Когда мы были... ч. 2

 КОГДА МЫ БЫЛИ...

ИЛИ

«КУЛЬТУР-МУЛЬТУР» В ТАШЕ

Странно как в жизни бывает... иногда наличие недоброжелателей очень полезно. Я написала о ташкентских базарах потому, что было до боли жаль уходящего духа города. Той экзотики, без которой немыслим восток. Потому что уж очень хотелось вновь оказаться на старом Алайском, вдохнуть запах пряностей, купить пакет из плотной бумаги, набить его зеленью и лепешками, заглянуть в комиссионный, полюбоваться узбечками, режущими морковь со скоростью автомата : две высоких горки, желтая и оранжевая, поторговаться за большую дыню... Никак не хочется верить, что больше этого нет. Как, фактически, нет Алайского.
Но один из моих читателей обозвал меня мещанкой,/ лично я всегда считала, что на рынок ходят как мещане, так и не они, и тем, и другим все-таки нужно питаться/, и добавил, что «была же в Таше какая-никакая культур-мультур», очевидно, в отличие от меня считая что базары — тема «низкая».
Должна сознаться, что при сокращении «Таш» очень хочется высказаться с употреблением ненормативной лексики. Ташкент он, Ташкент, родной город, по-прежнему дорогой многим из тех, кто сейчас разбросан по всему миру/ клянусь, сама видела в интернете, что один из бывших учащихся 43 школы сейчас живет в Танзании/.
Но вот пришлось выставить в подзаголовок эту цитату почти целиком. Так что слава недоброжелателям, и от них бывает ощутимая польза! А вот насчет «какая-никакая»... задумывая этот очерк, я не представляла величину и глубину того необъятного океана информации, в котором буду беспомощно бултыхаться. Никаким очерком не выразишь то, что обрушилось на меня. Сколько всего было, каких только событий не происходило... какая бурная жизнь кипела в Ташкенте того времени!
Вряд ли ее можно назвать таковой сейчас, хотя бы потому, что тогда любой человек мог найти применение  своим талантам. Клубы, дворцы, студии, народные театры... нет, я не из тех, кто твердит, что раньше все было хорошо, а сейчас все плохо. Но раньше было очень много хорошего. И цензура во многом шла людям искусства на пользу: заставляла изощряться так, как не снилась нынешним гениям. С другой стороны, в сейчасные времена очень многие сумели стать тем, кем стали... а вот в прежние, скажем, Лондон, так и остался бы для меня абстрактной картинкой. То-есть теоретически я знала о его существовании, а практически он много лет был для меня чем-то вроде динозавра: все знают, что они были, но никто не видел воочию. И этот очерк наверняка тоже не увидел бы света. Хотя бы потому, что мне в голову бы не пришло его писать. И слова такого «интернет» - тоже в помине не было.
Итак, изнемогая от обилия информации, я останусь на берегу и постараюсь зачерпнуть океанской воды с самого краешка.
Вспоминая Ташкент тех лет, поражаешься, сколько же всего там происходило, какие таланты, какие люди там жили и работали... насколько наша жизнь была пронизана духом истинной культуры, истинного интеллекта, истинной образованности. Не образования. Образованности. Нужно не забывать, однако, что тогда еще были живы очень многие из тех кого по праву можно было считать истинно-культурными людьми. По духу.
Не полагаясь на собственную память, я попросила своих друзей рассказать о том, что они помнят. Чему были не только свидетелями но иногда и  «соучастниками». Ну, конечно, напишу о том, что помню сама...

Лет до пяти мои понятия о культуре ограничивались детскими книжками и постоянно работающей «тарелкой», такие были почти в каждой квартире. Видимо, включались они в радиорозетки, и работали часов с шести утра и до двенадцати ночи. Отличались тарелки только цветом: синие, черные и по-моему, коричневые. Тогда мне казалось, что они сделаны из чего-то вроде бумаги, натянутой на алюминиевую оправу. Из середины расходилось  четыре алюминиевых луча. И вот оттуда лились то последние известия, то сводки, а в перерыве — нескончаемые мелодии. Прежде всего — уж не знаю, официальный ли или неофициальный гимн УзССР. Какая-то тинькающая мелодия с легким восточным налетом. Которая, однако, навеки засела в голове. Девчонки научили меня петь под нее стишок-считалку:
Лайлум-лайлум,
Бешагач пайдум,
Деньги найдум,
В кино зайдум....
Кстати, я совсем недавно ее слышала! Жива!

