Из воспоминаний о Праге, посещение музея Кафки

Неподалёку от Карлова моста, на Малостранной, находится музей Кафки. Это - место где он жил. Первый этаж музея – светлый, аккуратный, изобилующий брелками, календарями, открытками с оттиснутыми на них фотографиями писателя, то есть самыми обычными атрибутами почти любого такого музея. Второй же этаж, контрастно мрачен, по сравнению с первым. Комнаты разгорожены фанерно-алебастровыми стенами и заполнены тусклым, сизым сумраком, который призван воссоздать не то атмосферу жизни Франца, не то – настроение его книг, не то – состояние его души. Этим сумраком, кажется, пытаются передать что-то болезненное по сути. Посреди главной из комнат, между  полом и потолком, - растянут пластиковый холст, служащий экраном, на который проецируются изображения Праги столетней давности. По изображению плывёт волна, размывая и сглаживая чёткость и прямолинейность углов и рёбер зданий. Вот город фантом, по которому идёт человек. Город, где небо от века исписано его почерком. Почерк Кафки – правильный, как у ребёнка. Он вписывает в строку свои звёзды и кометы. Под панелями из прозрачного стекла - находятся подлинные образцы его рукописей. Оказываясь здесь, попадаешь в книжный паноптикум. В стеклянных саркофагах покоятся, охваченные световыми нимбами ламп книги, как навсегда воскресшие и выпавшие из времени мертвецы. Но они дышат. Дышат не срамом своей обнажённости и бессилия, а покровами скрывающейся в них тайны. Вокруг, по комнатам, распространяется звук придавленного стона. С таким же усилием продвигается звук в толще воды. Так сквозь ночь стонет человек, измученный привидевшимся ужасом.
Надо сказать, что, если кто-либо, когда-либо, что-то смыслил в болезни души, то – это в первую очередь Кафка. Его состояние – это душевная болезнь, при абсолютном здоровье разума. Не смотря на то, что он всё время на грани, он не перестаёт и не устаёт фотографировать, его щелчок предельно точен. Отсюда и неслучайная, бросающаяся в глаза, «чёрнобелость» его прозы. Он смотрит на себя как будто с двух противоположных полюсов, - разума и безумия.
Кафка описывает пограничные состояния сознания, и, если не бояться называть вещи своими именами, он описывает параноидальный его аспект. Мания преследования, - состояние столь специфическое,
что описать его достоверно, не представляется возможным. Кафка решает эту задачу с блеском.
Ему не приходится ничего изображать. Для него это состояние естественно, он просто не перестаёт его фиксировать и анализировать. И, всё-таки, его творчество – это трезвость, запутавшаяся в безумии.
Они чередуются, так же, как сильнейшие параноидальные приступы сменяются целыми периодами контролируемого страха. Кафка – нездоров, наверно, потому, что страх – это вид боли. А боль –
- телесная или душевная – критерий болезни. Кафка здоров – так как способен вдуматься в своё состояние отстранённо и даже отчуждённо. Нет другого автора, чьё описание параноидального страха
было бы настолько же правдоподобно. Не случайно он концентрируется не на самом страхе,
а преимущественно на том, «что его вызывает». Пояснить же причину не всегда возможно,
так же, как невозможно отыскать в его текстах простую логику. Здесь действует выражение «логика абсурда». Справедливым будет сказать и обратное: безвыходность его ситуации в том, что «страх»
так же внутренне ему присущ, как и человеческой реальности, вообще. Поэтому здесь нет места противопоставлению одного другому: вы просто растворяетесь в мире, который Кафка создаёт, здесь размыты и внешние и внутренние границы. Вынося в реальность подсознательный пласт, Кафка не подвергает его искажениям, ни образным, ни смысловым, - что – почти невозможно для обычной человеческой речи. Подсознательное остаётся подсознательным, несмотря на обретение им речевой формы. Его речь обладает свойством высокоточной камеры. Опять же – если её изображение является чёрно-белым, то - только для сохранения «точности». Точности «размытости».


Творчество Кафки - это подсознание воплощённое в реальность, одушевившееся и одевшееся для реальности в свои собственные одежды, без боязни выглядеть неуместно - воплощённое без малейшей утраты своего воздействия на читающего. Подсознательное переходит в реальность, не теряя своего подсознательного качества, - хотя и выражено сознательной речью. И лишь потом – глубоко возделанная тема довлеющей государственной административности, мировой бюрократии. Обе эти темы – лишь фон для описания того гнёта, изуверства и насилия, которым подвергается в этом мире не писаных правил душа.
Но если его мир и вывернут наизнанку, то - только в той степени, насколько правдива его болезнь.
Можно сказать, что всё это я понял из текстов его книг, и мне трудно представить, что никто до меня не приходил к выводам подобным моим.

Кафка – не просто гений, а – инструмент божий. Таких, за всю историю, было не больше нескольких сотен. К таким людям можно причислить, скажем, - Моцарта. Обладатели таких "чувство-знаний» создают
то, что мистики и эзотерики называют «сверхреальностью».
Он один из немногих, а, может быть, – единственный, кто видит в «страхе» свою «гармонию».
Кто сводит и сближает между собой гармонию и страх. И, действительно, его проза гармонична, несмотря на «злокачественность» содержания.
 

Вот фотография молодого Кафки. Его улыбка – умная, завораживающая, ироничная.
В лице Кафки – что-то магнетическое, ни малейшего налёта привычной еврейской местечковости.
Улыбка – трезвая и взвешенная, глаза – напряжённые, в них можно найти всё что угодно, кроме душевного здоровья. 
В одной из периферийных комнат музея – фотография девушки. Табличка снизу поясняет,
что это возлюбленная Кафки, смерть которой ему, волею судьбы, дано было пережить.   
Табличка сухо говорит о том, что девушка погибла в немецком концентрационном лагере.
Лицо девушки – благородное и сложное, и настолько, безусловно, прекрасное, что не сразу удаётся отвести от него взгляд.
И тут во мне вскипает невольное возмущение. И даже – не возмущение – а – негодование:
каким образом людей такого очевидного духовного отрыва могли отнести к категории низшей расы?!
На этот вопрос, был дан ответ.
Если одних людей подвергают безжалостной и агрессивной многолетней нацистской пропаганде,
а других людей бреют наголо и сгоняют в безликие толпы, когда бессмысленное убийство провозглашается добродетелью, - мало кто остаётся способен что-либо понимать и различать.
В таких условиях, - самое благородное лицо сливается в одно пятно со стриженной под ноль толпой, становится стереотипом врага, предметом слепой, не различающей ненависти.   
Мой бедный Франц! Из твоей жизни сделали мрачное пугало: и забыли, совсем забыли, - что ты умел  и как - любить?!
К своему несчастью, я всегда чувствовал родство, со всеми «безумцами» этого мира.
Поэтому, книги Кафки загипнотизировали меня. Возможность поговорить с ним о жизни наедине, с глазу на глаз, за кулисами реальности, доставила мне наслаждение…