по две кружки, встаём за единственный свободный круглый стол. Витёк вынимает из кармана газетный кулёк, разворачивает, снетки рассыпаются по газете.
     – А… как чувствовал, пригодятся, – говорит он.
     К нашему столу подходит худой, высокий, нетрезвый парень с двумя кружками пива в руках, вопросительно смотрит, дёргает подбородком:
     – Встану?
     – Вставай. – Витёк двигается ближе ко мне. Странный тип. Хорошо, опрятно одет, а лицо мятое, запойное. Тёмные круги под глазами, похожи на синяки. Парень ставит кружки на стол. Лезет в карман вельветового пиджака. Вытаскивает из кармана баллон дихлофоса, подносит его к пиву, держа большой палец на пульверизаторе. Мы с Витькой удивлённо переглядываемся.
     – У тебя тараканы в кружке? – спрашивает Витёк.
     – Я сам вроде как таракан, – говорит парень и два раза коротко нажимает на пульверизатор. Струя дихлофоса, разметав пену, ударяет в пиво. Парень убирает банку в карман. Резкий запах отравы бьёт в нос. Я морщусь. Витёк – хмурится.
     – Коктейль – «два пшика». Рекомендую. Популярная вещь. – Парень мутным взглядом смотрит на нас и, увидев, как Витёк зло сжимает губы, усмехается:
     – А ты чего кривишься? Противно?
     – Да, иди ты… – Витёк явно недоволен. Парень прикладывается к кружке и долго пьёт, тяжело глотая. Выпив половину, обтирает губы:
     – Кайф уходит. Ты что-то сказал? – смотрит на Витьку.
     – Иди ты, – повторяет Витёк.
     – А, разозлился. Зря. Без дури от этого пива толку нет, только ссать бегать. – Парень достаёт папиросу, стучит об ноготь, мнёт мундштук гармошкой, закуривает, тянет руку. – Славка.
     – Саня, – говорю я, пожимая ему руку. Витёк молчит, руки не подаёт.
     – Ты что-нибудь слышал об идее мирного сосуществования? – спрашивает Славка. Витёк молчит. – Идея эта, годится не только для народов и государств, но и для соседей по пивному столику, – он смотрит на Витьку, и ещё раз представляется: – Славка.
     – Виктор, – неохотно говорит Витёк.
     Славка, выпуская дым, улыбается:
     – Ну, вот. А я, было, подумал, что попал в компанию, где мне набьют морду.
     – Не торопись себя разубеждать, – говорит Витёк. Славка пьёт пиво, ставит кружку на стол, вытирает губы:
     – Я, – самый мирный парень на Земле, – он смотрит на нас, улыбаясь.
     – Неужели? – угрюмо спрашивает Витёк.
     – Именно.
     – И как живётся самому мирному парню? – Витёк  усмехается.
     – Если честно, живётся хреново, – говорит Славка, – мирных парней любят бить немирные парни, мы ведь не даём сдачи. Я – безобидный алкоголик. Единственное моё оружие – слабость, как у бабы, – он грустно улыбается.
     – Бредишь от дихлофоса? – спрашивает Витёк.
     – Дихлофос активизирует в мозгу зону искренности. За нашим столом я самый искренний. Ты можешь признаться в слабости? – Славка смотрит на Витьку с любопытством.
     – Сегодня я уже признавался в слабости.
     – Кому?
     – Ему, – кивает на меня Витёк, – и себе. К моей бабе приехал хахаль, а я его испугался. Я не смог сказать ему, что она – моя баба, и ушёл, поджав хвост.
     – Эх, – вздыхает Славка, – если рассказать, сколько раз я… – он замолкает. Качает головой. – Как вы думаете, пацаны, какое у меня полное имя?
     – Вячеслав, – говорит Витёк.
     – Нет.
     – Станислав, – говорю я.
     – Нет.
     – Мстислав,  предполагает Витёк.
     – Нет.
     – Бронислав? – спрашиваю я.
     – Нет.
     – Ярослав? – выжидающе смотрит на Славку Витёк.
     – Да, нет, пацаны, нет, – Бздислав. Да – Бздислав. Был, говорят, такой, всего боялся, – Славка смотрит на наши удивлённые лица, губы его расплываются в улыбке, и он начинает хохотать. Хохочем и мы. Бздислав?!
     – Ты врёшь, – говорю я отсмеявшись.
