Чревовещатель

Всем! Всем! Всем! Тем, кто меня читает. Целенаправленно или по чистой случайности.
Автор сим извещает, что им опубликованы бумажные версии двух новых книг. Их можно приобрести на:

"Без дна" (Авантюрный роман на фоне взбаламученного социума)
http://knigi-market.ru/2355/

"Трудное бабье счастье" (Роман о судьбе)
http://knigi-market.ru/2899/
Милости просим.


ЧРЕВОВЕЩАТЕЛЬ

Из книги "О страстях. И немножко о смерти" (Невымышленные истории)

1.
Николаю  в жизни не повезло: ростом не вышел. Не карлик, не лилипут, но и метр пятьдесят восемь  для мужика, согласитесь, «маловато будет».
Вероятно,  по этой причине и друзей у него по жизни, сколько себя не помнит,   раз-два и обчелся. Известное дело, - не будем отвечать за другие страны и народы,- а у нас на Руси не то, чтобы принято, а вовсе и не против,  особенно когда «под газом»,  позубоскалить над «убогими». Пусть без  злобства, пусть даже любя, - человеку, над которым смеются, если, конечно, он не конченый тупица, все равно обидно.
Зато, а, может, и в отместку за это, оженился Николай рано: едва перевалило за восемнадцать. И в супруги он взял девушку – мало того, что почти на три года постарше, так еще и ростом заметно повыше его.  Медовый их  месяц длился всего-то лишь, смешно сказать,  полторы недели. По истечении этого срока, во исполнение пришедшей еще до свадьбы из райвоенкомата повестки, Николаю пришлось на время расстаться с молодой женой, отправиться на сборный пункт, а оттуда на место отбывания срочной воинской службы.
Приблизительно через девять месяцев жена телеграммой известила рядового стройбата Николая Подрезова, что тот стал законным отцом: у него родился сынок. Николай сначала обрадовался, а потом как-то нехорошо задумался: не слишком ли оперативно у его женушки  все это сладилось? Да и сроки, после произведенных Николаем  тщательных арифметических вычислений, вроде как -  пусть и не намного, -  все же не совсем тютелька в тютельку сходились. Нет ли тут с жениной  стороны подвоха? Однако ж, прямых доказательств ее вины у него не было, да и письма Катюша постоянно писала ласковые, то и дело жаловалась, что скучает без него. Так или иначе, Николай предпочел эту свою озабоченность до времени не «кочегарить», решив: «Вот как только дембильну, домой возвертаюсь, всю ее подноготную разворошу и ежели что… Душа из нее вон».
А надо сказать, что, несмотря на свой никудышный росточек, был Николай по своей природе крайне вспыльчивым и драчливым, всегда на боевом взводе. И хоть, когда драчки  случались, он чаще оставался бит,  за ту его непримиримость, готовность отстаивать себя перед любым неприятелем, каким бы подавляющим превосходством этот его неприятель не обладал, -  он пользовался среди сверстников искренним, вполне заслуженным  уважением.
Однако, как показала жизнь, и жена его Катюша,  пока ее супруг горбатился с утра до вечера над благоустройством генеральских дач, времени даром не теряла. Мало того, что родила ему сына, еще и милицейскую школу с отличием закончила. Поступила на работу в РУВД в отдел по надзору над трудновоспитуемыми подростками. Так что ко времени, когда Николай дембильнулся, вернулся до дому, хорошо гульнул по этому случаю и приступил к реализации давно задуманного: выяснению, какова истинная подоплека несколько якобы несвоевременного появления сына на этот свет, не сдержавшись при этом, чтоб не «приласкать» подозреваемую  парочкой ударов по уху, она настолько умело, можно сказать профессионально, дала ему сдачи, что раз и навсегда отвадила от выяснения их отношений таким примитивным способом. 
Закончилось все, однако, их скорым  примирением, а в конечном итоге, - новой, на этот раз не вызывающей у Николая  абсолютно никаких сомнений беременностью жены, а там, - в должное время, - и рождением очередного  Николаиного     отпрыска, на этот раз, правда,  девочкой.
И все у них в жизни покатилось своим чередом. Как у всех прочих людей.
Еще будучи в стройбате, Николай освоил сразу несколько строительных специальностей. Больше всех его подкупила профессия  крановщика. Может, опять же недостаток роста сыграл в том какую-то роль. Ведь пребывая на высоте, как бы рея над миром, можно на какое-то время и забыть о своей неполноценности. Отсюда, с его рабочего места, все, кто находился сразу под ним,  казались ему такими крохотными!
Так, оставаясь верным выбранному им делу, не виляя из стороны в сторону, не меняя своего работодателя, не думая, даже не мечтая ни о чем другом, он и дожил постепенно до своего сорокалетия.
Жил  бы также и дальше, может, вплоть до пенсии, - если б не одно загадочное обстоятельство. А обстоятельство это заключалось в том, что был Николай от природы своей самым, что ни на есть настоящим чревовещателем.

2.
Способность к чревовещанию Николай  обнаружил у себя сравнительно рано:  лет двенадцати.
Как-то собралась их дворовая компания скоротать жаркий летний день у одного из водоемов на Кировских, тогда еще малолюдных, островах, на подступах к знаменитому Кировскому стадиону. Побарахтались в воде, повозились с мячом, сыграли в картишки («очко» по маленькой), наконец, кажется, исчерпав все известные им виды развлечений, разлеглись на травке, решили похвалиться, кто чем славен, кто в чем особенно силен. Николаю похвалиться чем-то особенным было нечем. Поэтому, когда настал его черед, решил про себя: «А-а, была не была! Пропадать, так с музыкой.  Ляпну чего-нибудь». И тут же придумал, будто он умеет квакать по-лягушачьи.
-Ну, поквакай, - тут же предложили ему.
Назвался груздем – полезай в кузов. Николай надулся, притворяясь  настоящей  лягушкой, напряг живот,  и только  было собрался проквакать, еще не успел разжать рот, услышал, - некто, как будто пребывающий внутри него, громко, по-младенчески расплакался:
-Вау-вау-вау!
Николай  даже испугался, а его кореша вначале ничего не поняли, подумали, - к ним действительно примазался какой-то ребенок. И лишь когда разобрались, стали приставать:
-Кто это у тебя там в брюхе спрятался? Признавайся.
Николай и так и сяк, от стыда сквозь землю готов провалиться, открещивается,  мол, это вам все послышалось, - те ни в какую:
-Пацаны, да Колян-то у нас, оказывается, беременный! Хо-хо-хо! Ха-ха-ха! – И пошло и поехало.
Ну, что ты будешь делать?  Словом, осрамился, - дальше некуда. Когда уже вернулся к себе домой, на  Петроградскую,  в полном одиночестве,  - решился проделать ту же штуку еще раз: набрал в рот воздух, напряг мышцы живота и только  собрался выдохнуть воздух, - из живота его вырвалось то же жалобное младенческое:
-Вау-вау-вау!
Ни фига себе! О, ё моё! Это кто ж  и когда  ребенка в него успел подбросить? И что он с ним дальше делать-то будет? А ну как действительно возьмет и родит? Вот смеху-то будет!
Николай  вначале действительно запаниковал: а вдруг то самое, что нашло в его утробе прибежище, своим неосторожным криком возьмет и в самую неподходящую минуту выдаст себя? Но нет, - оно, если сам Николай не напрашивался, себя ничем и никак не проявляло, вело себя тихо-смирно, вот и Николай  понемножку успокоился.  Его кореша по двору потихоньку  о том его позорном выступлении тоже забыли. Сам Николай, по мере того, как взрослел,  стал даже проявлять любопытство, желание исследовать эту свою способность,  и вскоре обнаружил, что кроме  «вау-вау»  может при желании, если мысленно при этом произнесет и чуть-чуть поднапряжется, издавать животом любую членораздельную, ну, понятное дело, не трехэтажной длины  фразу. Единственное, что ему никак не удавалось, - заставить свой живот говорить нормальным взрослым голосом: всегда получалось так, словно лепечет какой-то совсем еще крохотный, даже не успевший освоить до конца полноценную человеческую речь  ребенок.
Смирившийся, даже освоившийся со своим загадочным даром, Николай  тем не менее  ничуть его не афишировал: страх, что его подымут на смех,  с течением прожитых лет его так и не покидал. Так бы, наверное, и умер, унеся в могилу свою тайну, если б не случилось этой перепалки с сыном.
Надо сказать, хотя тема происхождения сына в их отношениях с женой, после той памятной последембильской разборки, больше не возникала, к Леньке он настоящей большой родительской симпатии  как-то все же не испытывал.  Скорее, его посещало  желание то и дело парня одернуть: и словом и жестом, иногда и подзатыльник дать, может, даже не всегда и заслуженный. До поры до времени Ленька это терпел, но шло время, - ростом он уже вымахал выше отца (еще одно вопиющее свидетельство того, что Николай  к его появлению на свет непричастен), усики у него уже начали пробиваться и голос загрубел. И вот в один прекрасный момент…
 В тот день Николай  был в отгуле. Накануне справил пятидесятилетие его сменщик по крану, по этому поводу, естественно, «хорошо посидели». Домой вернулся далеко за полночь, в горизонтальном положении находился  на следующий день часов до двух, а когда, наконец, принял мужественное решение принять положение вертикальное, - его пронзило острое  желание незамедлительно поправить голову. Для этого, морщась от испытываемой им головной боли, с трудом поднялся, прошел к буфету, там, на одной из полочек, должна была находиться заветная «чекушка», наполненная универсальным белым лекарством. Не тут-то было! «Чекушке» кто-то, очевидно,  приделал ноги. Кроме Леньки, понятное дело, этого сделать никто не мог. Не супруга же. И тем более – не дочь.
Злой, вернулся в постель, а когда услышал Леньку (он уже подрабатывал в автосервисе, его пристроил туда брат супруги), сходу, тот и глазом моргнуть не успел, кочетом налетел на парня, и только было привычно поднял руку, -  получил в ответ такую оплеуху, что едва-едва на ногах удержался.
Н-ну, мать моя!…Этого еще нехватало!
Николай, однако, чуть пришел в себя, - принял боевую изготовку. Парень, не колеблясь,  принял вызов. И последовала битва. В результате которой Николай был безоговорочно побит. Ничуть не меньше,  чем швед под Полтавой.
Это пораженье сразило Николая не столько физически, сколько морально. Ему стало невыносимо противно находиться дома, в семье. Все ему здесь стало не мило. Прихватил с собой все наличные деньги (те, о существовании которых он знал; то, что держала у себя в «заначке» жена, было для него недоступно) и пошел на поиски ближайшего настоящего, первоклассного ресторана. «Пропью все. Назло всем. Чтоб вам…Я еще, мать вашу в душу,  себя покажу-у».