Шульженко, «Голубка», очень модная тогда  латиноамериканская песня в переводе звучавшая так : «Где бы ты ни был … мой милый, я прилечу голубкой сизокрылой. О, голубка моя, как тебя я люблю..
Русланова  «Валенки». «Самара -городок». «Ой, Самара-городок, беспокойная я, беспокойная я, успокой ты меня»...
Визгливая Мордасова, которую я как тогда не терпела, так и сейчас не выношу. Частушки и русские песни, пропетые без малейшего понимания смысла...
Тамара Ханум. «Ай, Галина и Султан, Украина и Узбекистан»...
Чинные хоры: «Москва-Пекин, Москва -Пекин, идут, идут вперед народы. За крепкий мир, за прочный мир, под знаменем свободы.
Молдавский «Жок». «Лист зеленый винограда — Ляна»...
Обухова. Романсы. «Белой акации гроздья душистые».Леокадия Масленникова. Оперные арии.
Я все это пела, по-обезьяньи подражая знаменитостям причем, как правило, даже не зная, из какой арии опера. Никакого патефона у нас никогда не было.
Не знаю, куда потом девались эти «тарелки», но исчезли они почти одновременно. Вот об этом обстоятельстве я никогда не жалела. Почему-то вызывали они нечто, вроде тоски. Наверное, моя свободолюбивая душа уже тогда тосковала при виде чего-то стандартного  того, что «положено», того, что имеется у всех и каждого.
Мой первый поход в театр? Было это в году пятидесятом -пятьдесят первом. Уж точно в школу я не ходила. А дело было так: конечно, никто и не собирался вести меня в театр. Но в  нашем доме жила бывшая балерина, Нина Прокофьевна, женщина весьма своеобразная, теперь я бы сказала циничная, а тогда она казалась мне ужасно смелой и необыкновенной, И одевалась не как все, а очень модно, и волосы красила красным стрептоцидом, и маникюр у нее всегда был, и завивка.../не забывайте, время действия — сороковые -пятидесятые/, а уж до чего язык образный! Достаточно того, что я до сих пор при виде навязанных сверху авралов  презрительно бросаю: «и чего мечутся, как дизентерийные коты?»
Так вот, была у нее подруга Руфа, живущая в самом начале улицы Малясова, почти на углу с Энгельса. Тоже балерина, только действующая. Ну, прямо скажем, из тех, «что у воды», Это значит: третьестепенная, если не ниже. Получала бедняга столько, что была вынуждена подрабатывать шитьем. Но и высокое искусство было для нее дорого. А в театре Навои, как раз давали балет «Лебединое озеро» с Галией Измайловой, где Руфа танцевала сотого лебедя.  Не знаю, то ли это премьера была, то ли какой торжественный случай. Но только пригласила она нас - Нину Прокофьевну и меня с мамой, как своих заказчиков. - в театр.
Там я и погибла.
Представляете, что это такое: девочка, начитавшаяся волшебных сказок, очутилась в восточном дворце. А дворец этот строили пленные японцы, и местная ребятня, в том числе и детдомовская, бегали на стройку, проникая сквозь дыры в заборе. Это Ира Осташкина пишет, она как раз и жила в детдоме в военные и послевоенные годы. И пишет еще, как местные жители по доброте душевной подкармливали пленных, таская им лепешки и хлеб. Ниже приведено ее письмо, почти без поправок.
«Где-то году в 48 -не помню точно - прошел слух,что на строительство театра прислали пленных японцев. Тогда нам было по 11-13 лет, и, конечно, все были истинными патриотами. Накал патриотизма был непередаваемо высок. Мы шли смотреть, как наши враги теперь работают на нас! Стройплощадка обнесена дощатым забором. Забор не сплошной, вполне можно пробраться внутрь. Часовых и охраны не видно. Мы прильнули к щелям в ограде, а потом и протиснулись сквозь широкие дыры. За годы эвакуации мы насмотрелись на разных людей. В нашем детдоме шефами были американцы. Среди них был очень весёлый высокий африканец. Он учил нас петь американские песни. Белые научили нас играть в регби, а мы их - в нашу лапту. Это к тому,что японцы интересовали нас только как поверженные враги.
Но когда мы увидели их в работе, были очень удивлены порядком на стройплощадке и беспрекословным подчинением бригадиру. Их речь была нам незнакома и необычна для нашего слуха. Многие были обнажены до пояса. На ногах - обмотки цвета хаки и ботинки на толстой подошве. Главный что-то гортанно произнёс, и рабочие потянулись к баку с водой. Напившись,многие присели на корточки и стали переговариваться. Некоторые смотрели на нас с интересом, кое-кто приветливо помахивал нам рукой. Подвезли в полевой кухне им еду. Один,поблескивая очками, улыбался и протягивал нам мисочку с едой. Ошарашенные мы вылезли обратно через дыры в заборе и пошли в сквер на скамейку. Мы ожидали увидеть врага морально уничтоженным, но не таких здоровых,крепких молодых мужчин, которых наша страна ещё и кормит....Понадобилось некоторое время,чтобы мы начали говорить об этом. Потом ещё не раз мы ходили туда, пытаясь усмотреть что-то похожее на ту боль,что довелось нам самим пережить. И усмотрели, все же, что они чувствуют себя намного хуже,чем стараются показать. По едва заметным движениям лиц, по некоторым гримасам,по окрикам прорабов мы поняли,что им тоже тяжело в плену. Мы испытали некоторое злорадное удовлетворение:
-Мы вас не звали! Вот вам и Халкингол!
Туда приходили многие горожане.
Однажды какая-то  женщина сказала нам:
- Ребята,они же выполняли приказ. Это была не их злая воля. Это же чьи-то сыновья, мужья и братья! Вот я им несу картошку, урюк и лепёшки.
Мы были потрясены её добротой. Подобное отношение к врагам казалось нам изменой Родине.
С годами я её поняла,но принять не смогла и до сих пор.
А работали они споро и очень аккуратно. Как муравьи в муравейнике: каждый делал положенное ему задание и все вместе- общее дело.
А результатом их труда мы любуемся и сегодня/
Вот такие мои воспоминания. Может, они очень субъективны — но я помню так. Наверное потому ,что именно это меня и поразило.»

Остается добавить к этому рассказ Тамары Санаевой, главного обозревателя культурных событий в нынешнем Ташкенте. Она вспомнила про старенького японца, одного из тех, кто когда-то строил театр. Его и принимали в этом театре, в угнездившемся там корейском ресторане/о, времена, о, нравы/!
Так вот, подошел этот старичок к стене и так задумчиво погладил ее ладошкой... Хорошо, что он увидел этот театр через много лет! Хорошо, что дожил...

               
Позже, гораздо позже я прочитала, что в театре было несколько залов, названных в честь больших городов Узбекистана: Ташкентский, Бухарский, Хорезмский, Ферганский, Самаркандский....
А тогда я сразу попала в эту самую волшебную сказку. Резьба по ганчу на зеркальных подложках в Бухарском зале, и просто резьба по ганчу, роспись, колонны, бархатные стулья, потрясающей красоты зрительский зал, люстры... А главное, атмосфера какой-то особой, почти благоговейной торжественности, которая нынче совсем выветрилась. Люди идут в театр, но это больше не Событие. Это нечто обыденное. И одеты они, чаще всего, обыденно.
А вот та же Ира Осташкина вспоминает, что ее муж очень любил оперу и балет. И они вместе бывали на всех премьерах. А на очень любимые спектакли могли прийти на любой акт. Билетерши их знали в лицо и звали Ромео и Джульеттой. Господи, трогательно как!
В последний раз я вспоминала про театр Навои в Будапеште, возле тамошней оперы, наблюдая, как принаряженные зрители входят в фойе, и лица у них... предвкушающие, что ли. Совсем, как у нас  когда-то. И это нетерпеливое ожидание: вот оно... вот-вот... и медленно-медленно гаснет свет... почему так медленно? Скорее, скорее.
И занавес поднимается.