     – Вру, – говорит Славка, – вытирая выступившие на глаза слёзы. Моё имя банально, но вы и его не угадали – Владислав. А твоя баба, – Славка смотрит на Витьку, – тебе до фонаря. Я уверен. Иначе ты бы не ушёл.
     – До фонаря, не до фонаря, дело же не в этом! – кипятится Витёк. – Она видела, что я струсил. Понимаешь?
     – Проехали, – говорю я, – забудь. У тебя есть подруга? – спрашиваю Славку, чтобы переменить тему.
     – Нет, – трясёт головой Славик, – я же алкоголик.
     После коктейля с дихлофосом я не сомневаюсь, что он говорит правду.
      – Какая баба захочет жить с алкоголиком? – продолжает Славик. – Да, что там жить. Я не могу рассчитывать даже на секс. Приличные бабы мне давно уже не дают. А ****ей я не люблю. Меня не интересует туловище. Мозг! В первую очередь важен мозг! А уж потом… А какой у ****ей мозг? Я их жалею, но не люблю.
     – А себя не жалеешь? – спрашивает Витёк.
     – Себя? Нет, себя не жалею. Чем быстрее сдохну – тем лучше.
     Мы молчим. Славик, тянется в карман за дихлофосом.
     – Даже не думай, – говорит Витёк.
     – Хорошо, – Славик грустно улыбается. – Мне двадцать девять лет, – продолжает он, – я хронический неудачник. В юности я возомнил о себе чёрт те что, поступил на философский факультет. Меня выгнали из университета за связь с первокурсницей. Её папа был партийной шишкой. Три курса философского факультета – коту под хвост. Пришлось стать технарём. В данный момент, я – нуль. Пустое место. Разочаровавшийся в себе человек, человечек, человечишка.
     – Ты перегибаешь, – говорит Витёк.
     – Мать, – смотрит на нас помутневшими глазами Славик, – единственный любящий, жалеющий меня человек, – моя мать. С ней я и живу.   
     – Да, замечательная компания, – говорит Витёк. – Трус, алкоголик, а Саня, – кивает он в мою сторону, – скоро станет бандюгой. Сожжёт машину своего начальника и, если папа его не отмажет, сядет года на три, четыре.
     – Ты собираешься сжечь машину начальника? – Славка явно удивлён. А я, понимаю, что не могу сказать – нет. Неопределённо пожимаю плечами.
     – И какова причинно-следственная связь?
     – Начальник пообещал его уволить, – говорит Витёк.
     – Он – редкая сволочь, – говорю я.
     – Саня – хороший сварной, но Баёк его не ценит, гнобит по любому поводу, – говорит Витёк.
     – Редкая сволочь, – говорю я. 
     – Пацаны, а который час? – спрашивает Славик.
     – Половина четвёртого, – смотрю я на часы.
     – В рабочее время, в пивнухе, говорить, что начальник сволочь, – это по-нашему, – улыбается Славик.
     – Я получил первую зарплату, – говорю я, – и, судя по словам Байка, второй у меня не будет.
     – В нашей стране рабочим платят ровно столько, чтобы у них хватало сил продолжать работать, – говорит Славка. – А силы большинство работяг черпают исключительно из выпивки. Поэтому не расстраивайся. Денег на минимум еды и выпивки ты везде заработаешь.
     Мы выпиваем.
     – А пойдём в баню? – предлагаю я Витьку.
     – Мысль! – говорит Витёк. – Но без баб скучно. Есть идея.
     – Какая?
     – Блоха.
     Я не однажды слышал от него о Блохе. Блоха учится в ПТУ, на маляра. Витёк время от времени встречается с ней. Я пожимаю плечами:
     – Мне всё равно.
     – О какой блохе идёт речь? – интересуется Славик.
     – Блоха – ****ь, – говорит Витёк. – Но ***** симпатичная.
     – Почему Блоха?
     – Алка Блохина,– говорит Витёк, и кивает на меня, – у Сани подружка – Муха.
     – Ребята, да вы энтомологи, – говорит Славка.
     – Пойдём с нами, – предлагает Витёк Славику, – увидишь Блоху во всей красе.
     – Я на мели, – говорит Славик, – весь бюджет – полтора рубля.
     – Деньги есть, – говорю я.
     – Да, нет ребята, спасибо.
     – Перестань, идём, – говорит Витёк.
     – Ну… – мнётся Славка.
     – Одно условие, – смотрю я на Славку, – дихлофос выкинешь.
     – Ты жесток, – говорит Славик, лезет в карман, достаёт дихлофос, трясёт банку. – Хорошо.
