Москвич или 101-й километр

ПОЕХАЛИ…
(пролог)

1 – 10

Мы все учились понемногу
На пустяках, на тумаках.
Теперь умны и («Слава Богу!»)
Себя не тратим впопыхах.

Но вдруг случается такое,
Чему совсем названья нет:
«Карету мне!» – кричит портрет
Неименитого героя.

Но только брань ему в ответ…
Мне чем-то близок тот портрет.


11 – 20

Мы часто тратим много слов.
Слова – двоякое подспорье.
И можно буйствовать и спорить
Об основаниях основ.

Но жизнь глуха, лишь ходят слухи,
Что в этой доблестной разрухе
Есть всё же место для души.
И ты, приятель, не спеши

В кругу ханжей, что тоже глухи,
Ворчать о позабытом духе.



21 – 30

Ведь незаметный человек,
В котором боль и мысли бег,
Богат богатствами в судьбе
В укор богатой голытьбе.

Да что сказать! Таких, как он,
Словесность русская знавала,
Но, чтоб понять его резон,
Её стараний было мало…

Мал тот, кто стырил миллион
И потерял покой и сон.

31 – 40

Мал тот, кто тянет покрывало,
Кому всего на свете мало, –
Мы ценим их… Но в этот раз
Не о таком пойдёт рассказ.

Жил молодой геодезист,
Любил, признаться, блуд и пьянку,
И как-то утром спозаранку
Он стал, увы, рецидивист, –

Так критик пусть, подобно танку,
Сюжет трактует наизнанку.

41 – 50

Родился мой приятель старый
В «хрущобах» серенькой Москвы,
Где, может быть, родились вы
Под сплетен «трень» и «брень» гитары.

Он рос, в отличники не лез,
Хотя в отдельных видах знаний
Всегда имел свой интерес, –
Да впрочем, вы его узнали…

Но если б каждый из повес,
Как он, любил Москву и лес!

51 – 60

Москва! Как много в этом звуке
Пустой сноровки речевой,
Снобизма и гламурной скуки
(«Ах, есть ли жизнь за К[а]льцевой?..»).

Но есть ещё одна столица:
С утра на город хлынут лица,
И их воинственный тираж
Берёт Москву на абордаж.

И жаждет бедная столица
Отдаться, выспаться, напиться…

61 – 70

Но мы посмотрим третьим взглядом,
От дел очухавшись едва:
Да вот она, вокруг и рядом
Столица древняя – Москва!

И вот уже незримый свет
Как будто оживляет лица,
А в переулках тет-а-тет
Толкуют быль и небылица…

Вздохнёшь, – и слышится в ответ
Всё то, о чём писал поэт.

71 – 80

И ты на пару с тем поэтом
Пойдёшь на всё, на всё порой
(Таким был, кстати, мой герой),
Чтоб только рассказать об этом!

И хорошо под тот рассказ,
Представив шик кабриолета
(Тогда как раз стояло лето),
«Копейке»  вдавливать на газ

И видеть в блеске чьих-то глаз
Свою Москву! Хотя бы раз…

81 – 90

Пожалуй, знают даже дети
Хороший фильм «Семь лет в Тибете».
Семь лет – немалое число.
Вот так героя занесло!

Но мой герой к себе домой
Шагал всю жизнь и (Боже мой!),
Не прибегая к укоризне,
Продолжит путь и после жизни…

Ведь, как без слов живёт немой,
Так без Москвы – приятель мой.

91 – 100

В предверьи грустного рассказа
Я сочинил немного строк
(Рассказ – букет, а это – ваза).

Как бесконечно длится срок
Того, кто хочет на планете
Найти для сердца уголок!..

Но нет пристанища, и этим
В своём пути живёт оно,
Пока навстречу дует ветер…

Всё это было так давно!

