Яко печать.. Град и Крест-15
.
Прошло немало десятилетий. Многих героев этого повествования давно уж не стало, а Юрий и Мила обратились в стариков. Давно уже его и их совместная работа в науке была оставлена, законченные и незавершенные эльбрусские исследования забывались и пылились в виде многочисленных папок с текстами, рисунками, графиками, таблицами и набросками. Это стало уже невозвратимым прошлым. И лишь иногда сердце щемило сожаление о невозможности завершить начатое и почти законченное дело жизни. Однажды Юрий попытался передать все эти материалы в руки людей, знавших его и даже продолжавших работы, начинателем и инициатором которых был он. Но встретил не то, чтобы явный отказ, а вежливое безразличие, свидетельствовавшее о ненужности этой акции.
Это было обидно и горько, тем более, что вскоре появилась солидная публикация на эту тему, хоть и с многочисленными ссылками на него, но все же как на пройденный этап, ставший всего лишь историей. И "исторические" материалы окончательно и теперь уже безнадежно оцепенели в вечной неподвижности в своих шкафах до того горестного момента, когда после кончины их авторов придет черед переселиться и им в вечность через ближайшую помойку и далее на свалку. И Юрий с еще большей убежденностью в правильности выбранного пути предался только литературному творчеству. Но пути Господни неисповедимы!
Работая над воспоминаниями, он остановился на главе, посвященной вершине его ставропольского периода – Эльбрусу, вернее, всего того, что было связано с их работой на Эльбрусе. Размышляя над названием этой очередной главы своего повествования, он наконец вывел на новой странице: "Великая вершина евразийства". И даже написал несколько строк. И тут раздался телефонный звонок, и его попросили к телефону. Звонили из института, но не из его родного ИГЕМа, а из ИФЗ, то есть Института физики Земли Российской Академии Наук. Ему предлагали принять участие в экспедиции на Эльбрус. Ни много, ни мало. И более того - начать, а точнее, продолжить изучение вулкана.
Он не понял отводимую ему роль в этом начинании. То ли консультант, то ли руководитель чего-то, то ли свадебный генерал - Бог весть! Его поразил сам факт совпадения кульминационного пункта его ретроспективного странствия по своему жизненному пути с этим неожиданным и непредсказуемым возвратом к реальным действиям на все еще реально существующем и ждущим своего часа вулкане его юности, его звездного часа.
Он не имел права отказаться, так как совсем недавно включил в свою утреннюю и вечернюю молитву просьбу: "...дай мне время и силы продолжить и завершить все мои земные дела". Ведь это его эльбрусское дело оставалось все еще не законченным. Мистическое совпадение или исполнение его просьбы? Так или иначе, но продолжение воспоминаний приобрело какой-то иной смысл, обязательный для завершения, как теперь и эльбрусские исследования. Ведь его просьба дать ему возможность завершить неоконченное как будто исполнялось. По крайней мере в части эльбрусских дел. А в своих воспоминаниях он как раз приступил именно к этой теме на самом начальном ее этапе!
То лето 1961 года было буквально перенасыщено событиями. Это был год-вершина, год перелома, год свершений. В его конце состоялось передача их Отделения из Академии Наук в Госстрой. Как бы предчувствуя очень скорое наступление этого нежеланного события и тем самым предвидя неизбежное свертывание фундаментальных исследований, они спешили выполнить как можно больший объем работ этого направления и, конечно, в первую очередь, связанных с вулканизмом и минеральными водами. И здесь главное место занимал, разумеется, Эльбрус.
Но полевой сезон начали у Казбека, в Трусовском ущелье, изобилующим источниками нарзанов. Начали основательно, на широкую ногу с арендой лошадей и осликов, развертыванием полевых химических лабораторий, с повсеместным опробованием вод, газов и их анализом на месте.
Базовый лагерь поставили перед Хорисарским лавовым потоком, запиравшим вход в Трусовское ущелье.
Пробитая вокруг него и вдоль Терека дорога была сильно попорчена осыпями и обвалами вследствие многочисленных в тот год весенних ливней. Первая попытка расчистить ее своими силами не привела к успеху. Решили заняться этим позднее и более фундаментально, но уже в ходе своих работ. К источникам в истоках Терека добирались в;рхом, то есть через лавовые нагромождения. Туда же постепенно вьюками перетаскивали и все снаряжение и оборудование. С местным осетинским населением установили тесные отношения, особенно укрепившиеся, когда помогли доставить в городскую больницу разбившегося при падении со скалы мальчишку.
Но отношения эти все-таки были весьма своеобразными: если геологи помогали местным, чем могли, то последние больше отделывались лучезарными улыбками и заверениями в вечной дружбе. Не иначе, как они воспринимали экзотических пришельцев не равными себе, недалекими и слишком уж избыточно богатыми, отчего те и занимались не прямым делом настоящих горцев, а блажью - бессмысленной возней с водой, которая не доставляла никакого труда ею пользоваться, так как текла со всех сторон в изобилии и даже в преизбытке. Вот они-то относились к ней, к этой самой минеральной воде, как должно - на слишком уж водообильном нарзанном источнике построили даже небольшую мельничку.
