Танцы во сне - Глава 6

6

Начало светать. Болты в голове были предельно разболтаны и произвольно вращались в обе стороны, как им вздумается. Руад наполнил два стакана на треть коньяком, один протянул Бахадуру.

- Ну, за успех! – провозгласил Бахадур, и они выпили не чокаясь. Бахадур поморщился, заел шоколадкой. – Впервые в жизни пью так рано. Брр! – и сел заполнять недописанные истории болезней.

Руад опустился в кресло, достал из пачки сигарету, щелкнул зажигалкой и стал внимательно разглядывать медленно тающее облачко дыма. Аслан пришел в себя вскоре после пункции. Температура понизилась, дыхание значительно выровнялось, пульс нормализовался.
После шестичасовых назначений заглянула Сона. – Доктор, может, позавтракаете?
Руад глотнул еще грамм пятьдесят, перешел в соседнюю комнату, сжевал пирожок и выпил кофе. Сона подошла и взяла его за руку.

- Вы просто волшебник. Я думала, он умрет. – Помолчала немного, - за вами, как за каменной стеной. Я так горжусь вами..., точнее..., горжусь тем, что работаю с вами. – Она слегка сжала его ладонь. – Спасибо.
Руад устало, но польщенно улыбнулся, - и тебе спасибо, Соня. Без тебя я бы не справился. Нет, честно.

- А почему вы так испугались, когда я вас разбудила. У вас был такой растерянный вид...

- Кошмарный сон.

- Я это поняла... А что видели, если не секрет?

- Тебя. – Пауза секунд на десять.

- Меня? В кошмарном сне?

- Ну, вообще-то тебя не такую, как обычно...

- А какую?

- Обнаженную... – опять пауза, но уже дольше.

- Совсем?

- Да, совсем. Абсолютно голой. В чем мама родила. Даже волос не было. – Сона села, подперла щеку рукой и задумалась.

- И поэтому я была кошмарной, да?

- Нет, не поэтому. Ты была очень даже привлекательной.

- Хм.. Даже так... А чем мы занимались?

- Ни чем особенным. Ты танцевала, я смотрел. – Она опять подумала некоторое время, наверно пыталась представить себе, как все выглядело.

- Значит, я танцевала для вас голой и лысой, а вы смотрели, да?

- Да.

- Ну, теперь-то понятно, почему сон был кошмарным.
Руад стал разглядывать свои ногти. Помассировал обеими ладонями глаза, потянулся.

- Эх... поспать бы, – потом встал, потряс руками, взъерошил волосы... – а нельзя. Скоро коршуны налетят. Пойду-ка я в душ. – Выглянул в окно и покрутил головой влево-вправо... – Веревка есть?

- ?

- Может, после душа повешусь, чтоб РБ ничего не осталось на съедение – сделаю ему подлянку. Он явится по мою душу, а меня - оп-ля, и нету. Вот тут он и рассердится не на шутку. Начнет извергать гром и молнии. – Руад вошел в роль Зевса, расширил один глаз и сузил другой, поднял правую руку, держа в кулаке мнимую молнию, левую вытянул перед собой. – А испепелять-то уже некого. – Он изобразил растерянность. - Метать молнии в висельника – это то же самое, что поливать пустыню Калахари в летний сезон. Ну, может из вредности начнет душить Бахадура – Руад скривил и задвигал пальцами, имитируя мерзкого душителя.

- А его-то за что?

- А так, за здорово живешь. Вместо меня. Ну и тебе совсем чуточку перепадет за то, что не съябедничала. Но не бойся, про тебя в суматохе могут забыть. – Сона потрясла головой с еле заметной улыбкой на уставшем лице.

- Доктор, вы неисправимы.

- А я и не собираюсь исправляться. Хочешь выпить? Ладно, ладно. Чего ты так испугалась? Я пошутил. Знаю, что ты по утрам ни-ни... А мне бы от пуза напиться.
Он налил еще коньяку, осушил стакан, сунул в зубы сигарету, спрятал бутылку в шкаф и пошел в душевую.

***

Следователь Райотдела, как и обещал, быстро установил местонахождение Аслана. Это было не трудно сделать. Надо было просто пойти на вокзал, где его в последний раз видела Лана, и тупо задать несколько вопросов обычным служащим на перроне. Вот и все.

Руад не видел, как пришла Лана и какая у них с Асланом была встреча. Ему сказали, что она в палате, но он решил их не беспокоить, пусть наговорятся.
В коридоре старшая сестра сообщила, что у профессора расстройство желудка, и он задержится, так как не может надолго выйти из дома. При этом она с трудом сдерживалась, чтобы не заржать. Бахадур втянул шею и хихикнул. – А что теперь будет? Надо же к нему нянечку отправить, бабу Нюру, чтобы она ему затычку поставила. А здесь можно будет затычку вытащить. Сразу все больные разбегутся, отделение опустеет, и мы устроим себе каникулы. Все посмеялись. В дверях появился Керим.

