Кошка с зелеными глазами. Повесть в рассказах

Нина Большакова


КОШКА  С ЗЕЛЕНЫМИ ГЛАЗАМИ

Кузя выбирает Большую Маму 1
Переезд 5
Тополиный пух
Утро. Пора вставать 12
Кузины дети 16
Наш любимый Брежнев 19
Кот Бананан 23
Абрикосовый пес 25
Шекель как валюта 29




Кузя выбирает Большую Маму

Большая Мама еще не знала, что она Большая Мама. Никто ее так пока что не называл. Но что-то шевелилось и сосало под ложечкой.
Большая Мама прислушалась к себе повнимательней – нет , явно не беременность.
Что же это с ней, чего не хватает до полного счастья? Квартиру уже год как получила, все приколотила и расставила. Даже палас красный с черными бабочками купила по случаю и цветной телевизор по второму случаю. Милый Друг не забывает, похаживает, а что-то пусто ей стало в этой квартире.
Это одиночество, догадалась она. Захотелось ей тепла человеческого и решила она взять котенка.
А оно же всегда так: если идет так покатом. Знакомая кошка Мурка незамедлительно родила котят и Подруга Рая позвала на выборы, котенка, значит, выбирать.
Вот приходит Большая Мама к Подруге Рае, заходит в гостиную комнату и садится на диван в дальний угол. А Подруга Рая идет в комнату к Мурке (по коридору прямо и направо), берет всех котят числом шесть, складывает их в подол и несет на показ.
Котята совсем маленькие, недели три от силы. А родились они 12 апреля, на День Космонавтики, в стране, которой больше нет.
Большая Мама была Маленькой Девочкой в детском саду, когда полетел Первый Космонавт и об этом сообщили по радио.
Сад был маленький, поселковый, и дети всех возрастов от трех до семи лет ходили в одну группу. В большой комнате в углу стоял шкаф, а в нем хранились очень красивые плюшевые игрушки и куклы, но детям их давали только если фотографироваться. А так играть ими было нельзя, их заведующая отбирала и прятала в шкафу, а дети играли всякими ломачами. Но никто не обижался. Дети понимали: что же, если этими игрушками играть, они же испортятся!
В день фотографирования родители давали детям хорошую одежду и фотографии получались отличные: богатые нарядные дети играют дорогими игрушками, очень красиво!
Всех детей завели в большую комнату, посадили на стульчики, стоявшие вдоль стен и воспитательница включила радио, большую черную тарелку. Дети прослушали сообщение ТАСС и закричали:
«Ура!!!!!!!!.»
У всех детей было очень хорошее настроение, и погода была просто замечательная. Вот такой хороший день 12 апреля.
Маленькая Девочка еще не знала, что на самом деле этот день знаменит рождением Кузи, и очень может быть, Первый Космонавт для того и полетел в этот день, чтобы на Кузино рождение был праздник, но почему-то кричала «Ура!» громче всех.
Ну так вот, вносит Подруга Рая котят и сразу же у порога высыпает всех шестерых из подола на ковер. А они настолько малы, что и ходить еще не умеют, еле ползают. И вдруг как будто свисток свистнул – все котята как по команде развернулись и поползли в сторону дивана, где сидела будущая Большая Мама. Ползут так ровненько, каждый по своей дорожке, пыхтят –стараются, будто знают – победителю приз. И один котенок полз лучше всех и дополз до дивана самый первый. Дополз и устал. Уткнулся Большой Маме в ноги и затих.
Та наклонилась, взяла котенка и положила его себе в колени на спинку. Котенок оказался совсем маленький, размером с ладошку. Под хвостиком рассмотрелись дамские подробности. Киска сразу подвернула лапку под щечку и уснула.
Потом открыла один глаз, совершенно зеленый, и говорит:
– Ты будешь моя Большая Мама.
– А ты будешь моя кошка Кузя, – сказала Большая Мама и погладила Кузю одним пальцем.
Подруга Рая сказала:
– Ты что, это же кошка. Возьми кота, вон их сколько, еще же никого не выбирали. И никаких проблем не будет, а так замучаешься с котятами, пока их трудоустроишь.
– Не могу, – сказала Большая Мама. – Она меня выиграла в честном соревновании, всех обползла. Я не могу обмануть ее ожидания. И вообще это то, что надо. Я никого другого не хочу.
– Я тоже никого другого не хочу, – сказала Кузя, – я тебя сразу узнала. Не бери больше никого, а то я рассержусь.
– Да я и не собираюсь, - сказала Большая Мама. – Недели через две я вернусь и заберу тебя насовсем. Подрасти немножко, ладно?
– Смотри, не задерживайся, – сказала Кузя. – У них тут с выпивкой хорошо, а с едой гораздо хуже. Tы придешь, а я буду длинная и худая, ты меня и не узнаешь.
– Не беспокойся, узнаю. Ты посмотри на себя в зеркало – таких зеленых глаз с черной обводкой, буквы М на лбу, белых щек, коричневого носа и длинных ушей с кисточками как у рыси ни у кого больше нет. Тебя невозможно не узнать, – сказала Большая Мама.
– Что такое зеркало? – спросила Кузя, – ты забываешь, что я здесь совсем недавно и многого еще не видела и не знаю.
– Скоро ты будешь дома и я тебе все покажу и про все расскажу. А зеркало – это такая штука, в которой можно увидеть свое отражение на плоскости.
– Как в блюдце с водой?
– Почти, только более подробно, но неточно.
– А где точно?
– Точно только когда любишь. Как разлюбишь, так изображение сразу уходит из фокуса. Хотя, знаешь, есть такая штука – мягкий фокус. Так моделей снимают.
– А зачем их так снимают? Чтобы крепче любить?
– О, нет же, чтобы лучше продавать. Ну тебе это еще рано.
– Ты что, уже уходишь?
– Ну да, мне пора, труба зовет.
– Никакая труба тебя не зовет, это тебе только кажется. Ладно, иди и помни – я тебя жду.
И Большая Мама ушла по своим важным делам, и делала эти дела с утра до вечера две недели, Когда она снова пришла к Подруге Рае, ей навстречу вышла Кузя, длинная и худая, и сказала:
– Наконец-то пришла. Пошли домой.

 



Переезд


Кузя переехала на новую квартиру. Если бы кто-будь поинтересовался, хочет ли она менять место жительства, Кузя сказала бы:
– Конечно, не хочу! Очень мне это нужно! У меня тут прекрасная квартира на первом этаже форточка всегда открыта, подоконник совсем невысоко от земли, и все знают, что это я здесь живу, и это мой двор, и деревья, и лавочка у подъезда, и тетки на лавочке. Зачем же мне куда-то переезжать? Я там никого не знаю и меня никто не знает. Тогда хоть в Америку везите, если вы уж совсем с ума сошли!
Но кто же спрашивает кошек, если люди решают что-нибудь сделать с собой и со своей жизнью, а заодно и с жизнью животных?! Ясное дело, никто. А напрасно. Если бы спрашивали, так жили бы куда как лучше, с правильными людьми и в правильном месте. А так что же, пеняйте на себя.
Большая Мама сказала:
– Кузя, мы переезжаем! Я купила новую квартиру, хорошую очень, комнаты раздельные и на третьем этаже. Жалко, балкона нет, но под окном в зале есть выступ, а на выступе стоит большой деревянный ящик для цветов. Так я не буду сажать цветы, и ты будешь там сидеть когда захочешь.
– Ну и придумала, нечего сказать! Сама сиди в этом ящике вместо герани, если пришла такая охота, а мне и так хорошо! Где это видано, бросить двор и всех котов и налаженную жизнь , и ...
Начали выносить мебель, вот уже потащили Кузино кресло, стойте, что вы делаете! Большая Мама подхватила Кузю, подняла на руки и понесла к выходу.
– Пусти, не хочу, не буду, не пойду.... – Какое там, уже затащила в кабину грузовика и дверь закрыла. Кузя вырвалась, побежала по кабине, но окна хитрая Мама успела закрыть.
– Ладно, не сердись, это совсем недалеко, - сказала Большая Мама, - и здесь будет жить наша мама, так что будешь ходить в гости.
Кузя посмотрела на нее и только вздохнула – если Большая Мама чего надумает, тут уж ничего не поделаешь.
Машина уже въехала во двор и подкатила к подъезду. Оказывается, и правда недалеко, все-таки Большая Мама почти никогда не врет.
Кузя оглядела двор. С высоты плеча Большой Мамы открывался вид на старые деревья, большую песочницу без песка, помойку слева, лавочки справа. В глубине двора за невысоким забором росли кусты и редкие деревья, и стояли детские качели. Там был бывший детский сад для заводских. Детей новые хозяева завода давно разогнали по домам, а здание продали каким-то коммерсантам. Двор садика зарос травой, из которой выглядывали одичавшие розы.
– Видишь, сколько деревьев и травы, и коты наверняка найдутся, и лавочки, и тетки, всюду жизнь, не раскисай – сказала Большая Мама, и они вошли в подъезд.
– Смотри-ка, а сегодня тут никто не лежит! – обрадовалась Большая Мама.
– Кто здесь будет лежать-то, кому это надо, – проворчала Кузя. – Тоже мне ложе любви!
– Ну не скажи, – Большая Мама поднималась по лестнице, – прошлый раз тут лежал мужик поперек подъезда и спал. Пришлось через него перешагивать, иначе было не пройти. Я подумала: а вдруг он проснется как раз в момент перешагивания?! Но он был очень пьяный. Не проснулся.
На первом этаже квартир не было, и дверей соответственно тоже, только висели почтовые ящики. Большая Мама остановилась на третьем, перед средней дверью. Это была красивая резная деревянная дверь красноватого цвета. Видно, морилкой приморили. Дверь стояла в раме, которая была меньше дверного проема на ладонь по периметру. Удивительно, но факт – дверь не была закреплена и ее не украли до сих пор. Совсем народишко обленился!
– Ну вот, пришли, – сказала Большая Мама, – это наша дверь красоты неописуемой, надеюсь, твои коты не будут на нее писать!
– Очень им надо бегать на третий этаж писать на твою ненаглядную дверь! – рассердилась Кузя – За своими котами смотри!
– Ну не сердись, моя любимая кошка, - сказала Большая Мама, – давай откроем и войдем!
И они вошли.