101

А я – как будто бы в ответе…


ВСТРЕЧА В ПУТИ

После счастливых дней в Красноярске я выезжал в Курагино на базу партии. Впереди ждал летний полевой сезон в горной тайге, но теперь я мог чувствовать себя вполне героем: я давно успешно справлялся с нашей нелёгкой работой, а этой весной наконец добился любви девушки, о которой давно мечтал. Она обещала ждать, писать, скучать и помнить, и от этого мне даже смерть становилась не страшна. Прошлое представлялось осмысленным и романтичным, а будущее…

Вагон, по счастью, оказался почти пустым. Я занял место у окна и погрузился в приятные размышления. Дрогнул и уплыл в прошлое знакомый вокзал, вскоре за окнами загрохотали громадные конструкции моста через Енисей. Справа над скалистым обрывом показались коробочки пятиэтажек… Академгородок! Там началась моя самостоятельная жизнь, там я принял первые, круто изменившие её решения. Там встретил людей, которых назвал настоящими друзьями, и ту, чей образ потом во многом определял мои поступки и мысли… Мне было тогда 17, а теперь уже 22, но впереди – ещё больше! Надо…
Я уже целиком погрузился в своё большое будущее, которое непременно должно было состояться, как вдруг кто-то с силой хлопнул меня по плечу:

– Здорово, Евгеша!
Так звал меня только один человек, причем это выходило у него не обидно, а как-то по-доброму, по-приятельски. Это был Анатолий по прозвищу Москвич, сорокалетний постоянный рабочий из нашей партии. Кличка определённо указывала на его происхождение и прежнее место жительства, а непростая история Толика, известная мне отчасти из его рассказов, а отчасти из моих личных наблюдений, была такова:

В молодости Толя выбрал профессию геодезиста, и начал работать в хорошей организации. Он был открыт, общителен и дружелюбен, довольно начитан и в меру интеллигентен. Толик, как и все, посмеивался над советскими воспитательными лозунгами, но любил Москву, лес, обожал дарить девушкам шампанское и цветы, то есть вести себя красиво и благородно. Вскоре он женился, и в молодой семье родилась маленькая дочурка. Но в дальнейшем судьба сыграла с Анатолием злую шутку.
Молодой отец души не чаял в жене и дочке, но, разумеется, по-прежнему дороги для него оставались старые друзья с их привычками, правилами и развлечениями. По пятницам они собирались «отдохнуть», здесь была гитара и всё, что полагается в таких случаях, иногда в их компанию попадали девчонки – лимитчицы, с которыми, впрочем, здесь обходились вполне душевно.

В один из таких вечеров Толик не смог устоять против неудержимого желания показать этим восторженным существам любимый вечерний город. Воспользоваться для этого пришлось стоявшей во дворе чужой «копейкой». Машина не пострадала и утром вернулась к хозяину, а Толику дали два года общего режима.

О жизни в заключении Анатолий рассказывать не любил, но когда он вернулся – с шампанским и цветами – дома никого не было. Толик выставил подарки на стол, разделся и залез в ванну. Вскоре послышался звук ключа, лёгкое шуршание в коридоре, недоумённые восклицания. Потом дверь ванной комнаты открылась, и жена – как была, в пальто, с распахнутыми глазами – бултых к нему в мыльную пену!
Вот такая была любовь, но как писал один человек, считающий себя поэтом:
История учит…
История
Никого
Ничему
Не учит.

Второго срока по той же самой статье и за абсолютно такую же провинность жена не вынесла и подала на развод. Замуж она в дальнейшем так и не вышла, растила дочку одна, а Толику как рецидивисту (!) на этот раз присудили три года и пожизненно – 101-й километр, то есть запрещение жить и прописываться в Москве и ближайших окрестностях и даже въезжать туда без ведома властей и задерживаться дольше определённого срока…