- Чего веселимся? И мне расскажите, только поподробнее.

- Не нужно никакой затычки, Бахадур, - возразил Руад. – Расстройство желудка – обычная вещь. С кем не бывает. Так же как все мы, желудок тоже иногда расстраивается. Лечение простое: даешь веселящую таблетку, желудок перестает расстраиваться по пустякам и успокаивается. Эффективно и быстро. Можно даже проверить. У нас есть веселящие таблетки? – серьезно спросил он старшую медсестру.
Она  замахала руками в воздухе, сотрясаясь желеобразным телом от бесшумного спастического смеха. Рядом с ней гоготали еще две медсестры – Я понял, вы все веселящие таблетки уже съели, а бедному РБ только и остается, видимо, дожидаться бабу Нюру. - В это время из подсобки, с судном в руках показалась старая санитарка - баба Нюра и расплылась в широкой беззубой улыбке - наверно краем уха услышала свое имя. Дружный гогот прошелся по отделению, а Руад с серьезным лицом отвернулся и ушел к себе в ординаторскую.
После того, как Руад закончил обход пациентов и плановые перевязки, он решил наведаться в палату №10.
Лана сидела на стуле рядом с кроватью Аслана и держала его за руку. Он спал мирным сном и дышал ровно. Лана смотрела поверх его головы, сквозь стену, словно спокойно созерцала далекие горные вершины. Она даже не заметила появления врача.
Руад прислонился плечом к стене у самого входа и стал наблюдать, не проронив ни слова. Прошла минута. Женщина не пошевелилась ни разу и не отвела взгляда от того места, куда смотрела. Вдруг ее ноздри на миг расширились, по шее пробежала еле заметная дрожь. До Руада донесся слабый, глухой гортанный звук, то ли вдох, то ли выдох – он не разобрал, но понял: Боже, да она же плачет. Плачет в себя, без голоса, без слез, без соплей и без рыданий. Он постоял еще чуть-чуть и тихо вышел из палаты.

***

РБ явился около двенадцати. Медсестры, завидев его, вспомнили недавнюю сценку в коридоре и захихикали. Через двадцать минут профессор уже был в курсе ночного происшествия и созвал всех работников отделения в свой просторный кабинет.
После получасового монолога о недопустимом произволе, творившимся последнее время в хирургическом отделении, о роли и ответственности каждого работника перед обществом и о неизбежных административных и даже юридических наказаниях, предусмотренных в соответствии с тяжестью содеянного, он, наконец, замолчал и долго ковырял в руках скрепку, пытаясь скрутить ее в спираль. Речь свою он адресовал не Руаду конкретно, а всему персоналу, за исключением, разве что, бабы – Нюры. После неудачных попыток скрутить скрепку, он швырнул ее на стол, покрытый стеклом, и сказал: - Все! Разбор случая в комиссии назначен Главврачом на два часа, в следующий вторник, в актовом зале. Случай выносится на всебольничное обсуждение с участием Администрации в полном составе. Будет присутствовать также начальник отдела кадров Управления Дороги. Явка всего персонала нашего отделения строго обязательна. Из других отделений будут присутствовать все заведующие, врачи и старшие медсестры. – Ты, - обратился он к Руаду, - подготовь ко вторнику все документы: историю болезни, снимки, ответы анализов, словом, все что есть. Утром до начала комиссии принесешь мне сюда, на стол. Проверь, чтобы все было в порядке. – Он поднял со стола стопку медицинских журналов и опять положил их точно на то же место. Потом сдвинул и вернул обратно подставку для авторучек и карандашей, смахнул пальцами со стола несуществующие крошки и негромко шлепнул обеими ладонями по столу.

- Все! Вопросы есть? – он бегло окинул взглядом присутствующих.

- Простите, профессор, - робко поднял руку Керим.

- Да?

- Начальник отдела кадров. Он же не врач. Насколько корректно его присутствие на чисто
врачебном разборе. Это же не правильно...

- Я здесь решаю, что правильно, а что нет, Керим, и пригласил его тоже я, и Главврач в курсе. Нам нечего скрывать. Он, как кадровик, должен иметь полную информацию о работниках. Это же не частная контора, а государственная больница. Тебе ясно? – Керим недовольно пожал плечами, но промолчал. Он знал, что спорить бесполезно. – Еще вопросы есть? – полсекунды паузы. - Свободны! Возвращайтесь на свои рабочие места.  Все молча вышли, унося с собой неприятный осадок.

