Французы бреются на ночь

СЕРГЕЙ ВАСИЛЬЕВ


Ф Р А Н Ц У З Ы  Б Р Е Ю Т С Я  Н А  Н О Ч Ь

Колька, по прозвищу «Француз», лежал на больничной койке и смотрел в потолок. Больницу давно не ремонтировали, потолок местами подтек и обвалился, время образовало на нем такие аляповато-грязные узоры, и при определенной доле фантазии в них можно было разглядеть что угодно. Колька любил смотреть в потолок, тем более, что после перенесенной операции ему можно было лежать только на спине. А на потолке он вдруг находил то чью-то физиономию, то фигурки зверей и, Бог его знает, что еще. Вот и сейчас он разглядывал голову быка в правом углу палаты. Все у него было, как будто написано художником. Куски вывалившейся штукатурки образовывали глаза, а подтеки четко обрисовывали контуры бычьей головы. По голове ползала большая черная муха. Кольке очень хотелось согнать эту муху, точно она по его голове ползала, но даже незначительное движение пронизывало болью все тело.
Беда произошла на ферме, где Колька работал дояром. Вроде не совсем мужская профессия – дояр, но платили прилично, да и сам процесс дойки в духе времени был механизированным. Во всяком случае, другой работы получше в селе не было, и Колька не особо переживал, когда мужики подтрунивали над его белым халатом и постоянным соприкосновением с коровьими «титьками». Впрочем, мужики делали это беззлобно, зайдя, между прочим, на ферму хлебнуть кружечку парного молочка. Колька им никогда не отказывал.
Кличку «Француз» он получил еще в армии, в стройбате, когда перед отбоем, тщательно бреясь, подмигивал какому-нибудь салаге и изрекал с тоном превосходства: «Французы бреются на ночь!». А брился Колька не зря! По ночам он бегал в самоволку к молодой одинокой стрелочнице на железнодорожном переезде. Познакомился он с ней как раз, когда их взвод послали подремонтировать железнодорожный путь. С тех пор и зачастил в гости по ночам и, надо сказать, ни разу не попался. Старики понимающе молчали, а молодые, естественно не смели и пикнуть. Зато Колька считал себя мужчиной неотразимым, не стеснялся в подробностях описывать свои похождения, но в его рассказах было больше вранья и бравады, желания выглядеть эдаким ловким ловеласом.
Придя из армии, Колька не изменил своей привычке, тщательно брился по вечерам, прежде чем идти в сельский клуб на танцы. И по-прежнему, будто про себя, произносил неизменное: «Французы бреются на ночь». При этом он хитро подмигивал своему изображению в зеркале. После этого выливал на себя солидную порцию одеколона «О`Жен» и шел в клуб. Работа на ферме закрепила за Колькой такой запах, что даже французский парфюм не мог перебить исходящий от него запах коровы.
В тот трагический вечер Колька подхватил на вилы огромную охапку сена, приподнял ее над собой, и вдруг острая боль резанула в правом боку. Колька выпустил вилы и рухнул на бетонный пол. От боли он потерял сознание. Пролежал, скорчившись, довольно долго, и если бы не напарница Никитична, пришедшая на вечернюю дойку, Бог знает, чем бы все это кончилось. Никитична подняла шум, на председательском «газике» Кольку доставили в районную больницу. Хирург сразу определили, что у Кольки лопнул гнойный аппендицит – требовалась срочная операция.
Уже после операции врач сказал, что еще бы немного и Колька б уже никогда не брился, не только на ночь, как француз. Анекдот о Колькином «французском» происхождении уже знала вся больница. И это тоже стало предметом шуток соседей по палате.
- Колян! – говорил иной перед сном, - ты че не бреешься? Тут медсестрички - высший класс по ночам дежурят!
Колька только улыбался. Да, мы, мол, такие! Но вот пока болезнь не позволяет.
Провалявшись в больнице три недели, Колька вернулся домой. Родителей у него не было, умерли пять лет назад, сначала мать, а потом в скорости и отец. Была только родная бабка по отцу. Баба Лиза бросилась его откармливать, зарезала петуха, напекла пирогов. Но Кольке есть не хотелось, чувствовал он себя неважно. Неприятно пекло в боку, операционный шов стал багровым. Но своей сердобольной и хлопотливой бабке он не признавался, храбрился, пытался что-то делать по хозяйству.  В конце концов, Колька не выдержал и пошел на ферму, хотел показать, что у него, дескать, все в норме.
- А, Коля, здравствуй! – услышал он голос Никитичны, раздавшийся откуда-то из-под коровы. – Как здоровье?
- Нормально, - отмахнулся Колька. – Как у вас дела?
- Ой! Вон Криворогая второй день ничего не ест, мычит только и глаза кровью налились. Ветврача вызвала, а он чего-то не идет.
Колька направился к стойлу Криворогой, у которой, действительно, один рог торчал вниз, а другой вверх.
- Коль, ты осторожно, - крикнула вдогонку Никитична. – Она прямо какой-то дурной стала.
- Ничего! – бодро ответил Колька. - Сейчас поглядим, что с ней. Не гвоздь ли проглотила?
Только он подошел к корове, погладил ее по спине, по лбу, как та резко боднула его в пах. Колька, охнув, присел. Боль пронзила весь низ живота.
- Что там, Коля?
Никитична с трудом оттащила его на рядом лежащее сено.
- Я сейчас, Коленька, потерпи! Господи! Ну, что ж это за судьба такая?
…Когда Кольку привезли в больницу, то стало ясно, что дело здесь не столько в коровьих рогах, сколько в неудачной операции, сделанной молодым неопытным хирургом. Кольку вновь разрезали, и даже беглого взгляда врача было достаточно, чтобы понять, что пошло широкое воспаление. Когда Колька очнулся после наркоза, то понял, что лежит в той же палате и по какому-то совпадению на той же кровати. Он взглядом поискал бычью голову в правом углу потолка. Голова  была на месте, только очередной кусок вывалившейся штукатурки образовал как бы еще один глаз.
-- Трехглазый бык, - хмыкнул про себя Колька. – Странно все это…Бык на потолке…Корова…Третий глаз…,- вновь впадая в забытье, подумал он.
  Теперь у Кольки часто болела голова, холодело внутри, он постоянно будто проваливался куда-то. Очнувшись в очередной раз, он увидел молодую, красивую медсестру. Она показалась ему похожей на ту самую стрелочницу, к которой когда-то бегал в самоволку. Медсестра сделала укол. Боль ушла, голова стала ясной.
- Легче, милый? – улыбнувшись, спросила сестра. Колька молча кивнул, с удовольствием посмотрел на статную фигуру медсестры, ее крепкие, загорелые ноги, большие глаза, румяные щеки, и попросил ее принести электробритву. Медсестра удивленно вскинула свои длинные ресницы, сходила в соседнюю палату,  выпросила у кого-то из мужиков электробритву «Бердск» и протянула ее Кольке.
В палате было сумеречно, тихо. За окном догорала вечерняя зарница.
- Зажги свет и включи бритву, - тихо попросил он сестру. Медсестра держала жужжащую бритву в руке и улыбалась, глядя на больного.
- Французы бреются на ночь, - изрек тот, подмигнув сестре и протягивая руку за бритвой. 
   …Утром Колька умер.