     Мы выходим из пивнухи.
     – Пацаны, а почему именно баня? – спрашивает Славка.
     – Баня – хорошее место, – говорю я.
     – Но, как мы пойдём туда с… – он умолкает недоговорив.
     – С Блохой? – спрашивает Витёк. – Да, запросто. У Сани знакомый банщик. У нас будет отдельная парная, душ и место для выпивки.
     – А как же, ну, дама… у меня нет даже полотенца.
     – Простыня тебя устроит? – спрашиваю я.
     – Простыня устроит, – одобрительно кивая, отвечает Славик.
     – Я иду в общагу за Алкой, – говорит Витёк, – а вы в «Зорьку». Встречаемся через час у «ватрушки».
     – А если ты её не найдёшь? – спрашиваю я.
     – Да куда ей деться? Найду. Вся пэтэушная кодла сидит в общаге до вечера. Меня волнует, что мы будем делать, если и в «Зорьке» пусто?
     – Купим водку у банщиков, за две цены, – говорю.
     – Чёртовы куклы! – зло говорит Славик. – Престарелое политбюро, отнимает у нас последнюю радость! Старцев хоть как-то можно понять, с их здоровьем – не до выпивки. Но Горбачёв? Будь он трижды проклят за одно это! Я решил угробить себя алкоголем, и я это сделаю! Никакая антиалкогольная кампания меня не остановит. Но заставить всю страну унижаться, давить друг друга в очередях. Свиньи! Безмозглое старичьё!
     – В нашей стране ценят старость, так меня учили с детства, – говорю я с иронией.
     – Глупость! Случается, старость уважают, но никогда не ценят, – серьёзно говорит Славка. – Да и уважают только тех, кто многого к старости добился, тех, кто может заставить себя уважать. Остальных терпят. Только – терпят. А, уж чтобы старость ценили, – никогда. Где мы сейчас идём?
     – В каком смысле? – смотрю я на Славку. 
     – Хорошо. Мимо чего мы идём?
     – Мимо гостиницы.
     – Название гостиницы?
     – «Юность».
     – Вот именно – «Юность»! А приходилось тебе видеть или слышать, чтобы гостиницу, ресторан, кинотеатр, да, что угодно, назвали: «Зрелость», или «Старость»?
     – Демагогия, – говорит Витёк, – я ценю то, что у меня есть. Я молод – ценю молодость. В старости, если доживу, буду ценить старость – свою старость. А сейчас, пацаны, я думаю о том, как бы весело провести день. Я хочу в баню. Хочу водки. Хочу бабу толстую.   
     – Толстую?! – испуганно кричит Славка. – Ну, почему толстую?
     – Ну, хорошо, худую, – удивлённый его реакцией говорит Витёк.
     – Извини, – Славик останавливается, – у меня пунктик: толстые бабы вызывают у меня чувство, похожее на клаустрофобию. Если твоя Блоха толстая, лучше я сразу пойду домой.
     – Блоха не толстая, – Витёк продолжает удивлённо смотреть на Славика, – правда, она высокая, и у неё большая грудь.
     – Ну, это ничего, это ничего, – говорит Славик.
     Витёк идёт за Блохой. Мы со Славиком – к магазину. У магазина длинная очередь. У самой двери – давка и ругань. Желающих влезть без очереди, блатных, наглых, хоть отбавляй. Я не наглый, да и спешить нам некуда. Мы со Славиком встаём в хвост очереди. Минут через сорок – Славка за это время успел выспросить у меня всё о Мухе – добираемся до прилавка. Берём две бутылки водки и «Рислинг» для Блохи.
     Выходим из магазина. Идём к «ватрушке».
     – И всё же, Саня, странное у тебя представление о свободе, – говорит Славка, радостно позвякивая бутылками, – как только ты женишься, твоя Муха, либо другая баба, оттяпает у тебя самое дорогое – независимость. А свобода, это, в первую очередь – независимость. Я даже могу представить, что первое время ты будешь спешить домой с работы. И даже, что твоя Муха, если, конечно, она не дура, позволит тебе редкие встречи с друзьями, но… Славка сделал паузу, – только до поры до времени. Как только в вашем гнёздышке появится птенец, ты утонешь в её упрёках. Чтобы быть счастливым, человеку необходимо собственное, только ему принадлежащее пространство. А у тебя его уже не будет. И, не дай бог, если у тебя есть совесть! Тогда тебе конец. Ещё недавно ты жил и радовался, и вот уже не вылезаешь из депрессии. Ты любишь ребёнка, возможно, всё ещё любишь её, но чувствуешь, что готов взорваться от распирающих тебя желаний. Возвращаясь с работы домой, ты будешь видеть вокруг себя жизнь, которая тебе уже не принадлежит. А сколько соблазнов! Друзья. Девочки. Но у тебя – совесть! И если ты не сумеешь договориться со своей совестью, то года через три-четыре сделаешь вывод, что жизнь – говно, и жить, в общем-то, незачем.