  3.
Сказать, что Николай был ресторанным завсегдатаем, означало бы крайне сильно погрешить против истины. За всю свою уже достаточно протяженную  жизнь он побывал в ресторане всего-то лишь пару полноценных раз. И то не по своей воле. Первый, - когда отправляли на пенсию главного начальника стройшаражки, где в то время работал Николай  (было это лет восемь назад). Второй – когда женин брат справлял «серебряную» свадьбу (тому событию также исполнилось лет пять). И в том и другом случае Николай испытал примерно одно и то же: ощущение какой-то несообразной помпезности. Чтобы прилично выпить и закусить, вовсе необязательно окружать себя, например, тропическими пальмами, обременять свой слуховой аппарат ревом духовых инструментов, ждать, когда надменный официант изволит принести заказанное тобой очередное блюдо и так далее и тому подобное. Куда как удобнее, -  забежать в какой-нибудь уютный шалманчик на том же Большом проспекте Петроградской стороны (раньше, в добрые докапиталистические времена, таких шалманчиков было по дюжине на каждом углу), заказать граммчиков сто беленького, кусочек  только что вынутой из бочки, слегка присыпанной свеженарезанным лучком и обильно политой подсолнечным маслицем атлантической селедочки, тяпнуть, крякнуть, заглотить селедочку, утереться, - и… ты уже на седьмом небе. И сам черт тебе не страшен.
Внезапно возникшее в нем сейчас желание, вопреки всему и назло всем, отвести душу именно в ресторане,  лишь отчасти можно было отнести на счет исчезновения столь милых его сердцу, таких непритязательных забегаловок, но главным образом, - потребности перевернуть жизнь вверх дном: что было плохо вчера, пусть будет хорошо сегодня.
Сначала нужно было отыскать этот ресторан. Его внимание уже давно привлекала вывеска на иностранном «Steak-House”, появившаяся на относительно недавно выстроенном на Кировском (сейчас это Каменностровский) заманчивой архитектуры здании. То, что это именно ресторан, у Николая никаких сомнений. Так оно, в общем-то, и оказалось.
Когда он уже остался позади бесшумно и самопроизвольно отворившейся перед ним  двери и нашел себя лицом к лицу  со строгим и придирчиво оглядевшим новоприбывшего подтянутым (сразу ощущалась военная выправка)  средних лет  швейцаром, первым побуждением швейцара было, кажется, преградить Николаю дорогу. Он даже сделал было первое встречное движение, даже слегка приподнял руку, но вдруг отчего-то передумал. Что-то, возможно, уже профессиональный нюх, подсказало ему, что этот человек, хоть и выглядит, судя по одежке, простовато,  для ресторана не обуза. Перед  Николаем открылась «зеленая улица» в просторную залу.
Посетителей в зале совсем  немного, что и не удивительно: время не самое ресторанное. Пятый час вечера. На все  помещение  всего-то лишь с полдюжины занятых столиков. К тому же  ведут  себя очень скромно, как-то совсем не по-ресторанному: или переговариваются тихими голосами, или вовсе молчат, - жуют. И еще одно сделанное Николаем наблюдение:  женского рода за столиками почти не видать,  – все больше мужчины в возрасте от тридцати до сорока. А поведение тех редких женщин, которые все-таки были,  почти ничем не отличалось от поведения мужчин: сосредоточены исключительно на еде или на тихом разговоре. И, наконец, -  никакой музыки. Слышно только жужжание  нагоняющего прохладный воздух вентилятора. А оконные шторы плотно задернуты, отчего в зале легкий полумрак.
Николай, как положено,  уселся за одним из столиков и стал дожидаться, когда кто-нибудь к нему подойдет. Официант, надо отдать ему должное, не заставил себя ждать. Еще безусый мальчик, подчеркнуто вежливый, и все равно, Николай это сразу отметил, едва подойдя, - окинул клиента таким пренебрежительным взглядом, что Николаю сразу захотелось продемонстрировать содержимое своего кошелька, пусть этот салага не подумает, что он пришел сюда с пустыми карманами. На глазах официанта извлек из внутреннего кармана пиджака пачку денег, даже попытался зачем-то пересчитать.
-Добрый день. – Официант приступил к выполнению своих обязанностей. - Рады вас у нас видеть. Что-нибудь уже выбрали?
Только сейчас Николай  заметил лежащую поперек подноса тощенькую книжечку. Вспомнил, - все-таки,  хоть и убогий,  опыт прошлых его посещений ему подсказал, - именно здесь перечислено все, чем может порадовать своих посетителей  на этот момент заведение. Однако к услугам книжечки прибегать не стал, - черт разберет, чего у них там понаписано, решил обойтись вопросом:
-А чего у вас есть…ну, из такого, чтоб нормально…из горла обратно не лезло?
Мальчик на пару мгновений задумался.
-Вы предпочитаете отечественную кухню?
-Отечественную, отечественную, а какую ж еще?
-Тогда рекомендую: грибной суп на первое.
Николай подумал: «Сейчас притаранит каких-нибудь этих…шампиньонов», - однако, ни уточнять, ни возражать не стал.
-Лады.
-Филе из свежего судака - на второе. – Николай вновь согласно мотнул головой.
-Пить что-нибудь?…
У Николая не хватило терпенья дожидаться окончания вопроса:
-А то как же? Двести коньячка. Армянского. Пока, для начала. Ну и там…селедочка, икорочка.
Эх, гулять так гулять! Когда еще в башку такое взбредет, чтоб забрести в настоящий ресторан? Погужуется на полную катушку, - и бутсы на стенку.
В ожидании, когда принесут заказ, еще раз, внимательнее, огляделся по сторонам. Ничего нового, привлекательного  для себя не обнаружил. Ни одной вызывающей симпатию физиономии. Вновь всплыли в памяти те, прежние, благословенные, шалманные времена, когда буквально за ничто (четырнадцать рупий за стаканчик беленького, десять – за стаканчик красненького) можно было без проблем не только как следует накачаться, но и найти себе достойного слушателя, поплакаться ему обо всем, может даже, на какое-то время и побрататься, скрепить вечную дружбу лишним стаканом какого-нибудь агдама (на водочку, тем более, на коньяк к этому моменту, как правило, средств уже не хватало). Но разве можно побрататься хоть с одним из…. этих? Вон они все какие, - надменные, недоступные,  - все, должно быть, деляги какие-то. Эти… как их? Богатенькие которые как грибы после летнего теплого дождя. Словом, не по заслугам. Мгновенно, ни с того, ни с сего разжиревшие, распухшие на кровушке народной. О чем они сейчас? По-воровски, тихо. Должно быть, все о том же: как провернуть очередную аферу, как оболванить, надуть, обездолить таких вот простых наивных людишек, как он, Николай.  И о чем с ними говорить? Даже при желании -  не достучишься. Ни малейшего сочувствия от них не допросишься.
Николай  вдруг почувствовал, - в нем против этих людей подымается мощная волна раздражения. Принесенные тем же, с плохо скрываемым презрительным взглядом, мальчиком заказанные и довольно скоро осушенные Николаем  двести граммов не только не смягчили в нем это раздражение, но и, похоже, обострили его. Как же ему вдруг захотелось чем-то нарушить эту благостную, царящую в зале обстановку! Швырнуть в нее что-нибудь…такое…отчего бы они все вдруг ошалело поскакали со своих насиженных мест. И одновременно, - чтоб заметили, наконец, его. Вовсе не такого, как они все. Обратили б на него, наконец,  свои высокомерные взгляды.
И  тогда Николая  осенило: «А вот я им всем сейчас… покажу. Думают, они тут все такие крутые. А я им…». Он вдруг взял и громко, животом, по-младенчески заплакал. Эффект оказался потрясающим. Почти все, как один, как этого и хотелось Николаю, прекратили свои междусобойчики, оборотились лицами в сторону, откуда раздался этот детский плач. Ага! Чего и требовалось доказать. Николай  мгновенно почувствовал себя окрыленным. Однако, - куй железо, пока горячо. Николай, не переставая набивать рот тем, что еще находилось перед ним на столе, заставил свое чрево вновь по-детски, но уже не просто заплакать, а  членораздельно, громко заговорить:
-Пап, я хочу к маме. Я хочу домой.
Краем глаза Николай заметил, что уже и мальчик-официант смотрит в сторону его столика с недоумением, стоя за занавеской, отделяющей зал от служебных помещений.
А младенец тем временем вновь подал голос:
-Ну все, папа. Поел? Попил? Скажи спасибо, помахай дядям ручкой   и айда домой.
-Айда, - охотно и громко, на всю залу, согласился Николай. – Кто бы против?
Ему и впрямь расхотелось  находиться в этом неприветливом зале, среди этих чужих ему, принадлежащих другому миру  людей. Удивил, поразил, заставил обратить на себя внимание, - хорошо, именно то, что как раз требовала душа, а теперь пора убираться отсюда, пока не набрался до состояния риз.  Небрежным кивком головы подозвал к себе официанта. Когда тот спешно подошел, во взгляде его, во всяком случае, так показалось Николаю,  уже не сквозило никакого презрения к клиенту, скорее, внимательная настороженность, мол, что еще от этого фокусника можно ждать? – щедрым жестом отсчитал из бумажника.
-Сдачу себе.
-Благодарю вас. Заходите еще. – Мальчик был сама предупредительность.
Слегка покачиваясь, чувствуя на себе взгляды посетителей и гордясь этим, - все-таки он их достал! – Николай вышел из залы. Похоже, слух о его необыкновенных способностях уже успел докатиться и до швейцара. Иначе, зачем  ему так стремительно вставать со своего ложа и почтительно вытягиваться перед проходящим мимо него так, словно  тот был, по меньшей мере, в звании генерала?
Ух, как славно!
Николай  уже отошел от ресторана метров на двадцать, когда услышал чьи-то торопливые шаги за своей спиной.
-Эй! Гражданин!…Товарищ! Подождите минуточку.
Мужичок. Лет тридцати, в  ладно сидящем  костюме в мелкую, светло-серую клеточку. Подошел. Немножко раскрасневшийся. С капельками пота на лбу.
-Извините… Я только что из стейк-хауса,  как и вы… Вы не очень спешите?
-Нет. А что?
-Вы не могли бы пройти со мной?
-Куда пройти?
-М-м… Словом… Я хотел бы познакомить вас с одним человеком… Не беспокойтесь, - вас никто не обидит. Наоборот.
-Далеко?
 -Да нет! Буквально в том же самом доме. Только с другого подъезда.
-А зачем мне этот ваш человек?
-Вы все узнаете… Не беспокойтесь. Вы можете получить очень хорошие деньги.
Да? Ну, раз хорошие деньги… Почему бы, в самом деле, и не сходить и не познакомиться?
-Ну, пошли.

4.
Мужичок в клеточку  Николая не обманул. Вернулись к тому же зданию, правда, обошли его с тыла, поднялись на мраморное крылечко. Мужичок позвонил, представился, дверь гостеприимно отворилась, вошли в просторный гулкий пустынный прохладный вестибюль.
И в это мгновение Николаю стало как-то нехорошо. Даже как будто страшновато. «Да на фига мне это нужно? – промелькнуло в стремительно освобождающейся от коньячных паров голове. – Искать приключения на собственную ж…у». И он уже совсем было решился дать задний ход, но в этот момент  перед ними бесшумно распахнулись дверцы лифта. Момент для отступления был упущен, и Николай с тяжелым сердцем вошел в лифт. Мужичок в клеточку юркнул сразу вслед за ним, и лифт также бесшумно поплыл вверх.
Покинув лифт, оказались в длинном коридоре, пересекающемся с другими коридорами,  со множеством пестрящих указующими табличками  дверей и почти таком же пустынном, что и оставшийся под ногами вестибюль: пока шли, встретили по дороге всего-то троих молодых людей, куда-то целеустремленно спешащих,    в одинаковых  белых рубашках с короткими рукавами, но при черном галстуках. Все трое были удивительно похожи друг на друга не только одеянием, но и стрижкой, и чертами лица, почти как единокровные братья. Не иди они в разных направлениях, Николай бы решил, что это один и тот же, стремительно перемещающийся в пространстве юркий человек. 
Наконец, мужичок в клеточку остановился перед одной из дверей, отворил ее, кивком головы пригласил Николая войти.
Небольшая, погруженная  в полусумрак (тяжелые темные шторы на окнах) комнатка. Пара кресел. Журнальный столик. Поднос. На подносе сифон, бумажные стаканчики, бумажные же салфетки. Словом, ничего особенного. Мужичок молчаливым жестом пригласил Николая занять одно из кресел, потом прошел через другую дверь, оставив Николая наедине… Впрочем, нет. Не успел Николай подумать, что он один, как в комнату молча, бесцеремонно  ступил еще один человек. В такой же, как у всех здесь белой рубашке с темным галстуком, но по внешнему виду ничем не напоминающий только что встреченных по дороге, деловито порхающих по коридорам безликих юношей.  Этот, что только что вошел и уверенно, по-хозяйски сел в другое кресло, поближе к двери, - мужик, что называется «в соку», примечательный, борцовского вида, с красной могучей шеей, накаченными бицепсами. С такими как он лучше не связываться, держаться от них подальше. «Чего ему надо? Охраняет его, что ли, чтобы не сбежал?». И вновь ёкнуло серчишко у Николая, тревожно забилось. Еще раз пожалел, что ввязался в эту пока совершенно непонятную, сулившую черт знает что  историю.
А между тем за неплотно прикрытой дверью, которой прошел заваривший всю эту кашу мужичок, проходила какая-то бурная дискуссия. Говоривших было много, один перебивал другого, словом, спорили по-крупному. Николай  попытался было вникнуть в предмет спора, - не тут-то было! Слишком много  совершенно непонятных слов. То есть не совсем непонятных, Николай их совсем даже неплохо знал, но…Посудите сами: какие-то «моржи», «игра на быка», «игра на медведя». А как дело дошло до «фьючерсов», «фрэнчайзов» и тэ-дэ и тэ-пэ  -  Николай и вовсе больше не прислушивался. Ни к чему ему вся эта китайская грамота.  Правда, когда кто-то из участников спора решительно заявил: «Да ультиматум им, - и дальше будут упираться, мы им всем до одного кишки  выпустим», на что мгновенно последовала чья-то реплика: «Нет, лучше через одного», - Николай  как-то воспрянул   духом, встрепенулся, - этот язык был ему вполне по зубам. Это даже  его как-то немного успокоило: дошло, что имеет дело не с пришельцами-инопланетянами, а с вполне нормальными, разумными,  современными деловыми людьми.
Время шло, спор не затихал, Николай сидел в своем кресле, оно было таким огромным, особенно учитывая небольшие габариты Николая, что он чувствовал себя в нем, как младенец в колыбели, да и еще совсем недавно «принятые» двести грамм, должно быть, сказали свое веское слово. Словом, Николай незаметно для себя задремал и даже успел увидеть кусочек какого-то сна, когда до его слуха донеслось громко произнесенное:
-Да он совсем малыш!
Николай мгновенно очнулся. Перед ним стоял еще пока незнакомый ему далеко не старый, даже скорее молодой человек, по-спортивному худощавый, как будто даже преднамеренно небритый, очень просто, почти  небрежно   одетый: мятые джинсы, клетчатая, с широким воротом рубашка навыпуск. Выбивающийся наружу ярко блеснувший, должно быть, золотой крестик. За человеком, выглядывая из-за его спины,   маячил знакомый мужичок в клеточку.
-Проснулся? – И когда Николай неловко пошевельнулся. – Сиди, сиди.
В том, как это произносилось, уже прозвучало много обидного для Николая. «Малыш», обращение на «ты», - все это сразу резануло по нему. Мгновенно нахлынуло привычное для него в таких ситуациях горячее желание дать этому беспардонщику  сдачи. Но… Не пойдет же он на него с места в карьер врукопашную? Да и этот амбал… Он по-прежнему здесь, только уже не сидит, а стоит, головой едва не доставая до потолка. Стоит только Николаю пошевельнуться, - и мокрого местечка от него не останется.  Пока Николай соображал, как ему лучше, достойнее выйти из создавшегося положения, человек продолжил:
-А ну-ка покажи, на что ты способен. 
На что со стороны Николая незамедлительно последовало:
-А вот вам…. – с соответствующим, разумеется, при этом решительным, недвусмысленно указующим на ширинку его брюк  жестом, - чего  вы от меня дождетесь!
Хорошо, вроде, сказано. Убедительно. Коротко и ясно. Беда, однако, в том, что прозвучало это не обычным человеческим голосом, а самым что ни есть чревовещательным.  Шут его знает, отчего так получилось, как-то непроизвольно, само по себе. Как будто ребенок пискнул. Николай уже мысленно про себя выругался, а человек застыл на мгновение с обвисшей нижней челюстью, потом громко расхохотался. Хохот его, правда, длился совсем недолго, - какую-то долю секунды. И уже посерьезнев:
-Вижу. Умеешь. Хорошо.  Однако, отчего же «не дождетесь?».
Николай смолчал: все получалось как-то… вверх тормашками. Шиворот навыворот. Задумываешь одно – получается другое. Тут поневоле засомневаешься: «А стоит ли открывать рот…вообще?».
-Вижу. Обидел, - сделал неожиданное для Николая заключение человек. – Ну, извини… Вас как величать?
«Вас»! Совсем другой коленкор.
-Ну…Николаем.
-А по батюшке?
Еще приятнее.
-Ну… Демидычем.
-Очень приятно. Тем более, что меня Демидом Анатольевичем. Почти тезки, значит.  Скажите еще что-нибудь. Что-нибудь приличное.
Опять двадцать пять! Что он, в самом-то деле, клоуном, что ли  в цирке?
Демид Анатольевич, однако, понял нерешительность Николая по-своему: посмотрел выразительно на стоящую  позади него, судя по всему, свою «шестерку» в клеточку.  Тот мгновенно все понял, извлек из внутреннего кармана пиджака  кожаный бумажник, из бумажника – банкноту, вынырнув из-за спины хозяина, подал ее Николаю. Тот еще издалека сумел разглядеть: «зелененькая». Когда же бумажка совсем приблизилась к его лицу, распознал и ее ценность. Стодолларовая! Это уже вам ни хухры-мухры.
-Так скажите, пожалуйста, - продолжал, хотя и мягко, настаивать Демид Анатольевич. – А еще спойте. Если сумеете, конечно.
Что ж… Николаю пришлось еще немного подумать. Ни говорить, ни петь ему ой как не хотелось. Хотя, с другой стороны… Стодолларовые бумажки, как известно, просто так на улице не валяются. Их заработать надо. А тут… заработок сам идет тебе в руки. И…Николай детским голосом пропел один единственный известный ему куплет из одной единственной знакомой ему еще по его детству песни.

                Пусть всегда будет солнце,
                Пусть всегда будет небо,
                Пусть всегда будет мама,
                Пусть всегда буду я.
 
Демид Анатольевич внимательно выслушал. Просить о продолжении не стал. Какое-то время, достаточно длительное, стоял молча, что-то напряженно обдумывая. И вот, кажется, принял решение.
 -Ну что ж, Николай Демидович… Денежку все-таки возьмите. Вы ее заработали.
Николай еще помедлил немножко, для приличия, наконец, переломил гордыню, - взял.
-Хотите у меня… пару деньков погостить?
-Как это «погостить?».
-За каждый день пребывания ровно столько  же, сколько  вы только что получили.
По сто долларов в день!  О таких ставках, пожалуй, Николаю с его краном  и во сне не снилось. Сегодня, - пятница. Впереди суббота и воскресенье. Никакого ущерба для работы. Да и «своим», за нанесенный ему этим утром моральный ущерб, отомстит. Он им ничего про себя не сообщит. Вот уж отомстит, так отомстит! Пусть узнают, как подымать на него руку.
-А где это «у вас»?
-Загородом. У меня там дом. С женой своей познакомлю….Так вы согласны?
Николай уже мысленно согласился, однако, чувство собственного достоинства заставляло его делать вид, что он еще испытывает какие-то сомнения.
-А чего я  там у вас буду делать?
-«Делать»? Почему обязательно «делать»?... Посмотрим, Николай Демидович, право, я пока сам не знаю. Там, прямо на месте увидим, решим… Так вы готовы?... Если «да», - сейчас заедем к вам, вы возьмете с собой все, что посчитаете нужным…
-Да нет, - отказался Николай. – Домой не надо. Если только суббота и воскресенье, - я и без дома проживу.

