1.
Прощай! Прощай, моя любовь! Как я мечтал когда-то быть с тобою рядом, как я мечтал обнять твою талию и прижать ее к себе, чувствовать твой аромат, вдыхать его полной грудью, и знать, что ты моя и ничья более. Но этому, увы, не суждено случиться, этому, увы, никогда не бывать на белом свете! И от тебя мне только остаются слабые, но яркие в моем больном воображении осколки воспоминаний, которые будоражат и развращают меня до бесконечности.
Прощай! Прощай, моя любовь! Желаю тебе всего наилучшего, пусть самое святое для тебя сбудется, пусть ты всегда будешь счастлива и не познаешь того отвратного и тоскливого чувства, которое бьет в самое сердце и уничтожает его подчистую, которое довелось испытать мне. Но, наверно, это судьба, есть же люди, определяющие все веяниями одним только велением свыше, одним только случаем, когда можно на все неприятности в жизни смело сказать – все это коварная и надменная судьба, а в моем поведении и действиях нет ничего предосудительного! До какой иногда ограниченности и узости может снизойти чувство, когда уже ты поддался нахлынувшим тебя эмоциям, когда они захватывают тебя с головой, и ты уже рассматриваешь происходящее, с какой-то однообразной, эгоистической точки зрения, выгодной только одному лишь тебе… Нет, я никогда не опущусь до такого! Пусть лучше я погибну в пучине мрака и отчаяния, чем позволю себе вот так вот, в потемках, желать тебе скорого несчастия, как те, которые думают: «Раз ты не со мной, так будь же несчастлива и с другими, чтобы ты в конечном итоге поняла, кого ты все-таки потеряла!» Это все глупости, это не я!..
О, как я счастлив был порой, как безмятежно счастлив был одной только мыслью, что ты есть, что ты существуешь на белом свете, и так недалеко, так, даже можно сказать, близко от меня, что я могу заговорить с тобой, даже прикоснуться к тебе!.. Но ты не подумай, чтобы я думал о тебе, как о предмете плотских утех, чтобы я в голове своей когда-нибудь снизошел до того, чтобы представлять нас вместе. О, это невозможно, это даже вполне нереально, хотя впрочем, мне и это приходило в голову, потому что я, и я повторяю это вновь, всего лишь человек, даже безумец, с больным воспаленным воображением. Так что великодушно прошу прощения у твоих ног, у твоих стоп, у тебя самой и у твоего духа, что смотрит на мир, как чистый ангел, как что-то вечное и недосягаемое. Как когда-то писал Толстой,- я люблю почему-то этого автора за его слог и разум,- про небо, так и ты для меня, что-то высшее, взирающее на меня как на клопа, с моею ничтожною, безобразною страстью к тебе. И только в мыслях, и только в своих бредовых идеях, я вдруг соединял несоединимое, то есть тебя и меня, ведь это сумасбродство, ведь это безумие, но на секунду, на одну только долю секунды, когда я уже и сам верил своим грезам, я осознавал счастье, я осознавал себя лучшим из людей,- но это были лишь непослушные законам грезы...
Какие бездонные, какие манящие и пугающие были твои голубые глаза, пленяющие своей красотой, ведь никто на свете целом не смог бы им противостоять. И если бы даже Александр Македонский, Юлий Цезарь или даже Чингисхан были живы на свете, все эти вершители бы склонили перед тобой свои головы, отдавая весь мир, только лишь бы поцеловать ту землю, по которой ты когда-то ходила, увидь они твои испепеляющие душу глаза.
Да, я бы, не раздумывая, все отдал, я бы всем пожертвовал ради тебя. Но жертвовать мне, в сущности, нечем, кроме своей пустой и ненужной жизни, жалкой и отвратной, поэтому я даже немного не могу представить, что ты посмотришь на меня тепло и родственно, не говоря уже с любовью. Это, увы, невозможно, это блажь, сон, греза, мечта. То, чему никогда не быть в реальности, как и вечной утопии.
Но вот, кажется, я и дошел до того предела, когда обязан повиниться, что все же набрался смелости и подошел к тебе: Ангел, прости меня!- восклицаю я внутренне, но ты смотришь на меня с таким неподдельным любопытством, что я не имею права отступать. Даже если мои чувства должны тебя развлечь, я обязан закончить этот волнующий меня до глубины самосознания ритуал и признаться - что я люблю тебя! Тем самым, я навсегда развею ту мыслительную мою любовь и перейду, наконец, не к воображаемому, а к настоящему, поэтому я и говорю: Прощай, прощай моя фантастическая любовь! И здравствуй, здравствуй мое реальное чувство!
Итак, мы стоим вчетвером в коридоре нашей школы: ты, я, и две твои подруги, которые сильно удивлены моим появлением, сильно-пренебрежительно удивленны, и не стараются этого особо скрывать. Теперь они смотрят на тебя вопросительно, словно, ожидая, что и ты на меня так же посмотришь, но на твоих глазах все то же удивление и какое-то внутреннее волнение и смятение. Что ж, я повторю вопрос, с которым и обратился к тебе сегодня.
- Любовь… э-э.. Люба… можно мне поговорить с тобой наедине?!- произношу я и жду, смотрю на тебя, и вижу, что ты до сих пор озадачена, смотрю на твоих подруг, они хоть и привлекательные обе,- но только не для меня,- я как будто испытываю к ним ненависть, затаенную, но вот-вот готовую выпрыгнуть из меня, как из вулкана. Они чувствуют это, смотрят на меня то же с какой-то злобой, напряжением, желчным смешком на устах. Глазами они как будто говорят: «Что это? Как это ты посмел к нам подойти, да еще сверх меры – ты посмел заговорить с нами! Это вверх бесстыдства, эта наглость и хамство самое настоящее!» Но мне плевать и на них и на всех тех, кто идет по коридору вскользь, и смотрит на нас, а в особенности на меня, как-то уж совсем бессовестно. Мне становится дурно, не по себе совсем, руки потеют, я теряюсь, ни на что не обращаю внимания, только на ту, ответа которой так нестерпимо ожидаю, а она молчит. О нет, это невозможно, это пытка, эта самая настоящая каторга, бездна отчаяния, невыносимое ожидание, неизвестность, снедающая меня до самой последней косточки. Как бы я был рад, если бы все это прекратилось, исчезло, испарилось, пропало в никуда, я уже начинаю жалеть, что вообще подошел к тебе, вообще открыл свой рот и заговорил. Как все тяжело, а сердце работает с усилием, я бы сказал с надрывом, и поминутно становится все громче и громче, так, что я даже не слышу шушуканье у себя за спиной, так, что я вообще ничего не ощущаю, как будто время, наши все тела, что возле меня, застыли, как статуи, и нет у них никакой жизни и движения, и не могло быть.
Я не могу ни о чем думать, а думаю с ускоренной возможностью, вдруг перебираю какие-то бессвязные мысли ни о чем, потом вдруг является совсем постороннее, то, что я бы никогда в жизни бы не вспомнил. Припоминается книга Достоевского «Преступление и наказание», которую я брал в библиотеке, и которую до сих пор не вернул, хотя срок прошел уже месяц тому назад. Потом неожиданно всплывает какой-то билет в театр, на который я не сходил с классом неделю назад, потом вдруг вижу классное собрание, где я собираю деньги на уборщицу,- мы ее называем «мойщица полов»,- как самый ответственный из всех учеников, но это было давно, я даже не помню когда, кажется осенью того года. А потом мой друг, который похабно смеется какой-то шутке самолично им прочтенной в Интернете, в этом сосредоточении ненужной и нужной информации. К чему это все? Я толком сам не могу сообразить, пока вдруг смутно не припоминаю, что стою еще здесь, перед ней, и волна стыда, волнения и отчаяния накатывает на меня снова, резко, что давит меня к земле.
- Хорошо!- отвечает наконец-то она, к удивлению ее подруг, две фурии уходят, пренебрежительно фыркая себе под нос, головы выше, их нежный подбородок поднимается на неожиданную высоту, и если бы они (эти самые подбородки) могли думать, то они возопили бы от испуга, так как никогда еще не обозревали мир с такого ракурса. Я хочу вскрикнуть, послать их куда подальше, но сдерживаюсь ради нее, ради той, что боготворю, ведь мне приходит мысль, что она же не может дружить с этими куклами, если между ними нет того душевного единства, которое сближает нас как друзей, ведь наверняка у них есть общие интересы, поэтому и они отчасти, хоть мне и слабо верится в это, божественны в моем понимании, поэтому я им прощаю такое отношение ко мне, как будто я ничто и лишь грязь. Главного я все-таки добился, дело осталось за малым, что мне, вероятно, никогда не осилить.
Объяснение, в моем воображении, представлялось мне весьма легким событием и действием, самым сложным было вынудить ее выйти со мной поговорить, но эту стадию я прошел, осталось закончить начатое. Но чем больше я начинал представлять себе то, как я собираюсь это преподнести, тем больше меня охватывало чувство тревоги и страха. Опять мысль о побеге и о том, чтобы все поскорее кончилось вдруг явилась мне и тут же я ее прогнал, как малодушную и ничтожную из своих мотиваций. Нет, я никуда не побегу, да ведь это будет и странно, я, наверно, буду выглядеть как полоумный.
- Нет, мне надо собраться и произнести все то, что я намереваюсь сказать,- сейчас или никогда!
Но почему-то после вот таких вот мыслей, я волнуюсь еще больше. Я строю целый план, целую историю, речь, которой бы позавидовал бы любой видный оратор или политик, но тут же все рушу из-за какой-нибудь неосновательной приставки или слова, а иногда и из-за запятой. Как все печально, как все меня волнует и угнетает. Я разочаровываюсь в себе, но тут же собираюсь. Это все похоже на карусель, то я взлетаю вверх, то вновь низвергаюсь вниз.
И вот, мы подходим к означенному месту, где никто не подслушает, не увидит нас, на улице, за углом школы. Я теряю все свои мысли, вскипаю до критической точки, думы мои бессвязны, да я их и не могу собрать воедино, логически размышлять – это не для меня в эту пору. Я смиряюсь со всем, и решаюсь – пусть будет то, что будет! И почему-то после этого как-то успокаиваюсь, прихожу в полное сознание со своим внутренним я. Но вот руки, голос и сердце все-таки не остановить, они как взбешенные, с ними я ничего не могу поделать.
И только я решаюсь произнести хоть слово, как она начинает первой, опережая меня.
- Вадим, что с тобой? Почему ты в грязной рубашке, джинсах? Да, кажется, ты пьян! Я впервые вижу тебя таким, так в школу являться нельзя!
О, кто бы слышал ее встревоженный нежный голосок, ее нахмуренные глаза, всю ее, как будто высшее существо читает мне святые строки. Я сотню дней и ночей провел бы так, лишь бы слышать ее, вдыхать воздух, что рядом с ней, наблюдать ее всю, лишь бы она была, была, была…
- Вадим, скажи, что случилось?
Я вдруг очнулся от блаженства, как будто меня отдернули. И снова тяжесть, но не такая, какая была до этого момента, а как будто легче завладела мной, я нашел в себе остатки сил и,- о чудо,- произнес членораздельную речь.
- Я… я пришел только сказать, что хотел, чтобы ты знала… ты мне нравишься!- О боже, я все-таки это произнес, и снова волнение застлала мне глаза, я ничего не видел, не ощущал, а лишь сердце стучало у меня в голове, как-то странно, я-то думал, что оно у меня в груди.- Давай встречаться!..
Она замолчала и внимательно стала оглядывать меня с ног до головы. Но от меня не укрылось, что и она покраснела, совсем чуть-чуть, почти незаметно, но и она начала волноваться. Что это? Неужели и она меня любит, неужели и она меня сможет полюбить? Как бы я был безмерно счастлив, как бы я был неизмеримо доволен! Сейчас она даст свой окончательный ответ и все будет кончено.
Но ей это не удалось, сказать заветные слова, эти две ее подруги вдруг вызвали завуча по воспитательной работе, кажется, ее зовут Елена Петровна, весьма неплохая женщина, если учесть, что ей уже за тридцать, а у нее никого нет. Она чуть ниже меня, а я ростом около ста семидесяти пяти сантиметров длиною, носит очки в круглой золоченой оправе, а также ее вечный серый пиджак и такую же юбку. Она шла скорым шагом, ив ней чувствовалась та уверенность властного человека, не терпящего пререканий, а за ней плелись, семеня ногами, подруги моей нимфы, которые так недружелюбно смотрели на меня изначально, когда я только подошел к своей возлюбленной. Подруги моей Изольды о чем-то бесконца шушукались, даже иногда хихикали, что мне показалось отвратительным и несообразным с моею возлюбленною, что я решил, что это силы, которые, несомненно, должны препятствовать моему соединению с Любой. Во всех романах, тех самых бездарно написанных на скорую руку, лишь бы тираж поддержать, всегда так и происходит, что появляются какие-то препятствия, которые, несомненно, возлюбленным предстоит преодолеть вместе, от этого их любовь становится только крепче. Мне даже в мыслях о будущем тут же все это вообразилось, я даже от этого какое-то истомное удовлетворение получил, даже наслаждение от мнимого счастья вдруг меня обдало, как теплый ветер в прохладную ночь.
Но ничему из этого не суждено было случиться. Все это прокрутилось у меня в голове и тут же умерло, не успев опериться. Меня увели в кабинет директора с криками и пересудами, я не выдержал и послал всех куда подальше. Меня больше не спрашивали и не трогали, так как моя брань на исконно народном языке России-матушки вдруг всех отрезвила, поэтому ко мне больше не лезли с наставлениями. Только протяжный голос нашего директора тут же сообщал по телефону моим родителям о том, где я нахожусь и о том, что я в стенах школы, в директорском кабинете, весьма неопрятный, в нетрезвом состоянии, да еще и общественный порядок нарушаю, при этом. Плаха была постлана, и миллиметры отделяли мою голову от лезвия гильотины.
2.
Надо сказать, в защиту моих дорогих преподавателей, что они искренно беспокоились за меня, и я, хоть и от всего сердца обращался к ним недавно, адресую отборную брань, все же чувствовал их правоту, поэтому вскоре успокоился. Но мысли мои при этом, все так же бродили, бурно текли и не могли ни на чем сосредоточиться, были злы и беспощадны, а ненависть к окружающим росла с неимоверной силой.
Да, они правильно заметили, да, наверно, не для кого это не было секретом, что я был чумаз, весь в грязи, пьян неимоверно, но что еще хуже - от меня несло как от помойного ведра. И как я в мыслях мог допустить, чтобы явиться сюда в таком виде? Ах да – я же пьян! Одна только мысль владела мной вполне – это поскорей увидеть ту, что спасет меня от отчаяния и одиночества. Вот я и пришел. Только вот не успел сделать то, что намеревался,- ну, то есть успел сделать, но не успел выслушать вердикт. А-а, как мне все здесь надоело, очертело, все на меня нагоняет тоску! Кинуться бы с обрыва вниз, под мост, в глубокую реку, туда, где бы меня никто не достал, но я слишком боюсь холода, а сейчас только март, еще лед там, во-вторых, самоубийство не для меня, я слишком боюсь боли, а это никак не граничит и не связуется с насильственной смертью. Ну, кто-то может сказать, что выпустив пулю или спрыгнув с огромной высоты,- ну или что-то другое выполнив,- можно рассчитывать на то, что боль продлится всего лишь мгновение, так, что эту самую неприятность (боль) вообще не почувствуешь. Но поймите же, что я даже и этого боюсь совершить, что эта малая толика боли все-таки мне страшна. Да, и с другой стороны, я ведь существо думающее, и совершение такого акта мне кажется весьма не гуманным, противоестественным, а также противоречащим всем нормам морали. Только слабые идут на такой ничтожный шаг, я же готов страдать от жизни, готов с ней смириться,- ну, может, чуть-чуть!..
Но жизнь моя полностью отвратна, построена на лжи и обмане. И от кого я получаю самый больной и животрепещущий удар – от своих родных! Самых близких существ, которые могут быть у меня – от своих родителей! Да, они меня предали, обманули, пренебрегли моими чувствами, не пощадили их и втоптали в грязь. А я ведь был образцовым мальчиком, пай-мальчиком можно сказать. Хорошо учусь, на хорошем счету, немного занимаюсь спортом, помощник старосты в классе, немного бунтарю, но в рамках приличия и правил, как все, а тут… А тут такое про себя узнаю, что моя мать, вовсе мне и не мать, а так… В общем родители скрывали то, что моя настоящая мать давным-давно умерла, и только два дня тому назад вдруг открыли столь значащий для меня отрывок из моего прошлого. Открыли нечаянно, я сам рылся в каких-то коробках на чердаке, и случайно обнаружил фотографию из роддома, где меня, только что рожденного, держит на руках какая-то совсем мне незнакомая женщина, а рядом с ней отец. И оба такие счастливые, только лицо у женщины немного изможденное. А позади фотографии приписка, имена, дата и значение: мол, мама Вероника Анатольевна и отец Николай Валерьевич, а также и сын – я, Вадим Николаевич. А, кого? Я сначала не верю, потом сомневаюсь, потом решаю порыться в коробке еще, а там вещи все моей настоящей мамы, я все смотрю, нашел и свидетельство какое-то, что-то еще, толком и не помню какое именно, а потом, вечером, у отца и спрашиваю. Он оторопел, молчит и глубоко дышит, тут я сразу все и понял. Он поднимается, страдание у него на лице, хочет что-то объяснить, но я его уже не слушаю, бегом из дома. Да только куда? К друзьям бежать, да там меня и найдут, к родственникам уйти, никого у меня в этом проклятом городе О-е нет. Тогда куда? Да никуда! Буду бродить, пока силы не откажут или не умру по дороге от голода и болезни. Вот и бродил почти два дня по городу, денег у меня было немного, только с утра вчера успел покушать да водки купить. Ночевал на набережной все время, наблюдал за рекой, которая еще была покрыта белым, непроницаемым и толстым льдом. Вчера же, ну или сегодня утором, вот и напился на голодный желудок, да только один человек и вспомнился, к кому могу обратиться. Кажется, на лед наступил, по дороге в школу, упал несколько раз, потом в лужу свалился, в общем, видок у меня был еще тот. Вот и пришел в школу по наитию, так сказать, но ничего у меня не вышло и только отчаяние все больше меня заставляло страдать. Но и равнодушие ко всему дребезжащему, тому, что носится вокруг меня, вдруг меня поразило, мне на все было ровным счетом наплевать, особенно на людей. Только отца и ненастоящую свою мать не хотел я больше видеть, да и объяснения их мне ни к чему, без них как-нибудь обойдусь.
