Животное по имени комар

                Возвращение в конец шестидесятых   
       
        Да,  полтора десятка лет прошедших с того момента, как она покинула свою комнату в коммуналке, где Аня спала вместе с сестрой на полуторном, раскладывающемся на ночь диване.  Где постоянно толклись клиентки её матери, строчила швейная машинка, а на электрической плитке булькала какая-нибудь бурда – кислые щи или пролетарский холодец из свиных ножек. На просторной кухне царствовала соседка -  молодая, недавно вырвавшаяся в столицу из маленького городка в Мордовии,  скандальная  и наглая до оторопи жена старика  Храпова. 
      Этот старик отравил детство Ани. Он был страшен ребёнку – вечно бледный и худой – ходячий скелет, скрипящий всеми своими костями. И такой же мрачный, как выходец из могилы. Его все звали стариком, хотя в шестидесятые-семидесятые, когда росли сестры Голубевы – Лариса и Аня, ему было едва ли пятьдесят пять.
        Эльвира, так красиво звали соседку, вбила в свою глупую голову  мыслишку, что может избавиться от соседей и занять их площадь, хотя ни малейших оснований для такого  вывода у неё не было.
        Но она мечтала.
        Мать Ани пыталась встать в очередь для получения квартиры, но ей отказали под предлогом, что у них комната в 16 метров на троих, а это превышает положенный для постановки минимум ровно на метр. По пять метров в зубы на душу населения, уважаемые товарищи,  определило гуманное государство для своих граждан.  Спасибо, ещё, что не два метра. Оккупировав пятую  часть территории человечества, это сообщество скучилось в тесных клетушках.

        Эльвира снюхалась с участковым, заложив Анину мать, что та подрабатывает на дому, и обманывает государство, получая левые доходы. Мать тогда долго таскали в Прокуратуру, но не посадили, пожалели двух её несовершеннолетних детей. После многомесячной нервотрёпки в правоохранительных  органах, мама растеряла всех клиенток, которым до этого день и ночь строчила наволочки, простыни, пододеяльники, скатерти.
       И жить стало совсем туго.
       Лариса, ей было тогда четырнадцать, ходила мыть лестницы в  соседний дом. Это занятие не доставляло ни радости, ни материального удовлетворения. Один только положительный фактор был, что, в отличие от их дома – приземистой серой коробки, построенной  после войны и густо забитыми народом коммуналками, этот дом был выстроен ещё до войны, специально для тогдашней сталинской элиты, и с ним работники  местного ЖЭКа носились, как с писаной торбой.  Добросовестно мыли лестницы, каждые два года красили подъезды весёлой краской цвета молоденького салата,  благоустраивали территорию – надраивали до блеска стоящий во дворе, почему-то спиной к окнам дома,  на постаменте бюст бронзового Ленина,
    - Как только выгляну в окно, вижу задницу Ленина, - жаловалась одна соседка.
       А коммунальщики засаживали клумбы теневыносливыми растениями, вокруг разрослись каштаны, липы, даже имелась одна могучая ель; растениями – астильбой, хостой, лилейниками.  В доме жили воспитанные люди и на лестницах не валялись окурки, никто не мочился и не плевал смачно на пол, Лариса убиралась  без отвращения и приносила в семью аж целых  шестьдесят рублей. Но Эльвира, прознав, что эта семейка снова нашла способ подзаработать, накатала телегу в «куда надо» с описанием душераздирающей картины, как жестокая мать нещадно эксплуатирует детский труд.
        Снова хождения по мукам! И снова – нищета.
        Будущая баронесса Аня, плача от детского горя, что она одета хуже всех в классе, просила купить ей такие же красивые туфельки, как у Ирмы Щусевой – кремовые с перепонкой, белые нейлоновые колготки, форму с плиссированной юбкой.  Но мама отвечала, что на эти разносолы у неё нет денег.
        - Почему нет? – спрашивала Аня.
        - Потому что мы бедные, - грустно отвечала мать.
        И тут Аня закатила истерику:
        - Я не хочу быть – бедной! – Кричала она маме и стучала кулачками по столу. – Клянусь, я  не буду, не буду, не буду бедная!!!
        - А откуда же у тебя возьмётся богатство? – Участливо интересовалась мать. – Я вот всю жизнь гну спину над машинкой, зрение уже стало портиться, а всё – нищая! От этой работы не будешь богат, а будешь – горбат.
        - Не знаю! – отвечала Аня, - Я – украду! Но есть холодец вонючий и носить обноски не буду!!! Я буду купаться в роскоши.