5.
Выехали, когда уже начало темнеть. Хозяин  уселся рядом с водителем, Николая разместили на заднем сидении,  впритирку к  тому здоровенному  бугаю, который уже «пас» Николая  все последние часы.
Разговоров, пока двигались, не было никаких. Играла негромкая музыка. Хозяин почти всю дорогу, озабоченный, перелистывал какие-то, извлекаемые им из папки блокноты, то и дело куда-то кому-то звонил или отвечал на звонки: те же «птичьи», неудобоваримые для целомудренного уха Николая мудреные словечки. Куда, какими улицами ехали, - для Николая  оставалось загадкой (стекла у машины были тонированными), а на лишние расспросы у него духа не хватало. Да и  какая ему, собственно, разница, - куда его привезут? Главное, что ему достаточно щедро, если не обманут, конечно (что Николай также вполне допускал),  за это заплатят.
Наконец, причалили, и охранник едва не вынес крохотного Николая на своих могучих руках  из салона машины. Огромная, может, даже трехэтажная домина. Яркий электрический свет: из окон и от мощного уличного фонаря. Подступивший  к тылу дома  добротный сосновый бор. Ручная белочка, она как будто узнала хозяина, - выпрыгнула откуда-то из темноты, живо вскарабкалась по его ноге. Хозяин, видимо, уже ее дожидался, -  в его руках кулечек с орешками. 
Но времени, чтобы поглазеть, как хозяин будет угощать белочку, у Николая в обрез: немногословный охранник  жестом и взглядом повелевает ему идти вслед за ним. Пошли. В обход дома. Там, позади него, еще домик, не такой габаритный, и архитектура  попроще. В двери  застряла плотная, грудастая аппетитная бабенка, в переднике, с сигаретой.
-Привет, Митревна. Это тебе. – Николай, кажется, впервые услышал, как звучит  голос охранника.
-Мне? – искренне удивилась Митревна. – Жидковат, пожалуй, для меня будет.
-Это ты зря, - возразил  охранник. – Не говори «гоп». Посмотри вначале. Короче, велено его разместить и накормить от пуза. Отвечаешь за него головой. Вопросы есть?
-Вопросы есть.
-Ну, выкладывай.
-А на хрен нам здесь этот шипздик нужен?
-Это ты у хозяина спроси. Еще вопросы?...У матросов нет вопросов? Тогда: «За дело, товарищи». – С этим охранник, больше не глянув на Николая, настолько мало он его интересовал,  вернулся, откуда пришел.
Митревна еще какое-то время покурила, задумчиво поглядывая при этом на переминающегося с ноги на ногу Николая (надо ли специально говорить, как его в очередной раз обдало жаром, едва зубами не скрипнул, когда услышал уничижительное «шипздик» в свой адрес?), наконец,  вздохнула (по всему чувствовалось, как ее удручала эта новая свалившаяся на нее обуза), бросила докуренную сигарету, придавила ее подошвой туфли:
-Ну…пошли что ли, красавчик мой писаный?
Николай только было изготовился, чтобы осадить бабенку, раз и навсегда дать ей понять, с кем имеет дело, как почувствовал легкий удар в голову. Машинально посмотрел наверх. На одной из нависших над ним сосновых веток сидела уже знакомая ему белочка и, свесившись, насколько это было ей по силам, также в оба глаза смотрела на него. «Я-то чем ее…так? Ежели тут все…такие…», - подумал Николай, а Митревна уже звала:
-Ну, и где ж ты, спрашивается, там запропастился? Али на аркане прикажешь тебя затаскивать? 
-Ну, вот тебе, - вскоре перед Николаем  предстала небольшая комнатка (здесь все необходимое для скромного и нормального проживания, даже маленький холодильник, телевизор, коробка телефона).  - Твои что ни есть апартАменты. В уборную захочешь, - это там…Прямо по коридору. Там же сразу и столовая. Есть будем?
-А то как же? – Вообще-то Николай  какого-то особенного голодного зуда не испытывал ( то ли хорошо в ресторане перекусил, то ли по причине переживаемого им сейчас  волненья), но раз ему положена кормежка, - вынь да положь.
-Тогда подожди.
Николай остался в комнатке один. И, кажется, впервые за последнее время подумал: «Как там… у них?».  В смысле, - как дома? Должно быть, уже все на ушах стоят: куда человек пропал? Брякнуть что ли? Дать знать, что живой и здоровый, чего и всем остальным от души желает. Решил так: наберет номер, если к телефону подойдет жена или Ленька, - тут же положит трубку. Если дочка, - поговорит.
Повезло! Подошла именно дочка.
-Слушай! Здорово – это я.
-Кто? – сходу не поняла.
-Иван Пехто!  Отца родного не узнала?
-А! – в голосе дочери никакого энтузиазма. – Мамы нету…А чего ты хотел?
 Вот те раз! Вот те квас! «Чего ты хотел»!
-Я-то ничего не хотел. Только сказать, - чтобы  меня не ждали.
-Хорошо, - скажу.
Хоть бы спросила, - где он и что с ним.
-Я счас на даче.
-На даче? Разве ты не на работе?
Здрасьте, я ваша тетя. Так они все, наверное, думают, что он у себя на стройке на сверхурочной пашет. От того и в ус не дуют. А он-то, хрен моржовый, еще и переживает.
-Ни на какой я не на работе! Выходящий я сегодня. И вообще…Так и передай своей маме…- Чего именно передать, - этого Николай еще не придумал. Только было начал соображать, - как дверь комнатки отворилась, в дверь заглянула  востроглазая девчушка лет десяти.
-Дяденька. Кушать идите.
-Ладно. Счас приду.
Девчушка не затворяет дверь, с любопытством, даже открыв немного рот, смотрит на Николая.
-Одним словом…Когда понадобится,  еще позвоню. – Расстроенный (судя по всему, задуманная им месть пока не дала ожидаемого результата), положил трубку. Девчушка не отрывает от него глаз.
-Ну…- Николай решил выместить свою обиду на этом человечке. – Чего вылупилась? Людей живых, что ли не видела?
Девчушка смутилась, опустила глаза, тут же исчезла за дверью. Слышно, как проворно побежала  по коридору.
В столовой Николая  дожидалась та же ядреная бабенка. По тому, как посмотрела на входящего, тот сразу раскусил: ей уже все известно о чудодейственных способностях их нового поселенца. Понятным также стало и поведение девчушки. Уже, - сарафанное радио разнесло. Николаю  стало не по себе. Еще раз про себя ругнулся, что так неосмотрительно повел себя в ресторане, а потом еще и позволил заманить себя неизвестно куда и неизвестно для чего. Последние остатки аппетита у него пропали. Хотя то, что было щедро положено ему в тарелку,  выглядело очень даже пристойно: хорошая такая, смачная, аппетитно пахнущая свиная  отбивная.
-Пива… хочешь? – Уже не только по-другому смотрит, но и интонация  иная.
К пиву, любому, особенно нашему, Николай  никогда особой симпатии не испытывал.
-Чего-нибудь… - Николай выразительно пошевелил пальцами.
-А «чего-нибудь», милый, - Митревне непроизвольно вздохнулось, -  у нас тут не  положено. Хозяйка больно строгая. Сухой закон.
-А хозяин?
-Чего хозяин? Это он у себя – в своих банках-сранках  хозяин, а здесь он… тьфу. Хозяин деньги зашибает. Да еще какие! Он тут только вечерами, да ночами бывает. И то не всегда. Учти, заруби себе это на носу, - хозяйка у нас тут всему голова.
-И как? – В смысле « Ладить с ней можно?»
-Да как?  По-разному, милок. Бывает, что и по уху. А то  тыщу  баксов ни за что ни про что. Как раньше бывало у барей, помнишь? Книжки читал? «Муму», например. Вот мы, выходит, и вернулись обратно. 
«Ну, мне-то по уху у нее не получится, - подумал Николай.- Я не Муму. Я в  случае чего – так мумукну… На  всю оставшуюся жизнь запомнит».
Он еще переваривал в уме только что им услышанное, когда в столовую ввалился знакомый молчун-охранник.
-Ну что, пошамал? – интересовался Николаем, а между тем  обращался к Митревне так, словно Николай  был здесь вовсе лицом неодушевленным, не мог ответить сам за себя.
-Поковырял только.
Только сейчас охранник  оборотился  лицом к Николаю:
-Пошли.
-Куда?
Но охранник пропустил  вопрос мимо ушей, он уже стоял в двери, нетерпеливо поглядывая на Николая.
-Я в уборную схожу.
-Раньше не мог?
Николай  никак на эту реплику не отреагировал. Вообще, решил вести себя со всей этой мелочевкой независимо. Дать им сразу понять, что он не из их «шестерочного» числа. Вольный человек. И если дал согласие побыть здесь, в угоду кому-то, какое-то ограниченное время, это не значит, что с ним можно обращаться, как с чуркой.
В туалете, назло всем, просидел минут пять, когда уже и нужды никакой не было, - продолжал сидеть, злорадно прислушиваясь, как охранник  поминутно его окликает:
-Ну, ты!  Засранец. Чего? Совсем там обосрался? Скоро?
Наконец, решил: «Все. Пора». Поднялся со стульчака, спустил воду, привел в порядок штаны, вышел из туалета:
-Пошли. – А про себя подумал: «А за засранца ответишь».

6.
Вошли в большой дом, поднялись лифтом на второй этаж. Прошли коридором  и остановились у одной из дверей. Дверь основательная, как и все, что, кажется, находилось в этом доме, крепко охраняла доверенные ей секреты: никаких звуков сквозь себя не пропускала. Но стоило охраннику  ее отворить, - тут же зазвучал  сильный, на повышенных тонах женский голос. Охранник  как приотворил дверь, так в ней наполовину и застрял, остановленный то ли этим женским голосом, то ли каким-то жестом того, кому предназначалась произносимая женщиной взволнованная речь.
-Я тебе верю. Да, трудолюбивая. Да, порядочная, никогда ничего не украдет. Но, ты меня извини…Этот запах…Еще не было, кажется, ни одного дня, чтобы от нее чем-то не пахло. Или это чеснок, или селедка. Если не то и не это, - обязательно что-то другое. Я удивляюсь, где она только это  находит, всю эту вонючую помойку. Она как губка…Я больше фи-зи-чес-ки не могла этого терпеть.
-Ну, мне кажется, ты несколько сгущаешь…-  голос хозяина.
-Ах, тебе кажется! Где это тебе могло показаться? Когда ты встречался с ней последний раз?
-В любом случае…- хозяин, кажется, был само олицетворение мягкости, кротости. – Тебе не стоило действовать так импульсивно. Выгнала человека. Теперь мы остались ни с чем…
-Ах, боже мой! Да мало ли желающих?
-Желающих, может, и не мало, но не всякому можно доверить. А рассчитывать на Анну Дмитриевну …У нее много своего. Нельзя взваливать на нее все чохом. В результате дом на какое-то время…
-В конце концов, я тоже могу что-то делать. Я что, по-твоему, без рук? Без ног?
-Ладно, оставим это, - похоже, хозяин терял терпение.
-Нет, но, - тебя послушать, я вообще не имею права никого уволить…
-Я привез тебе….одного забавного человека.
-Какого еще человека? Зачем?
Видимо, охранник  получил от хозяина какой-то бессловесный наказ, потому что он обернулся, кивнул Николаю, что, примерно,  означало: «Ну давай, вперед, труба зовет», освободил от своего присутствия дверной проем. Путь был свободен, и Николай, прямо скажем, не без волненья переступил порог.
В комнате темновато: горит лишь одно настенное бра. Освещение, в основном, исходит от электрокамина. Рядом с камином, лицом к двери стоит по-домашнему облаченный хозяин. В дальнем углу, где свету меньше всего, на причудливо выгнутой едва ли не вопросительным знаком софе, - та самая, по-видимому,  хозяйка, от которой, судя по всему, во многом зависит ближайшее будущее Николая. На коленях у нее - нечто длинноухое, пушистое. Сначала Николай решил, что это какая-то своеобразной породы кошка, и лишь немного позднее догадался, что это самый обыкновенный  кролик.
-Кто это? – Вопрос, естественно, исходит от хозяйки.
-Познакомься. Это Николай Демидович. У него очень своеобразный дар. Надеюсь, он тебя хоть немного развлечет.
-Зачем? Зачем меня развлекать? По-твоему, я очень скучаю?
-Сейчас он что-нибудь для тебя изобразит, - хозяин дал знак Николаю, чтобы тот немедленно приступил.
Ответственный момент. Николай осознал: сейчас от его поведения зависело, может он рассчитывать на «зелененькие» или дадут от ворот поворот. Почувствовал, как от испытываемого им сейчас волненья  даже немного вспотел. Все-таки сказывается отсутствие практики публичных выступлений. Одно дело, - демонстрировать, на что ты способен, самому себя и совсем другое – делать это на публике, да еще в присутствии этой, судя по всему, самой настоящей стервозной бабы.
Николай медлил, и хозяин, кажется,  уже начал проявлять признаки нетерпенья.
А! Была не была!
Николай  все же решил начать с самого элементарного. С того самого детского плача, которым много лет назад обнаружился его  талант.
Плач прозвучал как-то совсем невыразительно: тихо, робко, словно спрятавшийся в животе Николая  ребенок испытывал сейчас те же сомнения, если не страхи, что и сам Николай. Словом, не поучилось. Эх, мать честная! Может, еще разик попробовать? Николай уже совсем было собрался повторить, когда хозяйка ( она не спускала с Николая глаз) как-то уж очень презрительно  выдавила из себя:
-Что это?
Судя по тому, что хозяин не спешил с ответом, он и сам  почувствовал неуместность своей затеи с приглашением плохо владеющего своим ремеслом  любителя-чревовещателя.
-Ну, Демид Анатольич, - так и не дождавшись ответа, продолжала хозяйка, - я думала о тебе…о твоих умственных способностях  намного лучше….Вон отсюда. – Последнее, конечно, было обращено в адрес бедного Николая. – И чтоб духу больше этого скомороха здесь не было.
Николая  словно ветром выдуло.
-Что? – встретил его за дверью охранник. – Не обломилось? – Неудача Николая как будто доставила ему радость. – Айда за мной.
Охранник  сопроводил Николая до первого этажа, вывел из дома, а потом внезапно исчез, как будто сквозь землю провалился, не сказав на прощанье ни слова.
Хорошенькое дело! Привезли, показали, бросили, как последнего придурка. Можно сказать, в очередной раз - мордой об стол.
Вот теперь он стоял напротив молчаливого дома, с зашторенными окнами. Кругом темный лес. Николай  посмотрел на ручные часы: четверть одиннадцатого. Куда ему теперь идти? Как добираться до дома? К тому же пошел дождь. Пока робкий, даже, может, и приятный. Освежает пропотевшее со всеми этими последними треволненьями тело. («Эх, в парилочку бы сейчас ему! Веничком бы погуще похлестаться»). Но ведь это только начало. Сейчас  дождь войдет во вкус, - вон как, судя по всему, тучами небо обложило, - и что дальше? Так и будет стоять под этим небесным душем?
Николай  только было собрался….Нет, в дом, ни за какие коврижки, он возвращаться и, тем более, качать там свои права  не собирался, но хотя бы кого-то позвать,  -  из-за угла дома вырулила уже знакомая Митревна, в плаще-непромокайке.
-Эй! Мужичок с ноготок…Ты еще здесь? До утра еще покантуйся, а утром тебя хозяин обратно на машине подбросит.
Ладно. Еще куда ни шло. Это по-человечески. Но и «мужичка с ноготка», конечно, он этой бабе тоже не простит. Все-все при случае им припомнит. Во-от такой счет предъявит.
-Что, показали тебе дулю с маслом?
Они шли коридором.
-Да ну их. Зажрались тут. Сами не знают, чего хочут.
-Ну, это кто как, а она-то, хозяюшка-то наша,  точно знает. Да не может.
-В смысле.
-В смысле - ребеночка хочет. Да все никак не родит. Каким уж только врачам не показывали! И заграницу ее возили. Мне б стоко денег, - я б на эти деньги целый бы детский сад уже нарожала. Милое дело!
Вон оно как. Неродящая она, выходит, хозяйка-то. От того, должно быть, и злющая такая. 
-Ну, иди к себе, да ложись. –Стала перед дверью выделенной Николаю комнатки. – Хошь, телевизор можешь посмотреть. Поесть захочешь, - в столовой, в холодильнике. Токо смотри, не переедай. А завтра поутру, часу в седьмом, - тебя подымут. Хоть за шиворот. Вопросы есть?
Нет, вопросов у Николая  к этой женщине не было никаких. Но у Митревны к Николаю , похоже,  какие-то вопросы еще оставались.
-Показал бы…Как это у тебя получается.
Вот уж фигушки! Напоказался за этот день, на целую жизнь хватит.
-С цирк сходи. Там еще не такого увидишь.
-Ка-акие мы!
Да уж «такие», это верно, а в хохмачи себя пока не записывал.
-Ладно, умойся со своим чревовещанием, не больно-то мне это и нужно, так, - между прочим спросила. Я тоже спать пошла.
Все же обиженная, это заметно, повернулась и ушла. И Николай  остался в своей комнатке один.