     – Как же ты без женитьбы пришёл к такому выводу? – спрашиваю Славку.
     – У меня другое, – опустив голову, говорит Славка. – Но, давай не будем обо мне, хорошо?
     – Хорошо.
     Чувствую, Славка во многом прав, я и сейчас, несмотря на то, что у меня есть Муха, смотрю с желанием на всякую симпатичную девчонку. Но неужели может быть по-другому?
     – Нет у меня совести, – говорю я. Славка усмехается:
     – Есть у тебя совесть или нет, поймешь, когда женишься. А знаешь, как я представляю мужика, способного не изменять жене?
     – Как?
     – Одна, но очень важная, деталь: у него толстые пальцы, похожие на сосиски, и на каждом пальце по три-четыре волоска. Обязательно по три-четыре, не больше. Покажи руку!
     Я показываю Славке руку с кукишем, он ржёт.
     – Ты обязательно будешь изменять жене, – делает вывод Славка.
     Подходим к «ватрушке». Издали вижу: Витёк уже ждёт нас. В руках у него большой газетный кулёк, видимо, с закуской. Рядом с ним девчонка. Пока мы подходим, я стараюсь рассмотреть её. Высокая. Чёрные брюки-дудочки, фиолетовый джемпер, ветровка. Осветлённые волосы, собраны в хвост. Симпатичная мордочка.
     – Чуваки, – неестественно весёлым голосом говорит Витёк, – это Алла.
     – Саня, – говорю я.
     – Вячеслав, – говорит Славик и целует Алле руку. У Аллы мгновенно краснеют уши. Мы идём в баню.
     Пока я договариваюсь с Игорем, Игорь – банщик, пацаны с Блохой ждут меня на улице.
     – Одно условие, – Игорь смотрит в окно на мою компанию, – отцу, о том, что ты здесь был – ни слова.
     – Нет проблем, – говорю я.
     Через пятнадцать минут мы, замотанные в простыни, сидим в парной. Разговор не клеится. Славка, видимо из-за Блохи, чувствует себя скованно. Витёк рассказывает несмешные анекдоты. Я предлагаю выпить.
     После третьей стопки настроение улучшается, мы снова идём в парную. Славка, заметно опьянел, но всё ещё комплексует.
     – Алка, – говорит Витёк, – Слава интеллектуал с высшим образованием, ему интересна жизнь меньших братьев по разуму, скажи: трудно учиться в ПТУ?
     Блоха прыскает, грудь привлекательно двигается под простынёй.
     – Разве в ПТУ учатся? – спрашивает она. Славка оживляется и с любопытством смотрит на Блоху. Алла после парной и «Рислинга» раскраснелась, я нахожу её очень симпатичной. Витёк слезает с полка, подаёт руку Алке. Выходят. Я растягиваюсь на полке. Славик внизу на скамейке, он плохо переносит жару.
     – Баня, – говорит Славка, – для людей целеустремлённых. Люди, как я безвольные, моются в ванной. Единственный минус ванной, – её маленький размер. Приходится сгибать ноги, колени торчат над водой и мёрзнут.
     Сначала тихо, затем всё громче, начинает стонать Блоха. Славик заметно нервничает. Алка уже не стонет, – орёт. Что же он рот ей не заткнёт? Мы ведь не одни в бане. Игорь будет недоволен. Но вот – крики стихают. Через пару минут, мокрые после душа, без простыней, Витёк и Алла входят в парную. И хотя мне хочется рассмотреть Алку, я соскакиваю с полка, и бегу в душ. Стою под струями прохладной воды, остываю. За мной выходит переволновавшийся Славка.
     – Слушай, Саня, – говорит Славка растроганно, – а ведь она красивая. В такую бабу можно влюбиться.
     – Ты, кажется, не любишь шлюх? Ты их жалеешь, – напоминаю я Славику недавний разговор.