Дальнейшая судьба изрядно потрепала этого человека. Москвич тосковал по семье, по городу, который так много для него значил, по всей своей прежней жизни. Конечно, с такими данными, как у него, о надёжной постоянной работе не могло быть и речи. Толик ездил по Союзу в поисках пристанища и подработки, разгружал вагоны, ночевать нередко приходилось на вокзалах и теплотрассах. Чтобы окончательно не опускаться, Толик выучил маленькие бродяжьи хитрости: как побриться в общественном туалете и выпросить у дежурной утюг; как обмануть докучливых ментов и прикинуться цивильным, ожидающим поезда пассажиром; как спать в кинотеатре на вечерних сеансах, потому что ночью – негде. И многое другое. Машин он больше не угонял, но сильно пристрастился к спиртному, причём шампанское теперь приходилось заменять более актуальными напитками. Окружающие подруги и друзья тоже поменяли свой внутренний и внешний облик, Толику было среди них тоскливо и одиноко, а для того, чтобы сравняться и найти общие интересы, приходилось пить больше. Ванну удавалось принимать нечасто, а о цветах оставалось лишь вспоминать, но всё это не оттого, что за 101-м километром нет ванн и живут одни алкоголики и дебилы, а потому, что Толик путешествовал исключительно по окраинам самой жизни.

В этом одиночном плавании по пространству СССР однажды его прибило к берегам Красноярска. Наша экспедиция на лето стала для Толика спасительным островком, где есть пусть брезентовая, но крыша над головой, гарантированная кормёжка и, главное – сознание собственной необходимости. Спиртного в тайгу не подавали, и после сезона наш начальник разглядел в Анатолии человека неглупого, сговорчивого и добросовестного и предложил ему остаться на постоянную работу: помогать осенью на вертолётной съёмке, а в зимний период, когда на пару месяцев все разъезжались по домам, – сторожить базу.

Толик с радостью принял оказанное доверие и через полгода-год стал неотъемлемым членом нашего маленького коллектива. Правда, биографические сложности к сорока годам изрядно потрепали его здоровье, так что в тайге бывшего москвича приходилось использовать на более лёгких работах. Но он стремился компенсировать эту свою несостоятельность усердной заботой о хозяйстве, то есть всегда с душой наводил порядок в незамысловатых жилищах, добывал дрова, чаще и лучше других готовил пищу.
Весной и осенью, когда мы жили в посёлке, в партии иногда случались небольшие банкеты: то вертолётчики захаживали в гости, то находился внутренний повод. Это никак не отражалось на работе, никому не возбранялось пить хоть до 4 ночи, но неспособность утром встать в строй немедленно каралась бы всеобщим презрением. Я таких случаев не помню, разве что Толик порой «срывался», потому что алкоголь действовал на него мгновенно. После первой он начинал приставать к начальнику с производственными предложениями, а после третьей нередко забывался глубоким неадекватным сном. Но утром его поднимали, везли в аэропорт к вертолёту и потом высаживали где-нибудь с прибором, предоставляя возможность, – пока остальные летали, прыгали и бегали, –  заняться «непыльной» работой и вдоволь надышаться свежим воздухом.

Разумеется, над Толиком в партии незлобно подшучивали, был в том числе и я, так как по молодой глупости считал этого человека ниже себя по рангу – не только в смысле работы, но и всей жизни.

Маленький человек… Эти слова знакомы нам из школьного курса русской литературы. А я сейчас думаю: разве может человек быть маленьким?!

Я думаю о том, кем, каким этот человек должен был казаться себе, когда ловил в зеркальцах восхищённых глаз своё отражение, когда навстречу неслась сияющая морем огней Москва, когда в открытую форточку автомобиля врывался теплый вечерний ветер и старая столичная аура?

Или когда жена после долгой разлуки падала к нему в ванну?..

Какой уж тут маленький?!

Гений, поэт, не меньше!

Маленький – это тот, кто хочет получить выгоду и избежать наказания. Дешёвка, мелочь…

Так или иначе, я был для Толика самым молодым из начальников (а начальником на нашей работе поневоле становился каждый ИТРовец – хотя бы над самим собой, а при необходимости – над небольшим отрядом). А так как я считал себя уже достаточно пожившим «волком», способным отличить «настоящих бродяг» от «ненастоящих», то старался всячески направлять почти в два раза старшего человека в «нужное русло», когда он был неправ, и покровительствовать ему, – когда он проявлял себя так, как надо. Анатолий почему-то принимал моё покровительство с чуть насмешливой и добродушной грустью. Очевидно, эта грусть была следствием особой мудрости, которой я не мог понять, несмотря на три таёжных сезона, несколько тысяч часов налёта над горной тайгой, трудную любовь, поэтический дар и полгода на факультете журналистики.
Но нередко, когда с меня слетало всё наносное, мы становились друзьями, способными поспорить о любых вещах, заканчивая смыслом жизни, тем более что старшие «начальники» не поддерживали подобных тем и на вопрос, чем им нравится эта трудная, но романтическая работа, порой отвечали просто: «Слесаря из меня не выйдет».