Под покровом опьяняющей дружбы народов свято сохранялись у них и пренеприятные "родимые пятна капитализма", реализуемые по принципу "не обманешь - не продашь". Лошадей и ослов сдавали в аренду по бешеным ценам, баранину продавали тоже весьма недешево и подозрительного качества, а на бесплатные акции в виде подарков деталей лошадиной упряжи или вьючного снаряжения, папирос, сигарет, спичек и прочей мелочи снова следовали клятвенные заверения в вечной дружбе и любви.
Ох, и непрост же был этот горский народ при всей своей внешней доброжелательности и открытости! Да откуда иному и быть бы! Ведь не добровольно же ушли эти люди жить в ущельях среди непроходимых каменных нагромождений и в не очень ласковой природе высокогорья. Более многочисленные и сильные народы загнали их сюда и принудили к этому. От этого и недоверие к людям равнин и к так называемым великим народам, и не только недоверие к ним, но и боязнь, и неприятие, затаившиеся в подсознании. Для преодоления этого векового наследия необходим положительный контакт в течение долгого и благодатного времени, не то, что случайная и кратковременная встреча с пришельцами из некогда враждебного им мира большой истории и больших кровавых событий.
В эти же дни казбекского упоения красотами природы, ошеломляющего обилия нарзанов и грандиозности их некоторых проявлений в виде клокочущих озер и оранжевых гигантских щитов травертинов (известковых осадков из пересыщенных углекислотой нарзанов), первобытной дикости и простоты горских жилищ и быта, в эти же дни Юрию удалось совершить короткий, но красочный вояж в Тбилиси. Иван Яковлевич, его непосредственный начальник, тоже принимавший участие в этом казбекском их празднике труда и впечатлений, взял его с собой для установления контактов с грузинскими коллегами.
Ах, этот город-сказка, этот обольстительный чертог востока! Просто "тысяча и одна ночь!" От контакта в памяти остались лишь оглушающее веселие и бесконечность застолий, витиеватые и длинные тосты, море прекрасного вина и ласковое дружелюбие смотрящих прямо в тебя черных обаятельных глаз. Заключительным аккордом была вакхическая поездка по городу в открытом, "расчехленном" их новеньком Газике-69, донельзя переполненном их грузинскими вновь обретенными и тут же навеки потерянными друзьями.
Друзья были вместе со своими сестрами и подругами, которые услаждали слух гостей и оглашали мелькавшие улицы чудным грузинским пением. Поколесив по городу и представив ему во всем великолепии нерушимость и благодать вечной русско-грузинской дружбы, ее случайные представители расстались в полной убежденности в ее незыблемости и богоданности, совершенно не подозревая того, что эта первая их встреча окажется и последней. Да и столь ли уж это важно! Нет ничего священнее совершающихся мгновений, если они преисполнены радости, душевной щедрости и любви к ближнему! Именно потому, что будущее неизвестно, так дорога сиюминутность. Так наглядно и благодарно почерпнули тогда это российские гости от своих грузинских коллег.
А "дома", в Трусовском ущелье, их ждали свои друзья и коллеги в привычной и дорогой им обстановке полевой жизни. Все-таки расчистив злополучную дорогу, Базовый лагерь перебазировали в верховье за Хорисарский лавовый поток, где обосновались уже основательно и скрупулезно. Отряд был многочисленным, и не только от непосредственных исполнителей: к ним примыкали и свои из отдыхающих родственников и близких. "Рабочих лошадок", то есть маршрутчиков, ответственных за суть дела, было всего четверо: Юра Будзинский, Толя Клименко, Олег Егоров, по весне прибывший из Забайкалья на постоянное место жительства и работы к Юрию и в Отделение, и сам Юрий. Иногда к ним примыкал и Иван Яковлевич, если маршрут не выходил за границы собственно Трусовского ущелья.Теснины боковых притоков он оставлял для молодых.
В качестве маршрутных рабочих использовались лаборанты, главным образом, девочки, среди которых блистала юмором и детской беспечностью Нэльдя Акашкина. Присутствовал и ее муж, подвизавшийся в помощники на время своего отпуска. Валя Щербак занималась анализом газов, сопутствующих нарзанам, которые, впрочем, не радовали особым разнообразием - углекислый газ с ничтожной примесью азота и редких газов. Анализировалась и вода нарзанов. Этим занималась Клавдия Васильевна, пятигорская сотрудница Сергея Ильича.
В лагере присутствовали шоферы, обязательная повариха и почти постоянные и непременные гости из местных ребятишек, а порой и взрослых. Вечерами, когда все собирались после маршрутов и дневной работы у столов, было шумно и весело. Но особое веселье разгоралось после трапезы на поляне, где затеивались игры в волейбол, футбол или приобщение желающих к верховой езде на лошадях или осликах.