     – В её порочности есть что-то искреннее. Она бескорыстна. Если в неё влюбиться, пусть на миг, пусть совсем на чуть-чуть, то можно стать счастливым. На какое-то время жизнь обретёт смысл! – Славик наливает водку в стопки. – Саня, ты был счастлив? Подожди, подожди, – он не даёт мне ответить, – счастье, это не когда тебя понимают – чушь, счастье это полёт! Ты ходил, ступал по земле тяжёлыми ногами и вдруг – летишь. Летишь, как во сне. И каждая травинка, каждый листик, всё поёт тебе: «хорошо, хорошо, хорошо». Давай выпьем.
     Мы выпиваем.
     – А что потом? – спрашиваю я Славку.
     – А потом, скорее всего, эта ****ь выжжет тебе душу. Ничего не останется, только боль. Пойдём в парную. 
     Славка стремительно пьянеет. Алка становится всё веселее и развязнее. Вижу, как Витёк нагибается к её уху, что-то шепчет. Алка слезает с полка, берёт меня за руку, тянет за собой, Витёк подталкивает меня в спину, я послушно иду за ней. В душе Алка прижимается ко мне большой, но с крошечными сосками грудью, тело у неё горячее, упругое. Пухлыми губами тянется к моим губам. Не хочу её целовать. Я отстраняюсь от неё и поворачиваю к себе спиной.
     Минут через десять Блоха уходит в парную. Я стою под душем. Выходит Славка.
     – Знаешь, – говорит он мне, – хоть алкоголь и расширяет границы прекрасного но, несмотря на красоту Аллы, всё же есть в ней и что-то неприятное. Тяпнем по полтинничку?
     Я стучу в дверь парилки, приглашаю Витька и Алку выпить. Допиваем водку, Блоха допивает вино. Снова идём в парилку. Мы с Алкой ложимся на полок, Витёк берёт веник, начинает хлестать нас по спинам. Славик растягивается на нижней полке и, кажется, засыпает. Мы долго паримся, выходим под душ.
     – Алка, – говорит Витёк, – надо оживить Славика.
     Блоха открывает дверь в парную, мнёт Славке плечи, треплет за щёки, тянет его за руки, но он настолько пьян, что не может встать.
     Мы выходим из бани на улицу. Прощаемся с Блохой. Славик беспомощно висит у нас на плечах.
     – Славик, – тормошу я его за плечо, – Славик!
     Он приоткрывает глаза:
     – Что?
     – Адрес? Какой у тебя адрес?
     – Энергетиков… двадцать два… сорок девять, – говорит Славик и закрывает глаза.
     – Потащим, или найдём машину? – спрашивает Витёк.
     – Потащим, – говорю, – десять минут ходьбы.
     Подходим к дому. Поднимаемся на третий этаж. Витёк жмёт на кнопку звонка. Дверь открывает на редкость толстая баба лет тридцати, и с ухмылкой смотрит на нас. Цветастый халат застёгнут на две пуговицы, под ним – короткая ночная рубашка, бледные тумбы ног. Мы с Витьком удивлённо переглядываемся. Баба делает шаг назад, мы заносим Славика в прихожую.
     – Сволочь, – тихо вздыхает баба и с разворота лепит Славику оплеуху, голова его дёргается, он открывает глаза и получает ещё одну оплеуху.
     – Уважаемая, уважаемая, – говорит Витёк, закрывая собой Славика.
     – Зайка, зайка… – бормочет Славик.
     – Ах, ты – козлина! – баба запускает пятерню в волосы Славика и начинает драть.
     – Да, успокойтесь вы! – останавливаю я её. – Где его мать?
     – Мать? Какая мать! Что этот козлина вам наплёл? Его мать давно умерла! Я – его жена! А вот это, – тычет она ручищей в Славика, – мой муж!
     – Зайка, зайка… – продолжает бормотать Славка, цепляясь руками за наши плечи, ноги его совсем не держат.
     – Сейчас я тебе устрою зайку, – рычит баба и вырывает Славика из наших рук. Славка падает на колени, баба лупит его ладонями по спине, плечам, голове. – Ну, что встали? Весело?! – кричит она нам.
     Мы вываливаемся на лестничную площадку. Спускаемся вниз. Выходим на улицу. Какое-то время идём молча. Витёк останавливает меня:
     – Саня, ты это видел?
     – Видел.
     – Понимаешь, почему он пьёт?
     Я молчу.
     – А как он нам уши оттоптал, а? Про мать говорил. Жаль его, – вздыхает Витёк.
     – Хороший парень, – говорю я.
     Мы идём в «Аист». «Аист» – один из двух ресторанов нашего города.
