Персики из райского сада

   Через год жизни в Душанбе мне стало казаться, что в квартире у нас нет не только дверей, но и стен. В любое время суток сосед мог зайти к соседу. Просто поговорить, выпить пиалу зеленого чая, а порой и кое-что покрепче. Кряхтя и чертыхаясь, я поднимался с постели нередко в три часа ночи и обреченно брел к соседу, чтобы от души приветствовать его родственника, приехавшего только что из дальнего кишлака. Хотя до этого никогда в жизни не видел в глаза ночного гостя.

   - Закон жизни такой, - говорил, сочувственно вздыхая, мой новый сосед Хабиб, очень похожий в этот момент на лукавого беса.
И добавлял: «Знаешь, как у нас на Востоке говорят? Брат - моя правая рука, а сосед - мое сердце».

  Дети разных народов играли вместе. Из одной комнаты в другую катался клубок загорелых тел троих сыновей соседа Хабиба. Его жена Шарофат, известная красавица и танцовщица, водила в садик своего младшего сынишку и нашу белокурую дочь. Смотрела, как они, взявшись за руки, идут к воспитательнице, и каждый раз трогательно умилялась: «Как два лебедя - черный и белый».

   Беседы на Востоке за расстеленным на полу достарханом многомудры и изнуряюще длинны. Спасение только в том, что иногда позволялось перевести тело из сидячего положения в лежачее, прикрыть голову полой халата или краем курпачи (такое ватное одеяло) и немного подремать. Хотя время не располагало к особой задушевности, мы говорили обо всем открыто. Как-то уже под утро таких посиделок гости открыли мне затаенную обиду на русских.
 
   Еще в гражданскую войну наместник Буденного отобрал у целого народа алфавит. Арабскую вязь, которой басмачи плели свои контрреволюционные воззвания, заменили славянской кириллицей. Хотя народ в массе своей был безграмотен и никаких листовок не читал. Но местные служители культа – муллы, которые были порой весьма образованными людьми, тайком собирали людей по углам и подначивали их против молодой советской власти.

   Вот тогда и решили проблему… Сначала вроде бы даже обещали вернуть народу родной алфавит. Но так и не собрались. В отличие от сгинувших басмачей новые поколения таджиков были гораздо просвещеннее. Как и деды, они говорили на древнем фарси. Но читать своих великих поэтов и ученых в подлинниках уже не могли. Вместе с алфавитом у народа украли таких светочей мировой культуры, как Омар Хайям, Фирдоуси, Рудаки, Авиценна… Ну и, конечно, священную Книгу всех мусульман - Коран!

   Эта тема слишком назойливо стала возникать в наших разговорах. Я не считал себя корифеем языкознания, но был вынужден обороняться. Хотя ведь это не я отменил арабскую вязь. А кто, к слову, запрещает изучать азбуку предков? К тому же, согласитесь, древний фарси не очень-то поворотлив – он не мог вместить многое из новой жизни народа. Не отсюда ли, друзья мои, столь явные заимствования из русского?

   Мои просвещенные собеседники (многие, к слову, выучились в Москве) крайне неохотно признавали известную недостаточность родного языка. Подобно нашим ура-патриотам, периодически призывающим к стерильной чистоте русского языка (как вам словечко «окоем» вместо общеупотребительного «горизонт»?), местные языкотворцы тоже горячились по этому поводу. «Слишком много русизмов! Пора с этим кончать!»

   Помню, всех насмешило новое словечко «афлисун». Его изобрел мой сосед Хабиб, знаменитый не только в республике деятель театра и кино. Если кто помнит, во всесоюзном прокате был такой фильм, опять же про басмачей, где Хабиб очень живописно играл главного из них – Тофик-бея. Под этим именем, которое чуть не стало пожизненной кличкой, его и запомнили за пределами Таджикистана. А у себя дома он был, без преувеличения, гордостью нации.

   Так вот, словечко «афлисун» Хабиб придумал, можно сказать, на спор. Требовалось перевести слово «апельсин», а в таджикском языке аналога не было. Тогда Хабиб придумал свой «афлисун», вставил его в переводную пьесу с русского. И, будучи постановщиком спектакля, заставил актеров произносить это слово на полном серьезе со сцены. Сам при этом хитро посмеивался в шикарные усы. Ему вообще нравилось озорничать, устраивать изящные хохмы. Прирожденный лицедей и умница, он мог торжественно начать тост за здравие, а кончить такой убийственной самоиронией, что всем становилось слегка неуютно.