Трудно объяснить, какое впечатление произвел на меня балет. Были в жизни вещи, переворачивающие душу. «Лебединое озеро»  с Измайловой — одна из них. Мама шепотом объясняла мне смысл действия. Я завороженно таращилась на сцену, и просила показать, где тетя Руфа. А придя домой, заявила, что хочу быть балериной. На меня, как водится, никто не обратил внимания,  правда, потом, уже когда я училась в школе, записали в школьный балетный кружок, но он просуществовал недолго. Погибла мечта/слава богу! Хорошо еще я считала, что балеринами становятся после школы, идут в институт, как, скажем, будущие инженеры и не требовала отдать меня в хореографическое училище!/. Но с тех пор я старалась уговорить маму пойти в театр. И «Жизель», с Бернарой Кариевой, /это позже/, и «Бахчисарайский», тоже и Измайловой в роли Заремы, и «Шурале», не помню с кем, и даже «Красный мак» из жизни угнетенного китайского народа. Вообще репертуар был огромен, только смотри и слушай!
Я давно уже не смотрю балет, давно уже «обравнодушилась».но помню тот детский восторг...
Господи какие же оперы ставились в театре,  Представляете, в пятьдесят седьмом году   поставили оперу Обера «Фра Дьяволо», вещь, которую крайне, теперь  редко ставят в Европе.
Это совершенно точно: мой друг из Литвы Юргис Бартининкас, человек крайне педантичный, и служивший в ансамбле ТуркВО, постоянно вел записи, и все концерты и оперы отмечены у него в записной книжке. Он, кстати, слушал «Тахира и Зухру», «Пиковую даму», «Чио-Чио сан»... какой обширный и разнообразный репертуар!
К тому времени и я стала настоящей театралкой, а лет с пятнадцати сама ходила на спектакли.
И однажды нарвалась...
Было это в начале шестидесятых, я как раз школу заканчивала. И принесла мама пригласительный билет на какой-то праздничный вечер в театре Навои. Сначала торжественная часть, потом опера Антонио Спадавеккиа «Овод». Ага, именно. По Войнич. Ну пришла я вся такая из себя, сижу где-то на балконе. Мои, кстати, любимые места. Сижу. Речи. Час. Второй. Скука смертная. Все такие серьезные, торжественные, слушают доклады на вечные темы: партия, народ, план, хлопок...
Скорее бы опера...
Перетерпела. Началось. Господи, уж лучше бы речи! Ничего более бездарного, тоскливого, муторного в жизни не слышала.
У меня хватило духа дождаться окончания первого акта. И — только меня и видели!
Но впечатление осталось. С тех пор я Спадавеккиа не слушаю.

Почти не помню солистов, но помню Халиму Насырову и Саодат Кабулову, причем Кабулова, да простят меня поклонники Халимы, нравилась мне куда больше. И та, и другая — сопрано, /Халима иногда, крайне редко пела партии меццо. Как я узнала, всего один раз пела Кармен//, но мне всегда казалось, что у Кабуловой голос красивее, и в нем не было вибрации, присущей Насыровой. Юргис Бартининкас тоже вспоминает Кабулову, и пишет, что долго находился под впечатлением ее голоса. Она пела песню «Бахор», и он отправился в библиотеку. Нашел ноты и переписал. Вместе с ней в одном концерте выступали и Саттар Ярашев, и Халима Насырова, и Карим Закиров....
Георгий Бабаев, который знает об опере все, рассказал, что в сороковых в театре Навои ставили Кармен. Хозе — Саттар Ярашев, Кармен - Халима Насырова, Эскамильо — Карим Закиров, Микаэла — Саодат Кабулова.
Чуть позже в театр пришел поразительный баритон Молодцов, с редкостным голосом. Его партия Амонасро в «Аиде» была коронной.  Стоит также упомянуть о прекрасном теноре Асаде Азимове, который неподражаемо исполнял партию надира в «Искателях жемчуга».
Это опять воспоминания Ирина Осташкиной:
«...А имена артистов, стершиеся в жерновах не простых будней...
Самый старший Закиров, Карим, - солист театра Навои. В операх Верди - их тогда у нас ставили часто - он пел главные партии.
Помню певца из Болгарии - Димитр Узунов - незабываемые мужские дуэты. Классика! Дирижировал оркестром Мухтар Ашрафи. С ним оркестр звучал неповторимо прекрасно.
Особо надо сказать о художнике декораций, но я не сохранила в памяти его имя. Жаль. Часто после спектакля мы на " бис"вызывали художника и вручали ему букеты. Цветы мы дарили всегда. А Галия Измайлова -Одилия - Одетта .! А в «Корсаре», а в «Жизели».... Мне кажется,что подобного чуда я не видела нигде. Наш театр Навои - это сказка, начинающаяся от самого входа и длящаяся до последнего аккорда и хлопкА...