     У входа в ресторан – очередь. Мест нет. Но, на самом деле, места есть всегда. Минут десять мы стоим у огромного ресторанного окна. Ряд столиков у окон обслуживает Валентин – официант, приятель отца. Валентин замечает нас, показывает рукой в сторону входа. Нас пропускают. Проходим в ресторан. Играет музыка. Здороваемся со знакомыми. Валентин показывает нам столик. Садимся. За столиком две полных бабы лет сорока, дорого разодетые, но непривлекательные и уже навеселе. Стол уставлен закусками. Бабы пьют коньяк. Мы заказываем по салату и бутылку пшеничной.
     – Молодые люди, давайте знакомиться, – говорит одна из баб – очкастая, с изношенным лицом. Знакомимся. Очкастая достаёт из сумочки ярко-красную помаду, подкрашивает губы. Вторая – кучерявая, с заломами от бигудей на волосах, тычет вилкой в тарелку. Пальцы у неё в перстнях, пухлое запястье сдавлено золотым браслетом часов. Бабы мне не нравятся, и я тут же забываю их имена.
     – Вот непруха, – тихо говорит Витёк, осматриваясь, – посмотри: столько симпатичных баб, а нас посадили к ведьмам. А у очкастой лицо запойное, как у Славика.
     – Не удивлюсь, если она достанет из сумочки баллон с дихлофосом, ¬– шепчу я на ухо Витьку.
     – Больше двух – говорят вслух, – улыбаясь вставными зубами, говорит очкастая.
     – Это очень личное, – говорю я.
     Валентин приносит салаты и водку.
     – Мальчики, – говорит кучерявая, – давайте выпьем за знакомство.
     Выпиваем. Бабы наваливаются на закуску и с минуту не обращают на нас внимания.
     – Почему вы так мало кушаете? – спрашивает кучерявая, оторвав взгляд от тарелки.
     – Выпивка важнее, – говорит Витёк.
     – Молодым мужчинам нужно хорошо кушать, – смотрит на нас кучерявая. – Здесь вкусные отбивные, давайте мы вас угостим?
     Ещё не хватало! Мы наперебой отказываемся.
     – Ну, как знаете, – говорит кучерявая, – а мы любим закусить. 
     – В Индии, – говорит очкастая, – растет Калир-Канда, по ихнему – «обмани желудок». Съешь листочек, и на протяжении недели чувствуешь сытость. Вот бы нам такую флору на даче, а? – подталкивает она локтем кучерявую и хохочет.
     За соседним столиком, выпивает шумная компания. Замечаю, как здоровый парень лет тридцати косится на меня, взгляд у него недобрый. Он усмехается, что-то говорит соседу, тот слушает, смотрит на меня и оба они смеются. Меня это неприятно задевает.
     – Мальчики, – говорит очкастая, – ну, чего вы такие скучные? Давайте выпьем хоть за что угодно?
     – Мальчики скучают от недостатка алкоголя в крови, – говорит кучерявая, и машет рукой проходящему мимо Валентину. Тот подходит.
      – Валечка, принеси нам ещё коньячку и что-нибудь вкусненькое для мальчиков, – говорит ему кучерявая. Мы пытаемся возразить, но кучерявая и слушать не хочет.
     – Мальчики, у меня сегодня праздник, – говорит она, – не скажу какой, но повод выпить и повеселиться – стопроцентный. 
     Здоровый парень за соседним столиком продолжает бросать косые взгляды в мою сторону.
     – Чего он на меня пялится? – спрашиваю Витька.
     – Кто?
     – Вон тот здоровый бык.
     – Ты уверен? – спрашивает Витёк.
     – Уверен.
     – Это Туча, – говорит Витёк, – с ним лучше не связываться. Просто не обращай внимания.
     Мы выпиваем. Витёк толкает меня и кивает в сторону туалета.
     – Мы ненадолго, – говорит он бабам, и мне: – Идём.
     Выходим в вестибюль. У двери в туалет Витёк придерживает меня за локоть:
     – Саня, мне не нравятся эти пышки в золоте.
     – Сам не в восторге, – говорю я.
     Мимо нас в туалет проходит Туча.
     – Что будем делать? – спрашивает Витёк.
     – Не уходить же? – говорю я. – Отдыхаем и не обращаем на них внимания.
     – Навязчивые липучки.
     – Хрен с ними, – говорю я.
     Открываю дверь в туалет, вижу – Туча моет руки, наклоняется к раковине, оттопыривая зад; проходя мимо, я чуть задеваю его бедром.