За мной пришла полиция, а с полицией и родители, которые были встревожены,- как я понял. Отец подбежал ко мне и начал за плечи трясти, чтобы я слушал его, потом обнял меня, даже, кажется, заплакал. А мать моя, чужая, чуждая мне женщина, стоит поодаль и не решается ко мне подойти, боится, да губы у нее дрожат. Светлые волосы ее зачесаны, как попало, впервые такой ее вижу, всегда чистюлей была. Не решается ко мне подойти, да только слезы с ее голубых глаз так и текут, добрых, наивных,- аж, противно.
- Сынок…- слышу ее робкое обращение ко мне, да только злость меня взяла, да такая, что ненависть ко всем снова застлала глаза мне. Бранюсь, посылаю, ругаю всех. Не мать ты мне!- кричу до хрипоты, до отчаяния. Отец успокоить меня пытается, но я не могу успокоиться, инспектор по делам несовершеннолетних из полиции, что-то сказала, а я и ее посылаю туда, где раки зимуют. Отец смущается, все замолчали, а я беснуюсь, гляжу, все уже смотрят на меня так печально, ну, то есть папа смотрит, а остальные просто в бешенстве. Только маме ненастоящей моей дурно вдруг стало, за сердце схватилась, на стол опрокинулась директорский и застонала, инспектор быстро меня вывела из кабинета и с собой.
- Ну, хулиган, посмотрим, как ты у меня в опорном пункте запоешь!- произносит инспектор.- Знаешь, как за тебя родители переволновались, места себе не находили, весь отдел полиции науши поставили ради такого неблагодарного. Да ты знаешь, что они тебя уже и в живых не чаяли найти, только сидят в отделе и оба плачут. А ты… эх!
Когда мы добрались до опорного пункта, меня ввели в кабинет сотрудников по делам несовершеннолетних, рядом, за соседней дверью, расположились сотрудники службы участковых уполномоченных. Один из участковых вошел в кабинет, когда я там находился.
- Этот что ли пропал, его искали?- обратился он к инспектору по делам несовершеннолетних, она утвердительно кивнула.- Ну, где оболтус гулял, весь вчера отдел только на тебя и работал одного, все дела свои побросали, не простые какие-нибудь, а важные, даже с убийствами связанные, грабежами да разбоями! Ты хоть это понимаешь, а?
- Премного благодарен, теперь буду крепче спать, зная, что вы меня бережете до такой крайней степени, товарищ полицейский!- ответил я, с затаенной ненавистью. Участковый сразу это угадал, видно было, что он старой закалки, да и вообще видно было, что с ним шутки плохи, но мне, почему-то на это было наплевать.
- А ты мне тут не остри, быстро тебе всю твою остроту на место поставлю! Так разговаривать со старшими нельзя, понял ты меня?
- Нет, повторите, пожалуйста, еще раз! Я парень непонятливый, могу и ошибиться, вдруг это за угрозу себе приму!- ехидно как-то произнес я, аж на душе стало как-то легче.
- Я смотрю, ты парень наглый, проучить бы тебя, в камеру бы тебя к нашим буйным, посмотрел бы я на тебя, как бы ты тогда себя повел! Передо мной ты, конечно, герой, а как прижмет, так сразу в полицию побежишь! Видимо, тебя уважению никто никогда не учил, родителей своих позоришь!..
- Петрович, перестань,- произнесла мой сотрудник по делам несовершеннолетних.- Не трогай его, у него в семье какой-то кавардак, из-за этого вся и свара, может с психикой что-то у мальчика, а ты надоедаешь. Не трогай, его передадим, с родителями сейчас пообщаюсь еще раз, поговорю, советы дам, а там сами пусть в семье разбираются!
- Ладно-ладно! Но только малец слушай меня, я много повидал, много прожил, во всяком случае, больше чем ты!.. Предупреждаю, так жить нельзя, это не жизнь, а существование какое-то получается. Губишь себя, не тяни за собой других, понял! От несчастий, какие бы они ни были, никто не застрахован, ты не первый и, к несчастью, не последний. Таких, как ты я много на свете повидал, плохо они заканчивают, если не одумаются. Надо принимать удары судьбы смело, а не жаловаться на то, что тебя незаслуженно обидели, кто так поступает, тот действительно силен! Понял?
Я ничего ему не ответил, только внутренне посмеялся его рассуждениям. Ведь какая все-таки вещь, каждый, кто хоть на год, хоть на месяц старше меня имеет право каким-то немыслимым образом меня поучать, хотя при этом ни одной в своей жизни книжки-то толком не прочел. Он, наверняка, в этом у меня почему-то нет никаких сомнений, и пишет с ошибками, а все же считает себя намного мудрее меня, даже иной раз, слушая таких, и смешно становится.
За мной пришли родители, то есть один только отец, он долго что-то подписывал, они с инспектором о чем-то долго шушукались, так, чтобы я их ненароком не услышал, а я даже и не прислушивался, мне на все было наплевать. Я думал лишь о ней, которая единственная отрада у меня осталась, ту, ради которой я в общем-то и пошел в школу, на свое задержание и заточение. Вскоре беседа с представителем правопорядка была закончена, отец забрал меня, посадил в машину и мы молча направились домой. Минуя центральные улицы, минуя зеленые светофоры, миную мосты и набережную, где мне недавно приходилось жить, я вдруг почувствовал тоску и усталость во всех членах, ну то есть в руках и ногах. Я заснул.
Меня разбудили уже дома, повели в ванную, я уже почти отрезвел и мог самостоятельно реагировать на все, более или менее спокойно. Помывшись, не разговаривая ни с кем, я зашел в свою комнату, открыл окно и долго всматривался в повисшее пасмурное небо. Дул прохладный ветер, я накрылся одеялом и все больше всматривался во тьму. Раздался стук в дверь, я знал, кто это мог быть – отец и моя ненастоящая мать, которые только и ждали случая, пока я успокоюсь. Но я не хотел отвечать, я вообще не хотел ничего делать и даже думать, просто тупо сидеть и смотреть на это глубокое свинцовое полотно на небесах, вот, что я единственно жаждал.
Они вошли, я не повернулся. Моя ненастоящая мама воскликнула, подбежала и закрыла окно, говоря, что я, наверно, уже давно простудился. Я закашлял грудным кашлем, она сказала: Ну, вот! Но под всем этим заботливым покрывалом беспокойства, я отчетливо слышал страх и неуверенность. От нее пахло лекарствами, видимо, она напичкалась ими перед тем, как явиться сюда, либо лечилась, после встречи в школе. Я был равнодушен ко всему. Я смотрел на нее, но видел лишь женщину, никого и ничего, лишь женщина, посторонняя мне. Она мне никто!- утверждал внутренне я, но ничего от этого даже не чувствовал, только в сердце немного щемило, но не так что бы уж так сильно. Они с отцом поочередно что-то мне говорили, о чем-то беседовали, что-то рассказывали, но я не мог уловить ни единую мысль. Мой разум витал с ней, с той, которая покраснела от моего признания в школе. Какая-то тоска пробрала меня до самого сердца.
- Пойми сынок,- говорил отец, потирая нервически ладони.- Мы не рассказывали тебе о твоей настоящей матери, в виду того, что ты мог сильно от этого переволноваться. Здесь не было какого-то страшного умысла скрывать от тебя до последнего, все было как-то спонтанно!
- Как спонтанно?- недовольно пробурчал я, но все у меня как-то вышло ненатурально и машинально, я даже не думал о том, что произнес. Как будто мой дух был не с ними, как будто он взирал на все как третье лицо, не из моего тела, а как будто снаружи, поодаль.
- Ну, сначала мы думали не таится от тебя, потом все откладывали, все решались, а в конечном счете решили рассказать тебе обо всем, когда ты станешь чуточку старше. Но так получилось, что ты обо всем узнал как так, случайно…
- Пойми, что я люблю тебя как мать, я воспитала тебя, отдала тебе всю себя и люблю тебя безмерно, как свое собственное дитя!- заявила моя ненастоящая мама, я только с ненавистью посмотрел на нее, она осеклась и чуть не заплакала.
- Пойми, Вадим, что на то были причины, прошу, подумай обо всем как взрослый и не злись на нас, мы любим тебя и желаем тебе только хорошего!- продолжал отец, все так же потирая ладони.- Мама твоя,- ее звали Вероника Анатольевна,- умерла при твоих родах, прожив на белом свете совсем чуть-чуть. Потом, через полтора года, я встретил твою нынешнюю маму Лизавету Михайловну, я полюбил, в этом нет ничего предосудительного, ты должен это понимать. Вот и вся страшная тайна, которую мы от тебя скрывали. Обычная история, мы просто не хотели, чтобы ты переживал сильно от этого!
- Вы все лгуны!- тихо, почти шепотом ответил я.- Вы на протяжении всей моей жизни обманывали меня, чтобы я никогда в жизни вам не досаждал. Вы лепили из меня пай-мальчика, куклу, мишуру, таким, каким вам хотелось, чтобы я был! И все социальные нормы, законы, обыденность, все это мне противно, все это мне по горло надоело! Я не буду таким, каким вы хотите, чтобы я был. Хорошо учиться – нет, хватит; всем помогать – все это не я; быть вежливым, заискивать перед никчемными гостями – сами заискиваете, а я не буду!- почти кричал я, поминутно срываясь то на шепот, то на крик.- Теперь вы узнаете меня всего, я не хочу никогда вас более видеть, вы все мне опротивели! Вы мои враги, а не друзья! Не приближайтесь ко мне, не лести ко мне со своими проповедями, я знаю, что вы лгуны, что вы желаете мне только плохого, я ненавижу вас! Я вас обоих до глубины моего болезненного сердца не люблю, не могу любить и в итоге ненавижу! Чтоб вы пропали и исчезли с глаз моих долой! Уходите! Уходите… кхах… убирайтесь прочь!
Заорал я напоследок, и тут меня одолел непосильный кашель, который как будто шел из самой груди, горевшей внутри как печь. Потом у меня закружилась голова, я почувствовал, что теряю связь с реальностью, не ощущаю ничего кроме пустоты. Комната превратилось в тьму, а я падал в разверзшуюся огненную пропасть.
3.
Я очнулся дома, укрытый одеялом, передо мной сидел старенький доктор, пухлый, добродушный и вертлявый. Таких я терпеть не могу. Он держал мою руку и вводил в вену что-то белое.
- Наркотики?- еле слышно поинтересовался я.
- Нет, всего лишь успокоительное и кое-что еще! Ха-ха!- ответил он, улыбаясь. Глазки его при этом скрылись под добродушными веками. Такие люди всегда ко всем добры, а также всегда всем довольны, удача таких людей не обходит стороной, либо они просто всегда довольны тем, чем обладают, меня такие, как я уже говорил ранее, просто бесят.
Рядом сидели мои родители, сильно тревожащиеся за меня, но меня это как-то тоже сильно раздражало, я не мог смотреть на их постные лица, слишком бледные, слишком притворно-скорбные, аж до тошноты пробирает. Уж лучше бы они радовались, уж лучше бы они смялись моей слабости, чем так открыто лгать мне в лицо, изображая перед всеми хороших людей.
Я отвернулся, к стенке, и начал пристально рассматривать обои на ней. Вдруг эти обои начали рисовать передо мной различные картины и изображения, почище чем в телевизоре. Я поминутно что-то представлял, даже не так, мне поминутно что-то являлось, такое дикое, неосознанное, чего на свете-то я никогда не видел. Это все глупость, это все лишь моя фантазия, но я отдавался ей вполне, она мне нравилась. Как будто я терялся в каком-то загадочном мирке, обособленном, странном, отличающемся от этого холодного мира, где стоял доктор и мои родители.
- …Понимаете доктор,- говорил мой отец,- он у нас очень впечатлительный, в прошлом году у него умерла сестра, попала в аварию, моя дочь – Нина. Он и до этого к психиатру ходил, сильно переживал утрату сестры, а два дня назад случайно узнал, что его настоящая мать умерла при родах. Поэтому сильно разнервничался, бросился в бега, и вот там, наверное, и подхватил простуду.
- Да-да, я все, конечно, понимаю, но его здоровье – это не шутка, нужно за этим качественно следить,- произносил доктор, немного шепелявя.- Если он у вас так будет бегать, то это может в последствии плохо отразиться на нем, он может так и погибнуть! Слава богу, что вы его нашли вовремя, так еще чуть-чуть и можно было бы вас в хронические больные записывать!.. Так нельзя, так нельзя…
Да пусть я умру, мне и всем, кто меня окружает, от этого только легче станет. И что они так за меня переживают, старость, что ли себе обеспечить хотят, жалкие, как я вас всех ненавижу! Лишь Нина меня всегда понимала, пусть она младше меня была на два года, всего лишь, но я с ней всегда находил общий язык. И почему она ушла, почему не я, зачем тогда я не побежал за мечом, почему именно она выбежала, а не я?
На моей подушке предательски появились слезы, не то, что моя подушка самостоятельно умеет плакать, а так, кажется, из моих глаз, словно, дождь полились капли, я тут не причем, я, наверно, тряпка и разиня.
Доктор ушел, а я предался туманному и тяжелому сну. Я просыпался иной раз то от кашля, то от сознания того, что проваливаюсь куда-то далеко. То неожиданно мне вспоминался и чудился сам город О-е, где я брожу по набережной, холодной и страшной, а впереди ночь, и волны такие дикие-дикие. То опять я в школе, а там этот участковый, хватающий меня за руки, и ведущий в глубь школы, к директорскому кабинету, а вокруг меня толпа, снующихся и смеющихся личностей. Вон мой друг, который дико показывает на меня пальцем, а также смеется во всю ширь своего рта, как будто так и надо. Потом какие-то отвратные тени, какая-то кошка, мяч и машина, несущаяся на меня с бешенной скоростью. Я вздрагиваю и просыпаюсь. Я опять дома, в кровати, под одеялом. Ко мне подбегает моя ненастоящая мать, которая все время была здесь и не спала, она трогает меня за лоб, я отстраняюсь, снова прикасаюсь к подушке и снова тревожный сон.
Теперь мне снится она, она смеется надо мной вместе со своими подругами, они безжалостны, я бегу от них, но их лица догоняют меня даже и там. Я откуда-то достаю оружие и начинаю ходить по школе и палить во все стороны, но почему-то стреляю все по каким-то теням, которые, будучи школьниками, вдруг перевоплощаются в монстров. Мне от этого страшно, поэтому я все стреляю и обещаю завучу по воспитательной работе, Елене Петровне, что мигом очищу школу от этой напасти, а эта тридцатилетняя одинокая женщина радуется моему появлению, как дитя малое. Я судорожно сжимаю рукоять пистолета и вдруг передо мной стоит женщина как на фотографии, та, кто является моей настоящей матерью, я поднимаю пистолет на нее, но сил нажать на курок у меня не достает. Тут появляется участковый, который все так же надменно-возвышенно, я даже сказал бы помпезно изрекает: «Надо принимать удары судьбы смело, а не жаловаться на то, что тебя незаслуженно обидели, кто так поступает, тот действительно силен!»
Но я стою в нерешительности, а чудовище, которое недавно было моей настоящей матерью, вдруг поглощает меня и все то, что вокруг меня, везде тьма, а я падаю вновь вниз к огненно-красному разливу лавы.
Я неожиданно встаю, чуть не вскрикиваю. Но уже день. На улице отличная погода, светит солнце, свинцовых облаков вовсе почти не видать. Меня вновь охватывает какое-то странное возбуждение, как и вчера, я даже трястись начинаю, я быстро одеваюсь, пока никого нет в моей комнате. Отец, видимо, уехал на работу, а ненастоящая моя мать, видимо на кухне, готовит еду для моего братика Сережки пяти лет отраду и сестренки Анютки трех лет отроду. Это мой шанс бежать. Я беру все необходимое, собираю все свои вещи и вперед…
Только вот куда, я машинально выхожу, спотыкаюсь, вспоминаю, что не надел кроссовки, возвращаюсь, надеваю обувь и вперед,- опять, предварительно посмотрев в зеркало. На улице тепло, я иду по улице, грязной, как и всегда бывают грязны улицы весной. Встречаю прохожих, которые смотрят на меня с каким-то печально-пепельным выражением, а я не могу так. Я улыбаюсь им, а они в недоумение, и какая-то старушка вдруг повертела свой указательный палец у виска и даже, кажется, высунула мне язык. Я пуще прежнего смеюсь и радуюсь дню. Погода отвратительная, а мне хорошо. Ноги уже грязные, ведь вся дорога превратилась в месиво, а на нашей улице еще ведь нет асфальта хорошего, он весь в промоинах и выбоинах, поэтому я и грязный стал. Ветер еще холодный, а солнце так и расточается на все свои возможные переливы, словно не знает, что не растопить его пламени и жару людских скверных сердец.
Вольготно, аж сердце радуется, и так спокойно-спокойно, такой покой вдруг меня одолел, волнения ушли прочь, и я один, я свеж и бодр, а ноги сами несут меня куда-то вдаль. И вот я стою уже на остановке и какой-то парень, моих лет, а может быть и старше, вдруг спрашивает у меня закурить, но у меня нет, я обшариваю и достаю лишь один только телефон. Он просит позвонить, я даю, парень сказал, что сейчас отдаст, только сделает звонок, я ему верю, у меня даже в мыслях нет, чтобы не доверять этому парню. Я как бы сам стыжусь всякого подозрения с моей стороны о том, что мальчик этот может поступить бесчестно. И я сам на себя злюсь за эти мысли, поворачиваюсь даже, чтобы не показаться в глазах мальчика мнительным уж слишком, чтобы он не сконфузился и не узнал, что я про него так думаю. Но ненароком я все же оборачиваюсь, смотрю за своим телефоном, мальчик все еще звонит, значит все в порядке. Я опять себе пеняю за свою мнительность, но через секунду снова оборачиваюсь, мальчик все еще здесь и минуты даже не прошло, как он взял у меня сотовый телефон. Это все телевидение, я как-то видел, да и друзья мне рассказывали, как крали телефоны у незнакомых людей. Просили позвонить, а потом деру. Ну, со мной-то этого никак не могло произойти. И я опять ругаю себя за слабохарактерность, поворачиваюсь вновь через минуту, а никого рядом нет.
Первую минуту тускло соображаю, бегу на то место, где недавно стоял мальчик, но там уже никого нет, а впереди и позади только кривые улочки и закоулочки, я туда. Само собой разумеющееся, что я никого не нашел. Сперва в шоке я хотел обратиться за помощью к людям, чтобы они помогли, но никто на меня внимания даже не обращал, да и я постеснялся все-таки к ним подойти, их тусклые, ханжеские мины на лице меня раздражали. Бежать в полицию, но тут я вспомнил того участкового, а также его напыщенные слова: «а как прижмет, так сразу в полицию побежишь!» Такая апатия меня вдруг охватила и отчаяние, а больше все-таки обида, что я так сглупил, что мой телефон достался какому-то негодяя, что моя вещь, которая действительно мне принадлежит, которую я покупал теперь у другого в руках и он может с нею творить все, что ему вздумается, безнаказанно.