 
Тополиный пух


Утро было совершенно замечательное. Солнце светило так ясно, на небе – легкие перистые облака, ветерок едва шевелил листья. Во дворе было тихо, все уже разошлись на работу, старухи разбрелись по магазинам, детей раздали по школам и детским садам – тихо, хорошо. Большая Мама сидела на постели и смотрела в окно; так не хотелось вставать, начинать день, так хорошо было смотреть в окно, на деревья и солнечный свет, пробивающийся через ярко зеленые листья, слегка трепещущие то ли от утреннего ветерка, то ли от удовольствия.
Из дома напротив вышла Пара Гнедых: остановились, оглядели двор и в полном довольстве потянулись – хорошее утро! Гнедой огладил Гнедую по крутому, обтянутому белыми штанами заду, они сели в машину и уехали. Опять стало тихо.
Большая Мама решила наконец вставать. Спустила ноги на красный палас с черными бабочками, достала из-под дивана очки, нацепила их на свой выдающийся нос и внимательно осмотрелась: на паласе могли быть останки невинных жертв – мышей и воробьев, добытых Кузей в честном бою. Ничего такого не обнаружилось, можно было начинать движение.
– Где она, кстати, – потянулась Большая Мама, – что-то ее не видно в волнах, вся в делах.
На кухне под раковиной обнаружился Облезлый Черный Кот. Он завтракал из Кузиной миски.
– Доедай и проваливай, - сказала Большая Мама, – ишь повадился, нахлебник. У Кузи другие кавалеры есть, не такие лысые.
Облезлый Черный Кот оглянулся через плечо, кивнул и аккуратно доел все, что было на тарелке; благодарственно махнул хвостом и не спеша полез в окно. Он взгромоздился на форточку и, оглядев двор, развернулся облезлой рожей к Большой Маме и неторопливо стал спускаться по решетке вниз, каждый раз внимательно осматриваясь, куда поставить лапу.
– Ну совсем обнаглели, дармоеды, – бурчала Большая Мама, – скажу Кузьке, чтоб призвала их к порядку, пусть хоть по предварительной записи ходят, а то что ж, у нас и продуктов столько нету...
Кухня была маленькая, уютная. Стол стоял под окном. Большая Мама сидела в углу, образованном холодильником и столом, ела, пила кофе и смотрела в окно.
Хлеб был свежим, крестьянское масло, привезенное Лениным Сережей из деревни, пахло коровой, сыр улыбался во все дырочки, кофе, свежесмолотый и сваренный на медленном огне в Володиной Турке, пах так крепко и солнце за окном просвечивало через листья. Не завтрак – одно удовольствие.
За окном летали тополиные пушинки, поднимались вверх и опускались, как в танце, то густо, то пусто.
– Опять тополя цветут, – лениво подумала Большая Мама. – Второй раз в этом году. Красиво!
– Да погоди, разве же тополя цветут два раза в год?! У нас ведь не тропики тут, чтоб два урожая собирать! Что-то здесь не так.
Большая Мама допила кофе и выглянула в окно.
Странное дело – пух летел не сверху вниз, а снизу и справа вверх. Больше из кухонного окна ничего не было видно. Большая Мама вышла в гостиную, подошла к окну и увидела:
прямо под окном столбиком, вытянувшись в струнку, сидел Бежевый Холеный Красавец. Глаза его были закрыты, он не двигался, даже хвостом не шевелил, ну просто собственное чучело. Перед ним величественно восседала Королева Кузя. Она хлестала Бежевого Холеного Красавца правой лапой со щеки на щеку. Каждый удар выбивал из шикарной бежевой шкуры клочок шерсти, удары сыпались как град, и они оба были окутаны облаком пуха, пушинки поднимались вверх и опускались, как в танце.
Бежевый Холеный Красавец жмурился и терпел и думал :
– Бьет, значит, заметила меня; может, сменит гнев на милость, ну не сегодня, так завтра или еще когда...ой, больно как, зараза!
Он был терпеливый и умел ждать. Он знал:
– Бежать нельзя. Если побежишь, Королева Кузя все равно догонит, от нее не уйдешь. Но уж тогда все, good bye, my love, good bye! А так – Королева переменчива и если перетерпеть, то все еще очень может быть...!
– Наглец! – вбивала Кузя, – я тебе покажу как лезть ко мне без приказа! Ждать должен, как сигнал подам! И не подходи ближе чем на три метра! Службы не знаешь?!
– Однако Кузя-то какова! И за что это она его так? Жалко Бежевого Холеного Красавца, и его хозяйка будет недовольна, что же он теперь, как молью траченный, – подумала Большая Мама, и позвала:
– Кузя, Кузя, иди домой!
Кузя обернулась к окну, метнула зеленую молнию в Большую Маму, но та не очень-то испугалась:
– Давай, давай, хватит с него, он понял свою трагическую ошибку и возможно больше не будет, – открыла окно.
Кузя одним прыжком взлетела на наружный подоконник , прошла через решетку в комнату и взглянула Большой Маме в глаза:
– Ты зачем меня позвала? Теперь он останется недобитым и никoгда не поймет, что был неправ!
– Да ты только посмотри на него, он же боится с места двинуться. А вдруг он действительно больше не будет?
Бежевый Холеный Красавец приоткрыл один глаз, затем – второй. Не обнаружив Кузи в пределах видимости, попятился, развернулся и дал деру, только его и видели. Все еще бежевый, уже не такой холеный, но полный надежд.
– Будет, будет, – сказала Кузя, села в кресло, удовлетворенно потянулась и стала мыть свой белоснежный живот.

* * *

 

 
Утро. Пора вставать
 
    Кузя открыла глаза. Большая Мама уже копошилась в кухне. Вот поставила чайник на плиту и прошла в ванную мимо маленького черного столика на гнутых ножках. Кузя видела ее с дивана. Они спали вместе, Большая Мама думала, что всю ночь.
    На самом деле Кузя укладывала Большую Маму спать с вечера, ложилась на подушку у левого плеча и мурчала ей в ушко.
    Большая Мама засыпает обычно сразу. Кузя выжидает еще некоторое время, ровно столько, чтобы привести в порядок сбитую шерстку и убедиться, что Большая Мама крепко спит. А потом вспыхивают зеленые огни в Кузиных глазах.
    Oна бесшумно пересекает комнату по красно-черному паласу, и черные бабочки взмахивают крыльями ей вслед. Одним прыжком Кузя оказывается на форточке и выглядывает на улицу через решетку. Обозрев окрестные деревья, кучу старых листьев, песочницу справа и помойку слева, четырехэтажный дом-близнец напротив и пересчитав всех котов, терпеливо ждущих во дворе Кузиного явления народу, она слетает на подоконник и оттуда на землю. И начинается ночная жизнь, полная приключений, охоты и любви. Кузя жалует и карает, организует загонную охоту на крыс и экскурсии на богатую помойку в соседнем квартале. Народ Кузю боится и любит и следует за ней неотступно.
    Большая Мама об этой жизни почти ничего не знает, потому что под утро Кузя возвращается домой, вылизывается, укладывается Большой Маме под бок и сладко засыпает.
  Просыпается Большая Мама, а Кузя тут как тут, потягивается, зевает и глаза уже не огнятся, просто зеленеют молодой травкой как ни в чем ни бывало. Большая Мама кормит себя и Кузю завтраком, собирается и уходит на работы свои, денежки зарабатывать, а Кузя остается дома, имущество караулить.
    У Большой Мамы работ, как у Кузи кавалеров, много, значит. Кузя за этим строго следит, потому как деньги нужны, новое имущество покупать и на питание на хорошее. Кузя любит свежее мясо и живую рыбу, базарную сметану и чтобы было чем гостей накормить. Имущества тоже надо много и нового. Если вы делаете бизнес на антиквариате, то здесь вы ничего на заработаете, Кузе старая рухлядь не нужна, даже если это Чиппендейл. Старые вещи плохо пахнут, а Кузя этого не любит. Имущества должно быть кучами, хоть посуды, хоть ниток на машинке шить, хоть постельного белья, хоть вина, хоть книг или там каких-нибудь газет, или, ну Кузя не знает, краски для волос! Кузе это в основном ни к чему, но если Большой Маме надо, пусть будет всего и много. Занимать Кузя ни к кому ничего не ходит и в долг давать тоже не любит, свое надо иметь.
    Гостей у них всегда много и все любят поесть, а Мамины гости еще и выпить. Одно хорошо: гости приходят в разное время. Кузя принимает своих гостей днем, когда Большая Мама на работе, поэтому утром, на завтрак, она требует ну просто гору еды, про запас, и полную чашку свежей воды. Гости Большой Мамы являются обычно вечером, чаще всего компанией, они шумят, громко обсуждают всякие дела и пачкают много посуды. Кузины гости приходят по одному, осторожно заглядывают через форточку, спрашивают, можно ли войти? Иногда Кузе не до гостей, и она говорит:
  – Нельзя, некогда мне, проваливайте!
    Гости не обижаются, сваливают до лучших времен.
    Если Кузя в настроении, она приглашает гостей на кухню, подает угощение. Потом показывает квартиру, какое новое имущество они с Большой Мамой приобрели с прошлого раза, куда поставили-положили. Кузины гости все осматривают, внимательно обнюхивают и одобряют, и никогда ничего не уносят с собой. Если гость Кузе очень пригодился, она разрешает ему на кровати в спальне полежать, но чтоб аккуратно, ничего не испачкать. Имущество надо беречь, за него деньги плачены, не черепья. Правда, иногда попадаются неважные гости, которые метят стенку в углу за креслом. Запах хороший, но Большой Маме почему-то не нравится, она всегда ругается и моет стенку тряпкой с уксусом. Запах уксуса Кузя не выносит, поэтому таких гостей она повторно в гости не зовет. И предупреждала ведь, что нельзя этого делать, не смог удержаться, болван, все, вычеркнуть его из списка!
  Любимый Кузин гость – Тимошка из второго подьезда, ее старший сын от одной из первых любовей, Кузя не помнит точно, но очень может быть, что от старого козла Бразиля с четвертого этажа.
    Бразиля Кузя давно уволила, а вот Тимошке она всегда разрешает полежать на кровати. Иногда они засыпают вместе и просыпаются, только когда Большая Мама возвращается домой. Кузя слышит сквозь сон, как поворачивается ключ в замке сначала наружной, железной двери, затем внутренней, деревянной, и просыпается. Стряхивает сон и выбегает встретить Большую Маму в прихожей, посмотреть что принесла вкусненького. Тут Кузя вспоминает, что на кровати спит Тимошка, а это нарушение правил внутреннего распорядка, и начинает его шумно прогонять, дескать, не знаю, откуда он взялся и кто это такой вообще! Тимошка потягивается, зевает, просыпается и говорит:
  – Ладно, ладно, ухожу уже, опять проспали, что ли? – Он неторопливо слезает с кровати, выходит в комнату, степенно здоровается с Большой Мамой, извиняется, что вот опять зазевались, ну что ж, бывает, взгромождается на форточку, оглядывает двор и начинает слезать по решетке вниз.
   Вот и сегодня, только Большая Мама за порог, а Тимошка уже в форточку заглядывает, в гости пришел! Кузя кивнула, заходи давай, сегодня на завтрак свежая говядина, и сметанки немного осталось. Тимошка ест и между делом рассказывает Кузе последние дворовые новости:
    – В загонке появились новые голуби, очень аппетитные, но мужик голубиный ружье завел, надо поостеречься пока, а старуха со второго подьезда поругалась с Тимошкиной Макаровной из-за какой-то пары рыбок, которые она вывесила сушить, а я мимо шел и ничего такого не думал, и случайно увидел, какие-то одинокие рыбки висят, ну совершенно никому не нужные, ну я и сьел, а она теперь орет как сумасшедшая и грозится меня на ветке повесить, ну это еще пусть поймает сначала, а Тимошкина Макаровна сказала, что она бабку саму повесит, если что. А Бразиль с четвертого этажа сказал, что он Тимошку сам прибьет и бабку ждать не будет, потому что он этих рыбок для себя присмотрел и только ждал, пока они немного подвялятся, а Тимошка тут влез и сожрал его бразильскую долю, и теперь ему не жить. Ну это он пусть догонит сначала, а мясо и правда свежее, Большая Мама службу несет хорошо.
    – Ах, – сказала Кузя, – сколько я времени убила, пока ее научила мясо выбирать. Эти люди такие бестолковые, хотя Большая Мама еще ничего, обучаемость у нее высокая по сравнению с другими. Бразиль, конечно, упрямый дурак, ну я с ним поговорю, покажу ему новую помойку на Марата, он и успокоится. За голубями на рожон лезть не надо, пусть Пусик из голубиного дома за мужиком приглядит, спит же он когда-никогда или водку пьет, тут мы и подскочим.
  – Ладно, – согласился Тимошка, – как скажешь. Сметана сегодня что-то не очень, магазинная вроде как. А так завтрак удался, большое спасибо, – и он степенно разгладил усы.
    Тимошка на вид совершенно такой же как Кузя, с полосатым чепраком на спине, длинными стоячими ушами с кисточками и белым животом, вот только на лице нет Кузиной симметричной маски вокруг глаз, и щеки не белые, а коричневые. Детей у Кузи много, она и счет им давно потеряла. 
 