   И вот когда в застолье вновь возникла уже поднадоевшая тема об «украденной азбуке», я постарался «перевести стрелки». Годился любой повод. И тут мне упал на язык хабибовский «афлисун».
 
   - Вот я живу здесь с вами уже больше года, - эпично начал я.- А свою мечту до сих пор не исполнил!

   - Какую? Какую? – загалдели сбитые с толку оппоненты.

   - Нет, вы не представляете себе, - продолжал я морочить им головы. – Погулять в апельсиновой роще. И нарвать своей рукой… сумку афлисунов! Это же полный фантастиш! Особенно для приезжего из Сибири…

   - Не вопрос! – заверил меня сосед справа Имом, по специальности хирург, и потому человек с большими связями. – Сделаем!

   - Нет! – кочевряжился я. – А слабо показать мне настоящую персиковую рощу? И чтобы я своей рукой мог брать персики за их нежные попки. Но обязательно с веточки! Это же полный улёт!
 
   Сосед слева Хабиб как-то особенно сверкнул глазами, чем напомнил себя в недавней роли древнего арабского мыслителя. Мне бы тогда обратить внимание на этот огненный проблеск…

   - Есть у меня один приятель, - заговорил Хабиб. – Вообще-то он друг Имома, но и мой тоже. Давно в гости зовет… У них там райский сад! Все, что душа пожелает! Афлисуны, персики, виноград… Только вы сумки берите побольше! Халява же!

   Выезд назначили через два дня. А чего тянуть? Мы и раньше вот так внезапно срывались с соседями на двух, а то и на трех машинах куда-нибудь на природу. Забирались с семьями даже в неблизкое Рамитское ущелье с его хрустальными ручьями. Форель там водилась обалденная  - таяла на языке!

   Со слов Хабиба, место, куда мы собирались, называлось медгородок. «У вас еще есть такое… полувоенное слово», - Хабиб  не сразу нашел синоним, хотя владел русским в совершенстве.
    
   - Медсанчасть, - с готовностью подсказал я.
 
   - Точно! – обрадовался Хабиб. – А мой приятель там главный врач. Начальник!

   Госпиталь, наверно, какой-то, подумал я. А может, и зона. После того как жизнь заносила меня в уральской тайге в лечебную зону, куда собирали туберкулезников со всех лагерей, я перестал бояться подобных сюрпризов. А хоть бы и зона! Сами мы не из пугливых. Не к зэкам же в гости едем… Ближайшие двое суток показали, что я, считавший себя таким осторожным и предусмотрительным, слишком доверился своим соседям. Это была ошибка!

   За дорогой я почти не следил, полагаясь целиком на своего бравого водителя. За год разъездов по горным серпантинам мы пережили вместе едва ли не все виды природных катастроф, за исключением разве что торнадо и цунами. И то лишь потому, что в горной республике они не случались. Настоящим бедствием были камнепады! Однажды на крутом спуске из-за гололеда мы едва вписались в поворот, а когда выскочили из-за скалы, я увидел посреди дороги огромный валун правильной кубической формы. Тормозить было поздно. Я уже приготовился умереть. Но в последний момент водитель  так притёр машину к скале, что мы объехали-таки проклятый валун практически на двух колесах, чиркнув об него крышей.
 
   - Каскадёр! – благодарно выдохнул я. – Останови, надо слить воду…

   Тем более что сейчас мы ехали не в передовой машине, а плелись следом за «шестеркой» Хабиба, который указывал нам путь. За нами трусил на своем «жигуленке» сосед Имом. Так, кавалькадой из трех машин, мы и въехали в медгородок.

   Нас уже ждали. Под навесом к нашему приезду был сколочен большой дощатый стол, вокруг которого кипела жаркая работа. «Они тут к свадьбе готовятся, что ли?» - спросил я Хабиба. Но он лишь загадочно улыбался в свои известные всей республике усы, очевидно, примеряя образ почетного гостя. Главный врач был вне себя от оказанной ему чести.
 