Однако казбекский вояж был недолгим - звала более ответственная и главная работа сезона - Эльбрус. Для ее проведения необходима была соответствующая условиям альпинистская подготовка сотрудников. Это было решено осуществить на базе альплагеря "Адыл-су", с руководством которого заключили договор. От альплагеря был выделен альпинист-наставник Ахмед Мирзоев, который и курировал их в течение всего периода подготовки и восхождения.
Для проведения этих работ, целью которых было обнаружение и опробование фумарольных и подобных им газопроявлений и обследование привершинной части вулкана, была создана экспедиция. Ее начальником был назначен Юрий. В состав группы восходителей были включены Олег Егоров, Анатолий Клименко, Юрий Будзинский, Геннадий Озерецковский, Киреев (имя забылось), Валентин Устинов, Семен Мануков, ряд других сотрудников Отделения и начальник экспедиции. По ряду обстоятельств, в том числе по состоянию здоровья, в восхождении непосредственное участие смогли принять только Егоров, Клименко, Озерецковский, Киреев и Масуренков.
Кстати, о состоянии здоровья. По прибытии в альплагерь у всех немедленно было перемерено артериальное давление. В число забракованных с повышенным давлением попали двое, Клименко и Масуренков. Но к подготовительным тренировкам их все же допустили. Тренировки оказались отличным бальнеологическим средством, и уже через пару недель давление у ребят нормализовалось. Юрий с огромным удовлетворением оценил это качество высокогорной нагрузки, чем, впрочем, и ранее бессознательно и в дальнейшем вполне осознанно пользовался неизменно и весьма успешно. Он чувствовал себя как бы созданным для высокогорья, где испытывал всегда физический подъем, легкость и мажорное настроение.
Альпинистскую технику он осваивал непринужденно и с увлечением, однако сам альпинизм как вид спорта не принимал. Ему всегда казалось, что это опасное самоутверждение чем-то сродни поведению особей в животной популяции при их переизбытке: потеря чувства самосохранения, автоматически возникающее в популяции для ее сокращения, так как перенаселенность популяции опасно для существования вида. Таким способом вид избавляется от лишних, чересчур одаренных потребностью в бессмысленном риске. Нет, он решительно не принимал этого праздного увлечения, но с удовольствием овладевал альпинистскими приемами для дела, для большой цели. И небезуспешно.
Они овладевали техникой скалолазания, преодоления ледниковых трещин, навешивания перил, взаимной страховки и прочих премудростей активной жизни и передвижения в совершенно неподходящих для этого условиях. Ему особенно понравилось ощущение ужаса и неминуемой гибели при опрокидывании спиной вниз со скалы в пропасть со страховочной веревкой и мгновенно сменяющее его чувство восторга и надежности при спуске на этой веревке вдоль отвесной стены. Некоторые так и не смогли преодолеть в себе этот страх перед падением в пропасть, и этот элемент альпподготовки остался для них "неизвестной землей", непознанным континентом и закрытой в дальнейшие эльбрусские игры дверью.
Для получения зачета эльбрусские экспедиционеры в составе других групп новичков-альпинистов преодолели простенькие перевалы и поднялись на несложные вершины, в числе которых запомнились Кой-ауган-ауш и Гумачи. На Гумачи для закалки и проверки "на вшивость" их поджидала гроза со всеми подобающими случаю атрибутами запугивания: адский, разрывающий барабанные перепонки треск и гром, мгновенно сопровождающий ослепительно хлещущие и ударяющие в ближайшие камни молнии. От этого действительно становилось страшновато и, как ни странно, весело. Ахмед яростно закричал:
- Бросайте ледорубы! Ложись на снег!
Все мгновенно исполнили приказ. Но как только образовалась первая пауза, схватив ледорубы, посыпались вниз. Обгоняя их, туда же мчались и новички-альпинисты других обучающихся групп во главе со своими руководителями. Потрясал вид тех девчонок, у которых был сброшен капюшон штормовок. Их прически обратились в какие-то ёжеподобные шары: наэлектризованные волосы стояли, вытянувшись и выпрямившись, каждый волосок в отдельности, образуя в совокупности нечто невероятное, слегка колышущееся и потрескивающее, обрамляющее головку и личико в виде огромного ощетинившегося ореола. Смех, да и только!
Вечерами сидели у кострика, слушали героические рассказы о легендарных восхождениях, время от времени видели и общались с настоящими и знаменитыми альпинистами, даже встречали здесь Виталия Абалакова. Все это в совокупности с занятиями и тренировками создавало атмосферу необычности, несколько приподнятую и романтизированную.
Олег встретил здесь одну из серьезных альпинисточек, Эллу Фрейберг, и безудержно увлекся ею. Роман вспыхнул и бурно развился в течение нескольких дней. Этот романтический эпизод в некоторой мере характеризует обстановку, царившую в экспедиции перед восхождением на Эльбрус. Он не только манил, страшил и обещал, но и взвинчивал весь чувственный аппарат, порождая повышенную и захватывающую жажду жизни во всех ее острых пьянящих проявлениях.