И еще одну певицу я всегда вспоминаю с грустью. Как же щедро одарила ее судьба, и как рано она ушла!
Очень красивая она была, Назира Ахмедова,  Тоже сопрано, кстати. Я ее в «Риголетто» слышала. Пела она Джильду. Певица от бога. Кстати, она впервые стала петь в манере европейских исполнителей, что было, согласитесь ближе к оригиналу, если речь идет о европейских же операх. Соседка моя. Жили они наискосок от нашего дома, и я иногда видела, как она выходит из машины. Недосягаемая. Богиня. С ее младшим сыном Ильяром мы учились в сорок третьей школе, в параллельных классах. Слава богу, он жив- здоров. И живет в Ташкенте. С ним мы иногда переписываемся. Средний сын Бахтияр. Боря, как все его звали, веселый, компанейский парень, очень простой и душевный, рано умер.  О самой старшей дочери не знаю ничего, да и ее саму не знала. А Назира Ахмедова умерла молодой. До сих пор моя подруга Ванда Княжевская, вспоминая о ней, напевает: «На лужайке, на проталинке, промочили зайцы валенки».... одно время эту песню постоянно гоняли по радио, и ее мелодия вполне отчетливо звучит у меня в голове.


Хорошая она была женщина, и мать хорошая,... когда она умерла, Боря пришел к матери Ванды. Сидел и плакал... что там говорить, пусть земля ей будет пухом. Как и многим, о ком я сегодня пишу.

Я уже написала этот очерк и даже выложила в ЖЖ, когда пришло письмо от Ильяра Гулямова, младшего сына Назиры Ахмедовой. Равнодушно читать его нельзя. Поэтмоу привожу целиком, в той части, где речь идет о матери Ильяра:
«Привет, Танюша!
С огромным удовольствием прочитал твои очередные эссе (можно ли так их называть?). Я очень благодарен тебе за теплые слова о моей маме. Не знаю, известно ли тебе, что в годы рашидовщины имя моей  мамы было под запретом. По указанию сверху, она была вычеркнута из истории театрального искусства, как жена врага народа, коим был объявлен мой отец, когда отказался участвовать в приписках и в том дерьме, которое насаждалось тогда. Почти все ее записи на радио и телевидении были по приказу стерты. Всякое упоминание о ней было запрещено. Буквально, несколько лет тому назад удалось получить разрешение на постепенное возвращение в жизнь имени мамы. Сейчас мы проводим вот уже в четвертый раз международные конкурсы молодых исполнителей оперного искусства имени Назиры Ахмедовой. И твой покорный слуга является основным спонсором этих конкурсов. Ты бы услышала хотя бы один раз, какие великолепные голоса молодых пацанов и девчонок, студентов нашей консерватории, звучат на этих конкурсах! Куда они потом исчезают – вот вопрос. Когда я читаю твои восхитительные воспоминания, поражаюсь твоей совершенно фантастической памяти, восхищаюсь твоим талантом, понимаю, как вы были счастливы, видя эту внешнюю сторону той жизни и не зная о том, что творилось тогда за кулисами. И слава богу! Но нашей семье и мне лично пришлось в те, сказачно окрашенные ностальгией годы пройти все круги ада. О маме был сделан телевизионный фильм, его несколько раз показывали по нашему TV. Я спрашивал у авторов фильма: - Вот вы говорите в фильме, что Назира Ахмедова была великой певицей, единственной, кто одинаково успешно исполняла как наши национальные узбекские песни, так и арии из классических опер итальянских композиторов. Но вы ведь не подтверждаете это фактическим материалом. Ведь в фильме нет ни одной сцены, ни одной арии из этих самых классических опер. Ведь у меня в ушах до сих пор стоит, как мама, готовясь к вечернему спектаклю поет дома- “О, Линдор, друг милый мой, не разлучат нас с тобой!”Сценарист на это с грустью отвечал: - Мы прокопали все архивы телерадиокомитета. Ничего нет. Все уничтожено по особому распоряжению”.
Вот вам и то прекрасное, сладостное время, когда “мы были молодыми и чушь прекрасную несли”.
Поэтому, мне особенно было тепло прочитать твои строки, понимать, что люди все –таки помнят, что была такая певица, народная артистка Узбекской ССР Назира Ахмедова.
Жизнь ее была коротка и полна как ярких блестящих страниц, таких как эпизод с золотыми часами, подаренными И.В. Сталиным, так и тяжелых трагических, когда она долго и мучительно болела туберкулезом, заработанным на гастролях в Украине»