     – Эй! – Видимо, это мне. Поворачиваюсь к Туче, и получаю короткий, прямой удар в лицо. Скольжу по полу на заднице, упираюсь спиной в батарею. Вскакиваю. Изо рта хлещет кровь. Буквально – хлещет. Вижу, что стоящий в дверях Витёк, испуганно смотрит на моё лицо. Трогаю языком зубы, зубы на месте, а вот верхняя губа… верхних губ – две. Мельком смотрю в зеркало, губа лопнула посередине до самого носа, будто разрезанная бритвой.
     – Сука… – сплёвывая кровь, говорю я Туче. Туча замахивается, Витёк обхватывает его сзади, кричит:
     – Саня, бей!
     Бью Тучу ногой в пах. Огромный Туча стряхивает с себя Витька. Витёк отлетает к кабинке, но стоит на ногах. Я успеваю ударить Тучу ещё раз. Туча делает шаг мне навстречу и…застонав, хватается руками за пах, сгибается пополам. Сзади на Тучу обрушивается Витёк.
     Мои, почти новые, ботинки «Саламандра» (папа не пожалел денег, к возвращению со службы купил мне всё самое лучшее, что можно было достать), отлетают от Тучи, будто он резиновый. Но я продолжаю бить: по бокам, голове, рукам, прикрывающим голову. С другой стороны усердствует Витёк. Туча, не в силах подняться, прикрывая голову руками, на коленях ползёт к двери. У самой двери он замирает, руки падают, голова опускается к полу, с лица на пол течёт кровь. Тяжело дыша, мы с Витькой смотрим друг на друга.
     – Бля, Саня, – тяжело выдыхает Витёк, – он тебе пасть порвал.
     Через несколько минут вестибюль перед туалетом полон народу. Мои и Витькины знакомые, компания Тучи. Шум, крики. Всё грозит вылиться в грандиозную драку. Валентин что-то кричит Туче в самое ухо. Туча стоит на ногах, вытирает кровь с лица белым ресторанным полотенцем. Руки не слушаются его, дрожат. У меня, не переставая, течёт из губы кровь. Я прижимаю к лицу пачку бумажных салфеток. Говорить ничего не могу. Витёк пытается объяснить, что произошло, кричит, что-то доказывая, машет руками в сторону Тучи.
     Понемногу все успокаиваются. Ко мне подходит Валентин.
     – Тебе надо в больницу, – говорит он, – иначе останешься с заячьей губой.
     В больницу, так в больницу. Я равнодушно пожимаю плечами.
     – Я его отведу, – говорит Витёк. Но тут в ресторан входят менты. Кто-то вызвал наряд. Через пару минут меня, Витьку, Тучу, сажают в воронок.
     Проходит много времени, но воронок стоит, никуда не едет. Витёк и я, сидим на скамейке у одного борта, напротив, наклонив голову, сидит Туча. Молчим. Но вот дверь воронка открывается, сержант машет мне рукой:
     – Вылезай.
     Я вылезаю. Рядом с ментами стоит Валентин. Меня ведут в козелок. Машина трогается, мы куда-то едем.
     Козелок останавливается у больницы. Сержант ведёт меня в хирургию. Долго, нескончаемо долго, ждём хирурга. Я дремлю, прислонясь головой к стене.
     Медсестра будит меня, ведёт в операционную. Ложусь на стол. Хирург делает несколько замораживающих уколов. Зашивает губу.
     – Спасибо, – говорю хирургу.
     – На здоровье, – равнодушно говорит врач.
     Выхожу из операционной, сержанта нет.
     – Где охрана? – не открывая рта, спрашиваю дежурную сестру.
     – Откуда мне знать? – говорит сестра. – По рации поговорил и ушёл.
     В приёмном покое сержанта нет. Выхожу на улицу – козелка нет. Вот как. И что мне делать? Самому идти в КПЗ?
     Я иду, прихрамывая в сторону дома. Болят отбитые об Тучу пальцы. Ёжусь от холода. Смотрю на часы: четверть одиннадцатого. День первой зарплаты. Нелепый день… Блатные. Славка. Алка. Туча. Больница… Было ещё что-то. Геша! Да – Геша! Скотина! Неужели он меня уволит? А ведь я работаю не хуже других. Я работаю хорошо! И работа мне нравится. А мои друзья? Витёк! Витёк… Я иду домой, а он сидит в обезьяннике. И сидит из-за меня! Что делать?
