Четыре сна из прошлой жизни. Часть 1

     1. Жертва обстоятельств.
      На душе было чисто и радостно, даже тяжелая сумка не тянула руку. Дорога шла через лес. Когда-то наезженная, а теперь заросшая мелкой травой, приятно холодила нежным бархатом босые ноги. 
      Шура шла, почти летела, не чувствуя усталости, на ходу впитывая чудесные картины теплого хвойного леса, и переливчатых  птичьих звуков, и синевы неба, и ароматов, источаемых вековыми соснами. Она торопилась, она спешила всем своим существом вперед, вперед, вперед к заветному дому, где обитали её любимые.
       Она приехала в гости к дочери и внукам и везла им гостинцы. Она так редко видела их и скучала безумно. От встречи до встречи даже лИца их забывала, вот как редко она видела их!  И вот, наконец-то, скоро наступит долгожданная минута. Боже, как далеко они живут, как долго до них добираться, как нестерпимо больно возвращаться назад и силиться вспомнить их лица, и просить новой встречи!
     Лес расступился неожиданно, открыв взору большой и удивительно красивый дом, с резной верандой и ступенями, плавно переходящими в дорожку.  Дорожка петляла от цветника, к цветнику, к скамеечке под раскидистым, тенистым деревом, название которого она не могла никак вспомнить. С тихой грустью подумала:«У нас такие не растут».  Справа, среди цветущего кустарника и ухоженных зарослей диковинной травы угадывался пруд, или озерцо.  Ветерок принёс ей запах незабудок и осоки, и ещё чего-то, до боли родного и любимого.   Век бы стояла и любовалась этой благодатью! 
      Детский смех вывел её из оцепенения. На веранду из дома вырвались два неудержимых существа, смеясь и прыгая по ступенькам, они побежали ей навстречу. «Ура-а-а!  Бабушка приехала! Мама, мама, иди скорей сюда!» Секунда, и они уже висели у неё на шее, и целовали её, а она никак не могла наглядеться на их мордашки: «Миленькие мои, родненькие мои…» - только и могла шептать сквозь радостные слёзы.  И гладила, и гладила их русые головки,  целовала щечки и маковки,  прижимала к себе их хрупкие спинки.
       «Дети, вы задушите бабушку! Дайте и мне обнять её и поздороваться!»  Шура и не заметила как подошла дочка. Глядела на неё, пытаясь найти следы усталости, но, слава Богу, вид у неё был цветущий.  Белокурые волосы были заколоты сзади причудливым гребешком и спадали ниже плеч. Непослушный завиток кудрявился возле правого виска, совсем как у нее в молодости.  Красавица!  Протянула руку, заправила завиток за ухо.  «Ласунюшка моя, доченька, какая ты у меня красавица! Здравствуй, ненаглядная моя!»  Упала на колени ей под ноги, усталость навалилась тяжелым камнем.  «Дети, Ханечка, Артик! А ну-ка,  тащите бабушкину сумку в дом, да ставьте самовар, будем бабушку чаем отпаивать»!  Дети с легкостью подняли сумку, Ханечка – за одну ручку, Артик - за другую, и со смехом          потащили её в дом.