Добавлю только, что каждый раз, когда думаю о Назире Ахмедовой у меня сжимается сердце. Она была такой талантливой и такой красивой....

По странной иронии судьбы последним спектаклем, виденным мной в театре Навои, тоже было «Лебединое озеро». В семьдесят первом году. Почти перед отъездом. Забежали за мной два моих верных рыцаря и увели в театр, где танцевали французские солисты. Честно сказать, наши танцевали куда лучше. Эти, в основном, ходили по сцене. Может, они и приехали из Франции, только тоже танцевали там у воды. Я просто в этом уверена. А театр был полон. И атмосфера театральности тоже присутствовала...
Говорят, сейчас театр закрыт на бесконечную реставрацию. И это очень жаль. Здание уникальное. Интерьеры уникальные. Когда-то, не знаю, как сейчас, солисты тоже были уникальные.  Правда, Гоша Бабаев, бывший в Ташкенте года два назад, клянется, что видел афишу «Лючии ди Ламмермур» Доницетти, огромная редкость по нашим временам. Я честно говоря, знаю только фрагменты, целиком не слышала.
Но кто знает, как сейчас, при молниеносно меняющейся ситуации? Все уходит... Как навсегда ушел театр Свердлова. Совершенно необыкновенный театр, тогда, почему-то именовавшийся  филармонией, а когда-то гордо звавшийся «Колизеем». Собственно говоря, задумывался он, как цирк, и одно время в нем давали представления заезжие циркачи. И только потом он стал театром. До революции тот квартал, где он стоял, вернее, все дома, и даже те, что напротив, и бани тоже, принадлежали Георгию Цинцадзе, владельцу двух гостиниц. Так вот, Георгий Цинцадзе был человеком щедрым и благородным. И построил  цирк  исключительно на свои деньги. Только на интерьер собирались пожертвования. А погиб нелепо. В революцию, красные, спутав Георгия с однофамильцем, имевшим несчастье быть белым офицером, вывели Георгия во двор и расстреляли. Его жена, Софья Георгиевна, происходившая из старинного княжеского рода, похоронена на христианской карте Боткинского кладбища, и на ее похоронах было много народу. Нужно сказать, что к чести большевиков, остальную семью не тронули, Цинцадзе так и остались жить в доме около театра./здание в колониальном стиле/. А семья была большая. Пять дочерей, Лидия, Любовь. Елена, Нина, очень рано умершая, Вера и сын Сергей. Девочки выросли при театре. Убирали там, подрабатывая на жизнь. Все получили образование. Правда, не музыкальное. Сергей стал знаменитым ученым-почвоведом. Лидия всю жизнь была замдиректора консерватории по хозяйственной части. Любовь, Елена и Вера уехали в Тбилиси. Позже Сергей тоже уехал в Тбилиси, а вот его дочь Наталья, единственный в семье музыкант, закончила Московскую консерваторию и вернулась в Ташкент.
Кстати, театр Свердлова — одно из немногих зданий, уцелевших после землетрясения. И стоит, как говорят, даже сейчас. Правда, в нем нет никакого театра, но он жив, и это прекрасно!
               

               
Театр Свердлова стал источником невероятных чудес для меня и моих друзей, и, разумеется, не только.
Одно время при нем был свой симфонический  оркестр под руководством Михаила Завадского. Но главное было в другом: какие же там давались концерты!!
Одно из самых моих драгоценных «меломанских» воспоминаний — концерт гениального скрипача Исаака Стерна, уж не знаю, как он попал в Ташкент. Давал он всего один или два концерта, билетов не было, мама достала контрамарку на два лица. И пошли мы с отцом, а мне было... в общем лет мне было мало. А я всю жизнь была и буду благодарна судьбе за те потрясения, вернее, откровения. которыми они меня одарила. Пусть их было не так уж много, но они есть!
И я уверена, что сейчас Стерн, несмотря на национальность, аккомпанирует на скрипке ангельскому хору.
Судьба была добра ко мне еще и потому, что я всеми неправдами / правдами пробраться было невозможно/, оказалась на концерте Бенни Гудмена.
Господи, что же творилось среди меломанов. Какой вой подняла тогдашняя идеология! Говорили, что в оркестр Гудмена внедрены агенты ЦРУ, что, возможно, было не так уж далеко от истины в те времена. Было это... если не подводит память году в шестьдесят втором, и давал Гудмен два концерта, 13 и 14 июня. За неделю до этого я рыдала целыми днями, умоляя маму что-то сделать. Она, наконец, сдалась и воспользовалась старыми газетными связями. Получила я контрамарку и  пролезла на первый концерт, как бы неправдоподобно это ни звучало.
Боюсь, что в зале были не столько любители музыки, хотя, конечно, и они присутствовали, сколько официальные лица и тогдашние любители гламура.
...Серые костюмы с красными лацканами... удивительная певица-афроамериканка... Потрясающий джаз. Настоящий.
Шок.... Я вообще была, как в тумане. Не только для меня эта музыка стала настоящим откровением. Боря Шамшидов, правда, считает, что оркестр был несколько коммерциализован, но тем не менее...
Потом, уже много лет спустя, я узнала, что в этот самый вечер, в ресторане «Шарк» , где играл ансамбль под управлением Юрия Живаева, появились музыканты из второго состава оркестра Бенни Гудмена и стали играть вместе с ансамблем. Кому -то в тот вечер очень повезло. По крупному. Потому что уж среди этих слушателей наверняка было больше любителей и ценителей джаза.
Об этой истории знают многие. Но мало кому известно, что наутро всех наших уволили. Сразу и без объяснений.
Да какие там объяснения.
И без того понятно.
А театр Свердлова продолжал жить. И жил еще долго... до известных событий.
Сколько же было концертов! И какие!
Тогда в моде была югославская эстрада, и Джордже Марьянович и Радмила Караклаич были всеобщими любимцами. А Има Сумак! Совершенно необычайная, для нас, странноватая с единственным в своем роде голосом в пять октав перуанская певица. Насколько я знаю, она даже пела в перуанской опере, а свое мировое турне начала в шестьдесят первом именно с Советского Союза. И песни у нее были «не наши», диковатые, от них мороз по коже шел. Песни тамошних индейцев. Впечатление ошеломляющее. Наверное во многих домах тогда были небольшие пластинки с ее песнями, выпущенные ташкентским заводом грампластинок. Постепенно мода на нее прошла, но она еще долго выступала, переехав в Америку, и умерла только в 2008 году.
В театре Свердлова выступал и тогда знаменитый театр на Таганке. «Добрый человек из Сезуана» по Бертольду Брехту.
Одно из тех впечатлений, которые становятся откровениями. Если честно, в таких случаях я не могу оправиться несколько дней. Как от удара. Лилия Свердлина рассказывала, что в то время в Ташкенте находился Константин Райкин, который приехал свататься к внучке Тамары Ханум. Давался какой-то концерт, и вдруг Борис Хмельницкий исчез! Леонид Филатов срочно поехал к Константину, упросил его выступить, и тот спас положение: показывая свой коронный номер: разных животных...
Лундстрем, Миансарова, Высоцкий, японское варьете, да что там перечислять... Меня не убьют за вульгарность, если скажу, что это был высший культурный пилотаж?
Собираясь писать этот очерк, я говорила со своим, ныне находящимся в Германии другом Борей Кожухиным. И он вдруг меня спросил, была ли я на концерте оркестра Марино Марини, наделавшем много шума в Ташкенте./помните:е-е-е, хали-гали.../
Я ответила, что была. Только билеты были входные, и мы с моим спутником весь концерт стояли. И тут Боря похвастался, что был на всех/!!!/ концертах. На мой закономерный вопрос, откуда у него такие связи и деньги, он открыл страшную тайну: оказывается, если зайти во двор театра, увидишь лестничку, ведущую на второй этаж, в, пардон, экскюзе муа, мужской туалет. Ну а оттуда легче легкого зайти в зал и стой там, сколько твоей душе угодно!
Нет, есть же проныры на свете!
Обида-то какая!
«Мне никогда ничего не говорят». - как жаловался один из старших Форсайтов.
Ну почему мне никогда ничего,...вот бы я развернулась!
Ага, бодливой... и дальше по пословице...
И еще немного о прошлом и настоящем театра Свердлова... Это Ира Богдановская пишет:

В театре Свердлова была лучшая акустика, там зал такой сводчатый, и ЗА
ЭТО в нем сделали биржу. Мой друг Алик Ванжа какое-то время пытался
там работать брокером. Я его спрашивала: Алик, чем вы там торгуете? Он
говорил: Крупными партиями насвая. Прикалывался.. Но филармония
пропала. А ведь там все гастролеры выступали. Театр на Таганке
приезжал, ставили "10 дней..." и "Добрый человек..". Мы конечно все
смотрели. После "Доброго человека..", в кот. Высоцкий играл летчика,
мы с сестрой поймали его на выходе. МЫ! Живого Высоцкого!! И, набравшись наглости, моя сестра стала его уговаривать выступить в
ТашГУ с песнями (она в то время там в комитете комсомола заправляла),
и он долго смущенно отнекивался (сестра моя красавица была, и не такие люди западали), а я просто рядом стояла и наслаждалась моментом.....

Третьим чудом была Консерватория. Именно так. С большой буквы. Та самая. На Пушкинской. Ее уже нет. Как нет и многого. Говорят, фасад сохранили, остальное перестроили, и теперь там не консерватория. Музыкальный колледж. Надеюсь, что орган оставили. Орган, кстати, был очень даже неплохой.
Я даже там выступала однажды. Не помню, по какому случаю. Кажется, был концерт учащихся музыкальных школ Ташкента. И туда мы бегали, как на работу: очень много давалось бесплатных концертов. В основном, дипломников и выпускников той же консерватории. Кто лучше, кто хуже... но интересно. А уж когда приезжали гастролеры!
Кстати, и билеты были недорогие. И, конечно, «жемчужиной» моих зрительских впечатлений был концерт Давида Ойстраха. Небольшого роста, довольно полный с бульдожьим лицом... и откуда в этих коротких пальцах бралась такая сила! Вся штука в растяжке. Не в длине пальцев. Грубо говоря, перепонках между пальцами. Вот про меня сразу сказали: ничего великого не выйдет. Растяжка маленькая. На пианино едва октаву брала. А тут... волшебство конечно, но не мое волшебство. Мое — это Леонид Коган и Стерн. А с Ойстрахом я так и не сроднилась, не сочтите за кощунство.
Я слушала там Рудольфа Керера, редкостного таланта пианиста, кстати, закончившего Ташкентскую консерваторию, немца, очень долго бывшего невыездным, поразительно игравшего Скрябина... теперь он живет в Германии, и я слушаю его только в записях...
А Наум Штаркман... нет, не могу сказать, что он мой любимый пианист, далеко нет, но иногда он умеет затронуть в душе какие-то струны.
Как-то я попала на концерт оркестра, под управлением Вероники Дударовой....ох, не женское это дело, и в музыке отчетливо слышался голос старшины, распекающего новобранцев.
Самым большим моим разочарованием стал несостоявшийся концерт Мстислава Ростроповича. До сих пор расстраиваюсь. И помню, как мы толпой стоим у консерватории, муж, я, Макс Рейх, две моих однокурсницы...
А концерт не состоялся. Даже не знаю, по какой причине. Возможно, уже тогда отношения виолончелиста с властями сильно испортились.
Я глазам не поверила, когда прочитала очередное письмо Юргиса. Он, оказывается, в пятьдесят шестом году слушал в консерватории оперу Моцарта «Бастьен и  Бастьенна». В исполнении вокалистов третьего курса. Совершенно поразительный выбор и почти забытая опера. А партию Бастьена пела его, как он ее звал. «Трамвайная знакомая», девушка, которую он часто встречал в трамвае, консерватории, библиотеке. При ней неизменно были ноты... И как оказалось, не зря,
Одно время работала я на Дархан-арыке, до консерватории — рукой подать. Вот и ходила чуть не на каждый концерт. Очень полезное лекарство. Для души.
И как сейчас вижу: идешь от Дархана, по правой стороне, ныряешь в знакомые двери... в зал с портретами композиторов... хорошо -то как, господи!
Когда я была совсем маленькой, слышала разговоры взрослых, что сначала консерватория носила имя Тамары Ханум, а когда ее арестовали, как шпионку и врага народа/тогда по Ташкенту ходили такие слухи/, консерваторию переименовали. Не знаю, насчет первого утверждения, а вот второе, к счастью, оказалось неправдой. Слишком быстро поспешили приписать столько грехов великой женщине!
А я все вспоминаю уже несуществующее здание с лирой над входом и четырьмя парными колоннами по бокам, на капителях которых смеются и плачут маски...
Почти так же часто мы ходили в театр Горького, которого теперь тоже нет. Есть Русский Драматический театр. И здания на Бродвее уже тоже нет. Правда, оно старое было... как-то я пришла с подругой на спектакль, и одновременно торжественный вечер учреждения, где работал ее отец. В фойе танцевали, и пол ощутимо подрагивал и скрипел. И все равно — жаль.
Но сначала рассказ Ирины Богдановской, моей хорошей подруги и жены известного ташкентского поэта и талантливого физика Владимира Ферлегера.
«У меня несколько сильных впечатлений о спектаклях театра Горького. Первое - "Гамлет". Они играли в переводе Пастернака, и это уже был поступок: Пастернак только что умер, опальный, так и непрощенный, и найти его стихи было невозможно. Я, как драгоценность, храню и хранила маленький вишневый сборничек, выпрошенный мной у Милы Фирер.
И вот "ГАМЛЕТ" в Ташкентском драмтеатре. Гамлет - Рецептер, молодой,
 красивый, и даже то, что он слегка заикается, кажется актерской находкой: Гамлет нервный и кажется, что тень все время за его плечом,
он ведет разговор "на два фронта".. Полоний - изящный, грассирующий Хачатуров, "истый царедворец" (по Бродскому. Ты ведь знаешь его перевод с чешского "Гильденстерн и Розенкранц мертвы"?). Лаэрт -
белокурый красавец Юзеф Мироненко. Как они фехтовали!..
А какие были костюмы! Театральная портниха незабвенная Юлия Николаевна Попова, умница и красавица, молва приписывала ей роман с одним известным актером. Попова была настоящая художница, она обшивала и актрис. Кстати, мое выпускное платье тоже она сшила (она дружила с моей старшей сестрой), вообрази: из остатков театрального занавеса. Роскошное было платье, оно все еще где-то лежит в ташкентском доме: рука не поднимается выбросить. И костюм, в котором я выходила замуж, тоже сшила она, правда уже из приличного гипюра. Фортинбраса, кажется, играл Ткачук, не помню точно. Это счастье быстро кончилось, Рецептера забрали в БДТ. И потом долго ставили хорошие, добротные пьесы из советской жизни. В них блистал Михаил Мансуров. У него была внешность типичного положительного героя, секретаря райкома, председателя колхоза. Он был такой .. без талии, с ярко-розовым, почему-то, лицом, помню прохаживался по Пушкинской.. Маресьева, помню, играл, нас со школой водили.. А потом состоялось "второе пришествие" режиссера Ольги Черновой, она вернулась из какого-то российского театра, кажется Волгоградского, не помню, / на самом деле, из Самары/и привезла с собой блистательную пару Людмилу Грязнову и с ней - молоденького талантливого Никитина. Они были прекрасны в "Трамвае Желание" Теннесси Уильямса Такого откровенного искусства я лично до того не видела. Что мы знали о сексе в стране, где по указу свыше секса не было? А ее Бланш была так откровенно сексуальна и соблазнительна, что я думаю, в зале не один мужчина был мысленно заодно со Стенли Ковальским, которого играл Павленко..
А Никитин был такой тоненький, хрупкий, и играл, что называется, на нерве. Не знаю, может это я такая дикая, мне муж часто говорит, что я воспринимаю искусство как первобытный человек, но для меня этот спектакль был просто потрясением. Я до этого ничего не знала о Теннесси Уильямсе, а потом стала его искать, читать. И в "Жизни Клима Самгина" Грязнова была хороша - великолепная царственная Алина.. Позже ставили "Полет над гнездом кукушки", там был потрясающий Павленко, его тоже, кажется, Чернова с собой привезла. Помню мюзикл по "Левше" Лескова, его ставили молодые ребята, выпускники Театрального института, может, даже, это был их выпускной спектакль. Играли лихо, в стиле Мейерхольда, как только в молодости можно играть. По-моему, Кузин ставил и играл главную роль. Но это я уже помню хуже. В 50-60-х годах, когда не было телевизоров, и хорошие фильмы были редки, театральные актеры были кумирами, про них знали все - где живут, как одеваются, когда репетиция. А потом эта всенародная слава как-то потускнела. И я не могу не восхищаться стоицизмом и самоотверженностью сегодняшних горьковцев, которые в неимоверно неблагоприятных условиях не дают театру умереть. Так сложилось, что там сейчас много наших, из 50-й школы. Директор театра Володя Шапиро, и администратор Ира Хилкова, а до нее Гриша Черкинский, и актеры Пачис, Баграмов - они все заканчивали нашу школу. У них сейчас есть, по крайней мере один спектакль, которым они могут гордиться: "Вестсайдская история".