   - Вот если бы мне сказали, поставь на дороге два мешка с золотом, - начал он приветственную речь. – И тогда к тебе приедет наш уважаемый и всеми любимый Хабиб!

   - Для тебя Хабибуло, - отозвался почетный гость. – Что означает «любимый Богом», между прочим.

   - Но и тогда наш любимый Богом… Хабиб вряд ли бы приехал, - натурально загоревал главврач. – И только благодаря вам, большим людям из Москвы, он теперь здесь! Нет, я не верю своим глазам! Это ведь вы хотели нарвать персиков своей рукой?

   Честно говоря, про персики я уже забыл. И не сразу нашелся, что ответить. Заминка, впрочем, совсем не смутила оратора, и он еще долго  рассыпался перед гостями в цветистом восточном красноречии. Под конец его тоста, хорошо выдержанного, как и коньяк, который мы попивали в качестве аперитива, выяснилась одна гастрономическая подробность. Главврач или начальник, как запросто называл его Хабиб, испытывал такой восторг по поводу нашего скромного визита, что захотел порадовать гостей не просто праздничными блюдами вроде плова или шашлыков, но и добыл где-то по случаю настоящего горного козла. Мои соседи дружно зацокали языками.

   - Шурбо с козлом! – воинственно воззвал главврач, и его голос потонул в хоре всеобщего ликования.
 
   Ну, хорошо, подумал я, шурбо так шурбо, а по-русски шурпа или суп из мяса горного козла – чем не экзотика? Козел лежал неподалеку у огромного костра, и над ним уже посверкивали кривые разделочные ножи. Свежевание и разделка туши – зрелище не для всех. Да и сварить его еще надо было, этого козла! Щадя психику маленьких детей и прибывших женщин, главврач предложил нам временно удалиться к реке Кафирниган, которая очень удачно протекала неподалеку. В запасе у нас было часа полтора.
 
   - К воде, к воде! – напутствовал нас волнообразными движениями рук главврач.

   В засушливой республике к воде у местных было мистическое отношение. У начальников всех рангов считалось особым шиком устраивать у воды тенистые беседки для приема гостей. В лютую жару ничто так не услаждало слух мудрых мужей за беседой, как журчание водяных струй… А если рядом пролегала река – это был настоящий подарок судьбы!
 
   После пограничного Пянджа близлежащий к нам Кафирниган считался второй по значимости рекой, и я еще ни разу не видел его в нижнем течении. Но даже на равнине течение было таким сильным, что на стремнине река легко переворачивала нехилые валуны. Почему-то место, куда мы приехали, показалось мне не очень уютным. В излучине реки противоположный берег нависал над нами с трех сторон почти в полнеба. А тут еще горизонт затянуло тучами, и на пляже, где мы стояли, стало темно, как в колодце. Я поделился своими ощущениями с Хабибом.

   - А чего ты хочешь? – безмятежно сказал Хабиб. – Это же родина кобр…

   В меня как будто ударила молния. Место и так казалось мне неприветливым, а теперь и вовсе зловещим. На беду реплику про родину кобр услышала моя жена. В одно мгновение она превратилась в соляной столб, у которого действовали только глаза. Ими она, как прожекторами, ошаривала местность вокруг, от своих ног и дальше по направлению к дочери. Туда она и двинулась тихо-тихо, задирая коленки почти к носу наподобие цапли. Схватив дочь на руки, жена бросилась со всех ног к машине. За этой пантомимой было бы весело наблюдать, если не знать, что у жены была на змей неизлечимая фобия. В детстве ее лечили даже гипнозом. Но жуткий, панический страх перед змеями никуда не делся. Увидев по телевизору безобидного ужа, не говоря уже о более серьезных гадах, она выбегала из комнаты или пряталась под одеяло. В зависимости от того, где застигло ее ужасное зрелище. А тут она сама дала привезти себя на родину кобр!
 
   Жена с ребенком закрылась в машине, и выкурить ее оттуда не было никакой возможности. За спиной у меня раздался короткий вскрик. Кого-то ужалила кобра? Я резко обернулся и увидел, что трехлетний шебутной сынишка наших соседей Маздо, тот самый маленький «черный лебедь», соскользнул с пляжа в реку, и его почти подхватило течением. Я даже успел отметить смену эмоций на его загорелой мордашке, от выражения озорства к ужасу… Он понимал, что река перебарывает его.