     «Вставай, мама, пойдем и мы в дом!».  Они шли медленно, шаг за шагом, неотрывно глядя друг на друга. Дочка улыбалась и бесконечно гладила её руку: «Я так рада видеть тебя!».  А она, не могла высказать ни слова от избытка любви и нежности, и какой-то щемящей тоски от предстоящей скоро разлуки. Когда подошли к веранде, к её удивлению, на столе уже стоял и пыхтел большущий самовар.  Дети  вытащили из сумки бабушкины гостинцы и разложили на скатерти всякую всячину: и варенье разных видов, и пирожки сладкие и с капустой, и большой кусок халвы, и конфеты, и коробку зефира в шоколаде, и пакетик пастилы и что-то еще… А на самоваре висела большущая связка сушек.  «Бабушка, бабушка!»- наперебой кричали они - «Как много всего уместилось в твою сумку! А у нас здесь не бывает зефира и пастилы! И халвы тоже не бывает! И сушек не бывает!».  «Да откуда ж им здесь взяться, среди дикого леса, где нет ни магазинов, ни даже ларька захудалого?»- ответила она, улыбаясь и усаживаясь на удобный стул с высокой спинкой.  Они пили душистый чай с гостинцами, смеялись и о чем-то говорили и говорили… Дети читали ей стихи и пели песни, которые  сочинили сами. И показывали ей рисунки, нарисованные удивительными яркими красками. А  день всё продолжался и продолжался, и не было никаких признаков приближения ночи…
       На стене веранды висел отрывной календарь. «Дочка, завтра 31 августа. У тебя - день рождения! Оторву я заранее листок, чтобы поздравить тебя уже сегодня!»   Она встала со стула и направилась к календарю. «Нет, мама! Не надо, прошу тебя!»  «Да что же такого? Ведь это просто календарь, оторву листок, всё равно ведь его отрывать».  Листочек с датой 30 августа оторвался как-то тяжело, не хотел покидать родного семейства подобных ему листочков. Рука замерла. Что это? Видно два листочка прихватила. На календаре красовалось 1 сентября. Но и в руке был всего один листок – 30 августа.  Не понимая, что произошло, она недоуменно обернулась и наткнулась на страдающие глаза дочери и внучат.  «В нашем календаре нет 31 августа, мама! И ещё у нас нет 20 января и 14 ноября. Ты должна понять, почему!». Ласуня подошла к матери, отобрала у неё календарный листок и положила ей в руку свой резной гребешок. 
        Накатившая волна ужаса и тоски подхватила несбывшуюся бабушку и подбросила далеко в почерневшее небо. Она рыдала и кричала: «Ласунюшка, Ханечка, Артик, простите меня, простите меня… Сил моих больше нет держать в себе этот грех! Простите меня, простите меня…Ласунюшка, Ханечка, Артик!!!».   И сквозь свои рыдания ей толи послышалось, толи действительно прозвучало: «Родная, потерпи ещё немного… потерпи годик!».
     «Шура, Шура!  Да очнись же ты!  Опять кричишь!  Проснись, проснись! Тебе кошмар снится!».  Сестра Тоня трясла и будила её что есть сил.  «Вот наказание-то, вот напасть! Ты так с ума сойдешь, просыпайся, просыпайся!  Ну, очнулась? Ну, вот и хорошо! На, выпей капли, я уж заранее их на столе припасла!  Так-то и я с тобой психом стану, это ж надо так рыдать и кричать!». Тоня накапала и себе успокоительных капель и выпила залпом.
       «Тонь, а Тонь! Ты прости меня!  Она сказала потерпеть еще год! Последний разочек со мной переночуешь через год, и кончаться наши муки».
        «Да ладно тебе, последний разочек… Каждый год мучаешься, пора бы уж  простить саму себя. Он, поди, и не вспомнил ни разу, а ты тридцать девять годов страдаешь!  Шур, а ты,  правда, ничего об Игоре не знаешь?»
       «Нет, не знаю.  И уж лет пять, как и не хочу ничего знать!  Как и не было его в моей жизни.  Тонь, а может и правда, не было его и ничего не было, и аборта этого злосчастного не было?  Может я придумала всё это, а?»
       «Ага, не было!  Скажешь тоже!  Что я, не помню, какая у вас любовь была? Только вот была, да сплыла его любовь-то, а ты дурёха, всю жизнь своей же жизнью и расплачиваешься за её последствия!»