Это впечатления Иры... А я тоже помню «Гамлета». И Рецептера с Мироненко. Гамлета и Лаэрта. Поединок на шпагах. Я тогда школьницей была. Десятый класс 44 школы.
И классная руководительница, Людмила Дмитриевна Разина, Людочка, /была она всего лет на девять нас старше/ ведет класс на «Гамлета»...
Не могу сказать, что это был лучший «Гамлет» в моей жизни. Не могу сказать, что худший. Просто первый, увиденный мной на сцене. И Гамлет Рецептера действительно кажется рафинированным интеллигентом.. И прекрасный Лаэрт — красавец Мироненко. И вечно элегантный, истинный придворный Хачатуров. И уже не знаешь, где Шекспир, а где — Пастернак...
Кстати, моя подруга Люда Стамбула, помнит, что ее тренер по гимнастике, Вадим Голубев, одновременно преподавал физкультуру в Ташкентском Театральном, и несколько раз доставал ей контрамарки на дипломные спектакли... одним из таких спектаклей был «Преступление и наказание», с Рецептером в роли Раскольникова. К сожалению, жизнь тогда ее была настолько насыщенной, что ходить в театр времени не было, и этот спектакль так и остался единственным, в котором главную роль играл Рецептер.
Вскоре и он, и Мироненко уехали в Ленинград. В БДТ. Пусть сейчас их почитатели меня убьют, но мне кажется, что оба сделали ошибку. Потому что в Ташкенте ОНИ были лучшими. А в Ленинграде своих хороших актеров было немало. И эти хорошие актеры просто не дали выдвинуться «пришлым». Что, к сожалению, неудивительно.
И М. Любанского помню. В «Золотом  Теленке» Остап Бендер он был чудесный. Как раз с той долей авантюризма, простодушия и хитрецы, которая вызывает не отторжение, а симпатию. Такому Бендеру сочувствуешь. Несмотря на то, что жулик.
А Ткачук играл Фортинбраса.... И во многих-многих комедиях, названия которых уже и не помнишь. Только одну: «Требуется лжец». Он был талантлив, очень талантлив и не затерялся даже в театре Сатиры, где своих звезд было полно...
Хачатуров был великолепен! Я помню один спектакль, по-моему, он назывался «Цена головы» и шел под песню Эдит Пиаф «C'est la vie” «Такова жизнь». Спектакль был из импортной жизни, и Хачатуров, нужно сказать, был весьма убедителен, и действительно смахивал на иностранца.
Кого я не любила, как это Клавдию Ефремову. И до сих пор считаю, что она безбожно наигрывала,, но может, найдутся, и несогласные со мной. Даже наверняка найдутся.
Но сколько же актеров могут похвастаться ташкентскими корнями! Леонид Броневой. Андрей Болтнев. Рина Зеленая, Маргарита Терехова, Лариса Луппиан. Виктор Вержбицкий,.. всех не перечислить. И Игорь Ледогоров. Ира в одном из писем написала мне, что еще помнит время, когда Ледогоров преподавал на физфаке ТашГУ начертательную геометрию. Куда только не бросает нас судьба! Даже в Новой Зеландии, куда он уехал вслед за сыном, тоже сыграл Фирса в «Вишневом саде». На английском...
А как мы бегали в Узбекский драматический, имени Хамзы! На Шукура Бурханова. Помните это лицо, красивое какой-то хищной красотой, навсегда врезающееся в память?
Когда он играл Гамлета и Брута, можно было забыть о наушниках. Все равно было понятно каждое слово. Каждая интонация. А потом, когда спектакли с его участием давали по телевизору, я смотрела все подряд. А «Царь Эдип» Софокла?!
Великий был актер. Без преувеличения. Гениальный. И язык значения не имел. Когда он произносил «я ее любил, как сорок тысяч братьев»... у меня не просто мороз по коже: трясло, как в ознобе.
А на Шейхантауре одно время был Театр эстрады... не знаю, почему он так назвался. Его давно нет. То-есть, здание, наверное есть. Только там не Театр эстрады. Одно время театр был базой Ташкентского эстрадного оркестра. Одним из его организаторов был Батыр Закиров. Было это в шестидесятых... и когда-то там начинал сам Анатолий Кролл. В качестве режиссера-репетитора. А я, тогда школьница, дружила с одним из скрипачей. Он мне много помогал с заданиями. Я ведь в то время тоже считалась как бы скрипачкой. Леня его звали. А фамилию забыла. Так вот, стал он водить меня на репетиции, «чтобы посмотрела и знала, как люди работают». Я смотрела. Работали на износ. А знаете, кто там был в солистах? Целое тогдашнее созвездие имен: Луиза Закирова, Эльмира Уразбаева, Науфаль Закиров....  Конферансье оркестра был Эдуард Сумароков. И иногда на репетициях он пел песню о Ташкенте. Появилась она раньше песни «Есть на Востоке добрый город».... и первым спел ее Саттар Ярашев. Сначала на узбекском. Потом песню перевели на русский. Не знаю, кто был автором песни. Но слова и мелодию, как ни странно помню. С тех пор.

Мы любим свой город родной
Всем сердцем и всею душой.
Бульвары, проспекты, мосты,
Залитые солнцем сады.
Фонтанов каскад голубой,
Курантов отчетливый бой.
Шум строек, заводов дымки,
Дыханье и шелест листвы.

Припев

Ташкент, Ташкент,
Любимый город мой.
Ташкент, Ташкент,
Знакомый и родной.
Ташкент, Ташкент -
Москвы ты младший брат,
Пусть мчатся года,
Ты молод всегда
Одетый в зеленый наряд.
Ташкент!

Жаль, что нельзя передать мелодию словами. Я бы хоть сейчас спела! А потом бывший главред «Звезды Востока» Николай Красильников, рассказал, что музыку написал композитор А. Двоскин, слова узбекский поэт А. Камтар. Русский перевод М. Ушакова. Кстати, его же и стихи к песне «Ай, Галина и Султан»...


А еще я хочу вспомнить моего... нашего  ПЕВЦА. Редкостного таланта человека. Красивого. При одном взгляде на его лицо, на ум приходило одно слово: одухотворенность. У него было вдохновенное лицо. Лицо истинного поэта. Он и художником талантливым был. И самим воплощением гармонии.
Мы, мое поколение всегда вспоминаем и говорим о нем не только с ностальгией, но и чем-то, близким к благоговению.
Батыр Закиров, пусть земля ему будет пухом...
И если запеть «Арабское танго», в разных концах земли,  в разных странах, разные, совсем разные люди подхватят мелодию...У них при всей «разности» есть одно общее. Они — ташкентцы, тогдашние ташкентцы.  Кстати, это Батыр Закиров организовал в семьдесят втором третий в стране мюзик-холл...
Вот только в энциклопедии «Ташкент» за 1984  год нет ни слова ни о Театре Эстрады, ни о Батыре Закирове. Ни слова о гордости узбекской культуры...
А ведь когда -то в Театре Эстрады выступал  Рашид Бейбутов с оркестром... очень немногие сейчас помнят этого прекрасного азербайджанского певца-тенора...
Перед зданием театра в шестидесятых была так называемая аллея поэтов. По обеим сторонам стояли бюсты поэтов. И не только узбекских. Но это было так прекрасно!
Потом, если только не ошибаюсь, в здании был русский ТЮЗ.
Где сейчас эта аллея? И сохранилось ли здание?
И кто помнит, что в том здании , был когда-то театр Эстрады?
На фотографии, присланной всячески мной уважаемая Гузаль Иноятовой, Написано: «ТЮЗ. Аллея поэтов»....