7.
В начале седьмого, как грозилась  Митревна, Николая, однако,  никто не поднял. А он сам неожиданно разоспался. Может, виною тому, - накопившаяся усталость  или ненастная погода. Когда, наконец, встрепенулся, протер глаза, глянул на часы…Ого! Скоро десять. Это как же надо понимать? Похоже, хозяин о нем забыл. Теперь придется добираться до дома другим путем.
Пока сидел, еще неодетый, поглядывая на сбегающие по оконному стеклу ручейки воды,  - в комнату вошел охранник. Выходит, с хозяином он не убрался.
-Одевайся.
Понятно, что «одевайся». И дураку без подсказок понятно.
Спрашивать, о чем бы то ни было,  охранника не хотелось, однако, пришлось.
-Как хоть съехать-то отсюда? Тут хоть ходют какие-нибудь электрички?
-На хрен тебе сейчас электрички? К хозяйке сейчас на прием пойдешь.
Опять к хозяйке!
-По что?
-У нее спросишь. Ну, давай, давай. Чтоб через пять минут был на выходе. – Больше не удостоил Николая ни словом, ушел.
Николай  на пару мгновений задумался. Что же еще ему сулило это неожиданное желание хозяйки? Какие новые осложнения, неприятности? А не лучше ли дать деру? Дверь не заперта. Пойдет дорогой. Уж куда-то нибудь она его, в конце концов, приведет?  Ну, вымокнет до нитки. Так ведь не сахарный, не растает. Зато не встретится больше с  этой  донельзя избалованной, хамоватой  бабой.
Пока думал, в дверь опять заглянул охранник.
-Ну, ты чего? Русского языка не понимаешь? Так я могу по-китайски.
Минут через пять Николай  уже стоял напротив еще одной двери, к которой его подвели  и рядом с которой его оставили  с приказом «Жди». Сказал и ушел. Нет, не за дверь, а куда-то по коридору.
Ожидание Николая длилось не менее десяти минут. Он уже собирался было плюнуть и тоже уйти, когда, наконец, из-за двери вышла Митревна. Ничего Николаю не сказала, только намеренно открыла дверь пошире, что означало, примерно: «Заходи, теперь твоя очередь».
Судя по всему, то была личная комната хозяйки. Первое, что сразу бросилось Николаю  в глаза: уложенное рядами, шпалерами на разостланном по полу ковре неимоверное количество кукол. Куклами были уставлены и опоясывающие комнату, с двух сторон, видимо, возведенные именно с целью хранения кукол, стеллажи. Даже с люстры свисала парочка. Все они, казалось, с нескрываемым любопытством глазели  на вошедшего. Каких только моделей, размеров тут не было! Каких только нарядов! Поразительное разнообразие целлулоидных мордашек. Светлых, розовых, черномазых. Натуральных, как если бы это были нормальные дети, пучеглазых, с зауженными глазами. Бесстрастных, улыбающихся, с обиженно поднятыми кончиками губ или с гневно сдвинутыми к переносице бровями. Казалось, еще немного, еще одно усилие…Опля! И все эти куклы обратятся в настоящих детей. То-то будет писку, гаму. Такого шороху по всему дому наведут -  святых выноси.
Но нет, - это, последнее усилие, это повелительное  «Да будет жизнь!», конечно же, никогда не свершится. Еще нет такой воли на свете, которая бы оживила эти искусные, слов нет,  но все же поделки. Этому чуду не случиться никогда.
Самой хозяйки, за этими куклами,  Николай сначала вообще не заметил. Однако он ее услышал:
-Что стал? Подойди поближе.
Николай  обернулся на голос. Хозяйка сидела в кресле, очень легко одетая, видно, что едва-едва  из постели, неубранные шикарные  волосы  на обнаженных плечах. Рядом с нею, на стуле – совсем еще молодая девица, с кисточкой и флакончиком в руках, мудрствует над хозяйкиными ноготками. Приторные запахи лака. Николай почувствовал, как у него зачесалось в носу. Едва удержался, чтобы не чихнуть. Подошел поближе, как ему было велено. Но не намного, на пару шагов, едва не наступив при этом на одну из кукол.
-Осторожнее! – сразу вырвалось из хозяйки.
Куда ж еще-то  осторожнее? Не на цыпочках же ему ходить. Или по воздуху летать.
-Ну, довольно, - хозяйка обращалась к девице. – Спасибо.
Девица, похоже, была уже выдрессирована: не стала дожидаться повторного к ней обращенья, тот же миг прекратила свои манипуляции с кисточкой, оставила хозяйкины ноготки в покое. Под руками у нее – низенький столик на колесиках. На нем еще много всякой всячины.  Девица споро убрала все эти штучки в изящный кожаный футляр.
-До свиданья, - к хозяйке.
-До свиданья, Олечка. Завтра, пожалуй, не надо, отдыхай. Послезавтра меня не будет целый день. Придешь во вторник.
Девица бросила мимолетный взгляд на Николая, вышла за дверь.
Хозяйка не спешила. Чувствовалось, что времени у нее предостаточно. И голова, где раздобыть денег, у нее совсем не болит. Оставаясь в кресле, нога на ногу, видна кружевная оторочка комбинации, закурила, при этом глаз не спускает со стоящего перед нею, переминающегося с ноги на ногу Николая.
Но и Николай  только сейчас, как следует, ее разглядел. Краси-ивая, соблазнительная  бабенка, ничего не скажешь. Все при ней. Ничего ни убавишь, ни прибавишь. Лет что-нибудь….двадцати пяти. Натуральная блондинка. Высокая.  За метр семьдесят.  Эх, хороша Маша, да не наша!  Почувствовал, как то, что пребывало у него под трусами, ожило, напряглось, зашевелилось.  Давно он уже такого, по правде говоря, не испытывал. Только бы эта красуля ничего не заметила. Стыдухи не оберешься.
-Можешь сделать то же, что и вчера? – наконец, прервала молчание.
Так. Пошло по новому кругу.
-Могу. Отчего ж не смочь?
Николай  сделал себе мысленное внушенье: «Спокойно. Без паники». Чуть, как должно поднапрягся, и выдал точь - в - точь, что от него и требовалось.
-Вау-вау-вау, - жалобно пропищал у него в животе ребенок. Получилось гораздо натуральнее, похоже чем было вчера.
Хозяйка немного подождала, как будто в ожидании продолженья. Когда же продолженья не последовало, спросила:
-Что-нибудь умеешь еще?
-Я все умею, - тут же очень самонадеянно заявил Николай. – Сказать могу. Спеть могу. Чего захотите, - то и смогу.
-Спеть? – кажется, усомнилась хозяйка. – И что же ты споешь?
-«Пусть всегда будет солнце»…Хотите?
-Н-ну…Попробуй.
Нет, она, точно, еще ему не верила. Эх, только бы не упасть лицом в грязь!
-Только я не все. Все не знаю.
-Ладно. Пой, что знаешь.
 Николай еще раз мысленно себя подбодрил и выдал свое, фирменное, коронное:

                Пусть всегда будет солнце.
                Пусть всегда будет небо.
                Пусть всегда будет мама.
                Пусть всегда буду я!

Хозяйка опять помолчала. Потухшая сигарета зажата меж ее обильно окольцованных пальцев.
-Сколько тебе лет?
Зачем ей еще это?
-Сорок.
-Да? Никогда бы не подумала. Выглядишь моложе.
-Ну дак!…Недаром говорится, маленькая собачка до старости щенок. – Николаю отчего-то было вовсе не зазорно перед этой женщиной, что он ростом не удался. Наоборот, ему показалось: чем он меньше росточком в глазах этой женщины, тем отчего-то лучше для него.
-Я пока не уверена…Очень может быть,  что ты мне очень скоро будешь не нужен…Но на эту ближайшую неделю…Ты где-то работаешь? - Николай согласно кивнул головой, немного подумал и решил дополнить:
-На стройке. На крану. Мы сейчас как раз на улице Лени Голикова. Бассейн строим.
-Хорошо, с работой мы  уладим сами, я попрошу мужа. Вознаграждением  останешься доволен…
-Мы по сто …- начал было Николай.
-Хорошо, хорошо, - обрезала. Разговоры о деньгах, похоже, ее раздражали. – Будет тебе по сто.
-Зеленых, - все-таки счел необходимым заранее уточнить Николай.
-Разумеется… Что-то еще?
Николай  немного подумал. Да нет, вроде. Все, похоже, его устраивает. Хотя…
-Мне бы…в баньку…Я попариться люблю.
Кивнула головой:
-Я распоряжусь… А пока иди.
С банькой хозяйка  не обманула. Устроили специально для Николая баньку! Настоящую, русскую. Никаких там заграничных придумок: раскаленная почти до багровых отсветов каменка, духовитый березовый веник. Николай  от души нахлестался. Прямо из баньки – в чистый, в бетонной чаше, водоем. Бултых! Хоть и поздний август, уже ощущается дыхание близкой осени, - вода теплая, скорее всего, с подогревом. Оспинки на воде, - это от просеиваемого сквозь мелкое сито, почти ни на секунду не прекращающего дождя. Все равно хорошо. Уже давненько Николай  не испытывал такого удовольствия.
Маленький конфуз произошел, когда пришла необходимость во что-то переодеться. Проблему разрешила Митревна: принесла, по ее признанию, кое-что из бельишка своего племянника. Племяннику четырнадцать, но Николаю как раз подошло.
Уже после баньки решил еще раз позвонить домой. На этот раз подошла сама жена.
-Ты где пропадаешь? – Вопрос естественный, но в голосе вопрошающей никакой паники, никакой тревоги.
-Да на даче. Разве Анка тебе не передавала?
-Бабу что ли какую нашел?
Опять! Другая бы на ее месте, - или в крик или в слезы, а эта – спокойно, будто ее это почти не  касается. Николая, конечно, это разозлило. А вот он сейчас…в отместку…чтоб знала в другой раз.
-Точно. Нашел.
-Ну, так…и чего ты от меня-то хочешь?
Как вам это понравится? Чего от нее хочет?
-Меня не будет неделю…
-Чего так мало? За неделю еще не соскучимся.
У-у, зараза! Змея подколодная. И он еще с ней разговаривает.
-Неделя, - это как минимум.
-Давал бы лучше сразу – на максимум. И тебе хорошо и нам всем от тебя спокойнее.
Николай  больше слушать не стал, бросил трубку. Подумал: все, больше, - хоть режь его, домой звонить не станет. И мобильник свой отключит.