       «Эх, Тонечка, всё бы на свете я отдала, чтобы не было того злосчастного дня, когда я своими куриными мозгами надумала решиться на аборт ради ничтожества этого…»
     «Это ты сейчас его ничтожеством называешь, а тогда любовь затуманила мозги. Да что с тебя взять-то было. Восемнадцать лет. Ни кола, ни двора, место в общежитии, да грошовая степуха. Что бы ты делать-то стала с ребенком? Эх ты, дитя детдома! Да и я чем тебе могла помочь? Сама студенткой была на два курса постарше. Шур, не кори себя!  Так обстоятельства сложились. Ты жертва обстоятельств, понимаешь? Ничего теперь не переделаешь!»
      «Да что, дочке места много что ли надо было?  Выросла бы, люди бы помогли, государство…»
      «Бы, бы, бы! Бы - мешает как столбы. Нет в истории сослагательного наклонения!  Давай, поднимайся, хватит лежать! Не забудь, что завтра 1 сентября, тебе на работу выходить. Всё, кончился отпуск!  А ты опять весь отпуск по монастырям хлам да мусор вывозила, не отдохнула совсем.  Вставай, приготавливай одежду, чтобы завтра при полном параде встретить свой 7-й «Б». А мне домой пора ехать,  сегодня моя очередь внука в детсад вести».
        «Тонь, а через год 31-го августа Ласунюшке будет  сорок лет!  Вот почему она сказала потерпеть еще год. Простила она меня, стало быть, только срок еще не вышел. А ты знаешь, какая она красавица! А детки какие талантливые, сами стихи и песни сочиняют, а рисуют как!»
        «Шура!  Ты действительно сойдешь с ума! Не фантазируй! Это был только сон, понимаешь? Просто со-о-о-н! Кстати, а почему ты её назвала Ласунюшкой? А дети - Ханечка, Артик… таких имен не существует…»
       «Красивые имена, таких нет ни у кого!  Вслушайся Тоня, как красиво звучит: Л-а-с-у-н-ю-ш-к-а… Х-а-н-е-ч-к-а…А-р-т-и-к…»
       «Ладно тебе, вставай уже, на полном серьёзе!».  Тоня взяла сестру за руку и потянула с кровати. « А что это у тебя в руке, ну-ка покажи?»
       Шура разжала кулак, в ладони оказался резной замысловатый гребешок.
      «Шурка,  я каждый раз прячу от тебя этой гребень, но ты его находишь. Зачем ты это делаешь, скажи мне?  Если Игорь тебе уже не интересен, тогда зачем ты бережешь его подарок? Выкинь его!»
       «Тоня, это Ласунюшкин гребешок!»
       «Ага, так я и поверила! Гребешок из небытия! Ну, ты, сестренка, даешь! Всё! Мне пора уходить, иначе мы договоримся до невесть чего!». Тоня накинула ветровку и застучала каблучками: «Вечером позвоню, смотри у меня, трубку бери!».  Хлопнула дверь, послышался шум лифта, потом всё стихло.
      Шура, Александра Георгиевна, пятидесяти семи лет от роду, поднялась с кровати. Всё её тело тихонько ныло. Под впечатлением ночного сна, она пошаркала к маленькому старомодному комоду, выдвинула потайной ящичек и бережно положила в него резной замысловатый гребешок рядом с тридцатью восемью точно такими же гребешками. Тридцать девять лет, сначала в каникулы, а потом в отпуска ездила она по заброшенным монастырям и храмам.  Вместе с другими паломниками выносила мусор и обломки, вычищала территорию, работая по 18 часов  в сутки, чтобы 30 августа, в канун несостоявшегося дня рождения своей дочери, увидеть сон как она приехала в гости к ней, к своей Ласунюшке и к Ханечке, и к Артику, и привезла им кучу гостинцев и пила с ними чай на красивой резной веранде… И еще она молилась, чтобы в их отрывном календаре появился бы листочек с датой 31 августа…И ещё, она молила о прощении её смертного греха… И всё никак не могла отмолить.

сентябрь 2012г.