После собрания, Руад зашел в десятую палату. Аслан уже проснулся. Жена все так же держала его за руку. Они молча смотрели друг на друга. Не было сомнений, они вели бессловесный диалог, не понятный никому, кроме их самих.
Первым, врача увидел Аслан. Глаза его улыбнулись. Заметив перемену в его взгляде, Лана повернула голову.

- Ланочка, познакомься, вот мой спаситель! Доктор, это Лана – моя супруга. – Женщина улыбнулась и встала. – Очень приятно, доктор.

- И мне очень приятно. – Он пожал протянутую ему руку.

- Доктор, мне Аслан столько о вас рассказал... Спасибо вам! Вы спасли не только ногу, но и жизнь моему Аслану. Я вам так благодарна... Вы вернули нам счастье... Даже не знаю, что сказать...

- Ничего говорить не надо. Я выполнял свою работу, только и всего. А жизнь ему сохранил Бог. Ведь наши жизни висят в этом мире на невидимых нитях. Его нить оказалась прочной. Бог не счел нужным обрывать ее. Значит, еще долго проживет. Я надеюсь, он и танцевать будет, только нужно набраться терпения и все будет хорошо.
При этих словах, глаза Ланы наполнились слезами и кап..., кап, попадали на ее руки, которые она крепко сцепила на груди. Аслан тоже сглотнул и прокашлялся.

- А ведь доктор, я вчера уже помер...

- ?

- Нет, правда. Я помер и был на том свете. Я точно знаю. Я ее видел.

- Кого?

- Смерть.

- Это как?

- Да, я ее видел... – Аслан перевел взгляд в пустоту и задумался... – Не было никакого черного тоннеля, как все говорят. Был яркий свет. Я точно знал, что умер, и мне было хорошо... Прости, Ланочка, пойми меня правильно. С тобой, конечно, лучше, - Аслан изобразил улыбку. – Но я в том смысле, что мне было очень спокойно и тепло. Нигде ничего не болело... И тут появилась Она. Белая, как снег.... Она пришла в облике женщины, - он скосил взгляд на Лану. – В образе обнаженной женщины. Она танцевала со мной... – у Руада чуть не отвисла челюсть. – Вы мне не верите?

- Я вам верю, Аслан. А какая она была? Это была конкретная женщина, которую вы когда-то видели или абстрактный образ?

- Нет, лицо мне было не знакомо, но я точно знал, что это Смерть. Я до сих пор помню это лицо, суровое такое, но не злое, а даже красивое. Но эта красота была не земная. Не то, чтобы красавица, нет. Не знаю, как вам объяснить... Ее красоту я видел не глазами, а сердцем, душой. – Он помолчал, раздумывая. Правда, теперь уже что-то стало расплываться в памяти. Но когда я вернулся, я помнил каждую черточку, теперь начинаю забывать.

- И что было дальше? – спросила Лана.

- Дальше... Дальше ничего. Мы долго танцевали, хотя музыку... я не помню. Я вообще не помню, была ли музыка. Но это не имело значения. Мои ноги были целы, и я был безгранично этому рад. Что было дальше?... Дальше, она вдруг меня слабо подтолкнула и сказала: «Иди». Стало темно и страшно, я ничего не видел, но слышал протяжный писк. Не знаю, может он был в моих ушах или в голове? Не могу сказать точно. Потом я очнулся в этой палате, на этом месте. Я увидел вас, доктор, и ту девочку – медсестру...

- Ее зовут Сона.

- Да, Сона. Хорошая девочка, такая внимательная... Спасибо ей. Я обязательно ее отблагодарю.

- Сейчас это вовсе не обязательно. Поправитесь, потом и отблагодарите.

- Но вы, доктор, - Аслан медленно покачал головой. – Я не знаю, как мне благодарить вас.

- Бросьте, Аслан. Не забивайте голову ерундой. Как вы себя чувствуете?

- Хорошо себя чувствую... Правда... – он немного помолчал и сделался серьезным. – Сегодня приходил этот негодяй.

- О ком это вы? – Руад прекрасно понимал, о ком речь.

- Этот мерзавец! Ваш профессор! Сукин сын! Ненавижу его...

- Тшш, тихо, не нервничайте, Аслан. Он же вам ничего плохого не сделал.

- Не сделал?! Я повидал тот свет задолго до вчерашнего дня, когда он хотел отрезать мою ногу. Я чуть с ума не сошел. Мне и вправду захотелось умереть, когда он хладнокровно вынес мне приговор. Без тени сочувствия, без капли человечности. У него нет сердца! У него нет души! Он вообще не имеет право называться человеком, не то чтобы врачом. А еще профессор называется! Негодяй! Не-го-дяй!...