 
Кузины дети

    Первых своих детей Кузя родила, когда ей исполнилось десять месяцев. От Бразиля с четвертого этажа. Соседки доносили Большой Маме, что Бразиль Кузьку трахает и в хвост и в гриву, но что же Большая Мама могла тут поделать?! Удержать Кузю дома было немыслимо, она уходила через дверь, через окно, а если все было закрыто, просто растворялась в воздухе и материализовывалась во дворе, под окном. Бразиль был известен своим аморальным поведением даже в домах за Вечным огнем, а это довольно далеко от нашего двора. Остановить его могла только кастрация, но этот метод был в те пасторальные времена не популярен, так что Бразиль разбойничал на просторе.
    Пробовала Большая Мама удержать Кузю физически, так сказать в объятиях любви, но царапины получались такие глубокие и заживали так долго, что вскоре все эти попытки были оставлены. Видите ли, Кузя молниеносно бьет лапой наотмашь, вонзает коготь под кожу, а потом стремительно паркует лапу назад, себе под мышку. Остаются длинные рваные почти что раны, которые и царапинами назвать можно с большой натяжкой. Такие внятные уроки воспитания запоминаются сразу и навсегда, никто с Кузей второй раз не связывается. Кузя легко, почти без сопротивления, получила полную свободу передвижения и тут же принесла в подоле.
   Большая Мама шла с работы домой. Устала, лекция была тяжелая, студиозы вели себя беспокойно, видно тоже весну почуяли. Бабки на лавочке у подъезда хором на нее накинулись:
   – Где ты ходишь, Кузе рожать надо, а тебя нет! Мы уж ей тряпок настелили, да она никак не опростается, может врача надо вызвать или как?!
    Кузя, лежавшая под стеной дома на куче тряпок, подняла голову и сказала:
    – Наконец-то пришла, я уж замучилась тебя ждать, дети рождаться собрались, а тебя все нет и нет! Не надо врача!
   Большая Мама хотела взять Кузю на руки и понести домой, но та отмахнулась от нее, встала на лапы и широко, вразвалку пошла в подъезд, подгоняя Большую Маму:
   – Ну отпирай же наконец дверь, сил нет терпеть!
   Дома Кузя сразу же залезла на диван, села боком к стенке и начала молча тужиться.
    Большая Мама схватила давно приготовленную старую мягкую простыню, подсунула под Кузин задик и села рядом, подставив раскрытую ладонь. Кузю уперлась спиной в диван, задними лапами в Мамину ладонь, поднатужилась – и о чудо! Из нее выпал первый котенок, за ним вышло детское место на пуповине. Кузя, хоть и не заканчивала специальных курсов для молодых матерей, тут же перегрызла пуповину, вылизала котенка и съела детское место. Котенок был такой хорошенький, маленькая копия Кузи, только мордочка не такая, в асимметричных пятнышках. Он сразу же нашел титьку и принялся сосать, а в это время из Кузи уже выкарабкивался второй котенок.
Так и пошло – Большая Мама подставляла ладони, Кузя упиралась в них изо всех сил задними лапами и очередной котенок выползал наружу. Кузя живенько выполняла все банные процедуры, котенок полз к свободной титьке, Большая Мама подавала Кузе чашку с молоком, та немного отпивала и рожала следующего котенка. Всего их оказалось шесть, все здоровенькие и совершенные Кузины копии, как будто они появились на свет вегетативным способом, без участия какого-бы то ни было папаши. Кузя только покряхтывала потихоньку, глаза ее стали огромными, в пол-лица и светились мягким зеленым светом, шерстка залоснилась и слегка вспушилась, кисточки на ушах свесились вниз, по белоснежному животу там и сям распустились красные мазки родильной крови – ну просто самая красивая кошка на свете эта Кузя, тут уж ничего не скажешь!   С Большой Мамой она во время родов не разговаривала, ни на какие ее восторженные вопли не отвечала – некогда и незачем, и так понятно, кто что должен делать.
Наконец все закончилось, все котята были вымыты и обсохли, каждый висел на своей титьке и Кузя могла немного передохнуть. Она велела Большой Маме переложить ее с семьей с дивана в коробку, которую они заранее вместе приготовили, чтобы котята с дивана не свалились. Из коробки Кузя не выходила сутки, как Большая Мама ее не звала, так за первых котят беспокоилась. На вторые сутки она вылезла из коробки и сказала:   
– Фу, как же я устала, однако! Что ли это и есть семейное счастье?
 
 