8.
Николай был уверен, что его начнут теперь дергать каждый день; иначе за что ему платить по сто полноценных «зеленых»? Не за красивые же, в самом деле,  глаза? Но его опасения не оправдались. Хозяйка как будто его отрубила. Тому, правда, были и какие-то объяснения. На следующий день, то есть в воскресенье, понаехало много народу. Все в шикарных лимузинах, один другого краше. Оказывается,  у хозяина был день рожденья. Было непривычно шумно. Опять потеплело, многие окна дома открылись навстречу теплу, через них на волю полились разнообразные звуки музыки. Словом, богатенькие гужевались во всю Ивановскую, и хозяйке, конечно, было не до Николая.
Поздним вечером того же дня все, в том числе и хозяева,  разъехались. В понедельник дом пустовал. Во вторник, уже ближе к вечеру, вернулась хозяйка в компании с другой женщиной. Весь тот вечер их было не видно и не слышно, а в полдень следующего дня, значит, то была уже среда, - они обе затеяли между собой игру в теннис. (Был там, на территории, и огороженный мелкой сеткой, посыпанный желтым песочком  корт). И опять – Николая как будто и в природе не существовало.
Его даже это невнимание к своей особе стало как-то и обижать. Специально подходил к корту, пытаясь попасться хозяйке на глаза. И та, конечно, не могла его не заметить, уж очень долго он там ошивался, но… То ли действительно была увлечена игрой, то ли специально не видела его в упор.
Из народу, с кем Николай  мог  бы накоротко пообщаться, -  почти  никого. Самая постоянная – Митревна. Она, кажется, почти и не покидала территории дома. Еще – эта девчушка. Оказывается, она была дочерью Митревны. Вот кто действительно проявлял неподдельный интерес к Николаю! Как встретится по пути, - смотрит широко открытыми глазами, так, кажется, и умоляет его проявить перед ней свой талант. Но Николай суров и неумолим. Свой бисер мечет только по выдающимся случаям и перед выдающимися зрителями. Охранник  был какой-то нерегулярный: то исчезал, то появлялся. К Николаю по-прежнему относился свысока, как к «временщику». Желания вступать  с Николаем в разговоры по-прежнему ноль целых ноль десятых.  Впрочем, Николай платил ему той же монетой. Еще - время от времени – возникали какие-то случайные люди:  то механик, то электрик, или фургончик приедет, чистое белье выдаст, грязное заберет. Словом, как говорилось раньше, - «Дела идут, контора пишет». Правда, обещанных денег Николаю пока никто не выдавал: ни деревянных, ни «зелененьких». Да на что они ему сейчас и нужны? Живет на всем готовом. Сохраннее, как говорится, будут.
Так, ни шатко-ни валко, без каких бы то ни было приключений дожили до четверга.
В четверг, часов с одиннадцати опять зарядил дождь. Часа в два Николай  плотно пообедал (борщ на первое, кнели на второе), его сразу потянуло в сон. Уснул, - но не надолго. Явилась Митревна, бесцеремонно растолкала:
-Хватит дрыхнуть. Ишь ты, - моду взял! Ест да спит. Не жизнь, а малина. Вставай, умывайся, да хозяйку иди ублажай.
-А куда?
-Где последний раз встречались. Помнишь? Вот там она тебя и ждет-не дождется. –Митревна отчего-то была «на взводе», и Николай счел за лучшее больше ни о чем ее не расспрашивать.
Умываться не стал, только протер хорошенько глаза. Ту последнюю, заполненную куклами комнату отыскал без труда. Дверь  почти наполовину открыта, поэтому Николай даже не постучался, смело, даже без стука, вошел.
Темно. Хоть день в полном разгаре, но солнца из-за туч не видать. Полное впечатление, что уже настал поздний вечер, но электрического света никто не зажигал. Силуэтом напротив полузашторенного окна, - хозяйка, в расстегнутом домашнем халате, одной рукой прижимает к груди уже знакомого по первой встрече  кролика, в другой – прижатый к уху «мобильник». Смотрит на вошедшего и продолжает разговор. Голос тихий, расслабленный. Похоже, каждое слово ей дается с трудом.
-Да-да, спасибо, мой милый, я постараюсь… Нет, ничего, - только голова болит… Ничего, терпимо…Да, скорее всего, сейчас опять лягу…Это что-то ужасное! Льет и льет без конца….Да, я надеюсь…Все-все, целую. До встречи. – Отняла «мобильник» от уха, положила в боковой карман халата. Теперь в поле ее внимания один Николай. Еще мизинцем, машинально, водит по кроличьей шерстке, а тот жмурится и благодарно прядает ушами.
Долго, очень долго, только смотрит и не произносит ни слова. Наконец, разродилась:
-Проходи…Только осторожнее…И закрой за собой дверь.
Николай исполнил, то есть сначала закрыл дверь, а потом прошел, подчеркнуто высоко, по журавлиному,  поднимая ноги.
-Что ж….Развей мою грусть-тоску. Покажи во всей красе, на что ты способен.
Николай  не придумал ничего лучшего, как еще раз по-младенчески заплакать.
-Тебя послушать, - дети только и знают, что слезы льют. Это не так. Намного чаще  смеются. Умеешь смеяться?
Смех, как на зло, у Николая  всегда плохо получался, поэтому почти никогда к этому трюку не прибегал, но раз хозяйка просит…Исполнил, но сам сразу понял, - нет, на смех, да еще как у детей, мало походит.
-Я еще раз попробую.
-Не надо, - коротко обрезала хозяйка. Сказала так, что Николай сразу почуял , - спорить лучше не стоит.
И вновь воцарилось молчание.
-Выходит, больше ничем не можешь меня порадовать.
-Дак…- Николай только собрался  возразить, - хозяйка больше не дала ему ни слова. -Оставайся здесь, - приказала она. – Я тебя позову. – Сказала и вышла, - оказывается, Николай  только сейчас это заметил, там была еще одна дверь, которая вела куда-то вбок.
Потянулись тягостные минуты ожидания. Вдруг почувствовал, как тревожно забилось его сердце. И вновь, как уже с ним не раз за последнее время случалось, просквозила мысль: «А не лучше ли ему – пока не поздно, - отсюда… дать деру? Обещанной награды, правда, пока не получил, - ну, да и хрен с ним. Главное…». Домыслить до конца уже не успел, хозяйкин окрик из-за двери:
-Входи.
Все. Момент потерян. Отступать уже поздно. Николай пошел на голос и, когда оставил дверь за собой, обнаружил себя сначала в почти полной темноте. Разумеется, окна здесь были, свидетельство тому – отдельные  щелочки,  на которые не распространялась власть оконных штор, но они были слишком узки, да и сам свет, который мог сейчас через них проникнуть,  претендовал на роль света лишь с большой натяжкой.
 Прошла, пожалуй, минута, пока глаза Николая   как-то  освоились. Зрение его постепенно улучшалось. Так, для него стало очевидным, что посреди комнаты стоит большая двуспальная кровать. На ней кто-то лежит. Разумеется, это сама хозяйка, - кто же еще? А в ногах у нее – длинноухий кролик, его мордочка повернута как раз в сторону Николая.
-Иди сюда. Не бойся.
Николай в очередной раз подчинился. Теперь он стоял в ногах кровати.
-Ложись. – Тот же повелительный голос.
Куда «ложись»?
-Сюда! – Николай только подумал, а хозяйка уже ответила. – Ко мне ложись.
«Зачем?» - опять только подумал Николай, а хозяйка опять – как - будто его  услышала:
-Так надо. Ложись.
«Ладно, - подумал , - наше дело телячье». Приказано ложиться, - он будет ложиться. Вопросов решил больше не задавать. Стоя, балансируя то на одной, то на другой ноге, расшнуровал, сбросил с себя ботинки, но только было начал расстегивать на себе штаны, его, как будто по уху отменного «леща» получил, резко прервали:
-Еще чего! Так ложись.
Прямо так, в штанах, что ли? Ладно. Кто б спорил. Ну…где наша не пропадала? Николай осторожно, чтоб, не дай Бог, не коснуться при этом чисто случайно хозяйки, переместил себя в постель.
Какая замечательная постель! Ощущенье полной невесомости. Но наслаждаться постелью Николаю сейчас вовсе не с руки. Рядом с ним, в каких-то, может, десятках сантиметров, - женщина, каких Николай до сих пор мог, пожалуй, видеть только по телевизору, или в те редкие мгновения, когда, например, шел с работы, а какая-нибудь расфуфыренная вылезала из роскошной машины, чтобы сделать короткую пробежку от тротуарной кромки до двери ближайшего, не менее роскошного, чем ее машина, магазина, - и, тем не менее, никакого, самого натурального для такого случая желания он не испытывал. Робость, переходящая в страх. Ни о чем ТАКОМ он сейчас и помыслить не мог.
-Скажи что-нибудь…Нет, не что-нибудь…Скажи «мама», - еще раз приказала хозяйка.
Приказать – не сделать. Сейчас, в этом лежачем положении, да еще когда он весь такой взбудораженный, - вряд ли что получится. Однако выполнять волю хозяйки надо, никуда не денешься. Николай произнес – ровно то, что от него требовалось.
Вроде, неплохо сказалось. Даже на удивленье.
-Еще…Говори…Говори.
И Николая вдруг как будто чем-то подхватило, куда-то понесло:  заговорил, залепетал, загундосил, заверещал, -  никогда до сей поры таких концертов даже самому себе не выдавал.  Настолько вошел во вкус, почувствовал в себе такую уверенность, что сам даже не мог остановиться. Дождался, пока хозяйка сама не прервала:
-Хватит.
Пока  давал концерт, она, кажется, сама еще ближе подвинулась к нему. Даже коснулась его своим плечом, какие-то ее  волосинки  сейчас лежали прямо на лице Николая, что-то  даже попало ему в рот, - он не смел это выплюнуть, так и держал у себя на языке.
Дальше, - он услышал, как хозяйка слегка пошевелилась, - понял, что она высвобождает из плена комбинации свою грудь. Еще подвинулась, поднесла грудь прямо к его губам. Николая  не надо было  вразумлять,  все сам понял, - осторожно взял в рот ее сосочек, пососал.
-Сильнее, - приказала хозяйка.
Николай подчинился.
-Зубами.
Николай был само послушание.
Хозяйка высвободила другую грудь. Николай  уделил должное внимание и ей. Хозяйка тихо простонала, - и Николай замер.
-Продолжай.
Скоро она опять застонала. Порывисто задышала. Николаю  было все труднее держать у себя во рту соски  ее грудей , хотя  старался, как мог, чувствовал, что он уже и сам задыхается, пот начал застилать ему глаза. Но вот хозяйка  уже не простонала, то был  гортанный, идущий из самого  ее нутра, хрипловатый крик, все тело ее на пару мгновений взметнулось над постелью, Николая  при этом отбросило, едва-едва не свалился с кровати  и….все пока на этом закончилось.

9.
Николай как вернулся к себе, так сразу опять завалился на койку. Таким обессиленным, как сейчас,  он, кажется,  себя и не помнит. А ведь пришлось повламывать по жизни ой-ей-ей. И кирпич битый приходилось на себе мешками таскать, и щебенку. Покрытые асфальтом мостовые вырывающимся из рук тяжеленным перфоратором вскрывать. Тяжело – да, но чтоб такого… А всего-то, кажется… Ну, полежал в постели бок о бок с красивой бабенкой, сосочки ее губами, да зубами пооттягивал, - милое, вроде бы, дело, но до чего ж он взмок. И все жилочки трясутся.  И внутри как будто какая-то пустота. Вот ведьма ж, оказывается, какая! 
Лежал вплоть до того, как Митревнина девчушка, уже по установившейся традиции, не просунула голову в дверную щель и не пригласила его:
-Дядечка Николай, ужинать пора!
Есть не хотелось, и Николай уже решился было ответить отказом, потом подумал: «Нет, - зря. Кто знает, что его впереди еще ждет. Еще если и есть не будет, - совсем доходягой станет».
В столовой, - кроме Митревны и ее дочки, - ночной сторож, старикан лет за семьдесят. Он ужинает всегда, так уж заведено, а потом уходит в сооруженную специально для него будочку у ворот дома, в которой и проводит всю ночь. Митревна, когда Николай вошел, как-то особенно внимательно на него посмотрела и, когда накладывала ему в тарелку, подавала, - делала это с особой предупредительностью. Может, рассчитывала, - у него сейчас язык развяжется, и он о своих злоключениях поделится? Не на того напала. И раньше-то не больно словоохотливый, Николай  и вовсе закрылся в себе. Оставив в тарелке больше половины щедро выделенной порции, промычав за полный  вечер не больше трех-четырех малозначащих фраз, вернулся к себе.
Им вдруг овладела непонятно откуда взявшаяся, до того никогда его не посещавшая жалость к себе. Лежал с открытыми глазами и потихоньку вспоминал  то один, то другой из эпизодов уже прожитой им жизни. И каждый раз вспоминалось, как кто-то и за что-то его незаслуженно обижал. Начиная с детских лет, когда его то и дело шпыняли, толкали, щипали, только из-за того, что  был меньше всех и казался слабее и беззащитнее всех, до уже взрослых лет, когда, если его, как бывало раньше, «по морде и не трогали», зато частенько обижали морально: чуть что, премия, допустим, какая, - обязательно премируют меньше всех и запихнут в последнюю очередь. Как-то само собой считалось, что раз он махонький, то и нужда у него поменьше, чем у остальных, тех, у кого с ростом все нормально. А как у него с женской половиной дела не складывались? Сколько насмешек, издевательств от них за всю жизнь получил! Сколько шуточек на себе вынес!
А теперь еще и собственный сынок, родная кровь, руку на него поднял. Воспользовался, что перерос, силушки на его же, отцовы, харчи поднабрал… А, может, и не сынок. И вовсе и не родной. Теперь поди-разбери. 
Тем же вечером, поздно, только в начале одиннадцатого, в дом приехал хозяин (Николай  еще не спал и услышал). Однако только переночевал и рано утром следующего дня вернулся в город. Хозяйка уехала с ним. И тот, и другой отсутствовали все ближайшие дни, а Николай  вроде как опять остался не у дел.
В пятницу они не вернулись, в субботу – та же картина. Настало воскресенье. Вроде как, пора бы Николаю  и  закругляться: срок контракта истек. Наконец, часу в седьмом воскресного вечера – прикатили оба, а часов в девять в комнатку к Николаю заглянул воскресший с появлением хозяев и охранник. Ничего не сказал, только махнул небрежно рукой. Жест понятный без слов: хозяева требовали Николая  к себе.
Охранник  проводил Николая  до двери той же комнаты, где состоялось его первое неудачное выступление. Что ему сейчас предстоит? Зрители были те же: в кресле – хозяин, хозяйка с кроликом на коленях – на причудливо изогнутой софе. Когда Николай вошел, - не удостоила его даже мимолетным взглядом, все ее внимание – на экране стоящего напротив нее на высоких ножках телевизора. Хозяин же – или Николаю это только показалось?  - несколько более  внимательнее задержал свой взгляд на лице вошедшего. Уж не знает ли  о том, что было?
-Вечер добрый, Николай Демидович. Как поживаете?
«Нет, не знает».
-Не скучаете тут?
«А, может, и знает, но если они заодно…».
-Долг, как известно, - платежом красен. - Взял со стоящего рядом с ним столика заранее приготовленные деньги, протянул Николаю.
Они самые, зелененькие. Все, как есть, без обмана.
-Ровно семьсот. Можете пересчитать.
А между тем Николая  вдруг сомнения забрали. Брать-не брать? Какие-то вдруг кошки на сердце заскребли. Бросил мимолетный взгляд на хозяйку: та, невозмутимая, по-прежнему вся в  экране телевизора. Николай, похоже, ее совсем не интересует. Эта-то, пожалуй,  ее невозмутимость, кажется, и решила исход дела: уж коли ей все равно, то ему, Николаю, и подавно. Взял деньги.
-Но этим, Николай Демидович, наша сделка не заканчивается, - продолжил хозяин. – Предлагаю погостить у нас еще одну неделю. На тех же, разумеется,  условиях.
Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!  Такого предложения, честно,  Николай вовсе не ожидал. Первое его побуждение: «Не! Ни за что!». За этим сразу пришло сомнение: «А что он от этого проигрывает? Деньги, право же, хорошие…Где и как он такое, можно сказать, за раз плюнуть заработает?». Потом пришла более практичная мысль о работе. А ну как возьмут и запишут в прогульщики, уволят, да еще по самой позорной статье. Где он потом найдет другую работу? Этим своим опасением тут же поделился с хозяином.
-Не волнуйтесь, вы в отпуске,  - спокойно отреагировал на это хозяин. – Разве я вам об этом не говорил? Извините. В бессрочном отпуске за свой счет, я уже обо всем договорился.  Пусть эта проблема вас больше не волнует. А ваши потери в заработке будут мною адекватно компенсированы.
Бессрочный отпуск. За его счет. Такого при их постоянной гонке («Давай! Давай!») Такого во сне не могло присниться. И все же…
-Мне бы надо со своими посоветоваться.
-Хорошо, посоветуйтесь
Николай вспомнил, что оставил свой мобильный у себя на столе. Хозяин тут же, не задумываясь, протянул ему свой.
Надо сказать, Николай всю эту прошедшую неделю то и дело порывался позвонить домой сам. Пару раз даже успел набрать номер. Но так и не довел ни разу задуманное до конца: мешала обида, а еще то, что жена до сих пор ему не позвонила сама.
На звонок опять откликнулась дочь.
-А! Пап, - и не поймешь, то ли обрадовалась, то ли ей опять до фени. -  А  мамы дома нету.
-А где она?
-Да гуляет где-то.
«Гуляет»! На фига попу гармонь. Спать ложиться скоро, муж ровно неделю  непонятно, где и с кем, а ей хоть бы хны, она где-то гуляет. С кем, интересно?
Николай молчит, переваривает услышанное, а дочка равнодушно продолжает:
-Передать ей что?
-Да, передай. Пусть и дальше гуляет. – «Вот вернусь, я ей хвоста накручу. Она у меня во как погуляет». И к ожидающему его решения хозяину. -  Хорошо. Я согласен.
 Хозяйка в тот вечер на Николая  так ни разу и не взглянула.