- Асланчик, Асланчик, родной мой, успокойся, не надо... Все уже позади. Все хорошо. – Заволновалась Лана, гладя лицо мужа ладошкой.

- Успокойтесь, Аслан. Вам надо быть сильным. У нас еще много дел впереди. Я буду с вами до тех пор, пока это будет необходимо. - Аслан кипел от злости, но слова врача подействовали на него и он стал постепенно успокаиваться.
Руад знал, что злость больного – залог успеха. Еще Пирогов – отец русской военно-полевой хирургии писал в свое время о том, что он не раз замечал: раненые солдаты, злящиеся на свою боль, побеждают ее и скорее выздоравливают.

- Руад муаллим (21) , скажите ему, чтобы он не заходил в эту палату, если не хочет нарваться на грубость.

- Я не могу сделать этого, Аслан. Он уважаемый, известный хирург, профессор, и наконец, он заведует этим отделением. Аслан, я понимаю ваш гнев и вашу боль, но поверьте мне, он не плохой человек и отличный хирург.

- Он не хирург, а старый засранец! Говнюк! – вот он кто. - Лана рассмеялась. – Аслан, ты явно поправляешься. Теперь я узнаю тебя.

- Аслан, Аслан, вам надо быть благоразумным. Не настраивайте против себя хирурга, а тем более, если, по вашему мнению, он обладает всеми качествами, которые вы только что перечислили...

21) Муаллим – учитель (азерб.). В обиходе употребляется, как уважительное обращение.

***

К четырем часам врачи и медсестры стали расходиться по домам, чтобы провести воскресные дни со своими семьями, на смену заступал дежурный персонал. Лана попросила разрешения остаться с мужем, и Руад разрешил, так как десятая палата была двухместной и вторая койка пустовала.

Сидя в ординаторской, Руад, как в далеком детстве, вдруг почувствовал себя одиноким. Он сидел в глубоком кресле и смотрел на стену перед собой. Отхлебнув коньяку, он достал сигарету и прикурил от спички: газ в зажигалке закончился. Уходить ему не хотелось, и кроме того, он боялся надолго оставлять Аслана без своего контроля – всякое могло случиться. Да и идти ему было некуда, никто его не ждал. Жил он один в трехкомнатной квартире, оставленной матерью. Она скончалась от инсульта четыре года назад, так и не дождавшись внуков. Они с отцом развелись, когда Руаду было всего шесть лет. Он так и рос один. В детстве он со щемящим сердцем смотрел на то, как за другими детьми приходили их отцы или старшие братья. Ему порой бывало горько от своего одиночества и очень хотелось тоже иметь отца, брата или сестру, но он всегда был один и от этого замыкался в себе еще больше. В школе к нему относились неплохо, хотя он подозревал, что многие считают его маменьким сыночком, хлюпиком. Поэтому в младших классах у него не было близких друзей, тем более что он был на год младше остальных, так как пошел в первый класс, когда ему еще не исполнилось и шести. Однако, не смотря на малый рост и некрепкое физическое развитие, никто не  дразнил и не обижал его. Наверно по наитию понимали, этого не делать не следует. Было непонятно, с чем это связано, но окружающие его дети и даже некоторые взрослые относились к нему с определенной сдержанностью или даже осторожностью. Во всяком случае, не так, как к остальным детям. Он с ранних лет никому не позволял неуместных шуток с собой, вроде «дружеских» шлепков или подзатыльников, шутовских выпадов в свой адрес и всякого рода фривольностей. В отношениях с другими, себе тоже лишнего не позволял. Любые попытки подшутить над ним, сразу же решительно пресекались с недетской серьезностью, но без рукоприкладства - драться он не любил. Поэтому, с ним старались не связываться. Но в жизни все когда-нибудь случается.

Как–то раз, после окончания шестого класса, мать купила ему очень модные в то время солнечные очки «Макнамара». Вообще-то, подозрения одноклассников были не такими уж безосновательными. Он был единственным и немного избалованным ребенком в большой семье, и ему позволялось многое. Мать отдавала ему всю свою любовь, которую не могла дать ни мужу, ни другим неродившимся детям, ни кому-либо еще. Руад всегда одевался хорошо. Его мать, отказывая во многом себе, могла отдать чуть ли не последние деньги за добротные ботинки или модную куртку для сына. Она считала, что одежда ребенка должна быть безупречной. И это касалось не только одежды. В кармане у него всегда водились деньги, не большие, но ему, с его детскими запросами вполне хватало. Однако, надо сказать, многие замечали: все эти материальные блага его не радовали. Взрослые иногда обсуждали это между собой, но ничего не могли изменить.