 
Наш любимый Брежнев

  Наш Брежнев – это ветеринарный врач и очень хороший человек. Он среднего роста, круглолицый, мясистый дядечка с толстыми волосатыми руками. Брежнев очень любит животных, он с ними даже разговаривает, когда никто не видит. У него двое детей от первого брака и симпатичная тихая жена Лена от второго. А зовут его Сергей Николаевич.
  Кузя со своим непрерывно обновляющимся семейством его любимые пациенты.
  Уже на третьи или четвертые роды Кузя не сидела с котятами сутками, как первый раз. Теперь она полностью освоилась с материнством и проводила с котятами ровно столько времени, сколько было нужно для их содержания и правильного воспитания. Примерно на десятый день она приносила их Большой Маме ночью в постель, аккуратно держа зубами за мягонькие загривки, сдавала под присмотр. Большая Мама ругалась и не хотела сидеть с детьми, но Кузя никакого внимания на ее слабые протесты не обращала и с этой ночи начинала вести свою обычную жизнь, как до родов, т.е. приходила домой поесть, принять гостей, покормить детей и дать им уроки охоты и выживания. Гостей она к детям и близко не подпускала, а если кто любобытствовал чрезмерно, немедленно выгоняла в тычки. Все остальное она оставляла на Большую Маму.
    – Я в тебя верю, – говорила Кузя, – ты справишься.
  Большая Мама советовалась с Сергеем Николаевичем , но он сказал, что воспитывать Кузю уже поздно, она полностью сформировалась как личность, и вообще, любит она это дело! Ты посмотри, говорил Сергей Николаевич, она же новую популяцию формирует, ее поджарые, длинноногие, ушастые и глазастые дети в одинаковых чепрачных шубках уже по всему городу живут, в какой дом не приди, везде встречают кузькины копии, прыгают со шкафов, лезут в окна, путаются под ногами!
  У некоторых кузиных детей, преимущественно котов, был генетический дефект - широкое пупочное кольцо, и на второй месяц жизни, когда они начинали бегать, у них образовывалась грыжа. Таких котов никто не хотел брать, и поэтому Сергей Николаевич зашивал их на кухонном столе, готовил к выходу в люди. Большая Мама стелила на стол чистое полотенце, посредине садили котенка, дверь на кухню плотно закрывали, чтобы Кузя не прорвалась, и она прыгала за стеклом, смотрела, как ее ребенка шьют. Сергей Николаевич приносил импортные упаковки одноразовых иголок и ниток, раскладывал инструменты из стерильного пакета, делал котенку слабый обезболивающий укол, чтобы не убить малыша, раскрывал брюшину и шил. А Большая Мама ассистировала, держала зажимы, подавала инструменты.
    Иногда Кузя все же открывала дверь и вспрыгивала на стол в середине операции. Сергей Николаевич говорил ей в таком случае вести себя спокойно и не лезть в операционное поле грязными лапами, не волнуйся, будет твой ребенок как новенький! И Кузя взволнованно сидела на краю стола, пока шитье завершалось, затем бежала за котенком в отдельную коробку для выздоравливающих и вылизывала его с хвоста до носа, старательно обходя скобки шва.
  За операции Сергей Николаевич брал символически, всего пять гривен, как он говорил, только за материалы (конечно же, они стоили гораздо дороже), и котенка же Вы потом бесплатно отдадите кому-нибудь. Ну да, соглашалась Большая Мама, я уж и сама готова приплачивать тем, кто их берет, это же поток неостановимый. Посудите сами, три-четыре помета в год и в каждом от четырех до шести детей, хоть специальное агентство по трудоустройству котят открывай! После этого они выпивали по рюмочке коньяка, чтобы швы не расходились, и расставались до следующего раза, чрезвычайно довольные друг другом.
    Как-то раз приходит Большая Мама домой поздно вечером с работы, смотрит, а котенок Лопушок сидит себе отдельно, нахохлился и с другими котятами не играет. Подняла его Большая Мама на ладони, глядь, а у него живот распорот и кишки выпадают. У Лопушка была пупочная грыжа, и на этой неделе его должны были шить, да видно другие котята во время игры ему случайно живот распороли.
  Сложила Большая Мама ему кишки обратно, обернула живот стерильным бинтом и стала звонить в травматологию, помогите, просит! Куда там, обругали ее по матери, нам людей шить нечем и некогда, выкинь своего кота на помойку, а деньги свои засунь себе сама знаешь куда! Стали ждать утра, когда ветеринарка откроется. Еле дожили, у Лопушка временами судороги в лапках начинались, и он совсем помирал почти-что, но Большая Мама помереть не давала, поила водичкой по капельке из пипетки и заворачивала в шерстяной шарф. Утром приехали в клинику, Сергей Николаевич посмотрел и говорит:
  – У него уже некроз начинается, давайте его усыпим.
    А Лопушок так весь воодушевился, когда врача увидел, даже головенку вздернул, и глазки зазеленели. Большая Мама говорит:
    – Попробуйте, пожалуйста, его зашить, а вдруг выживет.
    Ну ладно, взяли Лопушка в операционную. Выносят через время – совсем неживой, но дышит, медленно правда. Надежды, говорят, мало, касса в шестой комнате.
    Сутки Большая Мама и Кузя над Лопушком просидели, поили из пипетки, укрывали шерстяным шарфом. Сергей Николаевич звонил, спрашивал, как больной, жив или помер? И что же, выжил Лопушок, поднялся через сутки и пошел, сперва еле-еле, а потом и побежал потихоньку. Шов был большой и как начал заживать, сильно стягивал Лопушку пузико, так что он не мог лежать или сидеть. В кухне под окном у пола труба проходила, сантиметров десять от стены, так Лопушок приспособился на ней спать: повиснет передними лапками, задними в пол упрется и стоя спит. И так привык, что уже и зажило все, и скобки давно сняли, и шов зарос новой беленькой шерсткой бесследно, а он, как спать захочет, бегом в кухню, повиснет на трубе и спит себе сладким сном. Спасибо, Брежнев!
 

 

 
Кот Бананан

    Бананан родился на второй или на третий год Кузиной половой жизни и был не то двадцать четвертым, не то двадцать шестым ее котенком. Как и все кузины дети, он был ее совершенная копия, если не считать рисунка на мордочке, такой обычный Кузин вегетативный ребенок с виду, но это только на первый взгляд. Как только Бананан научился ходить, он начал исчезать, пропадать, как это до сих пор умела только Кузя, а потом появляться вдруг в поле зрения как ни в чем не бывало.
    Большая Мама все углы обшарит, во все закутки заглянет, нигде Бананана нет, вдруг обернется – он позади глазами зеленеет с невинным видом, вот он я, искали?!
  – Где ты был, Бананан? – спросит Большая Мама.
  – Да так, за угол ходил, – отмахнется Бананан и пойдет по своим делам.
    Любимым занятиями Бананана было: рыться в шкафах, на книжных полках, смотреть по телевизору "В мире животных", сидеть на столе с гостями и нюхать водку и черный кофе. От этих запахов он совершенно обалдевал, и, нанюхавшись, сидел с приоткрытым ртом и закатившимися глазами тут же на столе на всеобщую потеху. Известно, что кошки очень обидчивы и не любят, когда о них говорят, или еще хуже – смеются над ними. Бананану это было все равно, он делал свое дело так, как-будто он был один в комнате, и ни на какие комментарии не реагировал. Если же какой-то из гостей прогонял Бананана со стола, он никогда не уходил с пустыми руками, обязательно что-нибудь прихватывал. Один раз он так хватанул с тарелки полный рот мелконарезанного свежего лука и потом исчез часа на два за одним из своих углов, видно полоскался на каких-то неведомых лугах.
    Как-то Большая Мама заметила на рожице Бананана маленькую, с горошинку, лысинку и намазала его для профилактики какой-то мазью. На следующее утро у Бананана вся мордочка облезла, как сказал Сергей Николаевич, у него оказалась аллергия на эту злосчастную мазь. Страшненький, как чертенок из табакерки, и такой же веселый, Бананан предстал перед Чижиками – немолодой супружеской парой, которые обещали его взять еще месяц назад, и только ждали, когда же он подрастет.
    Когда Чижики увидели Бананана во всей красе, они даже слегка ошалели. То есть, конечно, Большая Мама их заранее предупреждала, что есть некоторые временные проблемы со здоровьем, но чтобы до такой степени! К такому они не были готовы, и попытались вежливо уклониться от забирания Бананана. Но что же они могли поделать с такой опытной распространительницей котят, как Большая Мама! Люди они были интеллигентные, обязательные, поэтому, смирившись со своей участью, унесли Бананана с собой. Надо заметить, что Бананан совершенно по этому поводу не расстроился и весело прыгал на руках у Чижика-папы.
    Неделю Большая Мама не звонила Чижикам, давала Бананану время развернуться, обольстить своих новых хозяев окончательно. Результат превзошел все ожидания: когда Большая Мама наконец-то решилась позвонить и справиться о судьбе Бананана и всего семейства, Чижик-мама сказала:
  – Знаете, пришлось Чижика-папу отправить спать в гостиной на диване. Понимаете ли, он ночью спит неспокойно, ворочается, храпит, и Бананчик просыпается, а прерванный сон – это ему не полезно.
    – За Бананана можно быть спокойной, – сказала Кузе Большая Мама.
  – Я в нем и и не сомневалась, – ответила Кузя.
 
 
 
 
 