Работа на эльбрусских высотах требовала акклиматизации, иначе неминуема горная болезнь и полная неработоспособность. Первый этап акклиматизации они проходили у Ледовой Базы на высоте около 3700м. Поставили палатку, и провели в ней три-четыре ночи, прогуливаясь днем к Приюту Одиннадцати и вокруг него до высоты 4100 - 4200м. Это была вынужденная мера, так как на Приюте, хорошо оборудованном высокогорном стационаре, не было свободных мест - все было занято плановыми группами альпинистов, в том числе группой французов, с которыми потом на Эльбрусе состоялась визуальная встреча, поразившая наших вулканологов.
Погода в эти дни не баловала, бывало ветрено, холодно, иногда срывался снег. Просыпались под провисшей от снега, выпавшего за ночь, кровлей палатки. В одно из таких пробуждений по включенному транзистору услышали о следующем успехе нашей космонавтики - в космосе появился второй землянин, им оказался Герман Титов. Было очень приятно и гордо, а свое пребывание на снежных высотах Эльбруса воспринялось не то, чтобы как соучастие в этом великом деле, а как солидарность. Его же, Германово, вращение вокруг Земли на космических высотах воспринялось как знак успеха, ожидающего и нас. Словом, это окрылило и вселило еще большую уверенность в том, что мы достигнем своей цели. Вот ведь вырвалось же непроизвольно "нас" и "мы" вместо "их" и "они", будто и пишущий эти строки сам был там среди восходителей, хотя был там совсем другой человек, от которого в нынешнем почти уже ничего не осталось.
В эти же дни достигла Юрия и другая потрясшая его новость, правда, уже из совсем других сфер и совсем другого содержания - трагически скончался его любимый и весьма почитаемый в то время писатель Эрнест Хемингуэй. Сообщение было невнятным и кратким: погиб от выстрела из ружья при неясных обстоятельствах - то ли несчастный случай, то ли самоубийство. Юрий сразу же решил, что несчастным случаем это быть не могло: человек с таким опытом обращения с оружием, с таким отношением к жизни, с таким исповедованием мужественности не мог позволить себе такой случайности. Это могло быть только самоубийством.
Но почему? Что он знал тогда о жизни своего героя, чтобы знать еще и причину самоубийства?! Здесь были одни догадки, сомнения и недоумения. Ведь еще совсем не стар, казалось, полон сил, на вершине славы. Уместна ли в таких обстоятельствах добровольная смерть?! И горечь, и сожаление, и восхищение неординарной личностью. И от того внутренняя концентрация, собранность и твердое стремление преодолеть все и вся, но победить.
И записал об этом в дневнике так: «Хемингуэя не стало. Это случилось, когда мы были в Трусовском ущелье. Почему такая великая любовь к жизни была так печальна? И так трагична… Теперь думается, что иного завершения и не могло быть, как у Гумилева : и умру я не на постели при нотариусе и враче…Подспудное сознание, что этот же ветер проносится и над его головой, что под этим же солнцем в это же самое мгновение бьется и его сердце помогало ощутить круговое сообщество. Теперь круг разомкнулся, может быть, на самом его главном звене. Ну, что же, размыкался он и после Вийона, и после Лондона, Чехова, и после Гурвича. И всегда снова смыкался».
Перебравшись в уют и защищенность от метеоневзгод Приюта Одиннадцати, вулканологи продолжили взвешенную тактику акклиматизации. Начальником Приюта, эльбрусским ассом Кудиновым, им были предоставлены все возможности для этого: отдельная комната, все права и обязанности альпинистского быта и поведения, консультации и советы старожила и знатока всех эльбрусских особенностей по части ледовых и метеоусловий, вероятности нахождения выходов газовых струй и т.д., а главное, ничем не стесненное время для окончательной подготовки к штурму эльбрусской тайны.
Вот еще одна запись того времени: «Наконец, звезды очистились от нескончаемой пелены туманов. Ночью выпал снег. В палатке было тепло. Но очень тесно. К утру над головой образовалась корочка льда. Весь день прояснялось. Сейчас, когда мы обосновались в гостинице, ночь черна, ослепительно звездна и леденяще ветрена. Завтра утром – первая попытка приблизиться к фумаролам. До них – сплошной снег, 1500 метров подъема и, возможно, горная болезнь. Может быть, последнее препятствие будет преодолено сравнительно легко, ведь ходим здесь уже четвертый день. Только бы не сдало сердце. Хочется быть непосредственным исполнителем своего замысла. Пока работает отлично. Только сегодня было не по-обычному тяжело. Но и на высоте 4800м никаких признаков кислородного голодания не было. Ребята надежные. Все, что вызывало сомнение, отсеялось. Итак, до завтра.»
В первые часы 11 августа, плотно поев голов судака от сваренной накануне ухи, отправилась в глубокой тьме на вершину. Почему была выбрана такая странная трапеза для такого необычного для них маршрута, непонятно.