Что же делать?.. Но тут я увидел своего знакомого, который проживал здесь неподалеку. Звали, кажется, его Антоном. Я подбежал к нему, видимо вид у меня был такой, но он даже немного отшатнулся от меня назад.
- Вадим, что с тобой?- произнес он, поворачиваясь ко мне лицом.- Ты как будто болен, да и взгляд у тебя какой-то странный!
- Да ни до этого, Тоша,- ответил я, назвав его так, как называли его обычно его близкие друзья, кем для него, в сущности, я не был.- Помоги, будь другом! Знаешь у меня телефон украли, выручи, благодарен буду!
- Ясно, ясно,- сказал Антон, слегка нахмурившись.- Как он выглядел, ты запомнил, а то есть один у меня товарищ, который шибко в этих делах разбирается. Если с нашего района, то помогу!
И мы пошли вместе к его другу, которого звали Федя, «который шибко в этих делах разбирался». Его не было дома, поэтому мы пошли на площадку возле одной многоэтажки, там нам все-таки удалось разыскать этого загадочного Федю. Сухощавый, бледный до странной белизны, пропахший сигаретами, как и Антон, он производил впечатление болезненного мальчугана, явно недоедавшего несколько лет. Он был около ста семидесяти сантиметров, ростом ниже Антона, а Антон был ниже меня на сантиметра два. Антон быстро рассказал Феде мою историю, тот лишь ухмыльнулся.
- Это как тебя так угораздило, а пацан!- странное обращение, если учесть, что этот Федя был явно меня младше по возрасту.
- Слышь, ты с ним так не разговаривай, я с ним когда-то на тренировки по боксу вместе ходил, не смотри, что он худой и болезненно выглядит, он тебя в два счета обработает, вякнуть не успеешь.- Вступается на мою защиту Антон, который и вправду когда-то от меня изрядно получал тумаков на тренировках. Федя восклицательно прищелкивает ртом, словно не веря Антону, но вскоре и его сомнения в моей силе пропадают. Теперь я как будто перед ним уже и не пацан, а какой-то человек равный ему. Я описываю внешность мошенника, Федя долго-долго раздумывает, трет правой рукой свой лоб, а иногда и подбородок, отчего у него замечательно-смешной вид получается, мне даже невольно весело становится, я как будто уже даже и забыл о неприятном происшествии.
- Да, есть у меня кое-какие мыслишки!- говорит вдруг Федор, и деру куда-то дал с Антоном, а меня он попросил подождать. Вот я и жду среди друзей Феди этого, уличные они какие-то, один на гитаре играет, пиво стоит неподалеку, предлагают мне, я отказываюсь. Все как будто сначала косились на меня, а потом и забыли обо мне, так как сидел я тихо и смирно. Через полчаса Антон вернулся, но вернулся один.
- Федя нашел его, сейчас с ним общается возле одного дома! Федя будет держать его, ну, то есть заболтает его, пока мы не подойдем. Пошли, Вадим!
Я пошел, да так пошел, что даже Антон стал за мной не поспевать, а я все его подгоняю. Вместе мы волновались уж как-то серьезно, даже сердце у меня начало прыгать, да как в тот раз в голове только оно и слышно. Ну, наконец, мы прибыли, стали из-за угла, так, чтобы они нас не видели. Только смотрю я тот!.. Тот самый, что у меня телефон украл, вот он, рядом с Федей, двое их! Я к ним, что-то злобное у меня ойкнуло в сердце, передалось через волнение к голове и как будто замкнуло. Ни о чем не думаю я пошел навстречу своего обидчику.
И не замечал я отчаянного махания рукой и просьб остановиться Антона, не замечал, что рядом с Федей и мошенником появились еще две фигуры,- взрослые совсем фигуры, видимо приятели этого преступника малолетнего. Федя как увидел меня, так и обомлел, а мошенник, сначала растерялся, даже податься назад хотел, но потом заулыбался, вспомнив, что с ним есть его друзья. Это были какие-то дяди возраста двадцати пяти – тридцати лет, на лице их сразу видно было, что они изрядно почуют организм свой алкогольной жидкостью, а может быть чего еще хуже. Но мне было плевать, я, словно, не замечал страха, я шел вперед, и никто в этот момент для меня важен не был.
- Что, телефон пришел вернуть, терпила?- крикнул мне мой обидчик, что-то начал усиленно рассказывать, смеясь своим друзьям и Феди, отчего те громко засмеялись.- Ну, давай-давай! Сейчас все отберем, голым от нас пойдешь, дурачок! Федя, ты со мной?
- Нет, что-то мне не хочется!- скромно ответил Федя и искрометно бросил на меня взгляд, мол, чтобы я скорее уносил свои ноги из этих мест. Но я не послушал, как не странно, а все так же неспешно направлялся в сторону, где они стояли.
- Смотрю, героем хочешь быть, ну так хорошо, я тебя проучу молокосос!- сказал один из приятелей моего обидчика, тот, что был повыше и побольше остальных. Я все так же шел непоколебимо. И странное дело, в иной раз, я бы, несомненно, испугался, затрясся, да какое-нибудь волнение все-таки мною бы все равно когда-нибудь овладело, но почему-то не сейчас, почему-то не в эту минуту; я не чувствовал ничего, лишь одну сладостную мысль, которая зрела у меня в голове: я поквитаюсь! Вот и все, что меня тогда занимало, вот и все, что я тогда только и мог ощущать.
- Посмотри, странный он какой-то, глаза у него дикие, как будто не в себе он!- сказал второй друг моего обидчика.
- Да чушь это все,- ответил тот, что направлялся ко мне и тут, что-то он сказал, но мне было абсолютно все равно. Один хороший удар, такой, какому нас раньше учили, который еще сохранился, к моему изумлению, в моей памяти, вдруг отправил верзилу в глубокий нокаут. Все остановились в немом забытьи.
- Как?- только и произнес мой обидчик и хотел было дать деру, что сделал уже второй из его взрослых друзей, как Федя бросился на мошенника и повалил его к земле. Я подбежал и начал мутузить этого негодяя по всему телу. О, какое приятное ощущения я испытал в то мгновение, какое, можно сказать, счастье или помутнение меня в тот момент одолело, я бы мог забить его до полусмерти, если бы меня не остановил Антон. Словно мой разум остановился, Федя изначально, после моего триумфа радовался как дитя, сейчас же он смотрел на меня даже испуганно.
- Я все отдам, только не бейте,- простонал мой обидчик, и телефон вскоре оказался у меня в руке.
4.
Мы разошлись, я покинул своих знакомых, они проводили меня с улыбками, вспоминая, как улепетывали те двое, которые были мною побиты. Странные они, эти дети, ничем толком не занимаются, какие мечты ими руководят, что хотят они от всех и в частности от себя в жизни, хотя я толком даже не знаю, что я сам хочу от жизни! Хотя нет, я точно хочу видеть ее!
И я направился к ней. Все эти монолитные многоэтажки безобразно похожие друг на друга, их еще называют панельными, вырастают передо мной то тут, то там. Потом дома совсем иного сорта, одноэтажные, деревянные и кирпичные, имеющие некоторые дворы возле себя, такие дома называются частными, они как ущербные карлики смотрятся перед своими братьями – страшными великанами в несколько этажей. Из этих карликов сигарными стволами растут печные трубы, из них клубится и распространяется дым, он расплывается в бездонном небосводе.
Я иду, и вдруг замечаю, что я снова весь вымазан в мартовской грязи, как это противно от части мне, как это мерзко, представляется мне вдруг до отчаяния, ведь я иду к ней, а как мне появиться, показаться перед моею возлюбленною в таком вот непрезентабельном виде. Я захожу в ближайший ломбард, то есть тот единственный ломбард, которой был встречен мною по дороге, сдаю свой настрадавшийся телефон и получаю за него сущие копейки, по сравнению с той ценной, по которой он был куплен в магазине. Как все, однако, печально, как все некрасиво выходит, даже перед предателем отцом мне стыдно, хотя нет, я не буду ни перед кем стыдиться, я делаю это ради нее, той, что отдал так давно когда-то сердце.
Это было как неправда, как сон, как простое баловство в детстве. Ведь мы были когда-то с Любовью самыми близкими соседями, самыми что ни на есть друзьями. Ведь слово друзья в сравнении с ней звучит как-то дико, невозможно, скупо и сухо,- нет, мы были больше, чем друзьями, не даже лучшими из друзей, а несравненно выше именно этого последнего понятия. И наши родители были знакомы, они дружили, да, наверно, и до сих пор бы общались, если бы Люба не переехала с семьей куда-то туда, куда я держу свой путь. Кажется, мы с ней проводили больше времени вместе, чем в раздельности, даже иной раз и забывали, что мы не родные, а все-таки просто друзья. Нет сомнений: я люблю эту Любовь, эту Любу, мою дорогую возлюбленную! Об этом я готов кричать хоть сутки, хоть днем, хоть ночью, хоть сейчас перед этой неуклюжей толпой, что все идет по этой грязной отвратительной и кривой улице. Я набираю в грудь воздуха, собираюсь, но на самом ответственном этапе вдруг понимаю, что я, кажется, сумасшедший и ничего больше. Мой крик делает писклявый выдох и грудь снова в норме, если не считать того, что внутри меня как будто огонь снедаемый меня неостановимо.
Я иду по городу, а время все бежит, изменяется, как и увеличивается расстояние того, что я уже прошел, пропорционально тому, как уменьшается расстояние, что мне осталось впереди. Руки замерзли, я подул на них и вдруг замечаю в своей руке какие-то деньги, откуда они и что они значат, я долго не могу припомнить, пока не осознаю, что это те самые деньги, которые я получил в ломбарде за свой дорогой телефон. Как все это странно, как будто сон, как будто это была лишь моя фантазия, значит, все-таки я сражался с каким-то верзилой и Антон и Федя мне все-таки не привиделись, или все-таки нет…
Да не все ли равно, не наплевать ли мне на это, какая разница, если спасение мое впереди, оно там, где горит маяк моей возлюбленной, а все противоречия, мнимые ошибки, моя больная голова, и этот непереносимый зуд в груди все же пройдут. Раздается хриплый и сильный кашель, да такой, что, кажется, что у кого-то сейчас выпрыгнет сердце из глотки, люди оборачиваются, смотрят,- да это же я!
Я захожусь на какой-то улице страшным свирепым кашлем, кажется, я все-таки болен. Я прикладываю свою замерзшую ладонь к голове и понимаю, что у меня жар. Я, наверно, очень серьезно болен, но мне плевать, я должен направляться в путь, только куда, да и этот кашель меня серьезно начинает выводить из себя.
- Мальчик, тебе плохо?- Ко мне обращается какая-то добрая старушка, вид у нее вполне сердечный, заботливый. Может, я напомнил ей кого-то из ее внуков, такое ведь тоже бывает. А так, если рассудить, не всегда к тебе подойдут незнакомые люди с намерением оказать помощь, даже если ты упадешь прямо сейчас на асфальте и будешь стонать или потеряешь память, такое редко когда происходит. Я даже смогу объяснить вам почему: во-первых, люди боятся всех вот таких странных парней как я, которые заходятся в истошном нечеловеческом кашле, так как это есть страх человеческий вообще перед заразой, он как механизм предохранения срабатывает на уровне инстинкта; во-вторых, это социальная среда, пренебрежение, психология общества, которое испытывает недоброжелательность к тем, кто выбивается из привычного хода механизма; в-третьих, психология личности, как индивида, просто-напросто некоторые будут мысленно причислять вас то к попрошайкам, то к мошенникам, то к лицам без особого места жительства, так и так на вас придется потратить время, а это совсем некоторым не по душе. Вот и все, вы не член города, если не соответствуете определенным критериям, а это погибель, при том, что вам бы могли оказать помощь почти все. Еще одна шутка нашей с вами жизни, жизни в социуме.
Я отказался от помощи, прекратил кашлять и направился к одному дому: огромному по ширине и высоте, такие дома в нашем городе называют элитными, да они и вправду элитны, намного лучше тех панельных, в одном из которых живу я. Ах да, я ненароком вспомнил причину отъезда моей возлюбленной, ведь во всем виноваты ее родители, кажется, даже отец, который получил очень выгодное место и стал на одну социальную ступень, а может и на все три, выше, чем моя простоя семейка. Кажется, они с моим отцом даже поссорились на этой почве и разошлись бесповоротно. Тогда почему она учится с нами, почему она до сих пор в том же самом классе, где учусь и я? А-а, я все понял, просто она в тайне хотела быть со мною рядом, быть ко мне ближе и всегда лицезреть мою симпатичную мордашку! Ха-ха-ха! Такое ведь вполне могло бы быть, если бы я был настоящим дураком и самым отъявленным эгоистом! Но надо искать другое объяснения… Может она просто не хотела менять круг общения, своих друзей, привычную обстановку и учителей, ведь правда, ведь она точно счастлива среди этих мнимых ее обожателей. Я-то точно это вижу, я-то точно это знаю, но как вообще она может находиться рядом с этими двумя выдрами, которые сдали меня со всеми моими потрохами тогда? Это для меня загадка века!
Я подошел к дому, но в этом доме есть черная чугунная фигурная ограда, через которую просто так не перескочишь, тем более везде камеры видеонаблюдения. Понапихают их где попало, нормальному тайному воздыхателю или любовнику через них ни за что не пробраться, а если и пробраться, то это может скомпрометировать объект возлияния. Я даже представляю, как Ромео лезет через ограду, а его тут же ловят на месте преступления какие-то охранники, не в обиду профессии будет сказано. Или он уже пролез, сделал то, к чему стремился, то есть добрался до плода своих страстей, как вдруг сообщается об этом всем, кого это вообще хоть как-то интересует, да еще и доказательство есть – запись с камеры видеонаблюдения. Тут не вывернешься простыми извинениями, и наш бедный Ромео пропал, не успев еще толком полюбить. Вот как теряется романтика и появляется суровый прагматизм. Для чего нужна охрана и камеры – для спокойствия жильцов, но что теряется - суть приключения, интрига, да и вообще завязка! Но спокойствие и стабильность все же не теряются, а наоборот возрастают – это всегда подкупало людей, да и сейчас подкупает с явной силой, чем иногда пытаются воспользоваться Российские политики и на что так рьяна клюет народ, да и все народы мира.
Как же добраться, как же мне быть в такой вот нелегкой ситуации? Броситься и перелезть через препятствие? Но мне это вряд ли удастся! Все это может закончиться тем, что я окажусь либо в полиции, чего мне не очень-то и хочется, либо меня побьют охранники, чего мне всячески желательно избегнуть. Так как поступить?
Но тут я вспомнил о деньгах, которые были у меня от продажи сотового телефона, хотя и они вряд ли бы подействовали, но попытка не пытка. Я позвонил в звонок, калитка была на магнитных замках, поэтому открывалась с пульта поста охраны, либо специальным ключом. За неимением ключа пришлось воспользоваться звонком на пульт охраны.
- Да, слушаю Вас!- прозвучал металлический голос в динамике у кнопки звонка.
- Мне бы к Любовь Петровне Лукиной попасть!- сказал я как можно правдоподобнее, крепясь так, чтобы мой голос вовсе не дрожал.- Я из школы ей кое-что принес… домашнее задание, то есть! Но только квартиру ее забыл, не подскажете какая?
- А ты вместе с ней обучаешься?- поинтересовались из динамика, я ответил утвердительно. В микрофоне замолчали, не произнося ни звука, на целые пятнадцать-двадцать секунд. За это время в моей голове прокрутилось все, пот лился с меня градом, я уже думал, что все пропало и звонят они по мне в полицию! Но нет, я ошибся, все обошлось и меня впустили, предварительно назвав подъезд и квартиру.
- Спасибо!- произнес я напоследок, но, кажется, меня уже никто не слушал. Калитка отворилась, и я смело вошел во двор охраняемого здания. Номер квартиры я уже знал, но как мне поступить, как мне быть перед входом в подъезд: позвонить в домофон, так, чтобы она сама приняла решения впустить меня или нет, или пройти незаметно, дождаться пока кто-нибудь выйдет или войдет! И пока я раздумывал об этом, смотря все время вниз, не замечая ничего в округе, как я уже дошел, к своему удивлению, до этого самого подъезда, туда, где должна жить она, там, где помещалась ее квартира. Меня вновь обдало жаром, я задохся от кашля на одну минуту, а потом снова попытался подумать, что для меня в это время было, несомненно, очень сложно. Все-таки позвонить, все-таки пусть сама меня впустит. Стоп! А если на звонок ответит кто-то другой, совсем не тот или не та, которую я ожидаю, ведь мне придется вновь вывернуться, что-то придумать, соврать? А в теперешнем состоянии я ничего не смогу не только вразумительного ответить, но и сказать какую-нибудь хитрость, даже самую безобидную и мало-мальски похожую на правду.
Я позвонил! Я все-таки нажал на эту проклятую кнопку, которая отделяла меня от нее, да и к черту все, ведь я пришел ради моей любви, и какая-то стена, дверь, пространство никогда меня не остановят теперь! Прозвучал гудок, потом еще и о боже! Я услышал ее небесный, воркующий с неземными существами голосок. Ведь это музыка, ведь это действительно счастье, а не просто человеческий голос! Как скрипка, муза, как теплый ветер средь холодных равнин, как свежесть в душную ночь, пред звездами и луной, нет ничего сверх манящего по сравнению с ее нежным голоском! Но, кажется, я немного снова увлекся…
- Да?.. Кто там?
- Это я, Люба, Вадим! Открой, мне нужно с тобой о чем-то срочно поговорить!
Минутное молчание, длившееся почти бесконечность, как будто взрывались все возможные в мире ядерные боеголовки, как будто я чувствовал все эти болезненные, несущие только смерть и разрушение снаряды в своем теле, в своей голове. Они как язвы заставляли меня изламывать себе руки, они были безжалостны, и из-за них время казалось нескончаемым. И почему они существуют, почему они здесь, в этом итак настрадавшемся мире? Ах да, ведь это страх человеческий, алчность и корысть – вот мотивы к созданию оружия массового разрушения. Да и какие бы мотивы ни были, все они низость и зло, все они исходят от мрака, так как доброта и светлые чувства бы никогда не создали такое чудовище! Политики могут сказать, что это только для сдерживания, только для безопасности и опять же для стабильности (ух, как мне противно это смазливое, успокаивающее глупцов слово!), но все это сдерживание и страх, в конечном счете, приведут лишь к катастрофе. Пора уже давно объединять мир, действовать вместе, а не по раздельности, думать над проблемами сообща, а не искать врагов, не играть в эти игры про тайны и замыслы. Это мне представляется, как детская забава, причем скверная и глупая, как будто взрослые, имеющие ум и язык, чтобы общаться, не могут все-таки найти общее решение, уже многие и многие десятки лет. Да и думали ли все благословенные ученые, которые даже косвенно причастны к разработке массового оружия, что их творения во блага науки и прогресса, станут образчиками процесса обратного их светлому чувству, ведь разрушение – это зло и чернь!