 
 Абрикосовый пес

Большая Мама проснулась на рассвете, едва первый луч солнца вскочил на подушку. Спалось ей плохо: Кузя не ночевала дома, и некому было разогнать ночные тени от изголовья. Она оделась и вышла во двор. Деревья тянулись вверх из прямоугольника двора, внизу, под кронами, утро еще не наступило, было сумрачно. Большая Мама позвала:
– Кузя, Кузя, где ты шатаешься?! Иди домой, завтракать!
Словно в ответ подул легкий ветерок, деревья зашумели листьями и Большая Мама почувствовала – кто-то смотрит на нее с неба.
Она подняла голову – так и есть, на верхушке самого высокого тополя сидела Кузя и смотрела на нее сверху вниз. Большая Мама замахала руками, засмеялась и сказала:
– Ну спускайся, гулена! Давай-давай, я уж заждалась, мне на работу надо идти, а имущество не на кого оставить, а за него, чай, деньги плачены, не черепья, а иди уже домой наконец!
Кузя сказала:
– Ничего я не шатаюсь, я в окружении обороняюсь, не видишь разве?! – и она очертила в воздухе круг полосатым хвостом.
Большая Мама посмотрела внимательно и увидела: на нижних ветках со всех сторон сидели коты; некоторых она знала, они приходили к Кузе в гости, а другие были совсем незнакомые, не с нашего двора. Она насчитала восемь хвостов, другие скрывались в листве.
– Ах вы, бандитские морды! – закричала Большая Мама и застучала по стволу. – А ну пошли вон отсюда, что вам, других кошек нету!
Коты посмотрели вниз, посмотрели вверх, вздохнули и остались на занятых позициях. Самый воспитанный кот, Барсик из интеллигентной семьи с третьего этажа, сказал:
– Я бы ушел, надоело уже и есть охота, да ведь я уйду, а он останется, – и он показал на черного кота, сидящего веткой выше.
Большая Мама стучала, кричала, пробовала кидать камни, но меткость у нее была плохая и она все время промахивалась, хотя Кузя и координировала огонь сверху. Коты поняли, с кем имеют дело, и перестали даже головы поворачивать в ее сторону.
– Я начинаю впадать в отчаяние, – сказала Большая Мама и села на песочницу. – Где же выход из этого исхода?
В ту же секунду открылась дверь соседнего подъезда и оттуда вышел милиционер Костик Васильев, в полной форме с пистолетом наперевес. То есть пистолет, конечно, висел у него в кобуре на боку, это просто Большой Маме так на радостях показалось.
– Не надо впадать в отчаяние, – сказал Костик. – Наши органы всегда готовы прийти Вам на помощь. В чем дело, гражданка?
– Посмотрите сами, – сказала Большая Мама. – Это что же такое творится под самым носом у милиции?! Организованная банда напала на мою Кузю, а Вам и дела нету?!
Милиционер Костик Васильев внимательно осмотрел двор и не обнаружил никакой банды, вообще никого, кроме старого бомжа Николая, спящего за помойкой на лавочке.
– Да куда же Вы смотрите? – воскликнула Большая Мама. – Вверх, вверх надо смотреть!
Костик посмотрел вверх и присвистнул, расстегивая кобуру:
– Эти, что ли? Да мы их счас перестреляем к чертовой матери, и всего делов! – и его рука потянулась к пистолету.
– Нет, это невозможно! То коты, то милиционер, я этого не выдержу! – закричала Большая Мама. – Кого Вы собрались стрелять и где? Лучше попробуйте сбить их камнями, – и она протянула Костику Васильеву пригоршню мелких камешков.
Костик застегнул кобуру, взял камешки и как начал кидать, так за минуту посбивал всех котов с тополя. Все-таки хорошо их в милиции тренируют. Коты бежали с поля брани как ошпаренные.
Когда битва закончилась, Кузя встала на своей верхней ветке, потянулась, и осторожно спустилась на землю, прямо в объятия Большой Мамы. Она даже позволила Костику ее погладить, в благодарность за освобождение. Под лучами рассветного солнца ее мех отливал зеленью, глаза зеленели молодой травкой.
– Какая у Вас кошка необыкновенная, – сказал Костик Васильев. – Сколько с обысками хожу, такой кошки видеть не доводилось. Это какая порода?
– Порода никакая, дворовая, просто такая уродилась, может, какой-то древний ген проснулся, – ответила Большая Мама и опустила Кузю на траву.
Дверь подъезда открылась снова и оттуда вышел сосед Александр Петрович, за ним выбежал его пес Арчи, необыкновенно красивый, молодой и веселый шпиц густого оранжево-абрикосового цвета. Арчи был дорогой, породистый пес, его регулярно стригли и причесывали в собачьем салоне, все им восхищались, и он был очень, очень милый господинчик.
Александр Петрович поприветствовал собрание и хотел было идти гулять, но тут Арчи решил поздороваться с Кузей. Он весело подбежал к ней и стал обнюхивать. Большая Мама только хотела сказать ему, что лучше бы он этого не делал, как Кузя присела на задние лапы, коротко размахнулась и стукнула Арчи по носу. Удар был такой стремительный, что Арчи на секунду опешил и замер на месте, а Александр Петрович вообще не понял, кто кого, и стал успокаивать Большую Маму:
– Да Вы не беспокойтесь, Арчи очень дружелюбный, он ничего Вашей Кузе не сделает....
– Я за Кузю и не беспокоюсь, – вежливо начала было Большая Мама и вдруг как закричит: – Кузя, перестань, что ты делаешь!
В этот момент Кузя стукнула Арчи еще раз; из образовавшейся на носу маленькой дырочки выступила кровь. Арчи неверяще свел глаза к переносице, подпрыгнул на месте и бросился бежать. Кузя бежала за ним, время от времени легко его настигая и вырывая короткими ударами клочки абрикосовой шерсти из филейной части. За Кузей бежал Александр Петрович, а позади всех бежала Большая Мама. Она простирала руки вперед и кричала:
– Кузя, не трогай собаку!
Милиционер Костик Васильев посмотрел им вслед, поправил фуражку и пошел на работу. Бомж Николай проснулся на своей лавочке, сел, протер глаза и сказал:
– И чего им не спится?! Такое утро хорошее.

 

 
Шекель как валюта



Who'll come a-waltzing Matilda my darling,
Who'll come a-waltzing Matilda with me?
Waltzing Matilda and leading a waterbag,
Who'll come a-waltzing Matilda with me?
Australian song

1. Кузя и компаньоны

Кузя пришла домой около трех, как всегда через окно. Тильда спала неспокойно, возле нее клубились мрачные тени, трогали, наклонялись к уху, что-то нашептывали. Кузя велела им убираться, но тени только отмахнулись; тогда она распахнула свои огромные зеленые глаза, и тени скорчились и расстаяли под зелеными лучами. Тильда легко вздохнула и задышала ровно, глубоко. Кузя обошла дом – все было в порядке. Она поднялась в воздух, опустилась на подушку рядом с Тильдой и чутко заснула.
Утром она разбудила Тильду и велела ей подавать завтрак и идти на работу, денежки зарабатывать.
Тильда сказала:
– Отстань, дай поспать! Зачем нам деньги, у нас уже много, видела, сколько я вчера наторговала!
– Много денег не бывает, – сказала Кузя, – и ничего я не видела, где деньги-то?
– Ну ты же знаешь, деньги – у компаньонов, – зевая во весь свой немаленький рот ответила Тильда. – У нас ведь ненадежно, тебя вечно дома нет, а я одна с бандитами не спрaвлюсь.
– Да, знала я, что ты девушка наивная, но не думала, что до такой степени, – Кузя села на кресло и обернулась хвостом. – Кто же тебя так обаял, Второй или Третий?
– Это тебя не касается, – обиделась Тильда. – Не лезь в мою личную жизнь. Вот твое мясо, ешь и давай, куда ты там собиралась, а то почетный эскорт под окнами совсем извелся.
– Ничего, это им только на пользу, подождут. А ты – подумай. Другие кошки едят импортную еду из банок, между прочим, а мне только один раз покупали, на день рождения, а так все мясо и мясо, ну, сметана еще. Очень однообразное меню.
– Другие кошки на помойке роются, между прочим, видела?! А ты все с претензиями. Вот приходи домой пораньше и увидишь! Денег ей мало! Будут тебе деньги!
– Ну ладно, не сердись, моя любимая Тильда! Это я так – шутейно! – сказала Кузя и поцеловала ее в ушко. – Я пошла, пока до вечера!
Вечером, когда тени от деревьев закрыли солнце и белый диск луны выкатился на крышу соседнего дома, пришли компаньоны и принесли денежки в большом черном дипломате. Деньги эти образовались от продажи мебели, которую вагонами гнали из-за леса, из-за гор в обмен на металлопрокат. Мебель – это был бизнес Тильды, она и мебельщиков нашла, и обо всем договорилась, а прокат шел от компаньонов.
Целыми днями Тильда бегала по городу – принимала вагоны с мебелью, развозила мебель по складам и выставочным залам, отгружала со складов, улыбалась покупателям, оформляла бумаги, договаривалась с арендодателями и бандитами, пила водку с нужными людьми, давала взятки. Дело шло, покупатели рассчитывались аккуратно, кредиторы не напирали – доверяли Тильде, знали – ее слово твердо. Наличные, что оседали в сухом остатке, Тильда отдавала на хранение компаньонам, сама вела учет по дням в толстой клеенчатой тетрадке – сколько мебели получила, сколько продала, расходы какие имели место быть, ну и приход, сколько наторговала и на хранение отдала.
Себе на зарплату Тильда ничего не брала, за процент от сухого остатка работала, а жила на доходы от преподавания. Тильда была девушка образованная, пожалуй, даже слишком. Кузя иногда показывала своим гостям ее дипломы, так они всегда почтительно восхищались и сообщали, что у их хозяев таких дипломов нету, и они с горя водку пьют.
Компаньоны были очень хорошие, интеллигентные мужчины. И на лицо симпатичные, один такой весь из себя высокий сутуловатый брюнет – смерть девкам! А другой – среднего роста шатен с ранней сединой в пышной шевелюре, тоже ничего себе мужчина. Звали их очень просто: брюнета – Второй, а шатена – Третий.
Второй принимал деньги с деловым видом, как должное, а простак Третий как-то высказался:
– У нас таких компаньонов еще никогда не было, ну как ты.
У Тильды тоже никогда не было таких компаньонов. У нее вообще никаких компаньонов не было, она недавно занималась бизнесом. Это была ее первая собственная компания. Собственно, Второй и Третий и не были официально ее компаньонами, это для удобства так называлось. Тильда считала их своими друзьями. Наверное, так оно и было какое-то время.
Деньги брали – всегда пересчитывали, в свою тетрадку записывали, говорили:
– Надо, Тильда, тебе машину купить, а то што ты все пешком мотаешься, тяжело же на общественном транспорте, и на такси расход, вот как подкопятся денежки, так и поедем на базар, и как купим тебе машину хорошую, да как поедешь ты по городу, то-то все удивятся!
– А разве еще не накопилось на мою долю? – смотрела в тетрадку, морщила лоб Тильда. – Уже вроде как хватит, – высчитывала она свой процент.
И они даже ездили пару раз на базар, но как-то ничего подходящего не нашлось. Понравится Тильде машина, так всегда либо дорого слишком, либо состояние плохое. Нелегкое это дело, машину покупать.
Однако вот же он, вечер, и круглая луна с крыши соседнего дома смотрит в окно, Кузя прыгает через форточку. Закрываем шторы, все в сборе, можно начинать нашу историю.