10.
На следующее утро, как и следовало ожидать, хозяин укатил в город, прихватив с собой охранника, а хозяйка осталась.
День был хоть и не дождливый, но пасмурный. Николай, позавтракав, убрался к себе. Он был отчего-то уверен, что хозяйка вот-вот о нем вспомнит и за ним позовет. Поэтому так и сидел на краю койки, даже не решаясь прилечь, можно сказать «при полной боевой выкладке ».
Из единственного окна его комнатки  открывался вид на подступающий с тыла, сразу за мелкой сеткой ограждения, частый сосновый лес. Там было еще темнее, пасмурнее, вроде, еще более неприветливо, чем здесь, по эту сторону сетки, и все равно отчего-то тянуло именно туда: «Там спокойнее. Понадежнее. Хоть над душой никто не стоит».
Предчувствие не обмануло. Где-то в половине двенадцатого явилась связная – Митревнина девчушка:
-Дяденька Николай!  Вас тетенька Алла Сергевна хочут! Срочно!
Вон оно, оказывается, как его хозяйку-то зовут: Алла. Впервые узнал. А то все «хозяйка, да хозяйка». Имечко непростое. Это не то, что, допустим, Наташа-Катя. Здесь привкус чего-то мясного, алого, кровавого.
Когда выходил из домика, не мог не пройти мимо стоящей, опираясь спиною о дверную раму, источающей кухонные запахи, Митревны с неизменной сигаретой в зубах. Та как-то особенно выразительно  посмотрела:
-Что, мужичок? На работу пошел?
Николай сдержался, - это стоило ему больших усилий, ничего в ответ не сказал.
На этот раз все происходило почти точь - в - точь, как и в памятный предыдущий. Единственное отличие  - Николаю  не пришлось предварительно «давать концерт».  Едва оказался   в постели, хозяйка тут же, не рассусоливая,  приказала ему заняться ее грудью. Едва  получила, что хотела, как и в первый раз, сразу демонстративно обернулась к Николаю спиной. Когда же он попытался задержаться рядом с нею в постели, не оборачиваясь, глухо, в подушку гневно произнесла:
-Что? Специального приглашенья ждешь? Проваливай. И поскорее.
Возвращаясь, опять встретил  Митревну, на том же месте и опять с сигаретой, она как будто специально его поджидала. Тот же многозначительный и, кажется, всепонимающий взгляд:
-Как поработалось?
Вот тварь! Но Николай опять отмолчался. Неслыханное для него дело. 
Когда прошел к себе, вновь оказался один на один с самим собой, с ходу упал на койку, - пружины матраца жалобно взвизгнули, - почувствовал, как  в нем набухает, зреет, все более настоятельно теснит его изнутри, аж давит о грудную клетку – нет, не жалость к себе, как то  было в первый раз, а гневное желание …перевернуть все вверх дном, дать хорошего «пендаля». Кому? Да, конечно же, в первую очередь, - ей.
Ишь, прынцесса какая! И полежать с ней лишнюю минутку нельзя. «Проваливай». Как будто он бесчувственная чурка какая. Как будто он не мужик.
Конечно, - теперь-то до Николая  это дошло, - он был для нее как все эти куклы, которыми она населила свой  «предбанник». С одной большой разницей: в отличие от кукол, какими бы привлекательными они не казались, Николай, при всей его, может, внешней непривлекательности, был существом живым, со своим восприятием, реакцией, оценкой. Словом, он был необыкновенной  куклой. Каких еще ни один умелец в мире не изобрел. И цены у такой куклы не было. Да, но…Сам-то Николай себя куклой не ощущал! Вот ведь самая-то главная закавыка какая.
«Все. Точка. Поигрались и довольно. Надо сматываться отсюда».
Конечно, что говорить, таких денег он больше нигде, ни на какой работе,   зарабатывать не будет, но еще есть что-то помимо денег и это «что-то» настоятельно требует: «Убирался бы ты, добрый молодец,  отсюда поскорее по - добру, да по – здорову. И чем скорее, тем лучше».
Николай  уж было совсем решился, даже  с койки поднялся, штаны натянул, как в комнату вновь ворвалась Митревнина дочка:
-Дядечка Николай….
Видимо, в том, как при этом посмотрел на нее «дядечка Николай»  было что-то устрашающее, потому что девчушка сразу заробела и закончила уже шепотом:
-Вам письмо.
Подает изящный, пропитанный тонкими запахами конвертик.
Это еще что такое? С недоумением взял конверт. Может ли быть, что он предназначен именно для него? Не путает ли чего-нибудь эта несмышленая девчонка? Полный сомнений, открыл конверт, благо, он был не заклеен, вынул такую же ароматную бумажку. На ней – крупными аккуратными рисованными буквами, -  начертано только одно слово : «Извините».
Это как же надо понимать? Что же это получается? Это, выходит, она извиняется перед ним?
И сразу что-то внутри Николая опустилось, обмякло. Одно только слово, а все и внутри и вокруг него изменилось. Чуть даже слезу не прошибло. До чего ж она его одним этим словом, - взяла и… поставила на место. Разоружила. И он уже смотрит на нее по-другому. И уже совсем не против продолжить эту игру. Даже, более того, - хочет ее продолжения. Прям  чудо какое-то.
Николай переживает, а девчушка стоит напротив, смотрит на него во все глаза. Почувствовала, наверное, своим детским чутьем, что принесла дяденьке Николаю хорошую весть. Может, даже ждет от него какой-то благодарности.
Эх, так уж и быть, - будет тебе, пацанка, благодарность.
-Хочешь я тебе песенку спою?
-Хочу!- Глазки  засверкали.
Николай уже привычно поднапрягся, набрал в легкие воздуха, и вдохновенно по-детски запел:

                Пусть всегда будет солнце.
                Пусть всегда будет небо.
                Пусть всегда будет мама.
                Пусть всегда буду я!

11.    
Очередное их свидание состоялось уже через день, ближе к вечеру. Николай, если и не летел на него как на крыльях, - все же рассчитывал, что на этот раз все будет как-то иначе. Что ее обращенье с ним будет другим. Была, была такая надежда. И… жестоко ошибся. Все то же, что и тогда, и позатогда. Как будто это «Извините» принадлежало вовсе и не ей. Правда, когда уже самое главное, то, ради чего она его приглашала, осталось  позади, она не поспешила обернуться к Николаю спиной: лежала лицом вверх, постепенно успокаивая, умеряя дыхание своей груди, и в этот момент ее рука непроизвольно легла на то место на штанах Николая, где природой было предопределено находиться его детородному органу. Вообще-то, насколько сам по себе Николай был мал ростом, настолько, обратно пропорционально,  был внушителен в своем размере его мужской придаток. Особенно сейчас, когда он был так возбужден. Реакция хозяйки была мгновенной: ее руку как будто ударило током, отшвырнуло ей обратно на грудь. Тут же зло прошипела:
-Ты не мог бы - хотя бы на время – у себя это куда-то подальше убрать?
И сразу – вновь – стала понятной разделяющая их бездна.
-Нет, не мог! Не убирается!  – единственное, что пришло на ум и сорвалось с языка, уже когда выбирался  из постели. Вот и весь их в этот раз разговор.
Последняя «свиданка», значит, состоялась в среду, а в четверг вечером  несколько неожиданно нагрянул хозяин.
Уже в начале двенадцатого, Николай уже собирался отойти ко сну, за ним явился прибывший с хозяином охранник.
-Ну что, Пигмей Демидыч, - охранник, похоже, был в хорошем настроении, улыбался, -  начревовещался? Пошли за мной.
То, что его ведут именно к хозяину, Николай ничуть не сомневался. И на этот раз он не ошибся.
Здесь, куда его привел охранник, Николай  находился впервые. Видимо, это было что-то вроде кабинета хозяина. Книжные полки. Компьютер.  Сам хозяин возлежит на тахте. У тахты столик. На столике – бутылка, отпита, примерно, на треть. Стопка. Гуляет хозяин. Не очень, правда, судя по выражению лица, веселое гуляние.
 Поставил перед собой Николая, - охранник быстренько слинял  за дверь.
Долгое, очень долгое молчание. Что он обо всем «в курсе», - к гадалке не ходи. Обо всем доложили. Митревна, должно быть, у него тут соглядатаем, больше некому. Значит, сейчас соображает, как бы с ним  покруче обойтись.
-Что? – наконец, прервал молчание. – Чем похвастаетесь, Николай Демидович?…Отчитайтесь за проделанную работу.
Понятное дело,  вопросы сейчас задаются не ради того, чтобы  на них отвечали. И  вступать в какие-то пререкания, тем более оправдываться не стоит. Да и с какой стати ему оправдываться? Пусть, уж коли так осерчал, берет за бока свою ненаглядную, сам Николай  в этом хитросплетении – лицо подневольное, делают, что ему велят. Так что, - по всему выходит, - лучше ему сейчас подержать язык за зубами.
-Что же вы молчите? Скромничаете. А правду мне говорят, - моя супруга жить теперь без вас не может?…Ну и Дон Жуан же вы, Николай Демидович! Кто бы мог подумать? Я, между прочим, больше года за ней ухаживал, одних цветов ей сколько, прежде чем внимание на себя обратил, а вы…можно сказать, одним махом всех врагов побивахом. Раз, два – и в дамках?  Как это у вас так здорово получается? Поделитесь своими мужскими секретами.
Отмалчиваться  и дальше  было уже неприлично, нужно было хоть что-то сказать:
-Завтра съеду…Если можно.
-Завтра? А почему не сейчас сразу? И не съедешь, - а тебя вынесут…Ногами вперед. Договорились?... И вынесут тебя, дружочек мой, на хорошее такое кладбище. Там один песочек. Сосенки кругом. Пейзаж. Как у Шишкина. Только без медведей. Зато птички поют. Сразу все двадцать четыре удовольствия. Как? Устраивает тебя такая картина?
И здесь Николай не выдержал, - не потому, что испугался (веры в то, что хозяин выполнит свою угрозу, у него отчего-то не было), а просто, по-видимому, вызрел момент, когда он должен был об этом сказать:
-Я-то тут при чем? Она сама. Говорит: «Делай то, делай это». Вот я и делал.
Вот и задумался  хозяин. Присел у себя на тахте, наполнил стопку, но пить не стал, а прошел к окну. Видна  только одна  его спина. Сгорбленная. И мысли, видать, тяжелые: вон как голову его пригнуло. Нет, пожалуй, ему тоже сейчас не позавидуешь. И чье бы место Николай  сейчас предпочел – свое или его, - это еще надо посмотреть. А все бабы. Проклятое племя. Во всем, куда ни плюнь, они одни кругом виноватые.
-В общем…так, - хозяин, наконец, отошел от окна. – Слушай меня внимательно…Дон Жуан хренов…Так…Понял? ТАК…Я тебе позволяю. Посмеешь…на что-то большее…Живым отсюда уже не уйдешь. Это я тебе гарантирую. Усек?
Нет, первые несколько мгновений не «усек». Что значит «так и не так»? Даже уточнить хотел, - наконец, понял…и даже – на какое-то, правда, время,  - пожалел хозяина. Ну, баба! До чего ж, выходит, мужика скрутила, если допускает такое. С другой стороны, и Николаю хочется живым отсюда уйти. А что хозяин, если вожжа под хвост попадет, может привести угрозу в исполнение, -  вот теперь у Николая   на этот счет больше сомнений никаких. Этот – раз сказал, - сделает.
-А можно… я вправду… от вас  съеду?
-Съедешь, съедешь, не волнуйся. Но не раньше, чем я  скажу. Ни часом раньше, ни часом позже. А теперь…- Показал на дверь. – И заруби себе это на носу: шаг влево, шаг вправо -  одни брызги от тебя останутся.
Только вернулся к себе, сразу захотелось позвонить домой. Именно домой, а не жене.  На этот раз откликнулся сынок…Или, скорее, не сынок? Словом, Ленька. Ну, от этого Николаю ничего, кроме какой-нибудь пакости  не жди.  Так подумалось, так оно на деле и оказалось. На вопрос, где мать, обрезал:
-Нет ее, - и тут же бросил трубку.
Пришлось Николаю, скрепя зубами,  еще раз набрать номер. Теперь подошла дочка.
-Пап, это ты? А мамы действительно еще нету.
А времени, между тем, уже … скоро одиннадцать  ночи.
-И где же это она в такое время болтается?
-На мероприятии.
-Какое это?
-В отделении. День рожденья у дяди Вовы справляют.
«Дядя Вова», - это ее сослуживец. Старлей. Из хохлов. Мудозвон еще тот.
-Ладно, я еще позвоню.
Через полчаса, - ждать дольше уже не хватало сил, - опять набрал номер. Опять дочка:
-Нет, пап, нет, еще не приходила.
Николай швырнул трубку.  «Может, ей самой, по мобиле? Испортить ей удовольствие». Подумал и решил, что не стоит. Слишком много чести. Еще подумает, он тут на стенку из-за нее лезет.  Ревнует. А он и ни капельки. Уже разделся, лег, выключил свет, - нет, сна ни в одном глазу. Хоть караул кричи. Опять набрал номер. И опять дочка:
-Ну, па-ап…- почти плачет в трубку. – Уже но-очь…Ты же спать мешае-ешь…
-А мать?
-Ну нету, нету ее. Что я тебе ее из-под земли что ли достану?
Ладно, он все-таки ее по мобильнику отыщет. Он ее сейчас… С трудом, пальцы плохо слушались его, набрал женин номер. «Данный абонент  временно вне зоны связи». Оппа! Час от часу не легче. И что же ему теперь делать дальше? Какие еще для него варианты? Пожалуй, дождаться наступления утра, ничего другого не остается. И вот тогда уже…
 Ночь почти не спал. Чуть что, - глазами на циферблат часов. Ох, как медленно тащится время до рассвета! Позвонил ровно в семь. Трубку долго не брали. И только  после седьмого гудка…
-Алё, - ее, женин, голос. Недовольный, сонный.
-Ты что мать твою? – Николай  начал с места в карьер. – Ты где, спрашивается, ночами шляешься? Что у тебя там, - зудит промежду ног? Совсем невтерпеж? Я тебя, паскуду…
-Ты! Недомерок, - не дала Николаю даже фразу закончить, пошла в контрнаступленье, как будто только этого и ждала, давно и тщательно к этому готовилась. - Пошел ты, знаешь куда? У кого больше-то зудит, у тебя или у меня? И кто больше ночами шляется. Я тебя, гада ползучего, уже какую неделю дома не вижу. Ты, значит, развлекаешься, а мне хрен на ны?
-Да я…может, деньги зарабатываю, - Николай вдруг осознал, что и с ним тоже не все так уж безукоризненно, и в том, что происходит, есть и его доля вины. И надо бы, конечно, с женой объясниться, но как же с ней объясняться, если ее понесло  по кочкам?
-Какие деньги? Что ты мне на ухи-то вешаешь? Зарабатыватель. Не нужны мне больше твои деньги, подотри ими свое место. Или пусть твоя п…..рванка свое место ими подотрет. Дура, должно быть, распоследняя, проститутка, если хоть что-то в тебе нашла. А  с меня хватит. Скоко лет воздух рядом со мной портил. Ничего хорошего никогда от тебя не видела и не слышала. Слава Богу, хоть на время уехал, - хоть отдохнула какое-то времечко  без тебя. Чуточку хоть очухалась. Хоть человеком себя как-то  почувствовала. А то ведь как свинья. И ребята все от тебя устали. «Нет, говорят, тебя, - и веселее, вроде». Ты же как этот…которые тоску наводят. Токо взглянешь на твою рожу поганую, - тут же удавиться охота…
Николай не стал дожидаться окончания ее речи, - бросил трубку. Немного посидел на койке, пытаясь утихомирить распоясавшееся сердце, потом лег, укрылся с головой одеялом. Мыслей в голове по поводу им только что услышанного пока никаких. Одна тоска. И полная непонятка, как же ему теперь дальше поступать в этой вдруг вокруг него взвихрившейся, черт знает что сулящей ему жизни. Одно ему совершенно  ясно, - домой ему, во всяком случае, в ближайшее время, лучше не возвращаться. А куда возвращаться и стоит ли ему теперь вообще куда-нибудь возвращаться? - вот в чем вопрос.