   Теперь мы все превратились в соляные столбы. И только мать ребенка Шарофат метнулась тигрицей к реке и в последний момент каким-то чудом выцепила из воды Маздо за шкирку. Еще секунда, и бурливая река утащила бы навсегда несмышленого пацаненка…

   Место и впрямь было нехорошее. Надо уносить отсюда ноги! Меж тем Хабиб, перейдя на таджикский, еще и отругал Шарофат за то, что она недоглядела за сыном. Восточная женщина покорно сносила незаслуженные укоры, хотя в той критической ситуации она одна повела себя как настоящая героиня. При этом Шарофат была одной из ведущих солисток всемирно известного танцевального ансамбля «Лола» и объехала с гастролями чуть ли не весь свет – тонкая, изящная, похожая точеными чертами лица на египетскую царевну Нефертити. Царевна молча, вперемешку со слезами, отжала за кустиками подмоченные в реке цветастые штанишки и платье…

   По тому, как резво мы начали выпивать, борясь со стрессом, главврач догадался, что у реки что-то произошло. Но на Востоке не принято задавать лишних вопросов. Никто не умер, все живы – и слава Аллаху! Вскоре подоспел долгожданный козел. Шурбо и впрямь было отменным. Плотоядно улыбаясь, хозяин раскладывал по тарелкам огромные дымящиеся куски мяса. Я ждал, когда принесут голову козла. Ибо у восточных народов существовал обычай скармливать глаз сваренного барана или козла самому дорогому гостю. Причем есть глаз надо было с руки хозяина. Отказ означал смертельную обиду.

   Я не один раз обжигался на местных обычаях. Невзначай кладешь лепешку кверху поджаристой стороной – неуважение к хозяину дома. Перельешь в пиалу зеленого чая сверх негласной нормы - опять неуважение, но теперь к гостю. Налитая доверху пиала означала, что гостю пора и честь знать…

   Однажды я не смог превозмочь врожденную брезгливость и чуть не заблевал протянутую ко мне руку радушного хозяина вместе с бараньим глазом и расстеленным внизу достарханом. А кто у нас тут сегодня самый дорогой гость? Уж точно не я! Значит, глаз козла светит Хабибу. И то при условии, что хозяин окажется ревнителем старинных обычаев. Однако же наш главврач производил впечатление вполне цивилизованного человека. Дай бог, чтобы сегодня не дошло до ритуального кормления глазом козла с руки…

   За этими мыслями я чуть не пропустил важный момент, когда  наших женщин и детей отправили в сад на сбор плодов. Мы ведь за этим, кажется, сюда и приехали! Успеть надо было до темноты, так как здешние чернильные ночи подкрадывались незаметно и падали внезапно. Но к тому времени из меня уже был плохой сборщик персиков. Мотивируя тем, что я, как барин какой-то, приехал с персональным водителем, а моим соседям еще садиться за руль, лукавый главврач щедро подливал в мой бокал. Я отдувался за всех!

   Общий разговор расщепился попарно, когда каждый говорит с сидящим рядом или с наиболее интересным собеседником. Догадайтесь, кого выбрал в качестве визави для застольной беседы хирург Имом?  Разумеется, своего коллегу главврача. Их разговор носил специальный характер и изобиловал медицинскими терминами. Одно мудреное словечко, повторяемое слишком часто, меня насторожило.

   - Простите, что влезаю в вашу высокоумную беседу, - учтиво извинился я. – А можно узнать, какие болезни вы здесь лечите, доктор?
 
   Хитрые глазки главврача суетливо забегали по лицам Хабиба и Имома, словно вопрошая их о чем-то.

   - Так известно… какие болезни, - тянул главврач паузу в надежде на мимическую подсказку от моих соседей. И, не дождавшись явственного сигнала, произнес: «А её и лечим. Лепру. Проказу то есть».

   Молния в меня уже ударяла сегодня. В соляной столб я тоже превращался. Теперь я даже не удивился.
 
   - Так мы что, - повел я руками вокруг, - приехали прямо в лепрозорий?