2. Место действия

История, которую Кузя так решительно откупорила, случилась в небольшом провинциальном городе, в начале девяностых годов прошлого века. Время было переходное, веселое, даже, можно сказать, лихое. Второй и Третий этому времени вполне соответствовали.
Они были в полном расцвете лет, едва за тридцать. Юность с ее гормональным безумием была уже позади, радикулит, геморрой и импотенция еще только обозначались в туманном будущем. Все шло отлично. Общий бизнес набирал обороты, текущие жены и любовницы преданно смотрели в глаза, подчиненные беспрекословно подчинялись за вполне приличную зарплату, дети любили просто так. Помимо Дела их связывала крепкая мужская дружба. Собственно, Дело и возникло на ее основании, надежном, как египетские пирамиды.
Их было трое на челне, вначале, у истоков Дела. Первый был идеологом Дела, он его и придумал. Они впряглись втроем и потащили, и Дело пошло-поехало, полетело птицей-тройкой. Вдруг Первый стал припадать на бегу, а потом и совсем зашатался. Слабость, тошнота, боли в по всему телу.
Он тяжело заболел, бедняга Первый. Второй и Третий стали его лечить. Они водили его по врачам и знахарям, возили в столичную клинику, доставали нужные лекарства. Особенно преданным заботником был Второй. Он просто не отходил от Первого, таскал его на себе, кормил и поил. Приходилось и грязную работу делать, но Второй только закусывал верхнюю губу, смахивал черный кудрявый чуб с глаза на лоб и делал все, что надо, и было это ему как бы в удовольствие, в радость.
Но странное дело – чем больше, чем интимнее Второй возился с Первым, тем бледнее и слабее становился тот, таял, как свечка, и умер наконец. Молодая вдова с малым ребенком поплакала сколько положено и пошла работать на Дело - жить как-то нужно, а доля в Деле ей не полагалась, покойник свои права никак не выгородил.
Второй и Третий остались вдвоем. Понесенная утрата не ослабила, а, напротив, укрепила их мужской союз. Внешне они были совсем разные – Второй, высокий бледный узкоплечий брюнет с шикарный черной шевелюрой, доставшейся ему от матери, азовской гречанки, был на голову выше невысокого Третьего, туповатый нос которого в сочетании с длинной носогубной линией и кудрявыми волосами наводил на мысль о еврейском вкладе в его происхождении, что Третий, кстати, отрицал категорически.


3. Обед с антисемитом


Он так ушел в отрицаловку, что как-то сказал Тильде:
– Ты – первая еврейка, с которой мы общаемся, до тебя мы и не знали, что евреи, ну, как все...
Полукровка Тильда усмехнулась. Они работали когда-то в одном НИИ, и она знала, что и завотделом, и завлаб у Второго и Третьего были евреи, очень толковые ученые. Они там все довольно плотно общались в их отделе, играли в шахматы и пили водку на частых отделовских вечеринках. Кого другого Тильда сразу же поставила бы на место, но эти двое стали ее друзьями совсем недавно; ей хотелось сохранить и развить эту дружбу.
И потом, они ей нравятся, особенно Второй. Что в нем действительно хорошо? Ноги, да, конечно, ноги – длинные, абсолютно прямые, оправленные в американские джинсы. Вот он полулежит на конторском диване, откинувшись на спинку, небрежно расставив свои великолепные ноги – очень сексуально выглядит! Это он такой не всегда, иногда вдруг становится похож на своего отца, зачуханного молодого старика в драном пиджаке с вечной растрепанной книжкой в неухоженных руках. Такая неустойчивая, зыбкая привлекательность.
Мечтать о нем гораздо интереснее, чем спать с ним. В постели Второй довольно однообразен, и кроме всего прочего, не подходит Тильде по размеру. Однако он считает себя очень опытным и изощренным любовником; когда их отношения закончились и Тильда спросила его, зачем он вообще полез в ее постель, Второй сообщил, что хотел ее научить, как делать "это".
– Что ты такое умеешь, чего я не умею? – засмеялась Тильда. – В ухо, что ли?
Но это все потом, потом. А сейчас Тильда пропустила ремарку Третьего мимо, как часть давно привычного пейзажа за окном.
Ничего не поделаешь, место рождения не выбирают; место действия, конечно, нетрудно и сменить, но Тильда не была к этому еще готова, внутренне не созрела. Можно было бы следовать за Франсуазой Саган, которая, как известно, вставала из-за стола, если кто-то из сотрапезников позволял себе антисемитскую фразу. После того, как Саган увидела хронику Дахау, добросовестно снятую немецкими операторами: деловитые бульдозеры, сгребающие трупы евреев после массовых казней, у парижской хиппи от фраз такого рода пропадал аппетит.
– Не в Париже, однако, живем, – полагала Тильда, – если всякий раз вставать из-за стола, так умрешь с голоду.
Ах, эти незабываемые антисемиты! Тильда и помнила многих только потому, что они как-то оскорбили ее еврейскую половину. Ничем иным эти люди себя не проявили, и Тильда давно бы их забыла, как и не бывших, но – слова много значили для нее, она верила в силу произнесенного слова; слова, однажды сказанные ею бездумно, в порыве любви и гнева, сбывались самым ужасным образом. Поэтому Тильда в основном молчала, слушала; если же она что-то обещала, непременно это исполняла.
Неисполненные обещания висят в воздухе, звенят на ветру; ждут где-то за тьмой и светом; потом придется нести их с собой в следующую вечность. Да будет ноша легка.

4. Приятный и Крысенок

Рыночная площадь была пуста, только в отдалении, у забора, стояли две машины: потертая белая "копейка" и новенькая ярко-вишневая "семерка".
– Зачем мы приехали, говорила же вам, что сегодня не базарный день, праздник ведь – сказала Тильда.
Она немного сердилась на своих друзей, настоявших на этой поездке, но старалась этого не показывать. Обидно было попусту тратить время, которого не было. Ее ждал магазин с незаконченным ремонтом; надо было обсудить узоры оконной решетки с мастером, и на полу торгового зала, который заливали щебенкой вперемешку с мраморной крошкой, ей хотелось выложить медной полосой двух рыбок, плывущих в противоположных направлениях. Она была Рыба по гороскопу.
– Как же нет, когда вон машины стоят, – показал рукой Второй. – Пошли поговорим, они наверное на продажу их выставили.
– Да какая там продажа, сегодня не базарный день, покупателей нет, кто поедет сегодня продавать, – возражала Тильда, а сама как на веревочке влеклась за Вторым.
Третий замыкал их шествие, он был необычно молчалив сегодня.
Из вишневой "семерки" навстречу им вылез парень лет двадцати пяти, светловолосый, среднего роста, с располагающим к себе лицом. За ним подтянулся другой, из "копейки", с мелким крысиным личиком без подбородка, прикрытом бесцветной челкой.
– Ну что, ребята, продаете машины? – спросил Второй, здороваясь с ними за руку.
– Продаем, продаем, покупайте, хорошая машина, всего четыре года, и колеса недавно поменяли , – заговорил Приятный, показывая на старую "копейку".
– А сколько хотите? – Второй обошел машину, открыл дверь, посмотрел на спидометр. Крысенок открыл капот, и Второй внимательно оглядел мотор, подозвал Третьего, указал ему на что-то, они засмеялись.
– Так сколько?
Крысенок назвал цену, Второй присвистнул и сказал, что цена завышенная, машина того не стоит. Они начали торговаться, размахивать руками. Тильда решила их прервать:
– Да я и не собираюсь эту машину покупать, чего ты торгуешься? Зачем мне старая рухлядь? Вот эту бы я купила, так цена, наверное, такая, что мне не поднять, – и она показала на блестящую "семерку".

5. Машина для Тильды
– Машина хорошая, что и говорить, – вздохнул Приятный. – Ей всего полгода, еще обкатывается. Не моя это машина, брат дал на базар съездить. Он вообще-то думает ее продать, нам деньги срочно нужны.
– Да ну, в самом деле продает? – Второй положил руку на плечо Тильды. Его большая ладонь накрыла ее плечо и половину предплечья, прохладные пальцы впились в горячую кожу. – И сколько же он хочет?
Приятный назвал цену, и Тильда обрадованно взглянула на Второго: цена была хоть и немалая, но гораздо ниже рыночной. "Семерки" стали выпускать совсем недавно, и они высоко ценились автомобилистами.
– А вы садитесь, посидите в машине, – предложил Крысенок.
– Да-да, садитесь, а то и проедьте пару кругов, почувствуйте, как она движется, – поддержал Приятный.
Сели в машину. Тильду посадили на переднее сиденье, за руль сел Второй, Приятный и Третий разместились сзади. Запах новой машины окутал их со всех сторон. Салон был кожаный, панели управления блестели, плейер тихонько наигрывал джаз. Второй отпустил тормоз, тронул с места тихо, затем, все набирая скорость, поехал по кругу, выехал за пределы рынка, поехал по шоссе. Машина шла плавно, ровно, мотор звучал как слаженный инструментальный ансамбль.
Contents
Шекель как валюта 26

Тильда не верила своему счастью - неужели ей наконец повезло? Такая машина и идет прямо в руки, и Второй сидит рядом, смотрит на нее ласково и трогает прохладной рукой. Денег хватит, ее доля, что накопилась, даже немножко больше, да и заработает она еще, мебель идет как горячие пирожки. Тут Второй посмотрел на Тильду, улыбнулся своей замечательной улыбкой с золотым проблеском в правом углу рта и спросил:
– Как тебе машина, нравится?
– Спрашиваешь, – подпрыгнула на сиденье Тильда, - как она может мне не нравиться, – и она обернулась и посмотрела на Третьего, разделяя с ним свою радость и одновременно спрашивая его мнение.
– Хорошая машина, – сказал Третий, – конечно, хорошая.
Второй развернул машину, и они поехали назад, на рынок.
– Давай поговорим, – сказал Второй, – нам машина понравилась, мы бы ее купили.
Подошел Крысенок, посмотрел на Приятного внимательно, без улыбки. Приятный перестал улыбаться, весь подобрался и сказал:
– Я же говорил, машина не моя, брата. Надо с ним поговорить, и документы на машину у него. Конечно, если брать будете, договоримся, я через пару дней подъеду с бумагами, тогда и оформим. В ГАИ, как полагается, чтоб без проблем. Брат согласится, нам деньги нужны, срочно.
– Ладно, тогда до встречи, – сказала Тильда, – вот телефон, позвони перед приездом, – и она подал бумажку с номером телефона. – Мы возьмем, не сомневайся, и рассчитаемся сразу.
– Конечно-конечно, я вижу, люди порядочные, какие могут быть сомнения, – закивал Приятный. – Может, залог дадите?
– Да какой еще залог, мы же тебя не знаем. – усмехнулся Третий. – Заберешь деньги и ищи ветра в поле.
– Вы чего, ребята, я же не так просто, я поменять, – заторопился Приятный, расстегивая молнию на кармане, – мать у нас болеет тяжело, нужны деньги на операцию, а у нас только валюта есть. – И он достал пачку иностранных денег, перетянутую резинкой.
– Вот, израильские шекели, родственники из Израиля передали, а поменять не можем, у нас в банке их не меняют, сказали, в Киев надо ехать, а у нас времени нет раскатывать, надо хирургу заплатить. Мать ведь, мать, понимаете, мама родная болеет, тут все отдашь.