Конечно, делая первые шаги по направлению к вершине, Юрий вовсе не думал о далеких последствиях предпринимаемого ими маршрута. Маршрут, как маршрут, может быть, несколько посложнее, поинтереснее, поопаснее. И не более того. Ну, пожалуй, все-таки и поромантичнее - как-никак, а все-таки вулкан, да еще, быть может, не совсем потухший! А между тем, именно этим маршрутом они открывали новую жизнь для вулкана - жизнь в сознании людей технической, промышленной цивилизации, предполагающей и предопределяющей его вероятное вовлечение и в материальную жизнь этой цивилизации. Ведь как-никак, а его недра еще были насыщены могучей энергией, уже так недостающей людям этой новой, алчущей распространения цивилизации.
И теперь, спустя десятилетия, он, размышляя над этим и оценивая все тогда происшедшее, позволил себе в неких фантазиях некие нескромные параллели и сопоставления. Нет, конечно, Боже сохрани, Прометеем он себя не видел, но несколько по иному воспринял и истолковал миф о нем. Согласно последнему этот неординарный титан похитил у богов на Олимпе огонь и подарил его людям, за что был сурово наказан ими и прикован цепями к высочайшим горам Кавказа, где злой орел ежедневно прилетал к нему, чтобы выклевывать его печень, еженощно отрастающую вновь. Жуткая история!
И только Геракл спас от этого ужаса страдающего титана. В этой фантастической истории Юрия привлекли два момента: Кавказ и огонь. Он усмотрел некую несообразность между тем, что огонь был похищен, якобы, с Олимпа (откуда бы ему там быть!), а наказание похититель нес на Кавказе, причем на его высочайшей горе (почему это в сферу внимания далеких греков вдруг попадает эта гора!)Здесь он готов был внести поправку в миф.
Во-первых, высочайшая гора Кавказа и вообще всей античной ойкумены это Эльбрус. Во-вторых, во времена древнейших цивилизаций Двуречья, Малой Азии, Египта и Средиземноморья Эльбрус находился в состоянии активной деятельности, то есть был источником огня. И уж раз древним грекам пришло в голову посадить Прометея на высочайшую гору Кавказа, то есть на Эльбрус, где был огонь, то почему бы ему, то бишь Прометею, и не похитить этот огонь именно с Эльбруса, а не с Олимпа? Таким образом, Эльбрус в глазах современного Юрия приобретал исключительное значение, впрочем, совсем немного умаленное фантазией древних греков. А может быть, просто искаженное последующими пересказами.
Итак, возникает триада: Эльбрус-огонь-похищение огня для людей. Не является ли это неким завуалированным прогнозом будущей роли подземного огня в судьбе людей, так иносказательно и красиво изложенном в невесть каким образом родившемся мифе, в частности, на примере Эльбруса! Так что же такое Эльбрус, почему он так называется, и всегда ли он носил это имя? И какова его роль в истории людей? Но если позволит время, об этом - потом, а сейчас вернемся к тому дню 11 августа 1961 года.
Восхождение на Эльбрус в хорошую погоду это просто "ишачка". Отышачили на нем тысячи и тысячи людей - почти все, кому не лень. И маршрут восхождения выверен чуть ли не до метра. Неприятности возможны в скверную погоду при плохой видимости. И они периодически возникают с людьми, имеющими преувеличенное представление о себе и снисходительное об Эльбрусе. Таким он прощает не всегда. Неприятности это потеря ориентации, вследствие чего заблудившийся либо попадает в ледниковую трещину, либо просто замерзает, даже не попав в нее. Таких насчитывается десятки, если не сотни.
Наши герои вышеуказанными достоинствами или недостатками не обладали. Это были вполне серьезные люди, и им могло грозить разве что какая-нибудь каверза со здоровьем. Но все обошлось благодаря предпринятым мерам тщательной подготовки. Свои искомые фумаролы они нашли через много часов подъема и поисков.
Строго говоря, то, что им удалось обнаружить, классическому определению фумарол не соответствовало. Не было шипящих газовых струй, бешено вырывающихся из-под земли, не было удушающих облаков сернистого газа и температуры, достигающей десятков и сотен градусов. Было неожиданно тепло, и приятно зеленели нежные ворсинки мха на камнях в вытаявших нишах и лабиринтах под метровыми толщами каменно слежавшегося снега. Температура в этих проталинах достигала 20 градусов. В них было уютно, лишь слегка попахивало сероводородцем и сыростью, между тем как снаружи была минусовая температура. В этих проталинах и подснежных лабиринтах были проведены необходимые измерения, отобраны пробы газа из расселинок в грунте, взяты конденсаты из него, образцы пород и т.д.
Не забыли сфотографировать виденное и поставить вымпел, предусмотрительно заранее заготовленный. Он должен был застолбить первую в истории научную экспертизу состояния якобы потухшего, но на самом деле просто дремлющего вулкана. И это стало научным фактом, после которого предстояло установить, что означала эта дремота - медленное умирание или затянувшийся отдых.