- Проходи, конечно…- услышал я, наконец, ее развевающий мою боль слова.- Я открою дверь квартиры… я буду тебя ждать!
«Я буду тебя ждать!» - ведь это ее слова, ее настоящие слова, и чудится мне, что мне это все не послышалось! Ведь не может же быть, что я сошел с ума и мне все кажется и представляется, хотя бы я и был еще не в трезвой памяти?! А к черту все рассуждения, да сам этот рассудок, когда счастье и конечный мой путь вот уже рядом, стоит ступить хотя бы еще один маленький шажок.
Я прошел по коридору, и слово стабильность уже не пугала меня так откровенно, не жгло мне грудь и не представлялось таким уж отвратным. После ее небесных слов, после ее голоса и светлых надежд, разве даже самая плохая погода может быть таковой? Некоторые говорят, что плохой погоды вовсе нет, теперь я верю им всей душой, но только добавлю, если вы влюблены поуши! Даже боль мая притупилась, а кашель не так нервирует меня сейчас, я наоборот даже парю! А нет, я, кажется, чуть сознание не потерял! Вот, оказывается в чем дело!.. Ха-ха-ха! Очнись, очнись! Нельзя раскисать, мне все же лучше, ее голос и слова меня поддерживают и помогают!
Я подошел к двери в ее квартиру, металлическая, с глазком в верхней половине, коричневого цвета, золотая (в позолоте) ручка, я аккуратно нажимаю на нее и толкаю массивную дверь вперед! Она поддается, я делаю это аккуратно, тихо и не спеша, словно растягивая миг прекрасного действия, словно смакую каждый мой предвкушающий шаг. И вдруг, под лучами заходящего солнца, которое дарит свои угасающие, но еще более яркие лучи, только для этого одного момента – я вижу ее, стоящую в сиянии алого света! О, как она божественна и прекрасна, о, как она восхитительна, невинна и непорочна, как Мадонна, как высшее существо!
5.
И мы стоим, два существа, исполненные сладкой негой, влюбленные и жаждущие мира, не только в жизни, но и в сердцах своих! Печаль ее мне невыносима, но радость в ней полнит меня мечтой! И прочь страдания в них я жалкий гений, когда взираешь ты своей красой, и тихо смотришь на меня счастливыми глазами! Нет в мире счастья, только у твоих прекрасных стоп, которые несут лишь мне блаженства!
Она стоит, а сердце мое расплывается в какой-то теплой спокойной надежде, и слово стабильность вдруг мне является во всем своем благополучии. Не та стабильность, что может показаться вам, глупым невеждам, а совсем иная, дарующая не жалкое успокоение, а напротив покой кипучий и движущийся, и требующий скинуть старые запреты и возвеличить новые предания. И моя Изольда ждала меня, она даровала мне себя, свои чувства, на что я не мог надеяться, и на что я надеялся тайно. Вот мое спасение, она появилась передо мной словно из сказки, словно сотворенная из этого чистого и печально-алого света, рдеющего в последних лучах заката. И эти бездонные голубые глаза, я снова вас вижу, вы снова пугаете меня своей чистотой и глубиной, но расплываться в вас так приятно, я бы никогда не смог отворотить от вас своего взгляда, больного и безжизненного, вкушающего и питающегося только вашим прекрасным сиянием. И эти алые молодые губы, эта нежная кожа и тонкая талия – все божественно и идеально в твоих чертах, моя царица. И это не простая похвальба, это истинная правда, которую я бы произнес без зазрения совести, не боясь опорочить твой лик нотками и переливами поганого вранья, моя Афродита.
- Привет, Вадим!- она обратилась ко мне, и я вмиг очнулся, но не от любви и не от восхищения, а, таким образом, мой мозг мог что-то осознавать и что-то понимать, хотя и был ослеплен ее великолепием. Но произнеси еще раз хоть что-нибудь своим божественным языком! – Я не ожидала, что ты прейдешь ко мне! Говорят, что ты очень был болен, поэтому и не пришел в школу, я немного удивлена!- И она слегка улыбнулась, обрамила свои жемчужные белые зубы, а потом снова продолжила:
- Ты как-то странно выглядишь? Ты болен? это все, значит, правда! Но вчера ты мне сказал…- она так мило замялась, что я чуть не воскликнул от восторга. Она была одета в спортивные светлые штаны, которые закрывали ей до колен, скорее это были не штаны, а шорты, а также в белую легкую блузу, которые также закрывали ее руки до локтевых сгибов. Она стояла босяком на белоснежном мохнатом ковре, ее ноги до колен, обнаженные короткой одеждой, были светлы, а ногти на пальцах изукрашены каким-то жемчужным лаком. И почему именно это я должен был запомнить сейчас? Дурная голова моя, я даже не могу заставить слушаться свое зрение и тело.
- Люба, кто там пришел?- раздался чей-то женский голос из соседней комнаты.- Это к тебе?
- Да, мама, это мой одноклассник! Я выйду в коридор, поговорю с ним?!
- Хорошо, милая,- снова этот голос.- Только лучше бы ты прогуляла Луизу, а заодно и сама прогулялась бы вместе со своим одноклассником! А то она меня уже достала своими проказами, ну, ты знаешь, когда начинает беспрестанно бегать и теребить меня за платье, требую прогулки. Ох, мне эта Луиза! Лучше бы кошку завели вторую, вместо этой собаки!..
- Хорошо, мам!- ответила моя богиня и попросила подождать ее в коридоре. Я вышел и как счастливый вкушал аромат блаженства. Какое мне дело до какой-то там собаки, да и вообще до всех животных мира, я бы провожал на прогулку всех существ – от крокодилов до гиппопотамов,- если бы со мной была она. Через десять минут она вышла, держа за ошейник самое счастливое существо в моем понимании, так как это эгоистичное и слабоумное животное могло целыми днями и месяцами быть с ней, а разве это не сверх удачи и счастья? Это была колли, довольно взрослая, я их мало видел в своей жизни, но как-то и эти собаки вдруг стали мне ближе, благодаря ее хозяйке.
- Ты меня сильно тогда испугал, Вадим! Я сначала понять не могла, что с тобой стряслось. Ты не приходил в школу два дня, а как заявился, в какой-то странной и грязной одежде, так сразу и ко мне! Говорили, что ты ушел из дома, тебя, кажется, даже искали?! Это правда?
- Да, но теперь я каюсь в том, что когда-то ушел! Теперь… теперь я буду более послушен и менее импульсивен! К чему это, когда ты… э-э… когда это просто глупо! Но прошу тебя, Любовь, не томи меня ожиданием, скажи мне всю правду!...
- О чем ты?- Кажется, недовольно произнесла она, слегка нахмурив светлые бровки, или они встревожилась, кто бы разобрался в этих женщинах, тому я отдам все деньги на свете и в мире, если бы они у меня, конечно, были.- Я еще не разобралась в твоем поведении и мне становится немного не по себе, когда я смотрю на тебя! В школе, после твоего ухода, когда тебя сопровождала полиция, такое началось, слухи немыслимее друг друга распространились: что ты обворовал кого-то, ушел из дома, потому что хотел уехать куда-то далеко, что ты не сын своих родителей, наконец, что ты кого-то зверски убил голыми руками! Все эти небылицы до сих пор ходят по школе, только изменяясь и дополняясь! Говорят, что ты даже обругал нашу директрису и завуча! Но, кажется, это все правда!
Мне впервые за все время моего безумия стало противно за самого себя, тошно и стыдно за содеянные мною ошибки, которые приобретали размеры преступлений против совести и человечности, когда я все слышал из ее уст.
- А ты, ты веришь всему, что говорят обо мне?!- с ноткой страдания и мольбы произнес я.- Ведь я даже примерно представляю, кто сочиняет и разносит эти поганые слухи! Наверняка те две выдры, что ходят все время с тобою рядом!..- и я сразу замолк от страха, что произнес что-то уж слишком вольное с моей стороны. Но мой ангел лишь улыбнулась, придерживая своего колли за поводок. Мы шли по какой-то, сделанной под приятную прогулку, асфальтовой улице, по краям которой тянулись голые тополя.
- Я… я ничему из этого не верю! Я знаю, что ты не такой! И половина из того, что говорят сущий бред! Но многое меня до сих пор пугает!- И тут она остановилась пристально взглядывая на меня во все свои прекрасные голубые глаза, пронизывающие вас до мозга костей.- Неужели ты ушел из дома и не приходил домой так долго, неужели ты стал пить? Но больше меня интересует причина! Расскажи мне все, а я постараюсь тебя понять, если ты не против!
Против? Против? Да это неожиданное солнце пробралось в вечерний промозглый вечер, когда уже начинают мерцать далекие звезды, когда луна стала полноправной хозяйкой бездонного неба. И я увидел на лице ее настоящую, неподдельную боль, а также и чистое сострадание, и интерес в моей судьбе. Ведь это больше чем слова, ведь это больше и переполняет меня, чем все мои мечты и представления, являвшиеся мне в сознании, когда я думал о моменте нашего свидания. Разве можно описать то, что ощущаешь, когда, наконец, найденное близкое существо знает и понимает тебя, и ты всеми чувствами понимаешь и осознаешь, что она видит тебя насквозь, что она это ты, что вы отражения друг друга в этом холодном мире. Ведь только вы вдвоем можете согреть друг друга в окружении холода и мрака, и вот бродя в отчаянии, ты, наконец, вкусил сей плод, да разве ты сможешь когда-нибудь расстаться с этим прекрасным чувством, уж лучше смерть!
- Я вправду нагрубил и делал гадости, Любовь! Я правда творил все, что не подобает творить человеку, но они меня вынудили… нет не то! Я был сам не свой… Но ты не представляешь…- я вдруг ощутил возле глаз своих, какой-то теплый и влажный раздражитель – это были мои слезы, они каким-то образом, без моего на то позволения вырвались из заточения и лились неостановимым потоком! Но я и не хотел их окончания, они как-то облегчали мне душу, они мне помогали.- Я виноват, я скверный человек, я ничтожество!- повторял я все время, а слезы лились и лились.- Они забрали у меня Нину, они забрали у меня мою мать! Они жестоки, они все окружают меня и все хотят, чтобы я жил во лжи! А я не могу, ведь мне правда не хватает ее, моя сестра, ведь тогда моя очередь была идти за мечем, а не ее, ведь тогда я должен был кануть в ничто, а не она, ты же помнишь, ты же была с нами!
Она вся дрожала, плечи ее миниатюрные и худые подрагивали и чуть ли не тряслись, я внимательно посмотрел ей в лицо и понял, что она побледнела, а из ее чистых голубых глаз вдруг потекли слезы, не замутняя ее очей. И как это возможно быть таким совершенным существом, когда все в тебе превосходно: и когда ты радуешься, и когда ты печалишься, и когда ты грустишь,- а вот злится, я точно знаю, что она не умеет, это не ее!
- Ты видела, как хрупкая, моя родная сестра, она подбежала к мячу, выбежала на эту проклятую дорогу и все! Все было кончено за секунду, машина врезалась, и я… я не смог ей помочь! Ты видела, как я подбежал, схватил ее, а она вся в крови, я не мог, я не мог ее спасти!.. Почему?.. Почему… почему не я?- и тут я стал ломать свои руки в бессильной злобе. Моя избранная стояла и дрожала так робко и одиноко, что мне стало еще более обидно, собака в это время уже давно куда-то убежала.
- Ведь он, этот злой водитель, этот беспощадный палач, у которого были сотни нарушений правил дорожного движения, даже несколько судимостей, который разрушил надежду и жизнь хрупкой девочки, остался безнаказанным, хотя и в этот раз был абсолютно пьян до бесчувствия. А отец, а моя ненастоящая мать, они не смогли ничего сделать… а справедливость!- я, кажется даже на крик перешел.- Где эта хваленая справедливость, где она в нашем обществе? Я призираю, я ненавижу всех, кто говорит такова судьба, пусть лучше эта такая судьба катится в тартарары! За что ее отобрали у меня? Ведь она никому ничего плохого не хотела сделать, ведь она была дитя, и еще не успела познать жизни, а эти все знающие, вечно пьяные и считающие что это в порядке вещей взрослые, те, что не думают о своих действиях,- что они такое? Неужели они нужны этому прогнившему миру, даже больше, чем простые люди? И кто говорит - справедливость существует!- те только не спускались в бездну отчаяния именуемую жизнью и те только и не знают, что такое реальность!
- Перестань,- слабо сказала она,- перестань, прошу тебя!- Еще тише услышал я вновь.- Ты зол, я знаю, как это больно терять кого-то близкого, я когда-то потеряла брата!.. Я понимаю тебя, я понимаю, что ты обозлен на всех и вся, но больше ты злишься на самого себя, и это мне понятно! Но прекрати, прекрати винить себя! Очнись, соберись с силами и не сдавайся! Ведь,- и тут она всхлипнула и зарыдала с истошным воем.- Ведь если и ты станешь злым и беспощадным, то к кому мне… на кого мне надеяться? Отпусти боль, отпусти все свои душевные страдания, они ни к чему, они лишь травят тебя и уничтожают изнутри, как яд!
Она обняла меня, так неожиданно, так предательски неожиданно, что я в первую секунду даже и не понял в чем дело! Ее запах, теплота ее близости, ее белокурые локоны, завивающиеся как у моей сестры Нины, обняли меня. Я вздрогнул и отвел ее от себя. Это была моя сестра, в том же самом платье, с тем же самым мячом в руках, который когда-то послужил ее погибели. Она смотрела на меня своими карими глазами, добрая улыбка ее и небольшая родинка у кончиков губ - это была она. Я оторопел, отстранился, а она все смотрела на меня и ждала. Только добрая и теплая ее улыбка словно говорила со мной – «прости!»
К чему это «прости»? Зачем оно мне, что толку в нем? Кого «прости»? Этого беспощадного убийцу? Смирится с тем, что тебя не стало, жить дальше и не о чем не думать? Забыть свою любовь и блуждать в этом мире как изгой – это значило твое «прости»? Я не смогу, это не моя воля, ты лишь хочешь обмануть меня, привести к отчаянию и бессмыслице, а я не смогу оторвать тебя из моего сердца и это «прости» никогда не дарует мне покоя!
Я не равнодушен, но я не тот, кто может понять тебя! Я не святой человек, чтобы в несчастии искать мудрости, да мне эта мудрость и не нужна, я лишь хочу вернуть тебя ко мне! Явится домой как раньше, увидеть у двери твои маленькие босоножки, услышать в зале твой неудержимый смех, ждать секунду, что ты выбежишь и обнимешь меня своим миниатюрным тельцем, своими спичками-руками - вот что я жажду! Я бы рад был бы и тому, что мы начнем с тобой спорить и ругаться по пустякам, иногда доводя все до обид и потасовок! Разве много мне надо, разве я просил у Бога, чтобы он забрал тебя к себе? Говорят, что Всевышний отбирает к себе раньше срока только тех, кто действительно заслужил это при жизни и был непогрешим! Моя ненастоящая мама сказала мне, что такие дети всегда становятся ангелами на небесах либо теми, кто близко находится к Богу и являются самыми назойливыми просителями! (или это я прочел в «Братьях Карамазовых» Достоевского Ф.М.) Но суть не важна, они лишь хотят успокоить меня этим, когда я лежал в больнице от нервного срыва в прошлом году, а я не успокоюсь… Я не могу, мне тебя не хватает!
И только грудь снова истошно начала меня отвлекать, что-то страшное в ней вмиг загорелось, как жар, как отдышка. Мне стало немного щекотно в горле, и я закашлял невыносимым хрипом. Мир этот странный стал испаряться, моя сестра исчезать, а я оказался в каком-то узком белом коридоре, на холодных носилках. Рядом стоял доктор, в белом халате, а неподалеку та самая старушка, что на улице спросила меня: Не плохо ли мне?! Да, это она, она о чем-то говорит с доктором, кажется, обо мне.
- …Он начался истошно кашлять, я спросила, не дурно ли ему, а он так болезненно на меня посмотрел, а потом и упал на дорогу! В обморок, да на мокрый асфальт! Ох, батюшки мои! Как я испугалась, как я растерялось в тот момент, а он все время повторяет да повторяет, что ему к Любови надо! Уж кто она, мне неизвестно?! Я скорее звонить в скорую помощь, попросила прохожих мне помочь, положить мальчика на лавочку, которая была неподалеку! А потом и сюда! Думала телефон у него найти, да только ничего у него нет, думала паспорт, тоже нет, ни одного документа, но видно, что не БОМЖ и все! Я ему не родственница,- тут старушка начала более ласковым тоном, я бы сказал даже нежным.- Но вы добрый человек, вы уж позаботьтесь о нем, глаза у него какие-то печальные, словно все время плакать хочет! Сердце у меня не на месте, как вспомню его озлобленные и равнодушные глаза!
- Бабушка, я не священник, душу не лечу, но постараюсь вылечить его телесную оболочку, так что не волнуйтесь, оставьте остальное мне! До свидания, бабушка!
- До свидания, добрый человек! Береги его, неприкаянного!
- Обязательно!
6.
Я притворился еще спящим и пролежал так почти минут тридцать. Все разошлись, я привстал, осмотрелся. Это была обычная больница, каких в городе у нас штук десять или одиннадцать, а может и того больше. Видимо, это была приемная. Это я понял по тому, что здесь воняло и было несоразмерно грязнее, чем в иных помещениях учреждения. Так всегда бывает, с некоторых пор, я почти частый гость таких заведений, поэтому, немного разбираюсь в их устройстве. Я поднялся и вышел, впереди у стола сидела регистраторша, привезли какого-то пациента, я невольно прислушался к разговорю врача скорой помощи и этой полной и на вид нахальной женщины.
- Вы меня понимаете, что человеку плохо, симптомы показывают на то, что у него сосуд в голове лопнул! Еще большее промедление вызовет у него в конечном итоге смерть! А вы куда-то все бегаете со своими бумагами и не обращаете на нас никакого внимания! Мы уже минут двадцать дожидаемся! Вы это понять можете!..
- Все я понимаю и нечего у меня над душой стоять,- недовольно проворчала женщина.- Этот что ли умирает?- Она кивнула в сторону больного.- Ничего всех не спасем…
После таких вот слов не выдержала, по-моему, жена больного, которая встала да как на все отделения начнет кричать, требовать главного по больнице и все повторять слова работника регистратуры: всех не спасем! Женщина, что ляпнула такие необдуманные слова, тут же поняла, что сказала непоправимую вещь, что нужно скорее решать конфликт, который грозил перерасти в скандал.