        Бойся своих желаний, они могут исполниться, предупреждали китайцы.
        Ничего не зная о Скарлетт О,Хара, Аня слово в слово повторила слова великой американской женщины. 
        Эльвира изгалялась на кухне: – Всё равно я тебя засажу,  а милых крошек упеку в детдом!       
        И однажды попыталась осуществить эту угрозу.  Лариса выходила из туалета, когда заметила, что соседка метнулась от вешалки с их одеждой в свою комнату. Поначалу Лара не придала этому значения. И всё же какое-то смутное подозрение терзало её. Неспроста Эльвира крутилась возле их вешалки!
        Лариса вернулась в коридор и вывернула все карманы. Ничего! Прощупала низы пальто и курток. Ничего! И хотела было уже уйти в комнату, как заметила у старенького маминого пальтишки оттопыренный обшлаг рукава. На всякий случай вернулась и осмотрела их. И нашла кое-что.
        В темном подслеповатом коридоре она не стала рассматривать найденные предметы и прошла в комнату.
        Золотое обручальное кольцо, тяжеленькое – граммов  пять-шесть, колечко, полегче с небольшим малиновым камешком,  и цепочка с кулоном – монограммой ХЭР. Храпова Эльвира Расуловна.
        Лариса долго крутила в руках эти предметы и не могла понять, зачем их сунула соседка за обшлаг маминого рукава. И тут она услышала пронзительное верещание звонка в коридоре…
        Самый мощный компьютер в мире не сработал бы так быстро, как обработал полученную информацию Ларисин мозг.
        - Она же подставила маму! И в квартиру сейчас звонит милиция.
        Лариса метнулась к окну и, открыв форточку, с размаха выбросила в морозный январский день за окном золотишко, грозящее маме как минимум тремя годами тюрьмы, а им с сестрой детским домом.

         По тротуару в тот момент проходил дядя Миша - жилец соседнего подъезда. Он мучался жесточайшим похмельем и шёл, проклиная свою патологическую тягу к алкоголю и патологическую жадность родной супружницы, не пожелавшей выдать ему рупь на опохмелку. За что была слегка поколочена, но рупь, гадина, всё равно не дала! У дружков занимать бесполезно – у самих в кармане вошь на аркане. А опохмелиться требовалось срочно – иначе кранты.
        Сердце остановится. Склею ласты. Отброшу копыта.
        И тут на него с неба пролился золотой дождь. Как на Данаю. Про Данаю Мишка и слыхом не слыхивал, но на звякнувший под ногами предмет обратил пристальное внимание. Блеснувший на январском солнце предмет был кругл, и неистово блестел. Рядом валялся ещё один маленький предмет и красной капелькой крови забрызгал снег – неужели – рубин?  Плюс цепочка с подвеской. Дядя Миша  воровато глянул вверх, но ни в одном окне не появилось искаженное жадностью и страхом, что выкинуты ценные вещи, лицо.
      Подхватив неожиданные подарки судьбы, он быстрой юношеской походкой запружинил к знакомой старухе – скупщице краденного и  семейного, нажитого непосильным трудом, добра. Этой старухе он уже не раз толкал хрусталь и Зойкины новые комбинашки. А бабка была не бабка – скала. Никому ещё не удалось вернуть назад проданное  алкашами за бесценок семейное барахло.  Угрозы обратиться в милицию на бабку Гарпину, Гапочку,  не производили никакого впечатления.
        - Ии-х! – Кряхтела она. - Милая! И в милицаи люди работають.
        Старуха Бабёнкова была несметно богата, но все свои денежки  держала на сберкнижках в отделениях сберкасс в разных концах Москвы. Посмотрев как-то раз по телевизору «Преступление и наказание», хитрожопистой своей мозгулькой сделала верный вывод, и не вводила страждущий народ во искушение, имела при себе наличности всего около сотни рублей. Их-то и получил от неправедной старушки за все Эльвирины сокровища  дядя Миша, и пошёл кутить.
        Опохмелился в пивбаре «Колосок» за Рижским вокзалом. Там же подцепил собутыльников, пьянка плавно перетекла на квартиру одного из новых друзей. Очнулся на следующий день в вытрезвителе сильно побитый и без единой копейки денег, зато ему влепили штраф, счета за медуслуги и ночевку в тепле. И больной головой вполне осознал народную мудрость: – «Нашёл – не радуйся, потерял – не плачь»!