Так вот, в начале летних каникул, надев редкие по тем временам джинсы «Lee», замшевые мокасины и оранжевую майку, он нацепил на нос новые очки и направился по набережному бульвару в сторону кафе, которое так и называлось «Кофе-глясе» - излюбленное место молодежи конца 60-х – начала 70-х. Там у него была назначена встреча с однокашками. Было около одиннадцати утра, и на бульваре почти не было людей. На одной из аллей, ему на встречу вышла компания старшеклассников из пяти или шести человек. Среди них оказался парень, который учился в той же школе, что и Руад. Он был на три или четыре года старше, и Руад знал его в лицо. Звали его Намиком. Руад еще издали заметил, что Намик что-то говорит о нем своим товарищам, а те смотрят и смеются. Очень хотелось свернуть с дороги, но Руад не свернул и продолжал идти, как шел, им навстречу.
Когда кампания поравнялась с ним и уже почти прошла мимо, он вдруг услышал оклик позади себя: «Эй, пижон, куда идешь?».  По спине пробежали мурашки, но он остановился. Было ясно, что обращаются к нему – больше никого вокруг не было. Ничего не поделаешь, пришлось повернуться к ним лицом. Прямо перед ним стоял тот самый Намик и нагло закидывал в рот семечки. Остальная кампания стояла чуть поодаль, смотрела и хихикала.

- Дай сигарету, пижон.

- Не курю. – Ответил Руад.

- Врешь, я видел, как ты курил у школы.

- И что дальше? Нету у меня сигарет. – Злость вперемешку со страхом подкатывала к горлу, - а если бы и были, не дал бы, – не выдержал напряжения Руад.

- Это почему же?

- А потому. Надо вежливо просить.

- Ты посмотри на него, - Намик с вызывающей улыбкой медленно оглянулся на своих товарищей, - ему вежливости захотелось. – Подростки громко засмеялись.
Намик опять повернулся к Руаду, как-то странно склонил голову набок и произнес сквозь зубы: - Очки у тебя хорошие, ломать жалко. Сними, положи, - он огляделся, - вот на эту скамейку, потом поговорим... вежливо. – Дружки опять захихикали, предвкушая веселое представление.

Они действительно стояли рядом с зеленой скамейкой. Руад понял, что его будут бить, поэтому очки лучше снять, чтобы не порезать лицо. Ничего другого не оставалось. Он снял очки, положил их на скамейку и выпрямился. В тот же миг Намик сделал прыжок, молниеносно схватил очки со скамейки и нацепил на нос, довольный тем, что так легко удалось провести маменькиного сыночка. Потом не больно, но обидно, наотмашь ударил мальчика по лицу, громко засмеялся, сделал пару шагов назад и кинул на прощанье: «Ладно, сюсик, катись, пока цел». Потом развернулся и, довольный собой, присоединился к остальным, и вся шайка, улюлюкая и хохоча, пошла дальше.

Двенадцатилетний Руад, униженный и красный от стыда, стоял посреди безлюдной аллеи бульвара и смотрел вслед уходящей компании подонков. Ему стало очень холодно. Он поежился и посмотрел по сторонам. Вдруг его внимание привлекла палка, валявшаяся под ближайшим деревом. Палка была небольшой, около метра в длину. Это было сломанное древко от лопаты. Наверное садовники оставили. Что-то зашевелилось в груди. Он вдруг понял, что скоро вся школа, нет, весь город, весь мир узнает о его позоре. На него будут указывать пальцем и называть трусом. Тогда ему лучше не жить на этом свете. И лучше умереть прямо сейчас. Хотя бы после смерти, все будут знать, что он не струсил.
Вот такие мысли зародились в мальчишеской голове, когда он нагнулся и поднял с земли палку. На мгновение в глазах потемнело, на лице выступил холодный пот. Ему вдруг стало страшно, он заколебался и посмотрел на жалкую деревяшку в руках. Что он может сделать шайке подростков, старших его по возрасту? Дыхание участилось, губы предательски задрожали: «Ну и пусть, - подумал он, - пусть убьют. Кому я теперь нужен? Только мама поплачет, а потом... Что она подумает? Трус!». Страх перед собственной трусостью и неизбежными ее последствиями оказался сильнее. Он крепко зажмурился, потом открыл глаза.

Старшеклассники уже отошли на значительное расстояние и, похоже, собиралась пересечь аллею и выйти в город.
И Руад побежал. Метров через сто он почти настиг группу и остановился в нескольких шагах от них. Сердце колотилось с бешеной скоростью как будто хотело выскочить из груди.