- Хорошо, хорошо, вам в этот кабинет… я выпишу квитанцию…
Я вышел незаметно, все были поглощены скандалом, так что это мне удалось без труда. Был вечер, солнце уже спряталось, но небо еще сияло и было приятным. Ветер дул холодный, мартовский, а лед в недавних, еще дневных, лужах уже стал крепче и разбивался с треском, как стекло, когда я ступал по нему.
Я снова вспомнил сцену, которой был свидетелем. В нашей стране только хамство и безразличие и процветают, только этому незапрещенному эффекту не равнодушны любые чиновные люди. И снова человеческая психология, социализация общества и длительно-пагубный процесс разложения основ российского общества, связанного с развалом Советского Союза, а также с еще не окрепшей новой страной, когда предстояло учиться всему и заново. Но воспитывать новое поколение ответственности было некому, все силы людские уходили на то, чтобы прокормиться. Я помню то время, после девяностых, то было время тяжелых перемен, откуда получилось, что лишь небольшое число стало обладателями того богатейшего запаса страны, что сделало их невероятно богатыми. В бедной и разрушившейся стране появились невероятно богатые личности, бред какой-то… Даже смешно как-то!
И тут, когда встречаешь чиновных лиц, даже самого мелкого чина, которые играют незначительную роль, но от которых иногда зависит ваша судьба, они вдруг становятся очень спесивыми, надменными и притязательными личностями. Возможно, это связано с тем, что иной раз они всегда испытывают притеснения от своих старших коллег и от этого озлобляются, порой их работа связана с такими нагрузками, где от них требуется только исполнение, заставляет их действовать механически по наработанной годами схеме, а иногда они просто не созданы для такой вот деятельности и их творческие способности умирают в них, превращаясь в головную боль и неудовлетворенность внутреннюю, что влечет к раздражению и вспышкам гнева. Они закрываются в своих кабинетах, в своих душах и никого не хотят видеть, и даже работать с людьми. Кого видят они в человеке, пришедшем к ним за делом – просителей, но не людей, как будто людская суть для них в нас истлела, да сама административная машина не приемлет никаких человеческих отношений, это нонсас! Но вот если вы их товарищ, или товарищ их товарища, либо имеете какие-то денежные возможности, а может и вес в обществе, тогда вы перестаете быть просто просителем, вы чуть выше, вы становитесь вдруг, как-то необычно человеком, и тут неожиданно появляется и человеческое отношение и помощь неравнодушная, а самая что ни на есть необыкновенная, людская и гуманная. Как все здесь странно?
И общество наше заражено этим; общество наше страдает этим недугом довольно-таки давно, еще наши старинные Российские писатели, говорили и возвещали об этом, упоминая это как негативный фактор жизнедеятельности общества и государства, но эта болезнь до сих пор у нас процветает, и мы никак не можем найти от нее панацею.
Я шел по замерзшей дороге немного ошарашенный тем, что все, что я видел и чувствовал, было всего лишь моим воображением. Обман разума, вот что это! Не думал я, что и мне доведется его испытать. И я рассмеялся на всю пустынную улицу, слабым дребезжащим смехом, переходящим иногда в спазмы кашля. Свидетелей моего безумства здесь не было, только угрюмые тополя, да пожухлая, желтоватая трава, которая частями выпросталась из-под грязного снега. Где-то пролетела ворона пронося свое кар-кар по этому пустынному месту, по пустынному моему сердцу. Я испытал любовь, я испытал сладчайший сон, который был навеян лишь больным умом, мое любовь – это миф, это блеф моего же сознания. Ее нет, ее нет для меня, а может и она вовсе не существует, и я всего лишь надорванный страдалец, который мистифицирует сам себя, чтобы хоть раз испытать даже и ненатуральное лживое чувство счастья, быть с кем-то, быть кому-то дорогим и приятным. Любовь, сколь много в тебя вложил человек, сколь много ты значишь для него, он может десятилетиями праздности обманывать, что тебя не существует, и вот в один прекрасный момент ты все-таки грянешь как гром среди ясного неба и поразишь в самую цель, в самое ничтожное и незащищенное, в наше сердце. Какой-то орган, перегоняющий по телу кровь, работающий как мотор, лишь питательные вещества и кислород, твоя прерогатива, так какое право ты имеешь брать на себя такое ответственное положение, даровать людям счастье. Как будто одного того для тебя было мало, что ты являешься ключевым мотором, но ты, надменный, решил взять на себя обязанности и вершителя судеб человеческих, ты захотел самолично, тоталитарно править всем существом, и разум более тебе не соперник, лишь только ты очнешься ото сна и покажешь нам любовь. Презренный не играй со мной, не береди мне рану, не нарушай мой покой, не трави мне душу, о, лучше бы я не знал этого страшного слова любовь, лучше бы она никогда не коснулась меня в моей повседневной жизни, как бы я был безмерно счастлив, я не испытал бы тогда того гнетущего состояния отвратной печали и горькой погибели, какое испытываю сейчас.
Но кто сказал, что я люблю, кто мне сказал, что это настоящее чувство, а не мой продолжающийся бред. Мне, может быть, приснилось, как и в период моей болезни, что Люба существует, что она создана для меня, может это блажь и не правда? Но я не хочу в это верить, не хочу думать, что это так! Возможно, ее и вообще нет на белом свете, а это лишь сон, жалкий, но счастливый, я буду все равно ее ждать!
Ах да, куда я шел, до того момента, пока я не встретил эту самую бабку? Кажется, к ней! Но откуда мне известно, где она живет, что она живет именно там, куда я шел? Ведь я не знаю ее адреса, ведь это было только во сне, что я точно знаю куда идти, и что я пришел туда, куда мне следовало прийти! Значит, ее все-таки нет, значит, она лишь мне привиделась! Но как приятно было то видение, как наяву, я до сих пор вдыхаю, словно ощущаю ее рядом!.. И вновь прощай, прощай моя любовь, ко мне, кажется, возвращается трезвость ума понемногу, ведь я смог хоть чуть-чуть поразмыслить логически, но лучше бы я не мыслил, лучше бы мой разум погиб в тот момент, когда начал осознавать, что тебя нет на белом свете. Может завопить, может крикнуть во всю мочь, что осталась во мне, позвать ту, что явилась мне во сне, чтобы она пришла, чтобы не оставила меня одного в этом холодном и пугающем мире! Подобно мистеру Рочестору из «Джен Эйр» взмолиться к своей Джен, к своей нареченной, той, что возможно лишь в моем воображении, чтобы она пришла и утешила меня, чтобы она услышала и явилась ко мне сквозь невыразимые серые будни. И я закричал, закричал истошно, от всего своего исстрадавшего сердца, я кричал «Любовь, моя Люба! Прейди ко мне!» А потом, кажется, перешел на глухой и хриплый кашель, все отдалось у меня головной болью и потемками. Только ветер мне был ответом. Неосязаемый и холодный он продувал меня насквозь. Безумный, чего я ждал, что она явится и обнимет меня, что я приникну к ее теплой груди и смогу излить все, что я вытерпел?! Это глупость, это мое больное состояние, это, вероятно, все еще остатки нервического стресса.
Но только я подумал об этом, как услышал за спиной шорох, я остановился на секунду, в нерешительности повернуться, но вскоре я собрался и посмотрел туда, откуда доносился звук. С какой-то надеждой, еще опровергаемой слабым скептицизмом, я увидел какого-то деда, нищего, оборвыша и забулдыгу, вероятно, человека без особого места жительства, который вертел у виска палец, одетую в разорванную и грязную перчатку (да! Не то, что я мыслил лицезреть сейчас!).
- Совсем народ с ума посходил, ты что людей будишь, а, охулонь? Чего орешь, как сумасшедший, ночь на дворе, а ты орешь во всю глотку! Пьяный, что ли? Если есть че выпить, то давай ко мне!- И он показал неподалеку свою лежанку, где проходила теплотрасса, которая была разорвана в местах, где можно было бы погреться.
- У меня ничего нет!- ответил я со внутренним отвращением.
- Ну, так иди себе с Богом, чего тогда стоишь! Вали молодчик, не мешай старику спать!
- Чего Петрович там?- раздался голос товарища, спавшего в их делянке.
- А-а, да какой-то малый, немного сбрендил, что ли! Орал по на всю округу, как недорезанный! Спи Николушка, спи! - И лег на прежнее место этот представитель суровой действительности, которых много в нашей стране, и как-то же мы к ним привыкли, как к атрибуты двадцать первого века. Вроде как и человек, а все-таки живут хуже животных некоторых. И почему они есть, и почему они есть по всему миру, может вид такой, может какой-то дефект общества! Они же ничего никогда не хотят и только паразитируют! Но почему-то жалко их, и гадко на них смотреть! Как укор совести, как то, до чего может снизойти любой!
Я пошел дальше не разбираю сам, куда направляюсь. Мне вспомнился один случай, когда я шел по вокзалу, чтобы поехать до дяди. На лавочке сидел такой же старик, который минут пять назад крутил передо мной палец у виска. Был жаркий июльский день, солнце пекло невыносимо, на небе ни единого облачка, даже птицы попрятались в тенях деревьев, а этот несчастный сидит на лавочке и уже не стонет. Не стонет, а напоказ выставил свою ногу, распухшую и гниющую заживо, даже и видно уже и кость ее. Вонь от него как от мертвеца, а на рану то и дело мухи слетаются и садятся. А люди все проходят, все проходят и смотрят, вздыхают от отвращения и ужаса, но скорую помощь или полицию не вызывают, и только все смотрят да ахают. И вся эта картина, безжалостное отношение прохожих, смирение с тем, что это уже и не люди, а так, как будто зверь какой-то, до того укоренилась в умах наших, что тошно мне тогда стало не от вида этой мерзкой ноги, а от досады на всех этих холенных и занятых нелюдей. Они больше чем звери, они холодные и бесчувственные солдаты, которые как в муравейнике носятся в городе, зная и понимая только одну изначально заложенную функцию, работу на которую способна их голова. Бедолаги, они забыли, что умеют творить и размышлять, они разучились этому и теперь как несчастные бесчувственно взирают на самые страшные вещи, как на события до них не касающиеся.
Несчастный уже и еле дышать начал, а все сидит на скамейке недвижно, бабушка какая-то подошла повздыхала, попробовала его привести в чувство, но ничего не получилось, и она махнула рукой, да пошла дальше. Вскоре подошла полиция…
Я прошел уже довольно много, не помню точно сколько километров, но уже вышел почти в центр города. Я увидел впереди магазин, где над вывеской горели цифры «24 часа», это значило, что магазин работает круглые сутки. Все эти новые и модные магазины, заставляют меня невольно улыбнуться. Они создают правила, по которым следует путешествовать по их территории. Можно, например, взять с собой корзинку, можно тележку, куда складываются выбранные вещи, а можно и так пройти сквозь турникет, только с голыми руками. Так я и поступил, потому что намеривался взять только одну вещь, вещь это было пиво, водка была запрещена в продаже после одиннадцати вечера.
Не судите меня строго, я ведь всего лишь шестнадцатилетний подросток, который немного не в себе. Отнюдь я люблю спиртное, я презираю его до глубины души, и когда мне раньше друзья предлагали выпить с ними, то я категорически отказывался, коря их за безнравственность, что стало нашим повсеместной юдолью. Пьющие до сих пор мне противны, я ненавижу их, как пустых и глупых пассий, как тех, кто косвенно, но виноват в моих бедах, как тот, что сбил мою сестру. И те, что бахвалятся выпитым, а в молодые годы это отчетливо всегда видно, вызывают у меня спазмы нетерпимости и гнева. Но сейчас, сейчас я хочу лишь одного - забыться, побольше истерзать себя, заставить страдать мое тело, так, чтобы я сам сделался себе противным. Я хочу в конечном итоге исчезнуть, стать животным, чтобы не помнить всего гнетущего, что окружает меня сейчас.
Я нащупал в кармане свои деньги и вошел в этот рай для богатых, в этот Олимп для посвященных. И все богини, что сидят у касс, и два бога, что одеты в форму охранников, внимательно всматриваются в меня, а я в них.
7.
- Чертог святой явился мне на паперти святой! В нем вижу я покой небесный алчет. И рай земной, а не небесный вдруг передо мной. Откуда он, незыблемы его начала в мире этом.
- Нет, друг постой! Не торопись к нему, ведь это ад, а не покровы света. Покуда деньги есть, то он пребудет милостью тебе, а коли нет, то лишь терзать тебя он только станет. И час погибнуть уж неровен!
И я вошел, и все воззрились на меня! Да мне, в сущности, плевать на это, как плевать на все, что может отчасти меня смутить. В эту секунду я думал только о том, как бы напиться вдоволь до забвения. Цель представлялась вполне воплотимою, так как деньги у меня были, и ничего не предвещало катастрофы, но катастрофа наступила.
Я уже выбрал предмет моих исканий, небольшую бутылку 0.5 литра, и уже подошел к кассе, как услышал от кассиршы, женщины сухой и бледной, с невыразимо безразличной физиономией, как у истинных англичан, хотя бы мы и жили в Сибири, что она мне не продаст водку, покуда я не покажу ей своего паспорта. Видите ли, я слишком молодо выгляжу, не очень похожу на совершеннолетнего, и поэтому она имеет право,- право закрепленное законом,- требовать от меня документы, удостоверяющие мой возраст и личность. Я был сбит с толку, ошарашен и разбит негодованием. И эта прихоть в сем мире мне запрещена, как отверженному, мне даже нельзя сделать послабления. Я стал упрашивать, как последний человек в этом мире, как ничтожество перед этой непреклонной женщиной. Но никак мне не удалось размягчить ее сердца, она как скала стояла на своем.
- Вам ничего, только напиться да посмеяться, а я буду отвечать за это по закону! Нет, или документы или никакого спиртного!- И эти слова ввели меня в такое уныние, что мне стало не по себе. Мне как нашкодившему ребенку нельзя было то, что доступно другим. Но тут мне пришли на помощь.
- Послушай, шкет!- услышал я позади голос.- Давай так, ты заплатишь за мое пиво, а я приобрету тебе твое, тогда мы оба будем квиты! Как тебе?!- Я обернулся и увидел красное и нахальное лицо какого-то тридцатилетнего мужчины, довольно внушительного по размерам и телосложению. Шеи у него, как будто не было, он был в зимней довольно грязной темной куртке, в черной вязанной шапке и со сверкающими страшными глазами, как у волка,- если бы я хоть раз видел настоящего лукавого волка, то он смотрел бы именно так!
- Так что, по рукам, или как?- Ну, что на это ответить, я посмотрел на его двухлитровое пиво, и согласился, мне было абсолютно наплевать на деньги, важно было только получить желаемое, я даже на сделку с «волком» был согласен. Операция была произведена и мы вдвоем вышли из Олимпа, довольные друг другом.
Некоторое время мы шли вместе, не говоря друг другу ни слова, потом я сел на лавочку и принялся открывать свое спиртное, тогда как мой знакомый прошел немного дальше, а потом остановился и произнес, к моему удивлению:
- Слушай, а не хочешь пойти со мной в квартиру?! Я вижу, ты никуда не спешишь, тогда давай ко мне, там у меня небольшая компания! Погуляем, порезвимся, что тебе здесь оставаться на холоде?! Парень ты вроде как неплохой, поэтому пошли!
Я несколько минут подумал, а потом согласился. Да не все ли равно, где мне быть и с кем пить. А одному находиться было мне не выносимо, тем более на улице при прохладном ветре и ночи. Там хотя бы будет тепло… И этого мне было достаточно, чтобы принять такое важное решение.
Мой новый приятель вошел еще раз в магазин и взял на мои деньги еще две упаковки пива по два литра, а потом мы двинулись по темной улице, к каким-то баракам.
Это был двухэтажный бревенчатый дом, потускневший и почерневший от времени. Окна его были большие и деревянные, некоторые закрыты массивными ставнями. Краска давно сошла с него, от этого он казался мрачным и высохшим. Такие строили в старину, их давно уже было пора сносить, да ставить на их месте новые, но только в России можно было жить до того, пока дом не обвалится полностью, либо трубы водоснабжения начнут лопаться, либо дом не расколется и не образуется огромная трещина. В иных случаях я даже видел по телевизору, что в аварийных домах, где порой и воды-то нет, где в иной раз и тепла-то никогда не было, живут и по сей день люди, как само собой полагающееся. И только когда что-то выходит на общественное обозрение благодаря телевидению или Интернету, только лишь тогда наши чиновники начинают шевелиться и предлагать жильцам иные условия. Но до тех пор, хоть умирай, хоть закидывай письмами и прошениями, никто никогда не поможет и не ответит. Ну, может только в редких случаях, освещая это по всем телеканалам, как самую простую вещь, что, мол, вот, работаем же! Чиновные лица у нас работают только тогда как-то быстро и оперативно, когда это есть просьба свыше, когда это до них касается или же когда все прегрешения становятся общеизвестными, что грозит скандалом. Только чрез страх и можно действовать на людей чиновных в России, другими способами никогда вам не добиться желаемого, хотя бы эта и была их прямая обязанность. Другим чувствам, кроме страха и ожидания выгод, не подвластно сердце наших бюрократов, что сидят в высших креслах, что ютятся в низших креслишках.
Мы вошли в подъезд, повернули направо, освещения не было никакого, так что тьма навалилась на нас холодным покровом. Мой знакомый шел впереди, он открыл какую-то дверь, коридор осветился полоской света, из двери пахнуло вонью, потом и чем-то сладким. Я вошел в квартиру. В маленькой передней, я снял обувь, по примеру моего провожатого. Впереди была светлая зала, но такая же дряблая, дряхлая и вонючая, как и сама передняя. Пол ничем не покрытый, с облупившейся краской, островками, словно, набросанные по дереву. Обои, ободранные так, что видать все внутренние стены, а те, что не ободраны, являли печальное зрелище невыносимо грязных бумаг, истлевших от времени, даже рисунка на них разобрать нельзя было. Ковров не было, из мебели только: старый пыльный диван, грязный и сломанный, с пружинами в некоторых местах торчащих из внутренностей; старый простой стол, коричневого цвета, на котором валялись окурки, пепел, а на газете распределились водка и закуска (рыба, да чипсы); также был небольшой шкаф, почти пустой, только какая-то фотография, пару книг, плохая посуда, да густая пыль; возле шкафа стоял на стуле телевизор большой и неудобный, который еле показывал первый канал. Вот, кажется, и все, что было в этом логове странных личностей.