 
        А в квартире на последнем этаже серого дома по переулку Стопани разворачивались драматические события. Звонок в дверь действительно предварял визит наряда, вызванной Эльвирой, милиции. Вежливо постучали, и Лариса, решив не закрывать форточку, якобы комната проветривается, быстро запрыгнув на диван и взяв в руки учебник, позволила им войти.
        - Я капитан Жильцов, - представился милиционер, за ним топтались люди в штатском. – А где мама?
        - На работе, - отозвалась Лариса - высокий, крупный подросток с длинной темной косой. – А что случилось?
          - Ваша соседка заявила о пропаже у неё ювелирных изделий, и мы будем проводить у вас обыск. – И не предъявляя на него ордер, кивнул мужчинам. – Приступайте.
          В комнату вслед за мужчинами в штатском вошли соседи по лестничной клетке - тетя Даша и её муж – Пал Петрович. Они хорошо относились к самой Таисии, считая её великой труженицей, уважая за труд, и к её детям, часто угощали  сестёр огурчиками, смородиной и крыжовником из своего сада. Сейчас застыли в дверях, совершенно оглушённые услышанным.
        Обыск продолжался два часа – перевернули вверх дном всё, внесли в протокол обнаруженное в серванте тонюсенькое мамино обручальное кольцо и  дешёвенькие серёжки с бирюзой, лёгонькие как пёрышко утицы. В это время вернулась с работы сама мама и, онемев от удивления, застыла в дверях.
        - Что здесь происходит?
        Ей предъявили санкцию на обыск. И увезли в отделение милиции для личного досмотра. Лариса бросилась за ней: – «Мама»!
        Обыск, самый тщательный, профессионально проведённый обыск, естественно, не принёс никаких результатов  - похищенные драгоценности не были найдены.
        - Вы ещё карманов их пальто, что в коридоре висят, не осмотрели, - нагло играя глазами, сказала Эльвира.
        Оные пальто были тут же тщательно осмотрены – вывернуты                карманы, прощупаны швы, обшлага, подбивка. Ничего не было обнаружено.
        Эльвира расширившимися зрачками уставилась на Ларису, и та усмехнулась ей прямо в эти наглые глаза.  Догадавшись, что каким-то образом Лара избавилась от её украшений, Эльвира от злости прокусила собственную губу до  мяса, и струйка крови побежала по её подбородку. Она неожиданно сообразила, что сама, собственноручно лишила себя всего нажитого золотишка. И номер не вышел. Факир был пьян! Или сверх меры бдителен…
        Завершив обыск и подписав протокол у понятых, милиционеры ушли. Тётя Даша с мужем остались утешать расплакавшуюся от нервного напряжения Лару.
        - Почему тут был обыск? -  Пал Петрович присел рядом с Ларисой на диван. – Что произошло, расскажи толком.
        И Лариса рассказала всё – как эта соседка размечталась хапнуть их комнату, как строчила доносы на маму в милицию и прокуратуру, как самой Ларисе запретили мыть подъезды в соседнем доме. Что они теперь живут на жалкую мамину зарплату в 87 рублей и  на пособие по потери кормильца, что тоже составляет крохи. А сегодня она пошла ва-банк и подсунула в мамино пальто свои  украшения и вызвала милицию.
        - Ну и мразь! - воскликнули в один голос тётя Даша и Пал Петрович. –  А почему их не нашли?
        - Я золото в окошко выбросила.
        - Молодец! – похвалил Ларисины действия Павел Петрович, и затем сокрушенно вздохнул. – Непонятно только, каким образом она собирается завладеть вашей комнатой.
        - Разведётся со стариком. Две враждебные семьи тогда получатся в одной комнате, мне так мама объяснила.
        - Ну и что?  Старик, видно невооруженным глазом, не жилец… всё равно ей подселят кого-нибудь.
        - А может она к тому времени снова выйдет замуж и детей нарожает. Или любовник поспособствует. Он наш участковый и все паспортистки пляшут под его дудочку.
        - Да, деточка, если у неё такие планы, боюсь, она не остановится.
        - Я и сама это знаю. И мама – знает! Но что мы можем поделать? Она хитрая и быстро окрутила участкового. Он, в отсутствие старика, когда тот ложиться в больницу или уезжает в санаторий, здесь днюет и ночует… Он-то её, наверное, и надоумил. Она ничего не боится! И всё равно добьётся своего.
        - Это мы ещё посмотрим! – Сказал Пал Петрович. Он оглянулся на жену. – Нам надо поговорить.   
        Лариса деликатно вышла на кухню. Там возле раковины стояла Эльвира и курила, нервно сбрасывая пепел в собственную немытую посуду.