На этом экспедиционные работы можно было бы и свернуть, так как поставленная цель была достигнута: скромные фумаролы были обнаружены, образцы газа обрели место в раздутых резиновых баллонах, конденсат - в склянках, образцы пород - в специальных мешочках. Со всем этим богатством можно было спокойно возвращаться домой для анализа полученных материалов и по их результатам прикоснуться к эфемерной и скромной славе первооткрывателей (она таки слегка обласкала их на осеннем Общем собрании Академии наук, где доклад Ивана Пантелеева и Юрия Масуренкова был поставлен в качестве внеочередного и, если не сенсационного, то все же вполне достойного внимания научной общественности). Но работы были продолжены и на восточной вершине Эльбруса, и на западной. Хотелось найти и другие, несомненно, существующие газопроявления, и обследовать кратеры вулкана и прикратерные зоны. Для этого пришлось делать еще не одно восхождение и отобрать еще не один десяток образцов лав.
Во время работы на восточной вершине в один из очередных дней они увидели цепочку французских альпинистов, взбирающихся на западную. О том, что это французы, они знали по утвержденной программе восхождений, и вскоре убедились по результатам наблюдений за восходителями. Это стало окончательно ясно, когда они увидели сорвавшегося одного из восходителей, который полетел по крутому склону вниз, перекатываясь с одной снежной ступени на другую, образовавших как бы гофрированный, ступенеобразный рельеф вследствие своеобразных ветровых надувов.
Надо иметь ввиду, что от этих надувов при почти космической скорости ветров, мороза и структуре снежных кристаллов снег, собственно, почти уже и не является снегом. Он приобретает каменную твердость подобно льду. Вот по этим почти каменным ступенькам и катился вниз с все возрастающей скоростью человек. Сваливаясь с одной, он бился о другую, нижнюю, его подбрасывало вверх, перевертывало сбоку на бок, с головы на ноги, а сила земного притяжения делала свое дело, и он все сильнее увлекался вниз к неизбежному концу. Неизбежному потому, что, пытаясь сначала подстраховаться ледорубом, он обронил его. С роковой неизбежностью обронил потому, что французы не имели темляков на своих ледорубах, намертво прикрепляющих у нас ледоруб к руке именно для того, чтобы случайно не обронить его. Мы видели эту печальную картину, как от безобразно и смертельно плюхающегося тела отлетела маленькая черточка, в которой мы сразу же признали ледоруб и мгновенно поняли, что у бедного француза был потерян последний шанс на спасение.
Но, к счастью, мы ошиблись в своих ужасающих ожиданиях. Неудачника спасло чудо - он в очередной свой кульбит попал не на очередную ступеньку, а на полочку с ложбинкой, несколько более широкое и с уютным углублением образование. И остановился в нем. Залег. Много лет спустя, Юрий прочитал в книге воспоминаний Кудинова историю, по-видимому, этих французов. При возвращении с этого восхождения они то ли потеряли своего товарища, то ли бросили его, словом, зарекомендовали себя не самым лучшим образом. Впрочем, потерявшийся, то ли отвергнутый ими индивидуалист, то ли отвергнувший коллег гордец, все же вернулся из такого неудачного восхождения самостоятельно и много часов позднее своих странных с нашей точки зрения попутчиков. Бог им судья.
Обе вершины Эльбруса, не считая их геологической сущности, а как объекты альпинистских и туристских посещений, произвели скорее неприятное впечатление из-за откровенной загаженности какими-то неуместными здесь конструкциями в виде металлических труб, обломков какой-то арматуры и бюста С.М.Кирова на неопрятном полуразвалившемся постаменте. Весь этот хлам казался не только неуместным, но и шокирующим после волшебного облика Эльбруса, предстающего перед счастливцами, созерцающими его с предгорных равнин и ближайших горных окрестностей. Невыносимо противно выглядел этот мусор в непосредственной близости и в окружении фантастических видов высокогорного Кавказа, открывающихся во все стороны от вулкана. И уж совсем оскорбительными представляются эти жалкие обломки человеческого тщеславия и неряшливости рядом с легендарной историей вулкана, его величием, сущностью и тайной непредсказуемого поведения.
Все эти впечатления бессознательно ложились в него, пока он с медленным и неуклонным упорством р;бота восходил на вершины, обследовал их, отбирал образцы пород и пробы газа, записывал в полевой дневник сделанную работу. И лишь в мгновения фотографирования и обязательного при этом осмотра всего окружающего они, эти негативные впечатления, почти ощутимо проскальзывали в него в странной смеси с восторгом от необычности и красоты всего видимого мира поднебесья.
В эти мгновения восходители присматривались к белоснежным гофрированным каменными складками обелискам, к их причудливым цепям и нагромождениям, узнавали и пытались отгадать их названия: Донгузорун, Ушба, Шхельда, Тютюбаши, Шхара, Дыхтау, Коштантау и дальше до Казбека! Мир, почти всегда скрытый от человеческих глаз, мир редкостной почти неземной красоты, таинственный и притягательный. От него захватывало дух, от него распирало грудь и увлажнялись глаза. Здесь царствовало безмолвие, чистота и почти космическая отрешенность от всего людского. Он отгородился от пребывающих где-то внизу в своей суете и распрях живых существ поднебесным холодом и пустотой, облаками и непроходимыми путями, невыносимыми для их теплой, ранимой, ненадежной и временной жизни. Но как он прекрасен и влекущ! Почему, зачем, какой в этом смысл?