   Главврач счастливо рассмеялся и махнул рукой в темноту:

   - Тут до него еще километра два. А здесь у нас… лечащий персонал и обслуга.

   - А были случаи, когда заболевали сами врачи? – задал я важный для меня вопрос.

   - У нас не было, - быстро заверил меня главврач. – Но в специальной литературе такие случаи описаны. Редко, очень редко! Знаете, лепра – такая загадочная болезнь… После длительного контакта человек может не заболеть никогда. А может и заболеть – через пятнадцать, а то и двадцать лет…

   Хмель слетел с меня, как шелуха. В желудке бунтовал съеденный козел. Я едва успел выскочить из-за стола. Очистка организма была быстрой и тотальной. Я отдышался за живой изгородью из пахучего жасмина и прислушался. Что это? В темноте непроглядной ночи послышался звон колокольчика. В виденных мною фильмах таким образом предупреждали о своем приближении прокаженные. Спасайтесь, люди! Вот сейчас темень за нашим костром развалится надвое. И в узкую полоску света втянется вслед за поводырем цепочка прокаженных в капюшонах и с замотанными в грязные бинты лицами и гниющими конечностями.
 
   Боже, боже! Как меня угораздило заехать в этот ад?! Или это цикады разрывали южную ночь своим божественным пением? Бог был где-то рядом…

   Я вернулся к столу и задал главврачу еще один вопрос:

   - А ваши… э-э… больные могут сюда прийти?

   - У нас там охрана, забор… Им запрещено выходить из поселка.

   - А колючая проволока есть на заборе?

   - Проволоки нет, - погрустнел наш застольный тамада. – Как вы не поймете, им некуда больше идти…

   Поощряемый моими соседями лекарь пустился в рассказы о своем удивительном учреждении. Он призывал всех нас разделить восторг по поводу того, что в семьях прокаженных нередко рождались абсолютно здоровые дети. Он называл их чистыми. «Не поверите, совсем чистые детки рождаются…» Для меня было новостью, что больные лепрой оказались преимущественно семейными людьми. Неподалеку от нас проживали свои героические жизни несколько женщин, которые, будучи здоровыми, не испугались пойти за своими заболевшими мужьями в лепрозорий. Был даже один мужчина, который последовал за своей прокаженной женой…

   - Я хочу посмотреть на этого мужика, - развязно заявил захмелевший сосед Имом. – Чтобы из-за бабы… закопать себя здесь в могилу живьем?! Не понимаю!

   Опьянение в такой степени было не свойственно соседу Имому. Обычно он держался молодцом. Напротив, если требовалось угомонить не в меру разгулявшихся гостей, Имом удалялся к себе и вскоре являлся  обратно с пятилитровой банкой спирта, на дне которой болтались два непонятных корешка. Свой напиток Имом позиционировал как настойку золотого корня. После пары рюмок этой убийственной жидкости даже самые стойкие из гостей уже не могли ни петь, ни рисовать. Сосед Имом всегда уходил от нас на своих ногах, бережно неся в руках свой губительный сосуд.
 
   - А я хочу взглянуть на тех женщин! – с пафосом воскликнул сосед Хабиб, воздев кверху изящный указательный палец. – Вот вы (жест в мою сторону!) носитесь со своими декабристками. Пошли они, видите ли, за мужьями в царскую ссылку… Нет, ты попробуй, женщина, пойти за своим мужем в лепрозорий! Вот это любовь, я понимаю!
 
   - Это еще вопрос, кто круче, - вступился я за поруганных декабристок. – Они ж дворянками были! Во цвете юных лет… Да после нерчинских рудников ваш лепрозорий - курорт! Сады они тут возделывают… с персиками, огороды развели, понимаешь! Кто жил в Сибири, тот над декабристками не смеется!
 
   Для большей наглядности главврач принес парочку альбомов с большими цветными фотографиями, которые тогда еще не стали всеобщим достоянием. Очевидно, черно-белые снимки не передавали важных нюансов в течении болезни, и по технологии полагалась цветная съемка. Разнообразные виды гниющей человеческой плоти на еще живых людях заметно остудили пыл моих соседей. Но в лукавом лекаре сидел змей-искуситель.