Я совсем не знаю театр «Ильхом». Ни разу не была. Поэтому у меня никакого отношения к нему нет. И быть не может. Насколько я поняла, отзывы о нем самые противоречивые. Поэтому я снова позволю себе привести высказывание Иры Богдановской. У нее, в отличие от меня, это самое отношение есть.
«Про Ильхом.
Не знаю. что они сейчас ставят после смерти Марика. Я после его гибели
смотрела "Орестею", премьеру, до которой он не дожил. Было здорово. А через год сестра потащила меня на какую-то старую пьесу, - играли как зомби. Может, мне показалось, дай Бог, если показалось, но без Вайля
театр мертв. Возможно, этого и добивались...
Я написала - Марик. Я помню его подростком, он племянник друга детства моего мужа, мы вечно пересекались на разных семейных торжествах, у них была дивная бабушка, ленинградка, пережившая блокаду, когда
состарилась, переехала в Ташкент к дочери, дожила до столетнего юбилея, у меня есть фотография нас всех на этом юбилее, и Марик там.
В Ильхоме я видела весь первоначальный репертуар, самый классный из первых был "Дракон" с Г. Каминским в роли Бургомистра. Вайль перенес акценты, в его постановке Бургомистр разрастался до чудовищных
размеров, затмевая собой по-чекистски незаметного Дракона. Был 1982 год, страшны были не драконы в штатском, а разросшиеся, как пузыри, ничтожества застоя.. Каминский, как и большинство актеров первого состава, был из русского ТЮЗа, там были классные ребята, в Горького им было не пробиться, и они изнывали, играя зайчиков. Труппа Ильхома была не постоянная, на правах антрепризы, артисты сходились вечером из других театров, поэтому иногда спектакли начинались поздно. Каминский был огромный, действительно уже не совсем человек. Я всегда думала, как это ему пришло в голову стать артистом, но он был очень талантливый.
Сейчас он, кажется, в Израиле. Играет ли?Потом Вайль гениально придумал ставить спектакли на трех языках: русском, узбекском и английском. Игра на английском, думаю,  это был коммерческий ход. Но такое многоязычие было удивительно в духе старого Ташкента, такое можно было услышать на любом совещании или ученом совете. Все понимали без перевода.
Его постановки были многокрасочными, полифоничными и очень демократичными по костюмам и декорациям. По-моему, у него какое-то время работал театральный художник, молодой, тонкий и нежный, как Модильяни ,Джаник Якубов. Мне посчастливилось купить несколько его картин, они сейчас висят у сына, там есть дивный Птицелов, самая может быть известная работа Якубова. Картины Якубова очень в духе ильхомовских постановок, они как бы пропитаны одним и тем же воздухом. Еще был замечательный спектакль "Квартал Тортилья Флэт", в нем Марик, кажется впервые осторожно затронул тему гомосексуализма.
Начиналось как комедия, заканчивалось трагически. Как сама жизнь Вайля...
Когда я начинала писать, я думала, мне есть много что сказать про Ильхом. Но оказалось,  у меня нет слов для того чтобы описать мое
отношение к этому театру. Было всякое, были  заигрывания с американцами, наверно, ради спонсорства, ради гринкарт для семьи. Но
было и неистовое служение. Марк Вайль был безусловно трагическая фигура, очень талантливый и очень странный
человек, но ясно одно - он и был Илъхом, а Ильхом был он. А дальше, как говорится, тишина...»
В качестве комментария я хотела бы привести высказывание моего доброго друга Бори Кожухина, который, прочитав очерк, прислал мне это письмо:
«Таня, еще раз добрый день.
.Парочкой моих театральных воспоминаний, кроме лазания (?) через туалет, хочу с тобой тоже поделиться.
 С Виктором Павленко я приятельствовал, он жил в моем доме. Кухонных встреч у нас было предостаточно. Виктор уже давно где- то в России, контактов с ним нет. .Дружил я и с прекрасным актером из театра. Горького Колей Ивановым. В «Кукушке» главную роль -Макмёрфи- сколько я этот спектакль смотрел, классно играл Гаврилюк, а Вождя - Виктор. Насчет замен, не помню. Помнишь, в Горького не один сезон гремел мюзикл на польскую тему, название забыл, но впечатление хорошее.
По поводу моих Ильхомовских воспоминаний. Вместе с Марком режиссировать  в Ильхоме начинал и мой божа - зять Вали Умаров. Так вот. двуязычный спектакль «ЖЕЛЕЗНАЯ ЖЕНЩИНА» поставил Вали, он участвовал и в написании сценария. Очень в ту пору злободневная вещь о рабском труде на хлопковых полях. Потом был одноименный фильм. Долго они вместе не проработали , какие-то творческие /?/ трения, но приятелями оставались. Сейчас Вали -  главный режиссер театра им. Хамзы, мэтр, куча регалий. Отличный  парень и талантливейший режиссер.
Каминский, по крайней мере еще два года назад, жил в Ташкенте, у него был то ли свой театрик, то ли он ставил антерпризные спектакли, но как я слышал, без большого успеха. Эта информация непроверенная. В Израиле живет звезда узбекского. театра и кино, красивейшая когда-то женщина Света Норбаева, тоже играла в Ильхоме.»

А напоследок я хочу добрым словом вспомнить старый кукольный театр. Тот, что когда-то находился напротив дворца Великого князя. Рядом со сквериком, где продавали и меняли монеты, марки, книги. Находился он в как мне позже сказали, одном из помещений первого в Ташкенте Иосифо-Георгиевского храма. Маленький, довольно тесный, он был тем чудом, которое детям не терпелось обрести. Девчонкой я смотрела там «Золушку» и «Снежную королеву», уже взрослой замужней дамой - «Прекрасную Галатею». Директором этого театра была совершенно необыкновенная женщина Раиса Львовна Ананьева. Вот уж точно по Некрасову..  Коня на скаку — запросто. Это она состряпала фальшивое постановление ЦК КПСС о проведении в Ташкенте Международного фестиваля кукольных театров. Помчалась к начальству и стала сетовать, что принимать-то гостей и негде...
Построили, где принимать... за одиннадцать месяцев построили!
Приезжая в Ташкент, я водила сына в новый кукольный театр. Но... ничего, видно, не поделать — как это меня однажды обозвали? Ретроградка я, во. И таковой и останусь на всю жизнь. И в сердце моем то, что было когда-то. И тесный театрик, и восточное чудо — театр Навои, с коробочкой хлопка на площади, которая тогда казалась самым красивым в мире фонтаном, и бывший «Колизей», где выступали лучшие артисты не только Советского Союза, но и мира, И старенькое здание театра Горького, где честно служили искусству, и поразительно созвучные Шекспиру актеры театра Хамзы, и знакомые колонны консерватории с лирой на фасаде, и тот цирк, который так ужасно, так несправедливо уничтожили, цирк, в котором я шестилетней девчонкой смотрела потрясающее представление-сказку театра лилипутов, и слушала шутки клоуна с ишачком, и любовалась бешеной джигитовкой...
Я уже закончила очерк и разослала участникам. И тут хлынула новая волна воспоминаний: едва успеваю дописывать. Это пишет Ира Осташкина:
Танечка! А еще я помню старый цирк, Юрия Дурова со зверями. Однажды слониха Маша слегка задела передней лапой щиколотку правой ноги Дурова.Она поднималась на задние лапы для танца под бубен. Белые рейтузы моментально окрасились кровью. Цирк замер. Врач рванулся с места, но Дуров жестом остановил её.
Он провел выступление до конца. Нежно похлопал Машу по бокам и хоботу,раскланялся. и, не хромая, удалился. Мы овациями взорвали цирк. Шпрехшталмейстер, вытирая шею и лоб, объявил следующий номер и добавил,что наш любимый артист вне опасности.


Все меньше и меньше остается нас, помнящих ТЕ театры. Тот цирк. И я пишу это, чтобы помнили. Чтобы знали: не все было так уж плохо. И уровень культуры, уровень знаний пожалуй, был недосягаемо высок для многих представителей нынешних поколений..