А теперь о личностях. На диване сидели три человека, один восседал на стуле. Все это была компания до чрезвычайности затейливая. Тот, что на стуле был довольно молодым, лет двадцати – двадцати трех, сидел в майке и в серых шерстяных штанах. Хоть он и был молодым, но был также неряшлив и грязен, как и сама эта комната. Штаны были ему чуть длинны, поэтому он их заворачивал на конце, белая майка имела пятно от чего-то коричнево-красного на самой груди, а лицо у парнишки было довольно-таки озорным и веселым, не считая того, что он был немного изможден.
На диване восседали трое: первый слева, ближайший от входа, был малый большой, по лицу видно был наглым. Он был высок, худ, но по телосложению, можно было бы догадаться о его свирепой силе, глаза исподлобья были, как будто вдавлены, смотрели угрюмо и беспокойно. Одет он был лучше, чем его друг на стуле, хотя с каким-то оттенком нищеты и нужды. Пиджак был до того изношен, до того висел на нем, что казалось, что это не пиджак, а тряпка, и вместо брюк, что были необходимой атрибутикой классического стиля, на нем были джинсы синего цвета, тоже не свежего выпуска. Рядом с ним расположился еще один странный человек, вовсе никак не похожий на все то, что здесь было. Это был старик, угрюмый и невеселый, худосочный и низкий по росту, с белой окладистой бородой, но при этом имел взгляд решительный и исстрадавшийся. Третий же из всех, был человеком чуть выше старика, но такой же худой и слабосильный, как мне показалось, что взгляд мой невольно почувствовал от него отвращение. Это был обычный пьяница, забулдыга, который разрушит свою семью, предаст своих детей и жену, да все что у него есть святого, за одну только рюмку пойла. Таких много носит наша страна, таких много по всему простору России, я их терпеть не могу. Когда они трезвы, они только тем и заняты, чтобы поскорее найти деньги на водку, они в это время тихи и безучастны, но как напьются, они все герои и заядлые говоруны. То и дело сыплют афоризмами, историями и тому подобной чепухой.
Я нерешительно вошел в помещение. Все сперва обрадовались приходу моего спутника, а потом посмотрели и на меня вопросительно.
- Что это за школяр?- произнес грузно высокий худощавый мужчины, видимо, уж совсем недовольно, тот, что сидел первым от входа на диване. Вопрос повтори и самый молодой, остальные промолчали. Старик как-то просто был молчалив, а третий лишь схватил упаковки пива и начал быстрее их открывать, чтобы разлить по приготовленным, видимо заранее, пластмассовым стаканам.
- А-а, это мой знакомый, зовут… э-э!.. А как тебя величать-то, шкет?- ответил-спросил мой озадаченный провожатый.
- Меня зовут, Вадимом!- бодро сказал я, и пристально стал осматривать всех, кто здесь находился еще раз.
- Ну, тогда присаживайся!- вскрикнул молодой, вставая со стула.- С мебелью у нас дефицит, так что садись сюда, на мое место!.. Меня, кстати, Андреем зовут!
Мы пожали друг другу руки, а потом я стал жать их всем поочередно, они стали представляться. Того, что высокий, звали Иваном, старика звали Семенычем, пьяницу Сергеем, а моего провожатого Ильей. Все они собрались по какому-то своему важному и примечательному событию, но сдается мне, что так они собирались почти каждый день. Я сел. Они протянули мне стакан пива, я взял, кто-то стал меня расспрашивать о том, кто я, чем занимаюсь, я ответил, что учусь в школе, а сейчас просто гуляю, да немного захворал с дороги. Что-то еще у меня спросили, но я не ответил, и никто не стал у меня более ничего допытывать, вроде, как будто, по какому-то неписанному кодексу, они стали пить да разговаривать между собой, не обращая более на меня внимания. Я сидел смирно, рассказывал молодой.
- Так вот, заглядываю я к Жженому, а его оказывается уже и облава сцапала. Мне так его мать и говорит, заходят трое мордатых в гражданке, да как повязали всех, только ксивой и машут! Все загребли, долго описывали, даже, говорят, на камеру снимали, только вот один тайник просмотрели, под половицей, он-то мне и достался сегодня! Так что есть чем сегодня побаловаться!
Но вдруг высокий Иван свирепо посмотрел сначала на рассказчика, а потом и на меня, словно, мимикой показывая, что при мне об этом не говорить. Андрей удивленно посмотрел на меня, потом улыбнулся и сказал, что нечего об этом волноваться.
- Нечего-то, нечего, дурья твоя башка, да только даже у стен есть уши!- проворчал Иван, выпивая пива.
- Языком не мели попусту!- вдруг произнес старик, а Андрей чуть от этого вздрогнул, видно было, что боится или уважает старика. И только сейчас я заметил, что старик имел много татуировок каких-то, паутину на левой руке, перстни нарисованные на пальцах почти всех.- Коли притащил, то давай приступим, от пива-то мало толку, а то я давно уже не поправлялся, почти сутки уже прошли! Только пацана нужно куда-то деть! Пусть к Алле идет на побывку, может мужиком сегодня станет!
Все переглянулись и стали соглашаться, только один пьяница Сергей все не понимал в чем тут дело, вероятно, он был новеньким в этой ватаге, но разъяснять ему никто ничего не спешил. Высокий сходил в соседнюю комнату, там он начал кого-то будить, о чем-то говорить с кем-то, по-видимому, с женщиной. Вскоре он вернулся и сообщил, что Алла согласна, только нужно дать ей пару минут времени.
Все начали к чему-то готовиться, достали шприцы, расстелили на столе новую газету, принесли глубокую ложку, а также какую-то ручную плиту, не знаю, как правильно она называется, но она имела ту особенность, что выдавала открытый огонь, как лампадка. Где-то у кого-то вдруг оказался медицинский жгут, который положили тут же.
- Ну, шкет, не хочешь с нами, а?- поинтересовался мой провожатый, которого звали Ильей. Я отказался.- Ну, как знаешь, а то ведь можно, если пожелаешь!
- Оставь его,- внушительно произнес старик, хмуря свои мохнатые брови.- Дележа и так мало, даже для нас, так что никакого великодушия, ясно!- А потом добавил, почти еле слышно и хрипло.- Да и мал еще для этого!..
8.
Я обещал стихи, так вот они, мой взыскательный читатель, пусть знают все, что я исполняю то,- когда это возможно,- что обещаю:
Плоды людские пагубных невежд
Открылись миру в скверной доле.
И зелье-паутина, крушитель всех надежд,
Навечно всех пленит – неся страданье воле!
И вы все лживые распутницы мирские,
Чей голос мне лишь скорбь несет!
Опомнитесь, ведь вы любовью были!
Ведь плот ваш лишь к беде ведет!
Запомните, что есть и в вас людское,
Запомните, что вы, как я в сей мир вошли!
Так почему же вы не чувствуйте пустое?
Так почему вы ищете лишь лжи?!
Вы все подводите меня к преступной страшной ночи!..
И будут до безумия смелы, свидетеля невинного лишь очи!..
Вскоре меня отвели в соседнюю комнату, которая была заставлена, как попало, мягкой мебелью, разноцветной, старой и грязной. На огромной кровати, в маленьких покоях, таких, что эта кровать занимала почти полпомещения, лежала женщина в халате.
Это была женщина лет тридцати, может немного младше, слегка полная, но не сказать, что ей эта полнота не шла, наоборот, бывает иной раз приятна такая округлость форм, которая свидетельствует о том, что перед вами не девочка, но женщина самая настоящая. Возле кровати была коляска с ребенком, а на соседней кроватке, совсем неподалеку от люльки спал мальчик лет пяти. Грязь и вонь здесь была та же самая, которая была мне знакома еще с передней, где я оставил свои ботинки, а также, которая стояла непроходимым заслоном и в зале, где расположились мои знакомцы. Зачем я здесь? Мелькнула у меня вдруг в голове, которая раскалывалась и отказывалась мне повиноваться. В комнату эту меня ввел Илья, который улыбнулся и сказал, чтобы я не стеснялся, а к женщине он обратился, чтобы она меня сильно не пугала, та лишь ухмыльнулась в ответ. Илья вышел и закрыл дверь за собой, и я остался один в этом логове распутства и разврата.
Я не говорю, чтобы я был святым и не понимал, чего жаждали от меня эти люди, я тем более не монах, который с отвращением смотрит на плотские утехи, но даже и мне вдруг стало невыносимо гадко, да так, что пробрало до тошноты. Я был невинен, но это не значило, что я был глуп.
- Ну, что ты?- вдруг нежно-попечительно произнесла моя пассия.- Не бойся, не волнуйся, я тебе помогу, если ты не умеешь! Иди ко мне!
Я подошел и лег; лег безразлично, только всего меня передергивало и знобило. Моя пассия сняла свой халат и осталась абсолютно нага в моем понимании,- на ней было белье, но потом и его она сняла, обнажая свою округлую грудь. Я чувствовал тепло ее тела, чувствовал ее близкое дыхание, она обняла меня и начала водить своей нежной левой рукой по моему лицу, лаская его аккуратно, при этом, между делом, потихоньку снимая с меня верхние вещи: куртку, кофту и рубашку под ней. Я внимательно, как будто в замедленной съемке, видел ее лицо, светлое, красивое, даже прекрасное, темные локоны спускались по ее вискам, они немного крутились, но от этого она только выигрывала, завитки придавали ей дополнительный шарм и привлекательность. Но в глазах ее бездонных, темных и поглощающих я не видел ничего, они были пусты, даже равнодушны, в них как будто только прослеживалось женское участие и даже жалость ко мне. Нам обоим было гадко в этот момент. Под глазами была какая-то черта, какая-то особенность, что делало ее лицо как-то по-особенному печальным, я знал эту черту, она появляется у людей только тогда, когда они на протяжении долгих лет страдают. Черта несчастия, так много ее в нашем обществе, что и не удивительно, что мы можем приметить ее.
Вскоре моя грудь и живот были обнажены, я почувствовал, как она водит своей бархатной ручкой по моему телу. Мне стало щекотно. Теперь мне не было противно, я даже получал от этого какое-то особенное удовольствие, не то, что я желал плотских утех,- нет не то! После многодневных странствий, сокрушающих меня, после испытаний и страданий, что взвалились на меня непосильной ношей, после болезни, которая подтачивала меня до сих пор, и холода, что стал со мной почти одним целым, я вдруг оказался в тепле, на мягкой постели, расслабленный выпитым, под защитой, где я мог предаться успокоению. Я испытал какое-то наслаждения, тревоги отступили, в этом сонном царстве мне суждено было спать, а не терять себя, да и судьба бы мне этого не простила, если бы я предал ту, что навеки связана со мной, хотя бы, если это и был мой больной бред. Моя пассия сразу все поняла, настаивать на продолжении она не стала, видимо, и ей тоже хотелось спать. Я упал в темноту, где только мой крик на улице то и дело возвращался ко мне: «Любовь, моя Люба! Прейди ко мне!» А потом те самые слова, что я слышал случайно в больнице: «всех не спасем!» И душа моя протестовала этому «всех не спасем…», я не хотел верить в это. И нить эта как-то связалась с теми всеми людьми, что я встретил сегодня, незримая она то и дело являлась мне, я хочу помочь и спасти, хочу их предупредить, хочу остановить, если это возможно, они ведь не так плохи. И этот дед Семеныч, что смотрит угрюмо, но все-таки, я как будто чувствовал, что он не желал мне зла, и этот Илья, что смотрит волком, который привел меня в этот дом, и эта моя пассия, которая в душе проявила ко мне участие и заботу, словно родная мне. Ведь я чувствовал, что они что-то носят в себе еще хорошее, но уже забили это, привели все знаменатели к одному решению, а именно к поговорке: С волками жить - по-волчьи выть! Но надо всех предупредить, надо как можно больше образумить, что то, что они выбрали «выть», есть невыразимое зло и мерзость. Ведь они сдались, ведь они предали себя и свой святой дух!..
Подобно Селенджеру в его «Над пропастью во ржи», я хотел в этом туманном сновидении не дать упасть всем тем играющим детям в эту пугающую пропасть. Они были рядом со мной, все те, кто сохранил хорошее в своей душе! Но, наверное, мне это не под силу, если сами они этого не захотят! Но я должен как можно больше предупредить, образумить, показать, что то, к чему они стремятся, есть ошибка! Ведь только стоит пожелать и все может в жизни измениться…
Я очнулся от какого-то шума, отчего проснулся не только я, но и маленький ребенок в коляске. Он заплакал, другие дети стали ворочаться в кровати от неудовольствия. Моя пассия встала и начала убаюкивать малыша, ругаясь и проклиная тех, кто находился в зале, откуда и доносился гул. Она попросила посмотреть, что там творится. Я быстро застегнулся, оделся и вышел к моим недавним знакомым. И страшное зрелище предстало передо мной.
По комнате бегал высокий мужчина по имени Иван, но бегал зло, ругался и хватался за голову, рядом взъерошенные стояли Илья и молодой Андрей, у них глаза были как-то уж очень расслаблены, несмотря на ужас, творившийся в комнате. Я увидел пустые шприцы на столе и сразу все понял. И неподалеку, на полу лежал Сергей, тот самый пьяница, что разливал пиво не так давно, он был мертв, Семеныч щупал пульс на его шее. Одежда Сергея была в крови около живота, а остро-заточенный столовый нож валялся тут же возле тела.
- Сдох!- произнес в кромешной тишине Семеныч.- Как есть, царствие ему небесное!.. На мокруху подписал, падла!- вдруг он твердо вскричал на Ивана, который вновь схватился за голову и завыл, беспрестанно бродя по молчаливой комнате.
Я застыл в страшном оцепенении. Мало того, что я никогда в жизни своей не видел убийства, очевидцем которого невольно стал, но я еще оказался в помещении именно с теми, кто это преступление и совершил, а как мне было известно – свидетели такого события не очень-то и приветствуются теми, кто стал участником их свершения. Мне стыдно, но меня обуял животный страх, тот самый изначальный, потаенный и пугающий до того, что тело отказывается повиноваться тебе, хотя бы ты и стараешься предпринять какие-либо действия. Нет, мозг и мысли работают, запоминают с устрашающей скоростью, ты даже можешь предположить свои последующие действия, но вот тело категорически отказывается тебе повиноваться. Я лишь чувствовал, как меня обдают мурашки, а на спине появился немилосердный пот.
- Ты,- вдруг вскрикнул в исступлении Иван, ладони и пальцы его были в крови, да и на пиджаке его потрепанном были эти пятна. Он бешено посмотрел на меня с секунды две молча и дико застыл в таком положении, словно что-то обдумывая и взвешивая. А потом направился в мою сторону, протягивая до меня свои длинные и худые руки.- Ты!- Как безумный повторил снова он, уже подходя ко мне вплотную, остальные лишь молча наблюдали за сценой, с каким-то болезненным любопытством.- Он нас всех сдаст, он первый же к ментам и побежит! Нельзя его отпускать!- задыхаясь, проговорил убийца, хватая меня за грудки и дико озираясь на своих дружков. Все только молчали, старик вздохнул, а молодой Андрей лишь глупо улыбнулся. Илья, кажется, и не понял о чем тут речь.
- Нужно и его кончать!- продолжал Иван, его жилистые и сухие пальцы вцепились в меня железной хваткой.- Он нас всех погубит!- почти с надрывом повторил убийца и посмотрел мне в глаза. Наши взоры встретились, я дрожал и смотрел в его ввалившиеся зрачки, уставшее и искаженное страхом его злое лицо, говорило мне, что все уже решено, он не отступит.- Андрей, подай мне нож!
Я начал быстрее все соображать, посмотрел направо, увидел неподалеку какую-то палку, но она была слишком тонка, посмотрел мельком налево, там был только телевизор и шкаф. Мне оставалось рассчитывать только на себя, на свои физические данные, которые явно уступали взрослому мужчине, а также трем его соглядатаем. Как же поступить? Что же делать? Но вот нож уже оказался почти возле моего горла. И вдруг я почувствовал такое облегчение и спокойствие, которое немного граничило с каким-то приятным возбуждением, что тело мое невольно размякло, а я уже ничего не боялся и не хотел. Все мне как-то показалось нелепым, простым до безобразия, ненужным и даже смешным. Я не верил тому, что происходит, я не верил ни своим чувствам, ни своему уставшему телу, ни всем тем, кто угрожал мне, то есть не осознавал реальность. Скорее вся эта реальность, мне казалось лишь моим больным воображением, миражом, мнимой жизнью.
Я не хотел бежать, вырываться, стонать, плакать, просить о пощаде, все это не нужно, все это лишь жалкое подобие, я бы делал это совсем не искренне. Да кому, в сущности, какая разница, как я закончу этот век, так толком и не начав его, если мне самому на это плевать. Я ждал боли, я ждал ее с нетерпимым вызовом, даже рвением, и нагло-надменно посмотрел в эти истерические глаза моего будущего убийцы, который со страхом вдруг остановился.
- Ну, что остановился?- с глухой яростью сказал я. От этого Иван немного оторопел.- Начал, так доканчивай! Мне наплевать и на тебя, и на всех вас! Режь, ублюдок, чего тянешь!
Иван соображал, это никак не вязалась с обычным поведением жертв, и вообще соображать он мог долго, так как был под опьянением от наркотиков, поэтому, видимо, ко мне подошел Семеныч.
- Слушай меня, щенок!- обратился он ко мне.- Я дам тебе возможность уйти, но если ты настучишь на нас, если ты расскажешь ментам о случившемся здесь, то я собственными руками тебя в могилу отправлю, вякнуть не сумеешь!
С этими словами он разжал руки Ивана, который к тому времени уже опомнился и хотел было меня прирезать.
- Оставь его, он никому ничего не скажет!- вступился за меня старик, у них начался спор, но Семеныч имел какое-то таинственное, я бы сказал мистическое, влияние на всех, кто здесь был. Видимо опыт, которым он обладал, был действительно ценен, лидерские качества в этом маленьком и тщедушном старике, как-то сами вдруг вспыхивали и давили всех своим непререкаемым авторитетом.
Меня отпустили восвояси, проводил меня Илья, который и слова со мной не заговорил, он как будто чувствовал свою вину, хотя, я думаю, ни о какой вине здесь речи и не могло быть, эти люди просто забыли это чувство, для них было важно, только то, что пахло либо выгодой, либо могло послужить их обременению. В общем-то, все то же самое, что важно и нашим пустым людям по всему безграничному миру.