Академик Дмитрий Иванович Щербаков, открывая осеннее собрание Академии Наук СССР, заявил, что, вопреки обыкновению, в качестве предваряющего собрание научного доклада он представляет не тяжеловесное изложение какой-нибудь фундаментальной проблемы геологии, а свежее сообщение с передовой линии научного фронта – только что состоявшееся открытие, установившее, что Эльбрус не является потухшим вулканом, что он еще жив, еще дышит и, возможно, способен к пробуждению.
Доклад Ю.П.Масуренкова и И.Я.Пантелеева «Современная деятельность вулкана Эльбрус» зачитал Иван Яковлевич. Это было сделано по согласованию с Юрием, у которого после защиты диссертации к публичным выступлениям появилось негативное отношение, а так эффектно помаячить перед столь высокой аудиторией для руководителя молодой научной организации было явно полезной акцией. Доклад был принят с интересом, получил хороший резонанс и сразу же был запрошен для публикации в журнале «Природа».
Так состоялось официальное признание факта возвращения вулкана в число действующих. Однако фактическое преодоление инерции в сознании некоторых людей, даже причастных к науке, состоялось далеко не сразу. Что же касается обывательского сознания, то здесь почти непререкаемо и до настоящего времени господствует устоявшееся представление об Эльбрусе как о высокой горе или в лучшем случае как о потухшем вулкане, чрезвычайно привлекательном для туризма и снеговых развлечений. Интернет переполнен сотнями, если не тысячами сайтов, где об этом заявляется как о бесспорном факте, где каждая строка взывает к сердцам потенциальных туристов совершить паломничество на красивую гору, скромно умалчивая о почти ежегодной дани, собираемой вулканом в виде человеческих жизней.
И ничто, ничто не может остановить этот нескончаемый поток любопытных на дремлющий вулкан. Ничто не останавливает бездумное экономическое, житейское и бытовое освоение вулкана и прилегающих территорий, несмотря на научное осознание того, что это все-таки не просто гора, а вулкан, и вулкан не угасший, а всего лишь дремлющий. Для этого потребуются годы и годы, наверное, до самого того момента, когда сам вулкан заявит о своей жизни свойственным ему эффективным способом – извержением. Дай Бог, чтобы оно не было катастрофическим, каким оно не раз было в прошлом! И как показали дальнейшие исследования, такую возможность вполне можно предполагать снова. Но людская память коротка.
Еще в географии Страбона Эльбрус был изображен действующим вулканом, но в легендах, окружающих его, почти ничего не напоминает о такой его ипостаси. Даже в названиях вулкана запечатлено это: Минги-Тау – вечная гора, Ошхамахо – гора счастья, Урюшглюмос – гора дня, Кускамафь – гора, приносящая счастье, Альборс – высокая гора и т. д. Лишь в названиях Джин-падишах (царь горных духов) да Ялбуз (грива снега) содержится некая возможность негативного проявления или качества горы, ведь духи могут быть не только добрыми, но и злыми, а грива снега способна причинить и беду! В некоторых кавказских легендах именно сказочные события в виде ярости, борьбы и прочих потрясений, связанных якобы с богатырями, великанами или гигантскими птицами на Эльбрусе, являлись причинами землетрясений, обвалов, сокрушительных гроз и прочих, как сказали бы сегодня, экологических катастроф в этом районе.
Не является ли это отголоском вероятных небольших извержений вулкана!? Ведь при соприкосновении раскаленных продуктов извержения со снегом и льдом обязательно образование облачности, скрывающей детали процесса извержения, грозовых явлений, грязевых потоков, выпадений осадков, смешанных с пеплом и т. д. Ну, а землетрясения и обвалы при извержениях само собой разумеющиеся сопутствующие события. Так что даже на основании этих невнятных косвенных данных можно предполагать вероятность извержений вулкана и в историческое время.
СУЩЕСТВОВАНИЕ
Мы прибыли сюда на вертолете. По крайней мере, мне так показалось, потому что мне больше не с чем сравнить эту летающую машину. Именно здесь предполагалась охота на крупного зверя. По аналогии с вертолетом мне не остается ничего иного, как сравнить его с диким кабаном – наиболее близкая аналогия.
Высадились, и тут же стало известно, что сами мы не справимся с намеченным делом. Нам для помощи должны прибыть местные жители. Не стали ждать их на месте высадки, пошли навстречу к ближайшему селению. А кругом лес. Но деревья неизвестной породы. Похожи на гигантские хвощи и напоминают наши сосны. Какая-то странная смесь сосен с хвощами. Красиво, но скорее пугающе, чем умиротворяюще.