6. Шекель как валюта

– И много у тебя валюты? – спросил Второй. Он взял одну банкноту в руки, посмотрел на свет, передал Третьему. Потом взял другую банкноту, повертел, подал Тильде.
Тильда никогда до этого не видела израильских денег. Банкнота была исполнена на хорошей плотной бумаге, просматривались водяные знаки и полоска защиты. У евреев есть страна, и в этой стране ходят настоящие деньги. Это было ей удивительно приятно. Конвертируются ли они наравне с долларом? Тильда не была в этом уверена, просто не знала. Ей еще не приходилось иметь дела с иностранной валютой. На вид деньги настоящие, но кто их, этих парней, знает.
– Да есть, – сказал Приятный, – сколько вам поменять?
– Шекель, это же валюта? – Второй повернулся к Тильде, по-прежнему держа банкноту в руках.
– Вроде как валюта, – ответила Тильда. Ее вдруг начало подташнивать. Это был верный признак – что-то здесь не так, не правильно; но ведь Израиль – это же капстрана, как все другие, значит и валюта есть?
– Возьмите на обмен залога, на тысячу долларов, –осторожно предложил Приятный. – А через два дня мы приедем, все пересчитаем, и шекели заберем.
– Рублями возьмете? – спросил Второй. – У нас долларов нет.
– Возьмем по курсу, по 1.28 рубля к доллару, по 3.4 шекеля за доллар. – подал голос Крысенок.
На трех машинах поехали в контору компаньонов. По дороге все обсуждали, по какой цене и сколько шекелей надо брать. Тильда предлагала отложить обмен до вторника, но ее никто не слушал.
В конторе Второй сказал, что готов купить у Приятного все шекели, сколько есть. Тильде стало физически нехорошо:
– Не надо этого делать, приедет он через два дня, пригонит машину, тогда и купим, – твердила она, но ее никто не слушал. О машине уже и не вспоминали.
Тогда Тильда попыталась торговаться, сбить цену, но парни уперлись и стояли на своем. Второй поехал за деньгами в свои тайные закрома, где он там их хранил, Тильда толком и не знала. Ждали в молчании недолго, минут пять-десять.
Приехал Второй, вошел в контору с дипломатом в руках. Поставил дипломат на стол, открыл – там ровными рядами лежали пачки денег, перетянутые резинками.
Он стал брать пачки, открывать, пересчитывать и откладывать в сторону. Крысенок и Приятный сидели рядышком на диване, вздернутые, как взведенная пружина, и молча блестели глазами, доставая из сумки и пересчитывая пачки шекелей.
Тильда смотрела на мелькавшие в их руках пачки денег – это мои дни и ночи, поездки на фабрики, переговоры, взятки, ненавистная водка, разборки на станциях, торговля, банк, налоги; это мой магазин, пол с рыбками и оконные решетки, и холодильные прилавки, и новый унитаз; это моя машина. Все это сейчас уйдет незнамо кому неведомо зачем.
– Да что же вы делаете, – обратилась она к компаньонам, – почему нельзя подождать и поменять, когда машину пригонят? Что за два дня случится?
 Никто ее не слышал, все считали.
Сосчитали наконец, пересчитали еще раз на бумажке, и передали друг другу деньги. Приятный и Крысенок сразу же засобирались:
– До свидания, увидимся во вторник, как приедем с машиной, да мы позвоним, – и они пошли к выходу.
Проходя мимо Тильды, Крысенок коротко улыбнулся и сказал:
– Что, Тильдочка, не удалось тебе сбить цену? – и они исчезли за дверью. Коротко взревели моторы, и они уехали.
Тяжелое молчание повисло в конторе. Посидели, избегая взглядов друг друга, и Второй сказал:
– Схожу-ка я в банк, поговорю с дежурным оператором.
Он вышел. Третий и Тильда остались одни.
– Думаешь, они приедут с машиной? – спросила Тильда.
Третий неуверенно пожал плечами. Замолчали. Второй пришел через несколько минут, вздернутый, еще более побледневший:
– Шекель не конвертируется, это внутренняя валюта. Только в Израиле и меняется.
– Это точно? – спросила Тильда.
– Точно, – ответил Второй. – Дежурная знакомая оказалась, она посмотрела в буклете Центробанка.
– Что же мы такое сделали? – шепотом спросила Тильда. –Ведь я пахала за эти деньги как проклятая, без выходных и проходных, а вы каким-то случайным людям...
Третий попытался ее успокоить, но она не слушала, тогда он буркнул :
– Да вернем мы тебе твои деньги.
Тильда посмотрела на него, утерла нос и сказала:
– Знаешь что, дай мне клеенчатую тетрадь, надо посчитать, кому сколько полагается, раз такое дело.
Второй достал ключ, отпер сейф и взял тетрадку:
– Ну давайте посчитаемся, садитесь все к столу.
– Что-то я устал и не хочу сегодня больше ничего, – встал с дивана Третий. - Пойду я, вы тут сами, без меня посчитайтесь, – и он вышел из конторы.

7. Второй занимается любовью
Второй и Тильда остались вдвоем. Начали считать по записям, записывать цифры в столбики: приход, расходы, торговые и персональные отдельно. Тильда посмотрела на Второго: какой он бледный, ему плохо, он все понимает и старается сохранить лицо, мой милый Второй!
– Давай пойдем ко мне, – сказала Тильда. – Поедим чего-нибудь, кофе попьем, и счет лучше пойдет.
Они взяли тетрадку, Второй запер сейф с шекелями, и они вышли на улицу. Было прохладно, день смотрелся по осеннему, вроде и не в начале лета они находились, а в его печальном завершении.
Дома Тильда сварила кофе, нарезала бутерброды. Они поели в ее маленькой кухне, медленно и печально жуя и посматривая в окно на проезжающие по переулку машины. Затем перешли в гостиную, сели в кресла по сторонам квадратного журнального стола. Тильду знобило и она завернулась в красный клетчатый плед, чтобы согреться.
– Давай закончим это дело, – сказала Тильда, открывая тетрадку.
Второй посмотрел перед собой, сделал неопределенное движение рукой и сказал:
– Может быть, посчитаем в другой раз? А сейчас... займемся любовью?
Тильду подхватила волна, сбросила с нее плед и приземлила на колени Второго.
– Я думала, ты никогда не будешь заниматься со мной любовью, – смеясь и обнимая его за шею, сказала Тильда.
– А я думал, что я импотент, – удивился Второй.
* * *
После любви, когда Второй ушел и Тильда осталась одна, она все крутила в памяти этот длинный день, все думала: как это вышло с шекелями, почему она не остановила их... Конечно, это ее вина, она должна была твердо воспротивиться, настоять. В конце концов, кто тут умным евреем подписался?! Как все по-дурацки получилось, вот и близость со Вторым – сбылась мечта идиота! Сколько она об этом мечтала, представляла, как все будет, и что же?
– Как-то не ловко с ним в постели, стеснительно, что ли? – думала Тильда. – Почему-то невозможно сказать, чего бы и как хотелось, а чего бы никак не хотелось, сам же он не понимает, не чувствует меня; какой-то он другой, не правильный, не такой, как я привыкла... Может быть, просто слишком высокий, не в размер и не в ритм? Да нет, это первый раз, с непривычки так, потом будет лучше, ты же знаешь... О чем-то он думает все время, и это не я, нет. От этого и стена между нами, не пробьешь. А волосатый оказался, даже больше, чем я предполагала... Руку кладет на горло, вот что неприятно... Да поди не удавит, еще пригожусь... Так и не посчитались, ну в другой раз... Спать охота...

8. Купят евреи шекели?
Второй вошел в контору веселый и красивый.
– Я придумал, чего делать с шекелями, – сказал он. – Надо попробовать продать их тем, кто уезжает в Израиль, пусть даже с потерей цены. Все-таки что-то вернем. Как ты думаешь, Тильда, купят евреи шекели?
– Не знаю я, – задумалась Тильда, – надо, однако, попробовать. Конечно, которые едут, им шекели нужнее чем рубли. Хотя вывезти трудно, но ведь вывозят же валюту.
Третий молчал, шелестел бумажками, вроде его это и не касалось.
– Где же мы таких людей найдем? – задумалась Тильда. - Вы кого-нибудь знаете, кто собирается ехать? Я никого не знаю, мои кто мог и хотел – уже уехали.
– А ты позвони своим родственникам в других городах, может они кого-то знают, – предложил Второй.
В тот же вечер Тильда позвонила родственникам и одна из них, Таллинская Тетка, сказала, что есть у нее такой человек. Серьезный Покупатель. Может заинтересоваться, если с понижением курса против текущего банковского, и, возможно, купит все, что у них есть.
Компаньоны так обрадовались, что выписали Тильде командировку от своей конторы, и выплатили командировочные. И пошла Тильда билет в Таллин покупать на казенный счет.
Пришла на вокзал, тетке в окошке говорит:
– Мне, пожалуйста, билет до Таллина.
А тетка в окошке усмехается и радостно сообщает:
– Вы, наверное, еще не знаете? Таллин третьего дня стал совершенно независимым и теперь туда виза нужна. У Вас виза есть? Нету? А без визы и билета нету. И вообще это теперь не Таллин, а Таллинн.
– Что же мне теперь делать? – спрашивает Тильда. - Хоть с одной "н", хоть с двумя, а мне все равно туда надо. Дело у меня там, важное дело.
– А ничего не делать, – отвечает тетка из окошка. – В Москву ехать, в посольство, визу просить. Там и билет на Таллинн купите, теперь туда билетов будет завались.
Ну что же, Таллин – не Таллинн, а ехать надо. Купила Тильда билет до Москвы, оставила имущество на Кузин догляд, сложила шекели в чемодан и поехала.