        - Думаешь, облапошила меня? – Усмехнулась она. - Кто у меня деньги возьмёт - трех дней не проживёт! Я всю вашу кровушку выпью… Знаешь какая у меня была девичья фамилия? Комар. Всё до капельки высосу!
      
        Эльвиру Расуловну Гарасову на самом деле звали Вера Марленовна Храпова. Её мать провела некоторое время в Мордовских лагерях за такой букет уголовных статей, что из них можно было сплетать венок – афёры, мошенничество, содержание притона. Она была очень красива – яркой, вульгарной, чувственной красотой. Крепко сбитая, невысокого росточка, крашенная в роковую брюнетку, с губами в ярко-алой помаде, заявилась она в столицу в пятидесятых из какого-то задрипанного городишки, расположенного на среднерусской равнине.  Но как большинство порядочных провинциальных и деревенских девушек приехавших в Москву в поисках лучшей доли, честно работать не пожелала. Она сразу сообразила, что её вызывающая, заставляющая мужчин пускать слюнки, красота – товар. И  пошла куролесить –  проституция, клофелин…
        Вскорости общество оценило её заслуги по достоинству – пять лет лагерей. Наивное общество ещё попыталось заставить её честно трудится на пошиве грубых плащ-палаток для защитников Отечества. Но нежные ручки  девы не для такой грубой работы созданы, да и ворочать неподъёмные тюки с грубой тканью её не заставишь. Она быстро смекнула, что начальник лагеря, о котором ходили страшные слухи – о его патологической жестокости и сладострастии, положил на неё глаз, пустила в ход свои чары и  сумела  быстро его окрутить. Соблазнила в собственном кабинете. Под каким-то предлогом попросив аудиенции у высочайшей особы, она одним движением смахнула со стола на пол кучу бумажек, а сама  легла на него сверху,  приподняв юбку. Стоит ли говорить, что под ней ничего не было? 
        Марлен Храпов обезумел от страсти, царапая и кусая её нежную плоть, но приученная смолоду к тяжелому разврату, умевшая угодить любому, даже самому патологическому вкусу, терпела. И вскорости,  она могла делать с ним всё что угодно, потому что такой женщины у него не было никогда.  Все бывшие бабы боялись боли - плакали и умоляли пощадить, не причинять страданий, а именно в этих действиях и заключался для Храпова самый смак любовных игр. Новая любовница сама терзала его, и боль от её укусов соединялась со сладкой болью  последних содроганий. Мужики в соседней комнате краснели от стыда, слыша их звериное совокупление - рычание, выкрикиваемые грязные ругательства и стоны любви, и затыкала уши.
        Скоро дама по фамилии Комар - ненаглядная Киска, такая у неё была лагерная кличка, уже проживала в отдельной комнате. С весёлыми ситцевыми занавесочками на окнах, с никелированной кроваткой, которая стала свидетелем бурных постельных сцен. С приторным одеколоном «Манон», красной помадой и черным карандашом, для поддержания красоты, стоящих на тумбочке перед зеркалом. Храпов тащил ей со склада личных вещей  зечек тончайшие чулочки, комбинашечке, шелковые панталоны. У неё всегда были конфеты, колбаса, водочка. Через несколько месяцев неистового блуда, Киска огорошила своего любовника сообщением, что она беременна. И Храпов, над которым уже сгущались тучи, и чья любовная лихорадка не осталась неизвестной начальству,  ударным темпом в приказном порядке выдал свою пассию замуж за молоденького солдата, родом из горного аула Дагестана, призванного служить Родине вертухаем.  Жених тоже видел эту роскошную шмару и как почти все мужики в лагере, где им, кстати, было раздолье по части женского пола, мечтал о такой  любовнице. Но после свадьбы горный пастух к телу свинарки допущен не был. И оставив в наследство новорожденной девочке свою фамилию и отчество, вскорости отбыл в Дагестан к своей скромной и пугливой, как серна, невесте. Девочка Вера росла как сорняк, мать не особенно обременяла себя родительскими заботами - кормила, одевала, обувала,  и будет с неё! 