Гулянка, спиртное, наркотики, безнравственность и как итог преступление. Но где же изначальные причины этого,- конечно в умах тех, кто совершает эти безумства! Но как эти умы, как эти люди доходят до того, что начинают вставать на путь зла? Где тот изначальный поворот, который и послужил падению личности? Или до всего этого доходишь постепенно, потихоньку, словно шаг за шагом? Например, ты, когда пред тобой стал вопрос касающийся подлости, что принесет тебе выгоду (ведь подлость совершают только тогда, когда она влечет что-то для вас значащее), ты склоняешься к ней, думая, что одна она ничего не решит в твоей судьбе, что ведь другие совершают и ничего с ними не случается, что потом ты сможешь ее исправить, загладить, что она и не так отвратительна, как может показаться на первый взгляд, что ты только ее и совершишь, а потом на протяжении всей жизни никогда не снизойдешь до того, чтобы подличать, что человечество и суть человека из сотворения мира совершала подобное,- и ничего, не истлело!
Достоевский Ф.М. в своем произведении «Преступление и наказание» рассматривал же вопрос этот, но он в большей части своей показывал человека дошедшего до скверного шага одними лишь своими умствованиями, рассуждениями, теориями, таких как: что я сверх человек, а не тварь дрожащая! Вследствие этого, а также и болезни, нужды, тоски и одиночества молодой человек сам себя обманул и совершил непоправимое. Это был тип интеллигентного, рассуждающего преступника, дошедшего до такого лишь собственным воображением, а также и теориями, что взбрели ему. Здесь многое от общества, от окружения, психологии, самого душевного состояния решающегося. Поворот в судьбе здесь явно показан.
Но что эти люди, которые меня чуть не предали погибели? Ведь многие из них порой и существует только в этой отвратной среде, когда святые и непреложные законы гуманизма, понимания, сострадания и добродетели, подменяются на всякие пагубные интерпретации: когда воровать можно, если это не замечается и не видно окружающими; когда бить можно и даже нужно другого человека, который слабее тебя, потому что он именно слабее и безответнее, чем ты, тем самым отличается; когда врать, обманывать, вертеть и облапошивать становится как будто жизненным кредом, непреложным законом и правилом; когда совершить грабеж, разбой, убийство, это значит встать на одну ногу со своими товарищами, которые когда-то так же преступили к такому же шагу!
И что мешало тому же Семенычу, человеку, вероятно, имеющему на своей совести несколько жизней, перерезать мне глотку и скинуть бездыханного в какую-нибудь яму, зарыть тело и никогда бы и никто не нашел бы меня, если бы ни какой-нибудь незапланированный случай, который бы послужил открытию убийства. А ведь он мог, ведь по глазам было видно, что он не Иван, и копошиться, останавливаться и думать бы не стал. Возможно, Иван впервые совершил что-то подобно страшное в своей жизни, в пылу гнева, продиктованного опьянением, как спиртным, так и наркотическим. Поэтому он и решался на вторую смерть, так долго, видимо, он не до конца еще опустился, видимо, он еще хоть немного сохранил в своем разуме человечность. А действия его о моем убийстве больше были продиктованы страхом и отчаянием. Но вот Семеныч, он не сомневался, он был уже притертым калачом, в его поступках, словах не было сомнений, но ведь все же пожалел, все же не посчитался с выгодой и отпустил меня. Видимо, еще не все в таких людях прогнило, и в зарубцованных жизнью сердцах своих они хранят еще остатки человечности и доброты. Мы никогда не можем поставить точку в характере и мотивах человека, потому что они подвержены динамике и изменениям.
И что я все время пытаюсь даже в самых опустившихся, скверных и постылых найти зачатки добродетели и нравственности? И что я все время рассматриваю их через невидимую лупу, отыскивая в низах их душ, что-то светлое и святое, заложенное когда-то Богом? Неужели я такой уж и гуманист, хотя в жизни своей и сам не святой, да наверно никогда им и не буду? Странный я все-таки из людей!
9.
В пучине вновь мне предстоит очнуться,
В холодной, темной и бездонной!
И воды вновь над мной сомкнуться,
Вы не спасенье мне,- и грудь уж стала полной!
Но даже там я в рай могу явиться,
Покуда ты там будешь - о, новая царица!
И опять ночь, или утро… Полоска горизонта уже начала светлеть, да и небо подъялось светом, стали видны клочкообразные облака. Утро было холодным, знобящим, свежим и пустым. На улицах только одинокими фигурами мелькали люди, таких я называю жаворонками, они только и делают, что встают рано утром и бредут еще сонные к автобусной остановке. Что их влечет, что заставляет их вставать с теплых, согретых ночью постелей, отрываться от сладостного и приятного сна, отбрасывать пуховые нежные одеяла, вставать на босу ногу на холодный пол, и идти умываться водой? Что заставляет их в противоположность сопротивлению тела кушать холодный завтрак, а потом идти на улицу, заранее при этом одевшись, в эту темную, знобящую атмосферу города? Их ли желание это? Скажет ли спасибо им кто-нибудь за их каждодневные мучения? Способны ли они сами осознать, что это все противно?
Я, в частности, говорю от имени всех сов, которые есть на белом свете, ведь нам, порой, не понятно, для нас это большой секрет: Как можно так издеваться над организмом?! Но жаворонки, услышьте меня, ибо я хочу вам сказать, что ваша каждодневная рутина, порой, и необходима, как бы это страшно не звучало для вас, мои дорогие совы! Доктор жаворонок, всегда готов к труду с самого утра, он опрятен, вежлив, всегда улыбается и собран, женщина жаворонок, всегда свежа, прекрасна и в хорошем настроении, мальчишка жаворонок никогда не опоздает на уроки, хотя бы они и были самыми ранними. Тем более на кого нам еще и рассчитывать, мои достопочтимые совы, кроме как на тех, кто заполняет то время и пространство, которое мы сами отводим ко сну?! Поэтому я и возношу вам хвалу, мои утренние птички!
Я чувствовал себя немного лучше, но болезнь, кажется затушенная сном, вновь возымела надо мной. Я дрожал, я кашлял, а грудь моя вновь была охвачена огнем. И я уже чувствовал, что еще немного и тело мое упадет на дорогу в изнеможении, и не будет той чудесной, доброй бабушки, которая так позаботилась обо мне когда-то, я околею и погибну в расцвете сил! Но мне бы этого не хотелось бы.
Страх и воспоминания о вонючей квартире, страшном доме, пропащих людях все еще являлся ко мне во всей своей мерзопакостной ясности. Какое странное различие, какой колоссальный контраст между их убогостью и развратом, низким и истошным, в сравнении с этим голубым небом, тихой печалью утра, вечного света солнца. И как две эти несоразмерности могут быть на свете, как они вообще в жизни-то уживаются, в этом я никогда не разберусь. И мне было противно думать об убогом доме, квартире, где был совершен грех, хотелось идти и вдыхать и взирать на то, что не коптиться в человеческой затхлости, и природа мне ясно показывало то, что люди называют прекрасным и поэтическим, то, что душа моя внимала с жадностью неостановимой.
И я шел, шел и шел, пока не пришел к краю города. Здесь еще стояли многоэтажки (те самые удручающие панельные дома), но ясно видно было, что это конец провинциального городка. Что значит «край города»? Как описать это понятие, чтобы ясно стало всем, что города почти по всему миру являют собой всегда одно и то же. Во-первых, город состоит из центра, это правильно и, в сущности, так оно и должно быть, от центра отдаются средние участки, к чему я включаю все те дома, которые уже не походят на яркий и красивый центр. Люди города, как-то сами разделяют все в своих умах по наитию, поэтому четких границ в этом нет, поэтому центр и средние дома общество всегда разделят по-своему в каждом отдельном городе. А последний из уровней рассматриваемой модели является вышеобозначенный мной «край города». Это крайние дома, нередко поселки, в которых мы можем встретить рынки, промышленные объекты, гаражные боксы, а также и иные достопримечательности, такие как необжитые местности, покрытые полями и лесами, где порой располагаются и свалки. Границы края всегда размыты и могут тянуться на многие десятки километров, поэтому точно и не скажешь, что там можно найти. Хотел еще сказать, что все в этом относительно, возможно, и ошибочно, а может быть и неверно, но в умах горожан все так упрощенно и подразделяется, в этом вы можете быть уверены точно.
Я шел по дороге, опустив голову вниз в задумчивости, как вдруг меня кто-то толкнул, я не устоял на ногах и схватился за того, кто был причиной моего падения. Оказывается, я схватился за женскую сумку, которую нес какой-то мужчина. Он выругался немилосердно, оставил сумку и бросился убегать, а я ударился больно об асфальт и некоторое время распластался, как пьяный, на улице. Сил встать у меня почти не было.
- Что это было?- Мелькнуло у меня в голове, я тихонько привстал, посмотрел на свои руки, в которых была черная кожаная сумка с замком по середине, и ничего не мог понять. Этот неизвестный рассек мне губу, я это почувствовал сразу, его плечо задело мое лицо в момент столкновения. Я ощутил соленоватый теплый вкус крови во рту. Эту сцену наблюдал какой-то дворник, подметавший возле киоска рядом с остановкой, он тоже от удивления взирал на меня. Мы обменялись вопросительными взглядами, как вдруг из-за угла выбежала девушка в прямоугольных очках на роговой оправе, в пальто, доходившей ей ниже колен, от этого она казалось немного меньше, чем была на самом деле. На шее виднелся светлый аккуратный шарф. Она бежала из последних сил, и явно было заметно, что уже и эти силы быстрейшим образом ее покидали. Она еле-еле добралась до меня, оперлась руками, одетыми в черные кожаные перчатки, о свои коленки и минуту пыталась прийти в себя. Когда же она отдышалась и смогла кое-как вскрикнуть, то здесь и началось… Она обвиняла меня в совершении какого-то грабежа, что сумка, которая была у меня в руках принадлежит ей, и что я гнусный вор и преступник, которому место в тюрьме. Я растерялся, начал оправдываться.
- Да я просто наткнулся на кого-то, у кого ваша сумка и была, он сбил меня с ног, я нечаянно ухватился за вашу вещь, и все – вот и итог: я лежу на асфальте с украденной сумкой!..
- Да-а!- распаляясь, пронесла она.- Давай, дружок, я тебе расскажу свою версию: тебе понадобились деньги на выпивку, ты и решил по легкому их получить. Увидел девушку, идущую одну по незаполненной улице, увидел сумку и вперед. Но только не рассчитал своих силенок, не думал, что я смогу тебя все-таки догнать, а?! Я хоть и слабой выгляжу, да только тебя, молодчик, у меня хватит сил одолеть! И тут она принялась забирать свою сумку, надо заметить, что бесстрашно, если учесть, что она и вправду видела во мне грабителя. Я без лишних препятствий вернул ей ее вещь.
- Заберите вашу сумку и дайте мне пройти,- сказал я, так как все это мне уже давно осточертело, да и голос ее, меня раздражал, слишком писклявый и приставучий. Но не тут-то было! Она схватила меня за рукав куртки и с силой притянула к себе.- В чем дело?- недовольно спросил я, чувствуя, что теряю терпение.
- Вы обязаны пойти со мной!- ответила она вполне серьезно.- Вы преступник и я должна отвести вас в полицию!
Я с минуту смотрел на нее, словно не понимая, что же она от меня хочет, а когда понял, то от души рассмеялся. Первое, что меня поразило, это то, что она побежала за преступником, второе, что мне пришло в голову, это то, как она бесстрашно разговаривала с условным преступником, то есть со мной, третье же, что озарило мою воспаленную натуру, это было то, что она наивно верила, что я пойду и не откажу ей в просьбе явиться в полицию. Это было до наивысшей точки даже смешно, а мой больной, слабый и нетрезвый отчасти ум не мог вынести такого вот каламбура от вполне на вид умной и взрослой девушки, и я засмеялся… Я засмеялся ей в лицо, даже не стесняясь того, что она смотрела на меня в нескольких сантиметрах в отдалении. Она сконфузилась, даже покраснела, вероятно, от досады, но решимость ее была непреклонна, она меня не отпускала, хотя я никуда и не бежал.
- Да вы хоть понимаете, что мне говорите?- осведомился я, когда неудержимый порыв смеха меня немного отпустил.- Какого черта я должен идти с вами? Я невиновен в этой глупой ситуации, я скорее свидетель и пострадавший, чем вор и преступник! Отпустите меня полоумная, и я пойду своей дорогой!..
Из всей моей тирада, мне кажется, моя новая знакомая расслышала только слово «полоумная», так как она два раза повторила его в слух, бледнее при этом как мел. Возможно, зря я его произнес, в чем мне посчастливилось убедиться через секунд пять.
- Это я полоумная?!- наконец вскрикнула она, и слезы брызнули из ее глаз, а потом я увидел полет сумки, которая приземлилась мне на спину, я почувствовал мягкий удар, но вот кожаные и металлические бляшки были уж совсем неприятной особенностью этого нового вида оружия. Потом последовали еще и еще удары, я даже не сопротивлялся, мне вдруг снова сталось смешно, и я не мог заставить себя успокоиться и смеялся во всю мочь, что мог, а это еще более раззадоривало мою знакомую. Но к нам вовремя подошел тот самый дворник, который видел меня в тот момент, когда я столкнулся с настоящим преступником и когда сумка очутилась у меня в руках. Он хорошо выбрал момент, так как не поспеши он и я бы стал первым в мире человеком, которого убили бы кожаной сумкой, потому что девушка, наверное, к тому и вела, не собираясь останавливаться. Он рассказал все что видел, и этим спас меня от погибели, надо сказать довольно нелепой.
- Вы сами-то видели преступника, своими глазами?- поинтересовался я, когда окончательно успокоился и мог трезво изъясняться.- Неужели я так на него похожу?
Она вновь покраснела, что ей, несомненно, даже как-то шло. Она начала рассказывать, что кто-то сзади сбил ее с ног внезапным толчком, а потом у нее упали очки, она растерялась, а когда одела их снова, преступник уже скрылся за поворотом, она побежала и увидела, что ее сумочка находилась у меня в руках, она подумала, что я и есть преступник, который поскользнулся и не смог бежать дальше. Вот и весь итог этого нелепейшего происшествия. Ей стало вдруг невыразимо стыдно за свое поведение, она стала почти пунцовой. Она все извинялась и отряхивала меня своими черными перчатками, а мне было как-то даже сладостно от этого благостного чувства правоты.
- Ведь он, можно сказать, герой! Да, да!.. - вдруг заявил дворник, улыбаясь в свои черные мохнатые усы.- Я точно видел, как он смело пытался задержать преступника и выхватить вашу сумку. Да, да!.. Молодец парень, только вот слабоват немного, не удержался и упал, ведь преступник какой большой был, ему и не совладать было. А вы его за это… хм-хм… нехорошо девушка!
Мне кажется, что помидоры летом не доходят до такой красноты, как эта девушка от стыда. Я не стал разуверять этого простодушного работника лишь оттого, что мне все это было просто любопытно. Я чуть снова не рассмеялся, до того это было забавно, что я даже и забыл про то, что до безрассудства изголодался и устал. Я хотел покинуть моих новых знакомых, как вдруг почувствовал слабость и чуть не упал, слабо пошатнувшись прямо здесь. Оба они это увидели.
- Вам плохо!- уже как-то участливо, а некрикливо, как когда-то, сказала девушка, я утвердительно качнул головой.- Может позвонить кому-нибудь из ваших родных, чтобы они забрали вас? Или я могу сама вас отвезти домой, если вы самостоятельно не можете передвигаться?
- Нет, не надо,- ответил я, пытаясь взять себя в руки.- У меня нет родных, и все, что мне нужно – это всего лишь еда и сон! Что я намереваюсь добиться в какой-нибудь гостинице, так что мне ничего не надо!
- Но я чувствую себя вам обязанной,- вновь произнесла она.- Вы, наверняка пострадали оттого, что защищали мою сумку, а раз так, то над вами шевство возьму я! Тем более у вас лицо покалечено, да и выглядите вы как-то уж очень болезненно и слабо! Пойдемте со мной, я недалеко живу! Тем более я сейчас не могу идти в университет, так как мои очки сломаны, да и каблук на сапогах я порвала,- тут она мне продемонстрировала свою обувь на правой ноге,- когда бежала за преступником. Так что ко мне, и никаких разговоров!
Я молча последовал за ней, а она шла очень медленно и все время разговаривала со мной о том, как сильно была потрясена тем, что у нее кто-то захотел своровать вещь. С ней это было впервые, поэтому она и была сильно воодушевлена, и все находила, что все ее поведение в этот момент было глупо и несообразно со здравым смыслом.
Мы вошли в панельный дом, поднялись на четвертый этаж. Девушка слегка меня поддерживала, а я опирался на нее, так как силы окончательно меня стали покидать, а в глазах то и дело обозревалась и наваливалась ослабляющая тело темень.
И о чем только могут думать мужчины, даже перед лицом стоящей перед ними смерти, если симпатичное лицо обнимает их и стоит рядом с ними. Ведь я только думал об этой новой моей знакомой, хотя голова моя кружилась и вертелась как на юле. Мне она как-то по-особенному стала нравиться, я чувствовал, что она касается меня, ее миниатюрные руки держат меня крепко, от нее пахнет сладкими духами, а также отдает какой-то молодой свежестью и радостью бытия. Что это за новое чувство, которое меня поразило, что это за новое ощущение, которое стало владеть мною. Я иногда всматривался мельком в лицо моей знакомой, имени которой так и не удосужился спросить, и я видел ее мраморно-белую кожу, слегка рдеющие ланиты, тонкий нос, правильные черты. И что же волшебного я в ней нашел, что такого магически-притягательного в ней меня поразило, и почему не сразу, я это ощутил? Она как будто стала мне до того знакомой, приятной и близкой, что я уже представлял ее себе старой подругой, с которой я уже знаюсь с детства.
Во мне толком не произошли никаких событий внутренних, не было того инстинкта охотника или жертвы, когда желаешь кокетничать и делать то, чтобы нравиться кому-то,- нет, я не ощутил ничего, но при этом твердо был уверен, что оба мы как-то сблизились с друг другом и стали как будто роднее, хотя бы и не сказали ничего друг другу об этом.
Прости, прости моя любовь! И тут я виноват перед тобой, но знай и ты, что я никогда и сравнивать вас бы и не посмел, вы слишком разные существа передо мной. Ты знак моих мечтаний и стремлений! Тебя я ищу и алчу, страдаю по тебе, а с ней мне просто легко и просто находиться, да я даже и не уверен, что со мной сейчас твориться, возможно, я просто снова брежу!
10.
Виденье давнее явилось снова мне,
Рука прильнула к мрачной голове!..
*** *** ***
О страсть безумная, ты снова мной играешь!
Вспылишь, горишь и быстро исчезаешь!
И вот опять в судьбе мне снова путь один,
Где он с любовью верной все един!