     Подхожу к дому. Припаркованный на тротуар, стоит Гешин автомобиль.
     – А, пошло всё на хер! – говорю я вслух, и иду к посаженным ещё весной у детской площадки деревьям.
     Тонкие стволы берёзок и клёнов подвязаны верёвками между забитыми в землю деревянными кольями. Но колышки – тонкие, такие мне не подойдут. У соседнего дома нахожу то, что мне нужно. Клумба под окнами огорожена вбитыми в землю обрезками труб, связанными проволокой. Сняв проволоку, долго расшатываю трубу, вытаскиваю из земли – вот то, что мне нужно!
     Я иду к Гешиной машине.
     Стою у синей шестёрки. В лобовом стекле отражается фонарь. Приближаю лицо к стеклу, но своего отражения  почти не вижу. Темно. На шаг отхожу от автомобиля. Сталь трубы приятно холодит руки. Размахиваюсь. На! Эхо долго перекатывается от дома к дому в прямоугольнике двора. Я жду, когда звук утихнет. На! На! На! Автомобиль, как человек,  вздрагивает при каждом ударе, осыпается стёклами, стонет погнутым железом. Я перевожу дыхание, отдыхаю. На! На!
     Вижу людей на улице, Гешу, он что-то кричит мне, машет руками, но подходить боится. На! На! На!
     Людей всё больше. Труба отбила мне руки. Я задыхаюсь. На! На! Нет больше сил. На! Труба падает из рук. Меня хватают. Валят на землю. Выкручивают руки. Теперь делайте, что хотите. Мне всё равно. Всё равно. Всё равно.
     – Щенок! Щенок! – орёт мне в лицо, трясёт за плечи, отец. – Сучий потрох! – С губ его летит слюна. Думаю, отец надавал бы мне оплеух, но, видимо, его останавливает моя зашитая, вздувшаяся губа.
      Тот же сержант, что возил меня в больницу, оттаскивает меня от отца.
     – Ну, что ты сделал? Что ты сделал? А? – Геша стоит передо мной. – Ну, зачем? А? Зачем?
     Я пытаюсь улыбнуться, но не выходит. Раздутая верхняя губа упирается в нос, нижняя слабо шевелится под ней.
     Вижу мать. Отец что-то кричит, не пускает её ко мне.
     Сержант ведёт меня к козелку.
     – Подождите! – Геша догоняет меня. – Саня, – надо же, что это? Он впервые называет меня по имени. – Саня, – повторяет он, – это твой отец уговорил меня, сделать так, чтобы ты уволился. Извини, – Геша, пожимает мне руку у локтя, разворачивается и уходит.
     Я ошарашен. Смотрю вслед уходящему Геше, смотрю на отца, разговаривающего с матерью. Как же так?!
     – В машину! – Сержант заталкивает меня в козелок. Хлопает дверь. Я сажусь на скамейку. Ну, как же так! Как же так, а? Слёзы наворачиваются на глаза.
     В обезьяннике, на лавках, спят Витька и Туча. Сержант впускает меня внутрь, закрывает дверь. Витёк подымает голову:
     – Зашили? 
     – Зашили.
     Туча сбрасывает с лавки тяжёлые ноги. Скулы у него распухли, губы вздулись. Глаза гладят из узких щелей.
     – Саня, – говорит он, – не знал, что ты Володькин сын. Но, не в этом дело. Вообще… глупо всё вышло. Извини.
     Я не могу ему ответить, спазм сдавил горло. Чувствую, сейчас расплачусь. Надо сдержаться. Дышу, успокаиваюсь.
     – Пустяки, – говорю дрожащим голосом.
     Туча ложится на лавку.
     Господи! Я изуродовал Гешин автомобиль, – Геша попросил у меня прощения. У Тучи на лице нет живого места, – Туча извинился передо мной!
     Я забился в угол, чтобы не было видно моего лица, выступивших слёз, говорю тихо:
     – Простите и вы меня. Простите и вы меня.
     Туча и Витёк спят. Мне не спится. Мерзкие мысли лезут в голову. Вспомнить бы, хоть что-то хорошее, но что? Господи! Я совсем забыл о Мухе! Муха! Чувствую, как потеплело в груди. Я вспоминаю её глаза, губы, руки! Милая Муха, милая Муха. Тут же вспомнил баню. Тьфу! Ну и скотина. Какая же я скотина!
      Хочется вычеркнуть из жизни этот день. Забыть о нём навсегда!
      – Муха, прости меня, – шепчу я, – прости меня, прости…