Портреты словами. Зайка-побегайка

        От буйных кудрей остался только редкий пушок на голове, сквозь которого не просвечивает ни капли благоразумия.  Оплывшее с годами лицо. Опущенные, как у Пьеро  уголки глаз. То ли от грусти, то ли от жизни, то ли от отсутствия  чего-то важного в сердце. Очень мягкие, до неприличия мягкие ладони. Такие бывают только у погасших людей. 
        Он трогает чью-то доверчивую молодую руку своей, неловким движением головы по ломаной траектории пытается опустить свою голову на чье-то юное плечо. Но и чужая рука, и чужое плечо плавно, но верно уклоняется от сомнительных нежностей.
        Пытаясь изобразить из своей жизни трагедию, он не понимает, что трагедии остались в прошлом, и он теперь  больше похож на прачку, встряхивающую свежевыстиранное белье, рассыпающее  капли воды во все стороны. Правда,  белье дряхлое, постирано скверно,  и чувствовать на себе брызги прошлого  мало кому приятно.
         Он отчаянно путает смелость с  наглостью, авантюризм с глупостью, не понимает разницы между  «казаться» и «быть». Особенно  в любви. К сожалению. Потому что именно «любовь» - это все, что ему сегодня осталось. Точнее, то, чего сегодня ему уже достается все реже.
         Он был трагическим персонажем в свои двадцать. Таким, каким положено быть Герою. Высоким, широкоплечим, из хорошей семьи. Очень хорошей. На редкость. С драматическим лицом юного Овода, трагическим изломом бровей, тяжелым взглядом, жестко очерченной линей губ и  четким подбородком.
          Сразу понятно, что руки его обнимали насмерть. Попавшие в его объятия  особи женского пола теряли способность к сопротивлению. Если, конечно, они по какой-то роковой случайности не заглянули в его глаза и не ощутили, как падает сердце куда-то, внутрь, предательски скользя изнутри вдоль позвоночника, прямо до центра Земли.
          Он воевал сразу на нескольких фронтах. Его пиратские флаги развевались на фрегатах финансовых махинаций и лирических парусниках. Удача сопутствовала везде. Везде оставался шлейф обманутых дам, заподозривших его в неуловимом, но несомненном и бывших компаньонов, периодически пытающихся прижучить его  неоспоримыми доказательствами, если удавалось поймать.
         Ах, да… в двадцать жизнь казалась удавшейся. Били барабаны,  взмывались в небо фейерверки.  Снимались самые дорогие дома в самых дорогих местах мира.
           Потом фейерверки стали чередоваться с  затрещинами. Кажется, даже цирковым мышам понятно,  что прежде чем  научиться что-то делать виртуозно, получишь  полный спектр  тумаков, синяков и шишек, все вперемешку со свистом хлыста над головой, воздушными атаками в виде случайно сорвавшихся  с трапеции акробатов, пробегающим мимо в плохом настроении директора и  клоуна с будуна. Хороших родителей вполне достаточно для хорошенькой внешности, но совершенно недостаточно для того, чтобы вскарабкаться на вершину холма. Особенно, если она  пленит сразу тремя пиками: властью, деньгами и славой. Славой он готов был пожертвовать. Или обменять на  безудержный секс в виде бонуса победителю.
           Но вот  к долгой гонке с приключениями и опасностями, наш герой почему-то оказался не готов. 
           Не научившись получать глубинного удовлетворения от своих игр, он какое-то время так и барахтался  на поверхности, думая, что именно  в этом  и заключается страшная жизненная тайна.  Нырнуть вглубь его то ли не научили, то ли  сам не научился.
           Конечно, парень быстро выбился из сил. Бросил сначала бизнес, потом любовь. Потом вернулся в любовь. Бросил жену. Потом вернулся к жене. Любовь запараллелил.
           Он заврался по всем направлениям. Самое важное из которых –  собственная гармония.  Он пытается выглядеть недолюбленным, а выглядит  недорепетировавшим роль. Путает секс с любовью, добро с  отсутствием зла,  жесты, наполненные нежностью, с жестами, наполненными жалостью. Поверхностное с глубинным.  Напрасную суету с интенсивностью событий.
             Ему еще только сорок с маленьким хвостиком. А он уже  лишен  и желаний, и энергии.  Живет в Интернете. Жену называет «родственником».
            И эти грустные его глаза светятся  тоской и  ожиданием пылких объятий, свежих эмоций, сильных чувств, которые нахлынут на него волной, как когда-то, собьют с ног, как когда-то, закружат в  чудесном вихре… как когда-то… (когда он врал двоим одновременно, а третью держал на скамье запасных). И он не понимает, что из предательски опущенных уголков глаз льется еле мерцающее, почти лампадное сияние, и что сияние это рождает упрямый вопрос–  это ж сколько надо любви, чтобы залить доверху пересохший колодец?
         И этот вопрос – бегущей строкой виден на расстоянии мили любой, самой непроницательной относительно невинной деве.