   - Мальчик у нас один есть, - обронил он. – Чудо как талантлив! Готовый артист… У нас и музыкальная школа своя имеется. Больные сами учат друг друга игре на инструментах…

   Я уже представил себе концерт художественной самодеятельности силами прокаженных. И в первых рядах зрителей – я и мои соседи…

   - Мальчика надо обязательно посмотреть! – стал выбираться из-за стола сосед Хабиб. - Талант не должен погибнуть! Это я вам говорю как председатель союза театральных деятелей…

   За ним поднимался сосед Имом…

   - У меня есть заявление! – хлопками в ладоши я привлек внимание всей компании. – Если кто-то из вас, моих соседей, вступит в контакт… с больными, я буду вынужден принять меры. У меня молодая жена, маленькая дочь… Жить по-соседству с вами я не смогу. Кому-то из нас придется менять квартиру…

   - Вот ты и меняй! – вдруг зло ощетинился всегда благодушный сосед Имом. – Тебе твоя газета поможет. Ты что, слепой? Столько мотаешься по республике… Ты что, не видишь, что дело идет к войне?! И первыми начнут убивать вас, русских…

   Опаньки! Вот это разговор пошел! Исламистские настроения, особенно в быту, всегда были сильны в республике. Бытовой шариат просто выпирал из всех щелей. В воздухе витало предчувствие гражданской войны. Но во всем этом еще не было угара и той кромешности, которая обычно предшествует первой крови. Меня нередко принимали за своего, а узнав, что я русский, пытались предупредить… Но не в лоб, не такими словами!
 
   А тут в открытую услышать такое от ближайших соседей! Я поискал глазами жену с дочерью. Но они, оказывается, уже давно перебрались в машину. Дочь видела третий сон на коленях у матери.

   - Трогай! – скомандовал я водителю.

   Я поглядывал в зеркало заднего вида. Но позади – ни огонька, ни проблеска. За нами никто не ехал.

   - Не гони! – придержал я водителя.

   - Не завелись, наверно, - скупо предположил водитель.

   Я достаточно хорошо успел узнать своего водителя.
 
   - Точно знаешь?
 
   - Зна-а-аю, - лениво протянул водитель. – Я у них провода сдернул со свечей зажигания. Ну, когда вас хотели потащить к прокаженным…

   - Разворачивай! – сурово приказал я водителю.

    Под навесом за дощатым столом сидела та же компания. Никто даже с места не тронулся. Но с моим молчаливым появлением соседи как по команде засобирались домой. Начались долгие проводы - с поклонами, с непременными восточными рукопожатиями двумя руками, с лживыми приглашениями и посулами приехать снова…

   Сосед Имом выглядел слегка виноватым. Сосед Хабиб был похож на строгого учителя после выговора провинившемуся ученику. Пока они под руководством моего водителя возились с машинами, я смотрел в темноту, туда, где должен был находиться лепрозорий. В той стороне на небе прорезалась тонкая красная линия – близился рассвет… Какой долгий день!

   По дороге домой я размышлял о случившемся. Что это было? Месть? Но сосед Хабиб сам рисковал жизнями самых дорогих для него людей. Однажды он пытался объяснить мне разницу между таджиком и афганцем. Та война «за речкой» никак не кончалась… Так вот, по его версии, таджик искренне любит друзей, превыше всего ценит дружбу. И вообще «сосед – мое сердце». Афганец тоже любит друзей и ценит дружбу. Но одной рукой он обнимает, а другой заносит нож. И стоит дать слабину, повернуться спиной, как он тут же всадит тебе нож в спину. Потому что другой возможности у него может не быть.
 
   - Варварская логика! – возмутился я.
 
   - У варваров нет логики, - возразил Хабиб. – У них такой инстинкт жизни. Потому они непобедимы! Уходить вам надо оттуда…

   Ага, а сам при первой возможности отвез нас всех в лепрозорий! И в чем здесь разница, скажите мне…

   Сумки с плодами из райского сада с неделю лежали у нас дома нераспакованными. Когда от них пошел сладковатый запашок, я сказал жене, чтобы отнесла фрукты к соседке Шарофат. Та умудрялась варить варенье даже из лепестков роз. Пусть хоть варенье сварит, что ли… Но чтобы и духу этого варенья не было в нашем доме. Хватит! Наелся я этих персиков!