        Киска вышла на поселение. Мордовию, которая была к ней так ласкова, покидать не спешила. Храпов  тащил в её нору всяческое добро –  мягонькие лапки дамы не знали работы, а дом был - полная чаша, потому что её женская власть над ним никогда не иссякала. Он отослал жену, к счастью бесплодную, которая не перенесла позора и  уехала жить в зарезервированную за Храповыми квартиру в столице.  Начальство недовольно выговаривало ему, карьера трещала, но власть Киски была незыблема, как  Казбек. Ей было достаточно покочевряжиться несколько дней, не допускать милого до своего горячего тела, а потом, когда он изведется  от ревности, а она была большой мастер крутить динаму и понапрасну распалять мужиков,  вдруг отдавалась ему в каком нибудь неожиданном месте.  Однажды она подстерегла его, когда он выходил с заседания   Саранского горкома, затащила в дамский туалет,  прикрыв дверь на швабру, прыгнула на него, обвила ногами, как всегда под юбкой у неё не оказалась белья, и Храпов испытал самый острый оргазм в своей жизни. Вот такими штучками она и держала его в своих хищных лапёшках.
        Но к неслыханному горю тюремщика ни разу в своей жизни ничем не болевшую госпожу Комар-Гарасову неожиданно и быстро слопал скоротечный рак,  три только месяца пожевал и проглотил, не облизавшись. Упокоилась пламенная Киска  - Люсьена Гарасова на кладбище в деревне  Черная грязь под стальным обелиском с жестяной звездой.
        Храпов запил по-черному, тоскуя всеми чреслами по своей незабвенной Киске, что-то украл по-крупному и был тихо, дабы не поднимать скандала,  списан на гражданку.  Девочку отправили в детский дом, так как ответа от названного отца из Дагестана не получили, а Храпову ответствовали, что «чужого»  ребёнка ему не доверят. Он уехал в Москву, где у него была собственная квартира, в которую, однако, его не пустила бывшая жена, крайне раздраженная его немыслимым развратом, и он обосновался в комнате, где доживала свои годы его престарелая мать – пламенная коммунистка, Чекистка, коллективизаторша.  Страшно похудел,  стал демонически мрачен и весь свой день проводил, обходя окрестные помойки – в комнате невозможно было повернуться от всяческого ненужного хлама, добытого из мусорных бачков Храповым.  Через десять лет выросшая дочь заявилась к отцу.  К тому времени её звали Эльвирой. Незатейливое имя Вера Гарасова ей претило, и в шестнадцать лет, при получении паспорта она воспользовалась возможностью и изменила свое простенькое имя на  шикарное заграничное – Эльвира. Повелительница тьмы, как мы потом узнаем. Имени настоящего своего отца она не знала, так как в памяти о её смутном детстве они с мамой называли друг друга Котик и Киска, и пришлось ей оставаться Расуловной, но фамилию она взяла материнскую – Комар. Биологический отец присылал ей в детдом посылки с шоколадом и зефиром, которые, впрочем, до ребенка почти не доходили, лучшие конфеты разворовывались персоналом. Но Эльвира знала, что где-то в мире у неё есть человек, который её любит. И едва достигнув совершеннолетия, рванула в манящую головокружительными возможностями столицу. 
        С некоторым трудом, но разыскала папочку. Ходить по многочисленным инстанциям, восстанавливая справедливость, не стали.  Отец плохо себя чувствовал, стал уже совсем скелетоподобен, его изнурял тот же рак, но  в вялотекущей форме, что десятью годами раньше упёк на кладбище ея же мамашу.  И отец с дочерью решили расписаться как муж с женой. Вот таким образом Эльвира оказалась на законных основаниях в квартире, где на свою беду проживала Таисия с детьми.  Эличка мгновенно сообразила, как ей станет хорошо житься, когда нежный папуля отбудет на тот свет, а соседей она рассуёт по тюрьмам и детским домам. Она выжила – выживут и они! И угроза была более чем реальна.
 
        Но Лариса её больше не боялась.  Страх совершенно исчез – такой рыхлой, одутловатой,  слабосильной была Эльвира, выросшая на скудных детдомовских харчах – каше и картошке. Лариса двинула её в желеобразную от природы грудь своим крепким кулаком – она занималась плаваньем, и на отсутствие мускулов не жаловалась.
        Как безвольная тряпичная кукла перелетела Эльвира через кухню и грохнулась затылком о подоконник.  Поднялась, страшно визжа.
        - Ах ты… Ах, ты!
        - Ну и что ты мне сделаешь, комарик?  Всё твоему старику расскажу, как ты тут с участковым кувыркаешься в его отсутствие. Сделала из старого глупого осла рогатого лося.
        Эльвира бросилась на Лару и вцепилась ей в косу, но девушка легко сбросила с себя эту низкорослую гадину. Та, поспешно покидая место боя, в дверях прошипела:
        - Всё равно изведу вас!