- Намик! – попытался крикнуть Руад, но из него вырвался лишь приглушенный, почти звериный рык. Во рту пересохло. Он попытался сглотнуть, но не смог. Горло пронзила острая боль, как будто он пытался проглотить кусок наждачной бумаги.
Намик удивленно повернулся. Вся кампания в недоумении остановилась.

- Ты забыл сказать - спасибо. – хрипло выпалил Руад. Эта нелепая фраза оказалась единственной, которая пришла в тот момент ему в голову. Намик удивленно оглянулся на стоящего рядом, долговязого парня.

- Ах, ты, ма-ля-ва. – медленно выцедил он и, сжав кулаки, стал надвигаться с явным намерением хорошенько вздуть наглеца.

Руад держал палку в правой руке вдоль и чуть позади правой ноги, так что Намик, скорее всего, ее не видел. Подойдя на расстояние удара, он замахнулся, но сделал это с пафосом и излишней самоуверенностью. Так, что получилось, как в замедленной съемке. Эта медлительная показуха и стала его главной ошибкой. Когда кулак уже завис для эффектного и рокового удара, Руад вынес палку из-за ноги, взялся за один конец обеими руками и изо всех сил, что было мочи, въехал Намику прямо по лицу.
В последний момент кто-то крикнул: «У него палка!». Но было уже поздно. Удар пришелся точно между глаз. До того момента очки все еще были на переносице. От удара стекла разлетелись на мелкие осколки, а край тонкой, металлической оправы отломился и конец проволоки, продырявив нижнее веко, вонзился в левый глаз. Палка переломилась пополам. В руках у Руада остался отломок с острым концом, как пика. Намик схватился за свое лицо обеими руками. Между пальцами все еще торчала покореженная, застрявшая в левом глазу, когда-то красивая оправа «Макнамара». Руки и рубашка обильно окрасились кровью. Кто-то из его товарищей сделал было шаг вперед, но посмотрев на острый конец палки в руках Руада, передумал и попятился. Руад отскочил назад на пару шагов, широко расставил ноги и, чуть пригнувшись вперед, и двумя руками держал палку перед собой, как меч острым концом вперед. Весь его облик выражал безумную решимость бороться до самого конца.

Очень скоро, перепуганные от вида крови и торчащей из глаза оправы, мальчишки подняли галдеж, как куры в курятнике. Кто-то вспомнил о больнице, и вся шумная братва, косо, с опаской поглядывая на малолетнего психа, дружно поддерживая пострадавшего под руки, потащила его в направлении улицы и скрылась, что называется, с поля боя.

Руад еще какое-то время простоял в той же позе, затем посмотрел на палку и отшвырнул ее в кусты. На асфальте повсюду вокруг были осколки подаренных мамой очков и кляксы буроватой Намиковой крови. Руаду стало не по себе. Он чувствовал, что бледнеет, кожа лица стала мокрой и странно онемела, в общем, кожа сделалась, как будто, чужой. Перед глазами пошли цветные круги, как в калейдоскопе. Он понял, что если не сядет, то ляжет, с трудом дотащился до ближайшей скамейки и плюхнулся на нее. К горлу подступил ком и его стошнило.

Минут через пять-семь, постепенно сознание стало возвращаться туда, где ему положено быть. Кожа лица стала сначала зудеть, а потом покалывать. Круги перед глазами исчезли. Он стал соображать.

Раньше случались школьные потасовки и небольшие стычки с применением кулаков, но сегодня была его первая настоящая битва. Все, что он сделал, произошло само собой, на уровне животного инстинкта, не осознанно, импульсивно. Успокоившись, он встал и поплелся, куда глаза глядят. По дороге он мысленно перекручивал случившееся много раз, как кинопленку. В конце концов он понял и запомнил: пассивная защита равносильна поражению. И не только в уличной драке. Он даже зауважал себя больше, потому что в решающий момент не струсил и дал отпор целой банде отморозков, старше и сильнее себя и тем самым отстоял свою мальчишескую честь.