9. Дешево отдам!
В Москве Тильда легко отыскала посольство. По очереди, которая начиналась сразу за углом Курского вокзала. Народ стоял разный, но преобладали нордические блондины, которые в связи с историческими катаклизмами оказались гражданами других, не таллиннских стран. Теперь они не могли попасть к себе домой, их не пускали через границу. Стояли в очереди тихо, стиснув зубы, ничего не скажешь, культурный народ. Тильда легко получила визу, предъявив бизнес-приглашение, которое организовал партнер компаньонов, и в тот же день выехала в Таллинн.
В одном купе с ней оказалась супружеская пара из Казахстана, они ехали повидать своих родных и очень волновались, поскольку визы у них не было. Мужчина с напором повторял:
– Да я им паспорт покажу, там же написано – эстонец, да по мне разве не видно, что же они, своего не пустят. – Его жена с сомнением качала головой.
В Нарве в вагон зашли эстонские пограничники, немногословные, затянутые в ремни. Они увели с собой казахстанцев и еще несколько человек, с вещами на выход. Как мужчина не кричал, что его за мостом брат ждет, как не тряс свидетельством о рождении, удостоверявшим его арийское происхождение, ничего им не помогло – через границу их не пустили.
Жалко казахстанцев, но долго печалиться о них не приходится – своих проблем хватает.
Прямо с теткиного порога Тильда узнала, что Серьезный Покупатель оказался не таким уж и серьезным, и покупать ничего не будет. Не нужны ему шекели, хоть бы и за пол-цены. Вот так аффронт! Что же теперь делать?
– Где тут евреи остались? – спрашивает она тетку. – Вдруг найдется кто-нибудь желающий купить.
– Ну не знаю, – говорит тетка. – Вот в Старом Городе, в ресторане "У башни" завпроизводством, Арон такой, надо у него спросить.
Увидев Арона, похожего на английского лорда на пенсии, Тильда сразу поняла – этому шекели совершенно ни к чему, ему и так хорошо. И действительно, Арон посмотрел на шекели затуманенным взором и сказал, что его это не интересует. Но вот его друзей вполне может заинтересовать. Он назвал еще несколько адресов и имен, куда Тильда могла бы обратиться.
И пошла Тильда по Таллинну. Город, в старой его части, оказался замечательно красивым, всячески подчеркивающим свою старину; по мощеным камнем улицам мимо круглых башен вдоль крепостной стены бежал столетний трамвайчик. Вот только пустовато в нем было; туристов нет, да и местные сидели по домам, считали, что они смогут купить на свою зарплату, если заплатят за квартиру – страна только что ввела крону вместо рубля и цены поднялись так, как никто и не ожидал.
Тильда заходила в бары и мастерские, находила нужных людей, показывала им шекели, называла цену. Дешево отдавала; в одном месте проявили какой-то интерес на небольшую сумму, но курс предложили такой смешной, что Тильда поблагодарила и ушла. Усталая и несчастная, она вернулась к тетке.
– Что же, никто ничего не купил? – расстроилась тетка. – Выходит, зря я тебя обнадежила. Давай я у тебя хоть на сто долларов возьму, чтобы не совсем напрасная поездка получилась. Все равно я весной собираюсь ехать, так мне пригодится.
– Ну давай, - махнула рукой Тильда. – Не всухую, на худой конец.

10. До или после?
На другой день Тильда уехала обратно. Дома позвонила компаньонам в контору и они вечером заехали забрать шекели.
Тильда стала рассказывать о своем путешествии, компаньоны отстраненно слушали, потом Третий спросил:
– Так ты ходила по разным местам, предлагала? Этого не надо было делать.
– Почему? – спросила Тильда. – Деньги ведь настоящие, что такого?
– Настоящие-то они настоящие, только не ходят больше.
– Где не ходят, в Израиле? Это почему?
– Дореформенные это шекели, старые. В Израиле несколько лет назад денежная реформа была, и эти шекели вывели из обращения, заменили на новые, – сказал Второй.
Тильда замолчала; смотрела на компаньонов, они спокойно улыбались. Она сглотнула, потом спросила:
– Вы это когда узнали? До моей поездки или после?
– До, – ответил Третий. – В банке буклет есть, там и старый, и новый шекель представлен, и про степени защиты все описано. Я и заявление в милицию написал, смотри, – он пошарил в кармане и подал Тильде сложенный вчетверо листок бумаги.
– Что же тебе в милиции сказали? – невидящими глазами смотрела в листок Тильда.
– Сказали, таких случаев много, и ничего не выйдет у нас, не найдем мы этих катал, у них покровители наверху. Лучше и не начинать, – ответил Второй и забрал листок.
– Так я, значит, тоже каталой прокатилась. Слава Б-гу, ничего не продала. – Тильде стало трудно дышать, слова застревали в горле, она их пропихивала наверх, в атмосферу. – Живая, значит, осталась. Тетку, выходит, обманула. Ладно, с теткой разберемся.
Воздух стал густым и розовым. Вот, значится, как со мной можно. Еще и так можно. А ты говорила – в ухо.
– Деньги мои, что отдать обещали, принесите. Завтра, вечером, сегодня у меня дела есть. Теперь идите. Я устала, очень, отдыхать буду.
Компаньоны ушли. Тильда посидела, выравнивая дыхание, понижая давление, привыкая к ситуации. Лихо они со мной. Теперь, значит, так будем жить. Кузя подошла, села рядом, толкнула Тильду в бок лбом.
– Молчи, – сказала Тильда, – не заводи: я тебе говорила. И так тошно. Сама все знаю.
– Тетке позвони, – спокойно сказала Кузя.
Тильда позвонила тетке, сказала, что скоро приедет и заберет шекели, ей самой их очень надо оказалось. Пусть никуда не девает.
– Да куда их тут девать, – ответила тетка.

11. А денег больше нет!
– Кузя, смотри, сколько денег? – позвала Тильда.
Второй открыл "дипломат" и вывалил деньги на диван. Пачки денег, розовые, желтые, яркие как канарейки, рассыпались по покрывалу, легли этакой горкой. Кузя подошла, посмотрела, поднялась в воздух и легла на деньги сверху, с вызовом глядя на Второго.
– Давайте же считать, – сказал Второй, – убери свою кошку, чего она тут развалилась.
Второй боялся животных. Они его тоже не праздновали, внимательно наблюдая за его передвижениями в пространстве. Не то чтобы животные чего-то опасались. Не нравился им Второй, вот и все.
– Кузя, слезай, – позвала Тильда. – Тут, пожалуй, не все наше, сейчас будем делиться.
Кузя полежала, подумала, потом встала и отошла по дивану в сторону. Недалеко, так что деньги оставались в поле ее зрения.
Второй протянул руку, хотел было начать считать, но передумал и кивнул Тильде:
– Давай свои записи, что ты там насчитала?
Тильда открыла пухлую, затертую рабочую тетрадь и начала читать, поправляя очки указательным пальцем: какую мебель и когда купила и за сколько, какие были расходы на торговлю, сколько отдала за бартерный металл, взятки на фабриках, сколько сдала на хранение... Компаньоны внимательно ее разглядывали, слушали, значит... Кузя разглядывала компаньонов...
Наконец чтение закончилось и Тильда назвала сумму окончательного расчета, что ей полагалась. Компаньоны переглянулись и Третий сказал:
– Ну считай, сколько тут всего есть.
Тильда сосчитала, денег было мало.
– Здесь меньше половины, – сказала Тильда.
– А денег больше нет! – легко сказал Второй. В правом углу рта тускло блестел мостик красного самоварного золота. Тильда посмотрела – мостик висел на крючке, зацепленном за соседний здоровый зуб.
– Вот что есть, то и твое. Мы хорошо жили, когда мебелью торговали. Поистратились, ничего не поделаешь. Зато есть что вспомнить. Но мы ведь по-прежнему друзья, правда?!
– Правда, – ответила Тильда. Она собрала деньги, еще раз сосчитала, прикинула: ремонт закончить хватит. Все-таки они человекообразные оказались. Могли бы и ничего не отдать. Надо будет завтра же сейф купить.
Она положила деньги в бар, взяла бутылку вина, рюмки, поставила на стол:
– Предлагаю тост – за выход из колхоза и за подъем единоличного хозяйства. Ура, господа компаньоны!

12. Объяснение к эпиграфу
Вот и пришел конец валютной истории. Тильда дописывает ее на кухне, у окна. Слышен звук проезжаюшей по переулку машины. Тильда поднимает голову, но не успевает ничего рассмотреть, и спрашивает:
– Какая это была машина?
– Белая, – отвечает Кузя. Она сидит на окне, изучает обстановку на подступах к квартире. – Белая машина. А ты думала, голубая?
– И чего ты такая язва? – удивляется Тильда. – Спросить нельзя. Я так, вообще интересуюсь. Лучше скажи, что это за эпиграф ты на мой рассказ навесила и откуда ты знаешь старые австралийские песни? Кто такая эта вальсирующая Матильда?
– Это очень просто, – отвечает Кузя. – В соседнем доме появился новый жилец, моряк торгового флота, он все время эту песню поет. У него есть кот, Томас, так он мне все об'яснил.
Это вообще-то дорожная песня. Давно, еще в девятнадцатом веке, когда австралийский бродяга направлялся в дальний путь, на прииск, овец перегонять или еще куда по делам, не важно, зачем и куда, а важно, что надолго, на несколько месяцев, он брал с собой мешок с самым необходимым и женщину, тоже из бывших каторжных. Женщина эта варила на костре, стирала в ручье, если таковой находился, и согревала бродягу холодными ночами. Она была ему походной женой. А потом он ее оставлял, и она "вальсировала" с другим бродягой или пробивалась по жизни самостоятельно, это уж как у нее выходило. Женщины эти были тягучие, как лошади, надежные, молчаливые, и ни на кого, Tilda, my darling, особенно не рассчитывали. Австралия – она плоская, переходы там длинные, и ночью бывает очень холодно на ветру одному. Надо завернуться поплотнее в одеяло, прижаться к бродяге, и ждать рассвета.