Подходим к окраине селения. Там вместо привычных домов стоят какие-то не то вигвамы, не то чумы округлой и конусовидной формы. И вот из-за них нам навстречу вываливают толпы предполагаемых наших помощников. Вполне люди, но тоже не без странности. Одеты в какие-то грубые одежды, напоминающие телогрейки и ватные штаны далеких военных времен. На головах плоские сверху ушанки. Подпоясаны грубым вервием со свисающими концами. В руках держат длинные палки в виде копий или покороче, как колья. Лица обросли щетиной и бородами, волосы головы тоже длинны и грязны. Выражения диковаты, гримасы резки и неприветливы. Словом, не похожи на гостеприимных хозяев, хотя явной враждебности в них к нам и не видно. Наверное, это просто их норма от дикой их первобытной жизни.
И переношусь я в другое время, в другое место, в другое дело.
Берег океана скалист и обрывист. Но невысок – первые метры. Прибрежная равнина узка – десятки, от силы сотня-две метров. Далее – некрутой подъем в горы, заросшие густым лесом. Мы вышли из него к океану на прибрежную равнину и идем к поселку или небольшому городку. Мы - это группа боевиков, одетых кто во что попало. У меня на плече висит автомат, но не привычный Калашников, а совсем иного облика. Его ствол одет в охлаждающий с прорезями металлический чехол, самый кончик его с высокой мушкой высовывается из него сантиметров на пятнадцать. Магазин саблевидной формы очень длинный, наверное, патронов на семьдесят – сто. Приклад с шейкой, обмотанной изоляционной лентой, блестит отполированным руками и щекой лаком. Хороший автомат, долго и надежно послуживший. Я нежно прижимаю его к бедру при ходьбе, чтобы не мешал раскачивающейся тяжестью. На голове у меня туго повязанная косынка. Не очень свежая и пахнущая мною. Похоже, мы только что - из «дела», от которого еще не прошло нервное возбуждение.
Спустившись с гор и выйдя из леса, испытываем облегчение, но виднеющийся впереди городок не дает расслабиться полностью. Поэтому идем к нему с настороженностью, впрочем, не слишком беспокоящей. Простирающийся справа океан мрачен, встревожен ветром, пустынен, и даль его теряется в тяжелой невнятной синеве. От него неуютно, хочется скорее – в городок, в тепло, в перерыв от лесной жизни, в отдых. Что-то там нас ждет?
И – последнее…
Как старик, сижу у берега моря и ловлю рыбку. Сижу на низенькой раскладной скамеечке. Разутые ноги опущены в неглубокую, едва их покрывающую воду. Ловлю удочками, воткнутыми удилищами в песок и нависающими над водой. Смешнее всего, что все это, и я в том числе, как бы не совсем натуральные, в какой-то мере то ли гипсовые, то ли алебастровые. Белые-пребелые. Но, тем не менее, сохраняющие способность гнуться и шевелиться. То есть не скульптурно неподвижные, а как бы вполне живые и меняющиеся в пространстве-времени.
А я так просто вполне живой, наблюдающий за всем и отдающий себе отчет в происходящем.Но еще смешнее, что подобных совершенно белых гипсово-эластичных людей я увидел несколько месяцев спустя по телевидению в какой-то рекламе нового лекарства от изжоги. Они, эти люди, в виде белёсых пожарников, находясь внутри пищевода, поливали белёсой жидкостью внутренние стенки его для спасения от желудочной кислоты Умора, да и только!
Уж не помню, наловил ли я рыбы или нет, но помню себя идущим домой. Вижу и свой дом. Он в числе двух других стоит на берегу моря – один за другим от берега вглубь суши. Все они тоже белые, но вполне натуральные в отличие от всего другого. Мой - посередине. А я иду прямо по морю. Алебастровая корка его местами тверда, и я уверенно ступаю на нее. Местами она, как жидкая вода, расходится под моей ногой, и я в панике отдергиваю ее и, осторожно пробуя, нащупываю твердое место. Так и продвигаюсь по хляби поднебесной, «аки Господь».
Прости меня грешного за дерзостное сравнение себя с Тобой, Господи! Выхожу из зыбкого моря на хрустящий песок и гальку берега и подхожу к дому, любуясь им. Ах, как он хорош!
Покрыт сверху алой черепицей, стены – вагонкой, ослепительно белой от высококачественной эмали. Вагонка лежит горизонтально, нахлестом одна на другой. Красиво. Как было когда-то сделано на нашей веранде в Морсово. Захожу в дом. А там как-то пустовато и все слишком ново до необжитости. Послонявшись по комнатам, не испытал никакого подъема и ожидаемого ощущения от всего этого. Знакомое по прошлой жизни «чувство дома» не возникло.
И снова вижу себя сидящим, как старик, у берега моря. Все белое, алебастровое или гипсовое, я в том числе. Теперь уже, словно изваянная временем статуя и подходящий ей антураж. Что за море, что за время, что за «я»?!
Свидетельство о публикации №213011101493