Тем же летом он записался на плавание и поначалу три раза в неделю ездил в другой конец города. Двадцатипятиметровый бассейн общества «Нефтчи» находился в Черном Городе, (22)  и добираться до него было долго: дважды надо было менять транспорт, но Руад не пропускал ни одного занятия. Благодаря систематическим тренировкам, он вскоре заметно изменился, вырос и немного прибавил в весе, оформились плечи, тело обрело рельеф. Возмужал и характер.
В конце декабря того же года, он узнал, что Намик потерял зрение на левый глаз и ушел из школы то ли в ПТУ, то ли куда-то еще. К нему прилипло прозвище «Текгёз» - одноглазый, и никто из товарищей больше не звал его по имени. Поговаривали, что он даже гордился этим прозвищем и при случае трепался, что потерял глаз в крупной потасовке с ворами в Законе. Какое-то время Руад побаивался, что Текгёз может его где-нибудь подстеречь и поквитаться. Но тот не появлялся и вскоре Руад напрочь забыл о нем. И лишь годы спустя, на старшем курсе мединститута, он случайно встретил старого школьного товарища в чайхане. Тот разговорился о школе, о ребятах и между делом рассказал, что «Текгёз» Намик был убит в поножовщине. После школы он подсел на наркотики, отмотал некоторый срок в тюряге, потом вышел. Побирался, воровал, кидал кого мог, или кидали его самого, в общем, совсем опустился. В одной из разборок свои же дружки его и порезали.
И даже повзрослев, Руад все еще часто вспоминал именно тот эпизод из жизни, на бульваре, хотя к тому времени, он много раз попадал в батальные переплеты. Цепкая детская память запечатлела тот случай в мельчайших деталях и сохранила на всю оставшуюся жизнь.

22) Рабочий район на юго-восточной окраине города.

***

«И все-таки, странная получается штука», - Руад отвлекся от воспоминаний. - «Этот сон. Или как его там... предсмертие? Агония? Кома? Или видение? Как такое может быть? Мы одновременно видели почти одно и то же. Мистика какая-то. Ему причудилось, а может он действительно умер?... И я туда-же за ним нырнул, чтобы вытащить с того света?», - он попытался вспомнить свой сон. По спине, как от маленькой батарейки, прошла легкая дрожь.

Сделалось как-то непривычно, он оглянулся по сторонам. Все вокруг показалось ему необычным, как будто он смотрел на все это в первый раз: письменный стол, серо-голубая стена, пепельница на столе, кресло с потертой синей обивкой..., бутылка на полу рядом с креслом. Бутылка оказалась кстати. Он налил немного коньяка в стоящую на столе чашку и сразу осушил ее. Достал из кармана коробку сигарет, но она оказалась пустой. Поохотился в ящике стола, и к своей радости, обнаружил полупустую пачку «Житан», которые он когда-то туда забросил. Они были крепкие, без фильтра и на вкус напоминали сигары. То, что надо! Глубоко затянувшись и выпустив клуб дыма под потолок, он пожевал губу и продолжил свои размышления: «Ну ладно. Предположим, он и вправду, умер. А я просто спал и видел голую Соню – вполне конкретную женщину. Значит, это был сон. Не мог же я, в самом деле, находиться на том свете. Это был обычный сон, но как объяснить то, что почти в то же время Аслан видел что-то очень похожее, хотя там был другой образ, иначе бы он сразу указал на сходство Сони со Смертью из видения. Выходит, я имел телепатическую связь с Асланом, когда он уже находился за гранью? И что побудило меня сразу же подумать о перикардите? Я никогда его раньше не видел и никогда не делал пункцию перикарда...». – Он вспомнил, что где-то читал, что порой даже очень опытные кардиологи в подобных случаях не могут диагностировать острый, быстро прогрессирующий перикардит. – «Откуда же мне это могло мне прийти в голову?» - Взъерошенный молодой хирург сидел в кресле, пялился на стену и не мог понять, что же произошло на самом деле. Если бы кто-нибудь видел его в этот момент, то решил бы, что он свихнулся.

Ему пришла в голову странная мысль: «Интересно, если все это дело рук Господа, а я в этом нисколечко не сомневаюсь, то чей же Ангел-Хранитель спустился на землю, Аслана или мой? Кому из нас дарована Божья Милость? Мне, как врачу или Аслану, как больному? Или, может быть, нам обоим? Нас что, специально свели вместе?»... – а сигарета давно истлела в пепельнице, превратившись в кривой столбик пепла. Руад закурил новую. – «Надо сегодня же купить «Ротманс», некомфортно курить другие сигареты, когда привыкаешь к одним».

Упоительную тишину ординаторской нарушила истеричная телефонная трель. Ни с кем говорить не хотелось, но трубку пришлось снять, чтобы прекратить это насилие над слухом. Звонила Эка – подружка Руада. Они познакомились полгода назад на одном дне рождения. В перерыве между ужином и десертом, они разговорились. Оказалось, что у них много общих интересов. Она училась на дизайнера и так же как Руад, была не равнодушна к искусству, любила джаз, Pink Floyd и тоже посещала бассейн, только другой. Они немного выпили вместе, потом болтали на разные темы, пару раз станцевали под Битлов и к концу вечера сделались хорошими приятелями.