11.
На следующее утро – ни хозяина, ни хозяйки. След простыл.
Когда  выходил из туалета,   подслушал, как Митревна объясняла новенькой, лишь второй раз пришедшей убираться в доме женщине:
-Укатили, укатили. Обое укатили. Заграницу. Хозяин по делам, а она с ним заодно. Чтоб не скучно было.
Уже днем, когда Николай  отобедал, а Митревна еще продолжала греметь кастрюлями у себя на кухне, он осторожно поинтересовался:
-Надолго…уехали-то?
-А тебе, небось, хочется, чтоб поскорее? – Митревна с ехидной улыбочкой взглянула на Николая  через плечо. – Не, не надолго. Хозяин обычно долго дела не делает. Но денька-то три их точно не будет. А надолго они еще этим летом, на какие-то там острова, чуть ли не в Тихом океане улетали. Яиц вот таких…- показала руками, – вроде, птичьих…гагарачьих оттуда привезли…Так что,  пользуйся моментом, отдыхай от трудов праведных.
То ли по причине  отсутствия хозяев, то ли по чему-то другому,  Митревна была в благодушном настроении; кажется, была совсем не прочь почесать языком. Да и Николаю  держать все в себе стало вовсе невмоготу. Захотелось хоть перед кем-то как-то излиться. Может, хоть эта бабенка, - при всем том, что, конечно же, выполняя порученье хозяина, его добросовестно «секла», и никакой особенной симпатии к нему до сих пор не выказывала, поможет ему хоть каким-то советом, или просто послушает его?
-Какие там труды? Болтаюсь, как говно в проруби.
-Ну…говно не говно, а хозяйка, вроде, тобой довольна. Выходит, выполняешь.
-Может, чего-то и выполняю. Токо самому-то мне от этого ни жарко, ни холодно.
-Ну, ты, мужичок! Хочешь и конфетку съесть и на кол не сесть?  Радуйся, что хоть денюжек дают. А с денюжками чего угодно. Чего токо твоя душенька не пожелает.
-А кто хоть он? Хозяин-то  ваш. Чем на жизнь зарабатывает?
-А чем, как ты думаешь, такие как он,  зарабатывают? – Выразительно постучала костяшками пальцев по лбу. – У человека ума палата. Разве сразу не видно? Вот и доит… таких, как мы с тобой.
-Это счас. А раньше?
-А раньше его отец точно так же доил. Большие должности по партейной линии занимал. На собраниях соловьем разливался. «Дело партии-дело народа».  Вот и сынок в него, видать,  пошел. Только не по партейной,  а там, где дебЕт с кредЕтом. Одним словом, финансист.
-Так, выходит, он все равно из бывших.
-А чего ты удивляешься? Они все, на кого не посмотришь, бывшие.  Где ты настоящих – то найдешь?
-Ну а… хозяйка… Она из каких будет? Бывшая или настоящая?
Митревна немножко подумала.
-Скорее, тоже…бывшая. Но не по партейной. Из балерин. Ногу, вишь ты, как-то, когда репетировала, повредила. Подвернула. Чуть не хромоножкой стала. Врачи постарались, - выправили. Но в балерины уже никуда. Вот и мается. Места себе не находит…Чем заняться-то, пока хозяев не будет, собираешься? Домой можешь прогуляться.  Не запрещено. Чай, тоже соскучился, видать,  по своим.
-С чего это мне вдруг соскучиться? – ни с того, ни с сего окрысился Николай.
-А-а…Ну, раз не соскучился…
И тут вдруг Николаю ужасно захотелось…. Нет, не домой, конечно. Дома у него, считай, на этот момент нет,  как нет, а вот… хоть как-то  проветриться, что ли.  Уж больно много в нем за это время всякой дряни накопилось.  Нет, на одном месте он – точно, - сейчас не усидит.
-А где тут у вас…нормально…посидеть можно?
-Посидеть? Хм… «Посидеть»... Места у нас особенные. Кругом - одне денежные мешки . За заборами сидят, да зубами от жадности щелкают…Ну если токо к торговому центру. 
-А где это?
Митревна охотно и  очень подробно все объяснила.
Пройдя к себе, достал из-под матраца свои кровные, «зелененькие», им только что заработанные, послюнил палец, аккуратно пересчитал: все на месте. Есть на что разгуляться. Да на такие, как у него, - всю ресторанную  шушеру на уши поставит. Они перед ним как тараканы на раскаленной сковородке забегают. Только без тех его шуточек, какими «прославил» себя в прошлый недавний раз.
На выходе опять столкнулся с пускающей дым колечками Митревной. Она как будто его поджидала.
-Ты, мужичок….так уж и быть, - гулять-то гуляй себе на здоровье (можно сказать, заслужил), токо, смотри, совсем-то… не загуливайся. Обратно сюда, хотя бы и на четвереньках, возвращайся. Не то хозяин тебя из-под земли. У него руки длиннющие. Пока нужен ты  ему - и на дне моря, если понадобится,  отыщет.


12.
Торговый центр Николаю  найти не составило никакого труда. Тут же автобусная остановка. Стоящий на всех парах, готовый отправиться в путь «Икарус». А вон и ресторан. На втором этаже. Даже название на нем какое-то. «Казбек». Не внушают Николаю доверия все эти «казбеки», но деваться все равно некуда,  если единокровные, русские, не подсуетились.
Народу вокруг как-то совсем уж не густо. Приметил, правда, одного. Именно из тех, кого и выискивал его взгляд. Сидит прямо на урне (как не скувырнется?), небритый, ноги враскоряку, ширинка не застегнута. Уставился в заплеванный, усеянный окурками, бумагой от мороженого, с выбоинами тротуар. Как будто чего-то ждет. Может, манны небесной? Так будет ему манна.
Николай  решительно подошел, ткнул раскоряку пальцем в плечо. Тот от неожиданности едва не свалился с урны. Тупо, раззявив наполовину лишенный зубов рот,  уставился на Николая. Потом испуганно:
-Ты…Тебе чо?
-Выпить хошь?
Молчит. Растерянно моргает. Пытается что-то сообразить.
-Ну, так как? Хошь-не хошь?
-Хошь, - неуверенно, словно не верит своим ушам, сглотнул тут же набежавшую слюну.
-Таких, как ты…синюшных, еще привести можешь?
-А скоко?
-А скоко сможешь.
Кивнул нечесаной башкой.
-Ну, давай. Токо побыстрее. Я долго ждать не люблю.
Сполз с урны, на ногах потрепанные сандалеты, сквозь дырочки видны голые, без носков,  грязные от уличной пыли пальцы ног. Прежде чем исчезнуть, еще оглянулся, вопросительно взглянул на Николая, в этом его взгляде еще сквозила неуверенность. Николай  подтвердительно кивнул головой, только после этого, насколько у него хватало сил, зашаркал своими сандалиями, заковылял.
Ждать, однако, пришлось долго. Николай  уже занервничал, решил, что и здесь задумка не удалась, - наконец, является. С ним еще четверо: трое   мужиков  и одна баба. Ну, рожи! Нарочно не придумаешь. У кого синяк под глазом. Кто-то исцарапан так, что живого места  не осталось. Баба  вообще побрита, на темечке – жуткое розовое, с рваными закраинами пятно не-то лишай, не-то еще бог весть что. Подгребли. Молча. Смотрят с неуверенным ожиданием. Еще до сих пор не поверили, что им такая удача привалила.
-Ну что…братва?...  Готовы?
«Братва» в ответ недружно покивала. Кто-то из них:
-Да мы завсегда…
-Тогда за мной.
В заведение надо подняться по крутой, узкой лесенке. Наверху (видно, уже успел засечь их из окна), там, где как раз заканчивается лестница и начинается собственно ресторан, - их уже поджидает, видимо, сам хозяин. Смотрит на подымающихся сверху вниз. На лице – отражение самой неподдельной тревоги. Явно, как Николай и подозревал, «лицо кавказской национальности», но  маленького роста, почти как у Николая. Это последнее обстоятельство как-то сразу примирило Николая  с очевидной «нерусскостью» хозяина. Того же примирило с вторжением таких необычных посетителей то, что, уже поднявшись, Николай  незамедлительно достал из кармана и выразительно потряс в воздухе пачкой «зеленых». Лицо хозяина мгновенно расплылось в дежурной улыбке.
-Пожалыста…Сыда…Пожалыста.
Усадил их всех, однако, в отдельном, довольно тесноватом  закуточке и, как очень скоро заприметил Николай, поставил с наружной стороны двери самого настоящего мента. Но Николай  и за закуточек, и за мента на хозяина совсем не в обиде. Будь он сейчас на месте хозяина, - поступил бы точно так же.
-Нам…все, что есть…И чтоб музыка хоть какая была. Но не очень громко.
-Пожалыста…- хозяин, конечно, не возражал. – Всо! Всо  будэт! За мылу душу.  Пожалыста.

13.
Очнулся Николай на рассвете следующего дня. В редком березнячке, у мелкой, заросшей осокой, убаюкивающе журчащей речонки. Очнулся от того, что ему стало холодно. Под ним – примятая, как будто присыпанная белой солью трава: утренний заморозок, на нем – непомерный для Николая, пахнущий соляркой, хотя и здоровый, без дырок,  солдатский бушлат. Рядом – пустая бутылка, обрывки газеты, еще хранящей на себе  ссохшуюся колбасную кожуру, женский гребень с прядью седых волос.
Первым делом, ощупал на себе все имеющиеся в наличии карманы, - денег, естественно, никаких не нашел, - то ли оставил все в ресторане, то ли «собутыльнички» помогли, об этом сейчас можно было только гадать, - но никаких особенных переживаний по этому поводу не испытал. Все, в общем-то, путем: как пришли деньги безалаберно, так же точно и ушли. Туда им, значит, и дорога.
Прополз на четвереньках к воде, - подниматься на ноги, пока не было в том острой необходимости, не хотелось, - сначала смочил проточной водицей горло, потом сполоснул лицо. Отерся рукавом бушлата. Дальше надо было куда-то двигать. Впрочем, почему «куда-то»? Другого, чем вернуться, откуда пришел, выбора у него сейчас не было. Дорожная трасса – вон она, рукой подать, слышно как одна за другой проезжают машины. Только вышел на дорогу, - сообразил: вон он и поселок, островерхие, с башенками,  флюгерами крыши торчат. Дальше совсем просто: прежде, чем покинуть дом, Николай, конечно же, сообразил запомнить и улицу, и номер дома: Сосновая, 12.
Было еще совсем рано, когда Николай оказался у искомых ворот. Ворота еще были на запоре. На звонок Николая  долго никто не откликался, он уже собрался перелезать через забор, когда заметил подгребающего со стороны (видимо, в нарушение инструкции проведшего ночь не  в избушке, а у себя дома) сторожа.
Сторож, видимо, чувствовал за собой какую-то вину, поэтому и набросился на Николая с упреками:
-Черти тебя где-то носят. Ты кто такой? Мне никого впускать не велено. Иди себе, откуда пришел.
-Ты чего орешь? – пошел в контрнаступление Николай. – Чего  разорался? Не узнал? Вот как доложу, кому надо, как ты тут сторожишь, - одни клочья от тебя и останутся.
Обменявшись нелюбезностями, тут же, вроде, и примирились: сторож впустил Николая на территорию дома, а тот  передал сторожу оказавшийся на нем бушлат, авось, в хозяйстве  пригодится.
Едва добрел до своей комнатенки, нырнул себе на койку, под одеяло, почти мгновенно заснул, а разбудил его зазывный окрик Митревниной девчушки:
-Дядечка Николай, а вы разве покушать совсем-совсем  не хотите?
Николай бросил взгляд на часы: начало восьмого. Утра или вечера? Взглянул в окно: темно, значит, вечер. Девчушка по-прежнему в дверном проеме, смотрит на дяденьку  уже, скорее, сочувственно, чем с любопытством, как бывало прежде.
-Так вы собираетесь кушать или не собираетесь?
Нет, насчет «кушать» у Николая  намерений никаких, а вот насчет чего другого… Николай  прошел в столовую: за столом уплетающий за обе щеки сменный сторож, уже пришел на ночное дежурство, неподалеку от нее, пускающая сигаретный дым в отворенную форточку Митревна. Она-то как раз Николаю  сейчас и нужна.
-Баньку бы, - кротко попросил он, едва появился на пороге, на что Митревна вначале только ухмыльнулась.
-Хорошо, по всему видать, посидел…Тебя б, мил человек, не просто в баньку, - в стиральную бы машину  сейчас запихнуть. Чтоб как следует там пропесочила… Да будет, будет тебе банька. Уже, можно сказать, готова. Смотри, - подмойся, как следует, чтоб ничем от тебя не пахло, ни с заду, ни с переду: хозяева завтра прибывают. Ферштейн?
Прогноз Митревны, однако, не оправдался: весь следующий день прошел в томительном ожидании, - хозяева так и не появились. Николай  вдруг поймал себя на мысли: ему не терпится поскорее повидать хозяйку. Вот это новость! Разве так, как сейчас, не спокойнее? Спи, набивай утробу, смотри телевизор, - чем, спрашивается, не курорт? Погода к тому же наладилась, - конец августа забрезжил, а в дневное время, - такое ощущенье, словно вернулся июль. Митревна совсем обнаглела, - стоит у своей плиты почти нагишом, на ней только лифчик, да трусики, то и дело отирает лицо, шею полотенцем, - жарко, а перед Николаем  никакого стесненья, вроде он вовсе и не мужик.
Ладно, хрен с ней, с Митревной, с ней-то все ясно, но… Что-то будоражит, мутит сознание Николая, не дает ему просто – жить, как живется, как получается на каждый день, как жилось до сих пор. Ни шатко, как говорится, ни валко. Словом, все как у людей, только, с учетом его роста, -  в какой-то миниатюре. А теперь – нет. Теперь не «Шаланды полные кефали», а  «Реве, та стогне Днипр широкий». Теперь все куда-то катится, куда-то проваливается, и безропотного Николая  катит, катит, несет куда-то вместе со всем и со всеми. Чует его сердце: надвигается какая-то буря. «Ох, смотри в оба, Николаюшка, - как будто что-то говорило ему изнутри, -  наступают суровые деньки, серьезные испытания. Не тушуйся, не сдавайся,  держи хвост пистолетом». Так подначивал себя. А то мысль разворачивалась совсем в другую капитулянтскую, заранее обреченную  сторону: «А не смыться ли мне отсюдова, пока есть время и ворота не на запоре? А что, в самом деле? Никто и ничто меня здесь на силу не держит. Сбежит, уйдет на дно, - и ни один хозяин, ни одна ищейка его там не отыщет».
Или все-таки что-то держит? А если не «что-то», а «кто-то»? Уж не эта ли? Ничего не обещающая  ему кроме очередного, унизительного для его мужского достоинства пенделя,   донельзя избалованная и в то же время… такая обездоленная и от того еще более притягательная…  Уж не втюхался ли случаем  в нее? Втюхался так, как не втюхивался до сих пор ни в одну бабу в жизни.  Это в его-то годы!  И с его-то ростом! «Ну, Николаха, ну, ты,  братуха, однако, и зарулил».
Хозяйка появилась через день, без мужа, но в компании с уже появлявшейся здесь раньше подругой. Прикатили часу в двенадцатом. Часа в два затеяли игру в теннис. Николай  наблюдал за их игрой уже не снаружи, в непосредственной близости к корту, как прежде, а из окна столовой, отвернув угол занавески. На хозяйке  все ослепительно белое, - тенниска с короткими рукавами, плиссированная юбочка, одни кроссовки ярко красные. А руки и ноги – коричневатые от загара. Николай в этой  забаве богатых мало что понимал, - из спортивных состязаний ему был близок только футбол, - поэтому не мог судить, насколько хорошо хозяйка владела ракеткой, но что она сама смотрелась на корте – дай Боже, глаз  не оторвать, - тут не поспоришь. Да и двигалась по корту довольно живо. Никогда не подумаешь, что у нее какие-то проблемы с ногами.
Еще через пару часов, - уже после того, как обе женщины покинули  корт, - Николаю удалось  еще раз увидеть хозяйку. Случайно, или все-таки что-то подсказало ему, он вышел из домика, - хозяйка стояла метрах в десяти от него, одна, только на плече ее белка, по-видимому, та самая, которую еще угощал орешками хозяин в их первый приезд. Теперь ее персональной кормежкой занималась хозяйка. Солнце уже было на закате и надо было так случиться, что одна половина хозяйка сейчас была в тени, а другая, та, что ближе к Николаю, - как будто купалась в опустившемся прямо на нее огненном шаре.  Николай как увидел ее, так и замер на месте. Назад уже не хотелось, а вперед – страшновато,- так и стоял, не удаляясь от двери, смотрел в оба глаза. Хозяйка не сразу, однако ж  заметила его. Обернулась, немного подождала, может, рассчитывала, что Николай, уличенный в подглядывании, тот час же уберется сам, но когда убедилась в обратном, - он по-прежнему в наглую продолжал глазеть на нее, - несколько удивленная этим спросила:
-Чего тебе?
Николай не нашелся, что сказать в ответ. Тогда хозяйка, видимо, раздосадованная,  одним махом сыпанула  содержимое кулечка, которым угощала белку, в траву, и, больше даже не взглянув на Николая, быстро направилась к дому.
«Ладно, - злорадно подумалось при этом Николаю, - иди, куда хошь. Иди, милая. А от меня все одно – рано или поздно – не отвертишься».
Это «рано или поздно» случилось вечером того же дня.