И вот этот человек стоял передо мной в вагоне и сиял так, словно ехал не на работу, а на вручение нобелевской премии в области бродяжьего быта!
Надо сказать, что когда Анатолий находился «в форме», то выглядел моложе своих лет. Это был мужчина выше среднего роста, подтянутый и предупредительный в движениях. Нос с небольшой горбинкой, внимательный спокойный взгляд, очки – может быть, не это, но что-то придавало его облику неуловимое благородство, которое не вытравили ни тюрьмы, ни водка. Это наводило и наводит на мысль, что внутренние свойства личности определяются не пропиской, дипломами или статьями, и что всё упомянутое – лишь «одёжка», по которой и доныне принято встречать, а чаще и провожать людей…

– Ты откуда? – спросил я, оправившись от неожиданности. – Я тебя не видел на вокзале.
– Чуть не опоздал! – Толик был возбуждён сверх меры, таким я его не видел. – Прямо из аэропорта сюда, прибежал к самому отправлению!
– А в аэропорту что делал?
– Евгеша, я из столицы прилетел! Посещал родные места!.. Вот! – он достал из внутреннего кармана и протянул мне фотографию девушки лет пятнадцати, в лице которой явственно просвечивали его черты.
– Дочь? – спросил я.
– Да! Смотри, правда, на меня похожа? Евгеш, я с семьёй помирился!
– Да?! Классно!.. Поздравляю! И как ты теперь? Что будешь делать?
– Ну… пока жена дала мне испытательный срок, – Анатолий доверительно усмехнулся. – В общем, отработаю этот сезон, как раз деньжат получу, а осенью – решили – если пить не буду, сойдёмся опять. Дочь тоже рада. Общались, разговаривали, говорит – приезжай скорее.
– А… твоя статья?
– Если официально зарегистрируемся, я смогу с семьёй жить, пропишусь у себя.
– Ну… держись… Дело-то стоящее!
– Конечно, Евгеша, ты даже не представляешь, как я рад!
– А я осенью женюсь!
– Да ты что? Это на той девушке, о которой ты рассказывал?
– Ну да!
– Поздравляю! Мне почему-то кажется, что вы – классная пара! Слушай, Евгеш, а приезжайте осенью в Москву! Ты был в столице?
– Нет, никогда…
– Вот и приезжайте вдвоём. Отличное свадебное путешествие. Я как раз там буду. Спишемся, созвонимся, я встречу, устрою, познакомлю с семьёй, покажу столицу!
– …Интересная мысль… А что?! Здорово!

…На том и порешили. Договорённость, о которой знали мы двое (я до времени скрывал от руководства и остального коллектива своё намерение жениться), сблизила нас ещё больше. Толик всё лето и первую половину осени, когда доделывали вертолётную съёмку, держался молодцом. Только однажды в тайге его споил одинокий метеоролог, недалеко от станции которого мы имели неосторожность поставить лагерь. Точнее, ставить мне пришлось одному, потому что второй сезонный рабочий тоже поддержал кампанию. Метеоролог увёз их к себе на моторной лодке, а утром вернул совершенно невменяемых. Толик отлежался, а потом словно стыдился своей слабости и от последующих предложений метеоролога старательно уклонялся. В остальное же время он пребывал в приподнятом настроении, часто рассказывал о Москве, о своей прежней жизни. Мы оба с нетерпением ждали осени. Что касается меня, то я занял свои производственные высоты ещё в предыдущем сезоне, когда обошёл по количеству выполненного всех старых геофизиков, а теперь старался работать не хуже, но в мыслях у меня было совсем другое…