В ту февральскую субботу с утра пошел снег, а когда поздно вечером все стали расходиться, оказалось, что снег заметно усилился и дороги замело. Те, которые жили в центре города, пошли сугробами пешком.
Руад приехал на своей «Ниве», так что ему пришлось развозить нескольких оставшихся без транспорта гостей, в том числе и Эку. Она жила дальше всех, в Ахмедлах, и поэтому он отвез ее в последнюю очередь. Снега было так много, что «Нива» на летней резине пробиралась с большим трудом – она то и дело рыскала по сторонам. Один раз они чуть не врезались в пустой автобус, которого занесло на встречную полосу и лишь в последний момент, столкновения чудом удалось избежать – неуправляемые, гонимые ветром машины, проскользнули в нескольких сантиметрах друг от друга. Кое-как, через полтора часа, они приехали, хотя до подъезда доехать уже не получилось – слишком крутой подъем. Руад припарковал машину на небольшой площадке метрах в пятидесяти, выключил мотор и вышел, чтобы проводить девушку до блока. Порывы ветра хлестали по лицу, как мокрая половая тряпка и мерзко швырялись колючим снегом.  Эка предложила подняться к ней и попить горячего кофе.
Выяснилось, что ее родители на недельку уехали в Москву к Экиной тете, которая жила там. Руад, недолго думая, решил, что предложение стоит того, чтобы его принять, тем более что возвращение домой в такую погоду поздно ночью, ничего хорошего не сулило. Он быстро сбегал к машине, достал из своих запасов в багажнике бутылку коньяка, и они поднялись наверх.

В ее комнате было уютно и тепло, а на улице кружила снежная метель. Они пили кофе с коньяком, слушали блюз Би-Би Кинга, Эрика Клэптона и Гари Мура, говорили о том, о сем, а перед самым рассветом легли в постель. Все получилось естественно, как само собой разумеющееся. Около десяти утра Руад проснулся от аромата кофе. Эка его только что сварила и держала полную чашку с дымящейся пенкой под самым его носом. На лице - озорная  улыбка. Было приятно лежать под одеялом, слушать саксофон Колумена Хоукинса и, попивая горячий кофе, смотреть, как за окном падает снег, пока она готовила на кухне завтрак.

С тех пор они иногда встречались, но эти встречи не несли никаких взаимных обязательств. Встречались просто так, если выдавалось свободное время и если оба хотели этого. Ходили в бар, иногда в кино или на джазовые фестивали. Забредали на художественные выставки. Но чаще всего сидели дома, потягивали вино и слушали музыку. Эка привлекала Руада скорее не внешне, а внутренне. Она была интеллектуальной девчонкой, начитанной и с неординарными взглядами на жизнь, хотя особой внешней красотой не отличалась, но и не симпатичной назвать ее было нельзя. Спортивная стройная фигурка с угловатыми плечами и узким тазом, тяжелые, темно русые волосы, светло-карие, влажные глаза под широкими бровями и фарфорово-белые зубы, контрастирующие с гладкой смуглой кожей, делали ее внешность неординарной. Но самое главное, что привлекло Руада – это понимающий, умный, проницательный взгляд, как у терьера. Одевалась она всегда просто, по-спортивному: джинсы, майка или свитер, свободная куртка. Одежда всегда чистая, тщательно выстиранная. Стиль меняла только по особым случаям, но спортивная одежда шла ей куда больше.

- Ну, как дела? Звонила к тебе домой, никто не взял трубку, решила поискать на работе. Ничего, что я звоню?

- Все верно. Дома ответить некому. Меня там нет, потому что я здесь.

- Твоя логика настораживает. У тебя все в порядке?

- Да... Вообще-то нет. У меня что-то с головой. Слушай, как ты по жизни относишься к чокнутым?

- Это, смотря к каким?

- К параноикам, например?

- К параноикам с большой надеждой. Из них рождаются гении.

- Всегда?

- Почти.

- Ну и, слава Богу. Значит, у меня не паранойя.

- А что у тебя, неприятности?

- Небольшие. При встрече расскажу.

- Вот уже и повод есть. Кстати, ты ужинал сегодня?

- Вообще-то я еще и не обедал, а что, уже пора?

- Тут, говорят, есть одно местечко недалеко - джаз клуб. А я как раз вчера стипендию получила. Вот и подумала: если ты не против, может, сходим? Я тебя приглашаю.

- Вообще-то, я надолго не могу уйти, но на пару часиков получится. Честно говоря, есть охота, а то я второй день на диете. А что касается того, чтобы меня пригласить, ты только что сделала это, но платить буду я.

- Могу я тебя хоть раз пригласить?...

- Вот и пригласила. А я с удовольствием принял твое приглашение. Детали не стоят того, чтобы их обсуждать. Куда подъехать?

- Давай встретимся у Консерватории через двадцать минут. Я буду ждать тебя на углу, у памятника. Запиши мои особые приметы...

А вечером следующего дня... Эка умерла.