14.
Николай, лежа на койке,  досматривал у себя по телеку очередную серию «Улицы разбитых фонарей», когда в дверь бесцеремонно, как всегда, заглянула Митревна:
-На выход, мужичок. – Коротко и ясно. Больше никаких комментариев.
Хозяйку Николай нашел стоящей посреди ее «предбанника», - расчесывала гребнем волосы у одной из кукол. Когда Николай вошел, даже не обернувшись, не бросив на него мимолетного взгляда, - настолько была уверена, что это именно он, - показала головою на дверь, что вела непосредственно в спальню:
-Подожди меня там.
Как всегда, - в приказном, не допускающем никаких возражений тоне.
В спальне источником света  - один зажженный «ночник». Постель уже разобрана. В ногах постели, - хозяйкин баловень, кролик, мордочкой в сторону Николая, фосфоресцирующие глаза, как будто специально следят за Николаем, как будто получил спецзадание  следить за тем, что бы тот в отсутствие самой хозяйки  ничего  не натворил.   Однако время идет, а ее все нет и нет. Тянет резину. Или еще кого-то ждет? Уж не хозяина ли? Да нет, - ему здесь, вроде, сейчас совсем не место. Николай уже собрался было кашлянуть, напомнить о себе, когда хозяйка, наконец, вошла. Несет, тесно прижав к себе, еще одну большую куклу. Не с ней ли собралась сегодня улечься в постель?
-Послушай, - неожиданно предложила хозяйка, что-то сотворила и вот уже кукла прямо на глазах Николая ожила, засучила ножками, потянулась ручонками прямо к хозяйке, мало того, - еще и загукала, загундосила, потом залепетала на каком-то тарабарском, птичьем языке. Вот это кукла!
-Ну, как? – хозяйка как будто спрашивает мнение Николая, а про себя, кто ее знает, может, думает: «Вот. Учись, как надо. У нее-то  еще лучше, чем у тебя получается». Впрочем, это лишь его, Николая, предположение. На самом-то деле, она, может,  другое имела в виду. А, может, вообще ничего не имела: просто поделилась, но уже и эта малость приятна Николаю. Значит, он для нее уже не просто вещь, значит, она с ним уже хоть как-то считается, а не как прежде: «Снимай обувку и в постель». 
-Я знаю, у тебя есть дети, хотя они уже взрослые, - говорит и одновременно гладит пальцами по розовым щечкам уже к этому моменту примолкнувшей и вновь замершей куклы. – Как ты их назвал?
Николай ответил.
-А я бы… Я б  своих…назвала как-то по-другому… А еще…кроме этих…у тебя еще есть дети?
Есть, конечно. Не без этого.
-А твоя жена о них знает?
Откуда? Зачем ей это знать?
-Но догадывается?
Чего не знает Николай, того не знает. Что там, в женской голове? -  поди разбери. Как бы то ни было, чем-чем, а детьми от других Николая ни разу не упрекала.
-Значит, не догадывается. Доверяет. Счастливая у  тебя жена.
Ну, это как на это дело посмотреть.
Хозяйка задумалась, а у Николая одно желание – «Ну, поговори еще о чем со мной! Поговори!». 
Нет, похоже, это и все, о чем ей хотелось узнать.  Прошла к кровати, бережно уложила куклу, даже наряд на ней поправила, опустила юбочку, прикрыла неприлично оголившиеся ноги. Выключила «ночник». В полной темноте, молча, начала раздеваться.
Дальше все, вроде, пошло по накатанной колее, ничего нового по сравнению с тем, что было раньше. Уже удовлетворенная, получившая сполна ровно то, что хотела, хозяйка лежала на спине, постепенно утихомиривая возбужденно дышащую грудь.  Николай добровольно  не спешил покидать постель,  ждал, что будет дальше, и тогда хозяйка дала ему знать, - но не словом, может, решила, что и так слов сегодня  потратила больше положенного, весь запас исчерпала, - а нетерпеливым тычком локтя в бок. Как будто выпихивала его из постели. Как инородное тело. Как мусор. Да, к сожалению, все, как обычно.
Но необычным был сегодня Николай: взял, да и  притворился, что не понял. Тогда, даже как будто этим несколько заинтригованная, хозяйка повернулась на бок, лицом к лежащему,  чуть приподняла себя на локте.
-Вас ист дас? – очень четко, едва не в ухо Николая.
-И не  «вас» и не  «дас», а я,  между прочим,  тебе… не Муму, - неожиданно даже для него самого, как будто сейчас вместо него говорил кто-то совершенно другой, кто до сих пор искусно прятался в нем.
-Что-о-о?
-Да, я не собачка, я человек. И еще мужик, между прочим.
-И… что? – Хозяйка выглядела заинтригованной. – Что из этого вытекает?
-То самое и вытекает… Непонятно, что ли? 
-Ты… «Человек»… Мне понятно одно: ты должен отсюда убраться. А человек ты, мужик ты или что-то еще, - меня это не касается.
-А чего тебя касается?
-Все то, что не касается тебя. Поэтому убирайся.
-А если не уберусь?
Хозяйка, прежде чем ответить, немного помолчала, присела на кровати.
-Послушай… ты… Я могу даже тебя понять, но… пойми и ты. Я наняла тебя. За неплохие, как я понимаю, для тебя деньги. Да, будем называть вещи своими именами: я тебя купила. И до сих пор была тобой относительно довольна. Если тебя это перестало устраивать, - можешь убираться. Я плакать не стану.
-Другого кого найдешь? Такого же…расп…я, как я?
-Ну, это уж мне решать.
-Ну и…Что же ты…за подлюка за такая? – тут уж не сдержался Николай.
-А ты… - Вот теперь только по-настоящему вскипела и хозяйка. – Ты…грязная вонючка…Убирайся! Кому сказано?  – Вцепилась обеими руками, - одну запустила в волосы Николая, ногтем другой больно царапнула его лицо. Николай от  боли едва не взвыл, а еще через мгновенье он уже знал, что именно ему надо делать.
Такого прилива сил Николай уже давненько на себе не испытывал. И гнева подобного этому, желания постоять за себя, отомстить за все, что с ним, как ему самому  представлялось, несправедливое, с самого момента его рожденья вплоть до этой настоящей минуты произошло,  – такого за собой также до сих пор никогда не наблюдал.
Что же это такое творится на белом-то свете? Когда одним всё, а другим ничего. Когда одним красота, изобилие, словом, полная чаша удовольствий, а другим, таким как он, едва-едва  народился,  - одни сплошные унижения, гонения, все только мордой об стол. И  надо же, наконец, поставить на этом точку. Восстановить справедливость. Раз и навсегда. Пусть до них всех, обласканных судьбою, избалованных, самодовольных, не отказывающих себе ни в чем  дойдет, что и такие, как недомерок Николай тоже люди. Имеют точно такое же право на счастье. И на удовольствие.
Как ни сопротивлялась хозяйка, как ни вырывалась из объятий, как ни кусалась и не царапалась, как ни кляла его, как ни божилась, что его ждут самые ужасные кары, как ни звала на помощь, ничто ей не помогло. Николай  в этот вечер был просто неукротим.
Лишь когда сотворил то, что хотел, позволил ей вырваться на волю, кубарем вывалилась из постели. Темно, но Николай, кажется, все равно видит, как пылают ее щеки. А какие бенгальские огни исторгают ее глаза!
-Мерзавец…Грязная скотина. Насильник…Ты за это сполна ответишь. Мой муж все равно тебя найдет.

14.
А зачем его, спрашивается, искать? Он нигде прятаться и не собирается.
Ночь прошла спокойно. Даже без сновидений. Так спится только тем, у кого совесть чиста, и кто накануне хорошо поработал.
Утром, как проснулся, - почуял проникающие к нему в комнату аппетитные кухонные запахи. Пора вставать. За дверью столовой: бу-бу-бу, вполголоса, - ни хрена не разобрать, но что косточки Николаю обмывают, - сомнений никаких. Неужто сама хозяйка разболтала? Или, скорее, все-таки ее крики о помощи были кем-то услышаны?  Слышать слышали, а, чтоб придти на выручку… Жила оказалась тонка. Ну, люди!
Только Николай  занес ногу над порогом, - враз умолкли. Их тут двое – вездесущая Митревна и завершивший ночное дежурство сторож. Уставились, - словно баран на новые ворота. У сторожа даже непроглоченная вермишелина торчит изо рта. Может, за себя испугались, но Николай тут же их успокоил своим будничным:
-Поись бы…есть чего?
Сторож с появлением Николая в столовой задерживаться не стал. Проглотил, наконец, свисающую почти до подбородка вермишель, опрокинул в себя из стакана порцию компота, утерся, - и был таков. Митревна же, после того, как исчез сторож, как будто смягчилась, и такой напряженки, как вначале, в  ней  уже не было.
-Ну, ты даешь, мужичок, - без осуждения, скорее даже с оттенком  уважения. – И не боисся?
-Ты мне положь вначале, - ответствовал Николай. – Потом, может, поговорим.
-Шустрил бы ты отсюда, милай, - Митревна, выполняя безоговорочно наказ , щедро накладывала черпачком в тарелку, - пока живой. Самому уже по инстанции пошло. Сам не дурак, - понимаешь.  Вот-вот будет здесь.
-А мне…по яйца, - где и когда он будет.
-Яиц-то точно у тебя не будет. Можешь в этом не сомневаться. Как насчет всего остального, - не знаю….Макароны по-флотски. На другое времени уже не хватило, все на бары-растабары  ушло.
Поев, Николай  вернулся к себе. Вот теперь настало самое ответственное, гнетущее, напряженное, - ожидание расплаты. Попробовал заснуть, - где там! Пару раз включил телевизор, - только раздражает, - насколько же все это показушное дерьмо не похоже на то, что происходит лично с ним! Может, еще раз попытаться домой позвонить? Лучше на работу, - так надежнее: не понесет хоть при чужих по всем кочкам. Будет хоть какое-то время  объясниться. Не чужая все-таки, больше двух десятков лет…худо-бедно…Ведь не только скандалы между ними, было и хорошее что-то. Особенно вначале. Вспомнилось их знакомство, его неуклюжее ухаживание. Дите безусое ( что усы, что борода, - у него и позже порядком, как у всех нормальных мужиков, никогда не росли). Она же, помнится, первая, - поперла на него, как танк. Значит, что-то тогда в нем для себя нашла? Приманил ее чем-то?  Это уж потом, - как снежный ком, - проблема за проблемой. Начиная с не до конца понятного, сомнительного происхождения  сына. И все равно – ведь не разбежались же, как, посмотришь, многие. Чего-то их все ж таки, значит,  друг у дружки держало?  Николай почувствовал, - на глазах у него навертываются слезы. «Позвоню».
Служебный телефон молчал. Может, заболела? Набрал домашний. Тоже молчат. Что, впрочем, и понятно: будни, все при деле, это один он… Что ж, - придется все-таки по мобиле. Только высветился ее номер, нажал, где положено, а в ухо ему раздраженное:
-Я в отпуск ушла. Больше мне не звони. – И дальше гробовая тишина.
Вот так, значит… Поговорили.
Развязка наступила ближе к вечеру. Николай услышал, как к дому подкатила машина. Еще минут пять ожидания, за дверью, в коридоре - шаги. Его шаги. Шаги охранника. Только он гремит своими зашнурованными почти по щиколотки, всегда до блеска начищенными сапожищами так, что стекла в окнах дребезжат. Дверь рывком отворилась,  точно  - он. Не удостоил ни одним словом, - все показал одним понятным кивком головы. Уже когда Николай очутился за дверью в коридоре, - стиснул ему левую руку в локтевом суставе, как будто струбциной зажал. Мог ли Николай побарахтаться, померяться с этим амбалом силами? Еще как! Пусть даже без надежды на успех, но попыхтеть его противнику, изрядно повозиться пришлось бы. Николай, однако, на эту авантюру  не пошел. Не захотел. «Виноват же? Виноват. Значит, смирись». Он так и сделал, - смирился.
Сохранялась неопределенность, - куда его сейчас поведут? К хозяину на объяснение или сразу – под расстрел, даже без вынесения приговора? Оказалось, ни то, ни другое, - охранник  подвел Николая  к скромненькому УАЗику. Сидящий в УАЗике  водитель перегнулся через сиденье, отворил заднюю дверцу, охранник  сначала пропихнул вперед себя на заднее сиденье Николая, уселся рядом с ним сам.
Поехали. Молчком. Это даже, пожалуй, и хорошо. Еще можно о чем-то подумать. Что-то вспомнить. Перед кем-то мысленно покаяться. Еще раз пожалеть себя, - что все так несуразно получилось в жизни. Кого-то, а почему бы и нет? – также мысленно обругать. Всех тех, кто намеренно его облапошил, - этих в первую очередь. Кто с сознанием дела плюнул ему в душу. Таких тоже много по жизни наберется. Обругав их, заодно можно обругать и себя. За все нехорошее, стыдное,  нечистое, что успел за сорок лет натворить. Тут уж, само собой, речь, наипервейшим делом, идет о женской половине. И не только и не столько о жене. Этой хоть чего-то достойное все же от него иногда доставалось. Но были ведь и другие. Горько в этом признаваться, - наследил по этой части  Николай. Ох, как наследил. А теперь вот – за все, как по Писанию, и расплачивается. Вспомнилось, как пару раз затащила его в церковь одна из набожных его подружек. Как пыталась его заставить креститься, книжки ему всякие с «Господи, помилуй» то и дело, под всякими предлогами подсовывала. Все мечтала, как они обвенчаются. Это при живой-то жене, о которой она и слыхом не слыхивала и видеть не видывала.  Эх! А он только поддакивал, да посмеивался над ней. Теперь бы не посмеялся…
Так ведь поздно уже: каяться, слезы лить, прощенья просить. Все б делать вовремя! А сейчас времени у него уже нет. УАЗик  остановился. Кругом, - куда ни брось взгляд, - лес.
-Выходи.
Николай покорно вышел. Шумит ветер, клонит макушки сосен. Поскрипывает суставами одна из них. Жалобно так поскрипывает. Навевает…  Хорошее место. Глухое. Темное. Лучшего места для казни не придумаешь. Но нет, - это только Николаю так кажется, что нет лучшего места, охранник думает по-другому.
-А ну пошел
И Николай пошел. По узенькой тропиночке, справа и слева хвойные лапы, так близко, некоторые даже задевают лицо. Шли минут десять, пока какой-то просвет не появился между соснами. Какое-то лесное, заросшее у берега густыми камышами  озерцо. 
«Сейчас будет убивать». Только успел подумать – и не ошибся.
Первый удар обрушился  сзади, - носок сапога пришелся  прямо в Николаеву поясницу. Николая сразу как-то, как тростинку,  перекрутило, - обернулся к бьющему лицом. Но тут же последовал удар в живот. Прямо в «солнечное сплетение». И Николай уже упал. Теперь удары посыпались на него уже  со всех сторон и по всем открытым частям тела. Первые несколько мгновений Николай их еще как-то друг от друга отличал, но очень скоро все превратилось в один удар, а все его тело стало одной сплошной кричащей болью. 
А потом на какое-то время наступила благословенная тишина и темнота. Очнулся, когда почувствовал, что его превратившееся в кусок костей и мяса тело тащат куда-то за ноги. Затылком ударился обо что-то твердое. Плеск воды. Скрежетание весел в уключинах. В этот момент вдруг открылись глаза. Увидел потемневшее, местами уже зажглись первые звездочки, небо. Куда-то зачем-то спешащее облако. Планирующую прямо над ними, распластав огромные крылья, птицу. С удивлением подумалось: «Какая высота». А еще через мгновение - неожиданно торжествующе, упоительно  сладострастно: « А ведь это не они меня, это Я их!».