После окончания работ я уволился… Большинство работавших у нас «стариков» (от 30-ти до 40 лет), не бывая по 9 месяцев в году дома, имели семьи, но их жены, как правило, сами в молодости были «геологинями», знавшими палатки, общаги и суть работы. Более того, они жили в одном месте и общались между собой, тем самым в отсутствии мужей поддерживая друг друга. У меня складывалась несколько иная ситуация. Не вдаваясь в подробности скажу, что я принял решение об увольнении после длительных раздумий и взвешиваний, хотя, скорее, не логических и не практических, а интуитивных. У меня было время заглянуть внутрь себя и понять, чего мне хочется на самом деле. Правда, потом я неоднократно испытывал страшные душевные ломки, расставшись со своей работой и окунувшись в мир, которого совсем не знал. Но это потом, а тогда свадьба была назначена на ноябрь, решался вопрос с жильём на первое время, и ничто не могло меня остановить.

А вскоре после бракосочетания мы с молодой женой и впрямь поехали в Москву. Анатолий встретил нас на вокзале, мы втроём сфотографировались на Красной площади, потом он повёз нас к своей тётке. На вопрос о семье Толик ответил, что остановился пока у друзей, перед тёткиным домом забежал быстренько в магазин и взял две бутылки портвейна. В тёткиной квартире он поспешно распечатал бутылку и предложил мне выпить за приезд в Москву. В присутствии молодой жены я, конечно же, отказался, и Толик стал потихонечку попивать сам. Иными словами, с семьёй у него что-то не клеилось, но что было первично: его выпивка или каприз жены, – узнать, конечно, не удалось. Дождавшись прихода хозяйки, Анатолий познакомил нас с ней и, сказав, что его ждут, ушёл. Больше в наш приезд мы его не видели. Тётка тоже не знала, где находится её племянник, хотя и поддерживала связь с его бывшей женой. Но там он тоже не появлялся.

Мы провели в столице неделю. Москва поразила нас глубокой декабрьской слякотью и закрытостью многих культурных заведений. Взрослый сын женщины, у которой мы остановились – двоюродный брат Москвича – когда мы вышли покурить, и я поделился нашими впечатлениями, насмешливо спросил: «А вы думали, здесь всегда праздник?..» Правда, в ГУМе мы купили жене очень качественное и красивое по тем временам пальто, которое она потом долго носила…

ПРИЕХАЛИ
(эпилог)

Спустя полгода я, затарившись дефицитной при Горбачёве водкой, заехал на пару дней к своим прежним коллегам. Они базировались в глухом посёлочке недалеко от Тувы, а на дозаправку их вертолёт иногда залетал в городок, где я вёл семейную жизнь. Друзья забрали меня к себе на вертолёте, а обратно из-за непогоды мне пришлось добираться на пяти попутках через несколько горных перевалов, чтобы не опоздать на работу. (Я устроился на завод). Но вечером на базе мы хорошо пообщались, вспомнили старое… Анатолий был там и работал в партии как обычно. На вопрос о семье он сказал: «Да всё, замяли эту тему», – и махнул рукой. Это был самый последний раз, когда я видел человека по прозвищу Москвич.

Вскоре 90-е годы прижали меня так, что стало не до разъездов, а наша партия и вовсе прекратила работы из-за отсутствия финансирования. Люди выживали (это я узнал лишь через много лет) кто как мог, начальник партии таскал шпалы на ремонте ж/д путей, один из самых грамотных геофизиков строил бани для новых русских… Кто-то ушёл в охранники, кто-то продолжал отсиживаться в экспедиционной конторе за копеечную зарплату. Я в своём городишке тоже попробовал многое, но обещанного ельцинской демократией благополучия так и не достиг.

Лишь намного позже, когда в геологии будто бы наметился подъём, а у меня вдруг появилась лишняя копейка, я заехал в памятную красноярскую контору, и один из старых знакомых среди прочих новостей рассказал мне, что видел на вокзале опустившегося бомжа-попрошайку, подозрительно похожего на Москвича…
Не знаю, всё может быть, но я этого не видел.

11.2010 – 1.2011.

Евгений Яночкин