Мы вошли в эту обитель чистоты и покоя. Хоть квартира и была маленькая, но на меня она произвела впечатление. Пахнуло тем домашним уютом, что живет в семьях установленных женской порядочной рукой. Все здесь как-то отдавало, хотя и не было так уж и богато в квартире, каким-то всеобщим довольством, счастьем и ухоженностью. В таких домах как-то само собой проявляется чувство уюта, чувства душевного настроения и того, что всегда хочется находиться в приятности и благе. Мягкий цветной ковер, домашние дешевые картинки с изображением фруктов и цветов, золотистые шторы с портьерами, даже большое зеркало было выставлено как-то по-особенному удачно. Все располагало к спокойствию.
Я снял свою обувь, она сняла свою с досадой на сломанный каблук, сказала мне, что я могу пока походить по залу, посмотреть фотографии или присесть на кресло, где могу отдохнуть, а она в это время сходит на кухню за медикаментами. Я снял свою измызганную грязью куртку, повесил ее, и вошел в эту обитель молодой девушки.
Марина (так ее зовут) мне рассказывала, что она студентка, приехавшая в наш город для учебы около двух лет назад, учится в университете, а также работает на одну примечательную газету, печатает некоторые из статей. Квартиру она снимает с подругой, которая сейчас уехала домой в деревню, они с ней соседки не только по квартире, но также и односельчанки. Марине лет двадцать, но уже она сама зарабатывает и учиться хорошо, как мне кажется это должно стать примером для барышень нашего поколения, хотя какое мне дело до этого? Но говоря о наших девушках вообще, то знавал я несколько девиц в своей жизни, тех, кто были моими либо соседями, либо одноклассницами, которые пересекались со мной в повседневности, то могу сразу заметить, что не все обременены такой напастью, как ум, что, конечно, свойственно и нашему брату, этого я так же не умоляю. Так вот, на девушек, подобно двум подругам моей ненаглядной, она вовсе не походила, и была, как бы это скромно не звучала намного усерднее и даровитее.
Я все поражался ее смелости или недальновидности в том, что она впустила незнакомого и неизвестного мужчину в свою квартиру, притом, что была в помещении абсолютно одна. Я не мог понять, что это такое, вера ли в человеческую добродетель, бесшабашная смелость или сомнение в том, что я хоть как-то могу причинить ей неприятности. Я рассказал ей о своих думах, но она лишь добродушно рассмеялась. Я сделал вывод, что она просто жалела меня. Я посмотрел в большое зеркало и сам убедился в правоте своего суждения: предо мной предстал испуганный, худой, бледный, с ввалившимися щеками и глубокими тенями подросток, с нездоровым взглядом и трясущимися руками. Я был похож на испуганного зверька. Куртка моя была испачкана, она решила, что это следствие падения от столкновения с преступником, эта была некоторая правда, ботинки выглядели как куски весенней грязи, а не как образчики обуви, джинсы не уступали обуви, лишь свитер, да ворот рубашки были еще ничего.
Когда она ушла на кухню, беспрестанно вздыхая и жалея о сапоге, а также о колготках, которые она заранее показала: на коленки колготки разошлись, а на коже, где было прорвано, виднелась ссадина,- я вошел в зал. Зал был продолжением квартиры уюта и благополучия, в нем чувствовалось женская простота и удобство. Я увидел фотографию, где моя знакомая стояла в кругу семьи, обнимала какого-то мужчину, видимо отца, женщину, видимо мать, а также возле нее стоял мальчик, лет двенадцати, видимо брат. Я почувствовал тоску по своим родным: отцу, ненастоящей матери и младшей сестре и брату. Рядом была другая фотография, где та же самая знакомая стоит и обнимает какую-то светлую девушку, видимо, то была ее подруга, проживавшая здесь же. Я делаю выводы, основываясь лишь на моих рассуждениях, наблюдения и воображениях, которые тут же являются не совсем здоровому разуму, так что не обвиняйте меня во вранье, если что-то я сказал не так.
Я должен описать этот зал, чтобы вы представили детали квартиры молодой студентки во всей ее наглядности. Во-первых, стол, простой, деревянный и толстый, на нем сгрудились книги, тетради, ручки и иные принадлежности учащегося человека; во-вторых, такой важный и естественный атрибут мебели, присутствующий почти во всех семьях страны, как телевизор, а может и не мебель, а техника, но я привык уже к нему как к мебели, поэтому описываю его именно так; в-третьих, диван, небольшой шкаф для вещей и для посуды, кресло, ковер на полу, занавески на окне. Не буду описывать различных плакатов, дешевых женских побрякушек, мягких маленьких подушек и растений в горшках, так как это требует детальности и времени, а я не расположен к этому занятию.
Теперь преступлю к описанию той, что стала меня жалеть в это утро, чего я давно уже не чувствовал и не ощущал в своей бродяжной жизни. Она была маленького роста, ниже меня почти на две головы, но невероятна бойка и весела. Улыбка как будто была ее необходимым атрибутом, как глаза и нос, и не сходило с нее почти все время. Верхняя губка была тонка, чуть коротка, лицо было чисто, светло, но подъято румянцем. Черты лица, как я уже и говорил, были верны и отточены, что придавало ей дополнительную мягкость, а не суровость, как бывает в некоторых дамах. Она была во взглядах до наивности проста, почти как ребенок честна, и все чувства в ней почти сразу угадывались, это сразу вызвало во мне смех, который я не мог так же скрыть, как и она свои чувства. Но мне нравилась эта черта, потому что от этого она была всегда свежа и неподдельна, являла себя всю и сразу, и никогда не надоедала. В решениях резка до безотчетности, прямодушна и не врала,- и как такое милое создание явилось в этот мир?
Вот, кажется и все, что я подметил в ней.
Я подошел к тому креслу, которое недавно описывал, сел в него и подумал подождать ее пару минут. Глубокий сон обуял меня как удар молота по голове, я даже и не заметил его, точно бездонную тьму, точно только закрыл глаза на секунду, чтобы их открыть сразу же, но их я не смог уже поднять. Я спал плохо, словно что-то тревожила меня, что-то, о чем я совершенно позабыл, что-то, что я должен был помнить и что являлось вещью до меня важной. Казалось, что это что-то, как назойливая заноса не давала о себе забыть, я знал, что должен помнить об этом, но что конкретно я не мог воспроизвести, словно стена, словно что-то препятствовало мне. И я мучался, и я страдал…
Я открыл глаза, был яркий день, я вышел на улицу, пока меня никто не видел и направился на остановку. Подошел к автобусной остановке, сел в эту «тарахтелку на колесах», которая зимой всегда холодная, а в жару всегда невыносимо душная, и тихо направился в дорогу. Солнце было теплым, казалось, что наступило лето, играли свои незатейливые трели весенние птицы, просыпающиеся от зимнего сна. В автобусе, к моему удивлению, никого не было, даже водителя, даже и кондуктора, собирающего деньги на билеты,- я был абсолютно один. Но меня это не волновала, конечный пункт меня так же не беспокоил, я просто ехал в сторону горизонта. Дорога была мягкой и до странности ровной, мне даже показалось, что я вовсе уже и не в своем городе, а где-то в ином месте. «Как будто за границу попал!»- подумал я тут же. Теплый свет распространялся среди облаков, тучной грядой распространившихся вдоль горизонта, попадая на яркие весенние листья, хотя в марте ветки деревьев были всегда пусты и сиротливы. А я все ехал и ехал, пока автобус не остановился возле какой-то поляны, здесь также был небольшой лес, пахло цветами, дул свежий и приятный ветер, летали пчелы, жуки, кузнечики, парили птицы, грачи и воробьи сидели на деревьях.
Я пошел по узкой дороге к лесу, и вышел к каким-то металлическим воротам, я со скрипом отворил их, прошел дальше и на чуть вздымавшемся чистом холме, покрытом только короткой зеленой травой и цветами, я увидел могильный камень. Я подошел и попытался прочесть надпись на нем, но у меня ничего не получалось, я стал оттирать камень рукой, пытаясь разобраться в надписи, которая мне явно не давалась по каким-то непонятным мне причинам, но ничего не получалось.
И вдруг я услышал внезапный шорох за спиной, и мне все сразу стало как-то уж очень просто и понятно. Я даже знал, кто стоит позади меня и касается своей доброй и теплой рукой моей головы, то была моя настоящая мама. Я не оборачивался, потому что знал, если я обернусь, то она навсегда исчезнет, испариться, пропадет, и мое сознание не воспроизведет его никогда и никогда не почувствует того блаженно-бредового счастья, что я испытывал именно в эту минуту. Она погладила меня по моим волосам, я улыбнулся.
И тут я только понял, что тревожило меня, что не давало мне покоя и какая именно стена препятствовало мне вспомнить это. Тревожило меня сознание, что я совсем позабыл об ней, я мучился этим и страдал, а стеной была моя неврастеническая пагубная болезнь, которая все ухудшалась тем, что я был морально и физически истощен. И почему я почувствовал,- почувствовал ясно и так ярко,- что это запечатлелось у меня на всю мою жизнь, как теплые слезы пролились на этот зеленый наст земли. Я же уже подозревал и знал, что это лишь припадок сна. Я не мог с ней заговорить, сказать, как мне больно сознавать, что ее нет рядом со мной, что мир обрушился на меня и доверять никому я теперь не смогу, что я устал, как человек, как молодая душа знать, что я один на белом свете. А она все тихо была рядом, молчаливая, добрая и всепрощающая, как сама природа, как что-то высшее и недосягаемое, чистое и в то же время простое. И рядом с ней я вдруг становился лучше, добрее, и осознаннее этого, меня влекло всех простить, всех полюбить и дать второй шанс, я как будто знал, что это правильный путь.
Я открыл глаза, я сидел на том самом кресле, что покинул когда-то в своем сне, подле меня стояла Марина, которая держала в руках мокрое полотенце. Она протянула его ко мне и начала вытирать мне мою разбитую губу, я не ничего ей не сказал, а только смотрел и удивлялся, как ее глаза похожи на ту, что я люблю всем своим сердцем, как у нее прекрасны губки, как кожа и тело ее меня привлекают. Она была рядом и даже не стеснялась моего откровенного взгляда, я бы сказал даже вызова, она смотрела на меня так же чисто и бескорыстно, как и до этого, жалость была в ее взоре.
И я все думал, как она прекрасна, как тихая заводь, как мир и блеск, как весна и счастье, и я притянул ее лицо к себе. Я чувствовал ее аромат, какой-то по-домашнему сдобный и сладкий, наши губы сплелись, я потерялся на время, расплылся в ее красоте и собственной неге. Она не отталкивала меня, не роптала, не жаловалась и не сопротивлялась, и мне казалось, что я мог сделать все, что мне только вздумается с ней. Нет предела тому удовольствию, плотскому, дикому, что я испытал, это было для меня как будто что-то новое, необычное и радостное. Я уже снимал с нее ее опрятную кофточку, такую же, как и она сама, трогал и проводил между пальцев шелковые нити ее темных волос.
11.
И вновь я очнулся, уже в третий раз. Я сидел все так же на злосчастном кресле, был один, Марина все так же была на кухне и все беспрестанно жаловалась на то, что ее каблук сломан. Прошло всего минут десять, как я забылся сном, в окне еще было холодное утро десяти часов. На меня снова обрушилось отчаяние сильное и подавляющее, казалось, нет от него спасения. В голове гудело и болело неимоверно, тело мое было полностью разбито, а меня все вело куда-то прочь. Но куда? Я и сам этого не знал.
Мне стало до тошноты отвратно, грудь снова начала жечь испепеляющим огнем. Я тихо, но быстро встал, оделся, пока моя Марина рылась в пакетах и аптечки, поставив при этом чайник на газовую плиту, а потом вышел в подъезд, прошел вниз три пролета и зашелся неистовым кашлем, который сдерживал на протяжении всего тайного бегства. Я многого не помню, все было, как будто я вообще не просыпался, но я оказался на улице, шедшим куда-то в город.
Меня знобило, меня так и трясло всего, я отключался сознательно на какие-то неясные промежутки, но тут же внезапно, как будто был пьян, приходил в себя, но уже не понимал где я и что я. И что влекло меня, что вело меня вперед? Какая цель сейчас предстала моему предательски слабому рассудку? Желал ли я спасения, желал ли я защиты, а может простого понимания и совета?! Я неуверен. И снова слова участкового пришли мне на память: «Надо принимать удары судьбы смело, а не жаловаться на то, что тебя незаслуженно обидели, кто так поступает, тот действительно силен!» Философ-полицейский, как это все-таки смешно и несообразно, это диссонирует, контрастирует и не соответствует реальности. Пусть может книгу напишет, если есть в нем тяга к рассуждениям, было бы неплохо! Но все же смешно и дико!
Значит, я ни куду не стремлюсь, ничего не желаю, а просто-напросто бегу, боюсь и прячусь, как самый жалкий страшащийся человек. В этом что-то есть, в этом есть какая-то правда, но и она вдруг выветривается из моего сознания. Куда, зачем, что, где? Все вопросы как пустой звук и лишь единственная мысль цепляет меня – это она. Где она, что с ней, почему она не приходит, когда я ее зову, когда мне действительно плохо, и кажется что смерть уже ходит за мной по пятам?!
Увидеть хоть бы в последний раз ее, услышать бы ее голос, посмотреть вновь в эти бездонные притягательные глаза. Я снова внутренне взываю к тебе, жажду тебя, прошу явиться, мой ангел! Пожалей меня и приди, спаси от безумства и одиночества! Но ты не идешь, и я не чувствую, что ты слышишь меня. Я один, один, один…
Я на секунду очнулся, осмотрелся по сторонам, зашелся кашлем. Я был в средней части города, возле меня ходили люди с пепельно-серыми физиономиями, все занятые и равнодушные. Ну почему из вас никто мне не поможет? Задался я вопросом, но ответа я таки не дождался.
Я почувствовал горечь, а потом злобу и какую-то ненависть, она появилась воне внезапно, я ее даже и не ожидал. Я злился на всех тех, кто просто проходил около меня, злился на свое бессилие и на нее. О боже, как мог я иметь хоть одно негативное чувство против своей царицы и Афродиты, я ничтожество и самое падкое существо! Но тогда я самопроизвольно вдруг представлял, как она ходит в школу, кушает, спит в теплой постели, обнимает дорогих ей людей и беспрестанно общается со своими подругами-дурами,- и простить ей это я не мог. Я все повторял, что она даже и не вспоминает обо мне, что ей хорошо, вольготно, возможно, даже приятно, что я покинул ее наконец-то. Когда мне неимоверно плохо, гадко и отвратительно, когда я стою и чуть ли не падаю от бессилия, она развлекается и радуется жизни. Пусть так, размышлял я, тогда мне ни к чему стремиться, ни к чему идти вперед! Я почувствовал детскую обиду, жалость великую к себе. И мне уже хотелось самому себе как-нибудь навредить, только потом, чтобы жалеть себя же еще более.
Но тут я почувствовал, что силы мои истощены, и мне стало невыразимо страшно, страшно за себя впервые отчетливо и ясно. Началась паника, паника моего мозга, который включил функцию самозащиты. Но, увы, уже было поздно, я пришел к своему пределу.
Чего я ищу и чего я алчу в жизни этой? В данный момент я искал спасения, искал ее, как ознаменование моей последней надежды на выход из тьмы, алкал самой жизни и того же покоя, какой был когда-то давно. Но все это лишь я желал, но ничего из этого так и не приходило. И я в последний раз крикнул, но на деле это оказался лишь слабый шепот в омуте каждодневности: «Любовь, моя Люба! Прейди ко мне!» И только шум шагов, да звук останавливающихся автомобилей был мне ответом.
Меня одолел кашель, я упал на тротуаре, упал на колени и начал кашлять, закрывая рот руками, никто ко мне не подходил, не спрашивал, как тогда старушка: не нужна ли мне помощь? Все были палачами, слугами равнодушия и психологии масс.
Быстрей бы конец, быстрей бы уже то, чего все боятся. Мне плевать на все, я отказываюсь благоговеть перед наступающим, отказываюсь покоряться! Я бунтарь, как и все молодые, я не приемлю простых и общеизвестных правил, ведь даже там, в метафизике, наши люди пытаются установить их, а я не буду, я не буду верть в их глупые предположения! Пусть будет, что будет!
И когда я только подумал об этом, я упал на правый бок, к ногам какого-то чиновника, который от неожиданности отскочил, и голова моя приняло положение жалкое и удручающее. Я снова почувствовал слезы, а впереди увидел наконец ее!..
Она шла, как сотканная из света, богиня сошедшая с небес, одетая как обычно, но выглядящее как ангел! Так вот кто меня поведет к небесам? Иного я бы и не пожелал, ну, может еще бы мать свою родную увидеть, а также и сестру, но дарованному коню в зубы не смотрят…
Но вдруг она приподняла меня, я чувствовал, что тело мое мучают конвульсии, ее теплые руки были настоящими, да и сомнений в том, что она сон вдруг как-то сразу пропали, я вновь явился на улицу, на тротуар, где все прохожие хоть на чуть-чуть и останавливались от любопытства, но все так же далее продолжали свой путь. И мы вдвоем, в потоке бесконечном людском, как будто на островке взираем друг на друга. Она присаживается на колени, чтобы видеть мое изможденное лицо, обвивает его своими тонкими руками и все глядит и глядит. Что-то пытается говорить, но губы ее вдруг искажает гримаса страдания, она не выдерживает и начинает проливать свои драгоценные слезы. О, как они беспечно льются! И из-за кого, из-за меня?! Мне дорого они дались, но как-то все равно приятно, как будто душу мою они излечивают и дают надежду.
Я не слышу ничего в округе, не знаю, что она пыталась мне сказать, кажется, она старается меня приподнять и увести куда-то ей это не удается, я совсем не могу управлять своим телом. Тогда она просит кого-то, ее слушаются, ей помогают, и я уже на скамейке. Она звонит куда-то по сотовому телефону; помогавшие,- мужчина с женой и какой-то молодой человек,- печально смотрят на меня, и они меня жалеют. Теперь мне не кажется, что их лица пепельного оттенка, нет, теперь они явно и без сомнений похожи на людей, как все-таки чудно! Я даже радуюсь своим новым наблюдениям. Улыбка моя не трогает их, они все так же страдальчески-жалеющи взирают на меня. Но вскоре и они вливаются в общий поток, об этом просит их она, моя Любовь. Теперь она гладит своей нежной и теплой ладонью мои волосы на лбу, и так же страдает, как и до этого. Слезы не льются, их заменила какая-то суетливая деятельность. И тут она меня целует, целует своими чистыми приятно-округлыми губами мой лоб, впервые в жизни даря мне любовный поцелуй. И от этого мне хорошо, от этого я чувствую благодать, я словно в раю, я словно снова возвращаюсь к жизни, где мир вдруг стал подобен небесам.
Теперь я снова заснул, спал как-то по-особенному, трудно, тяжело, но приятно, с сознанием спокойствия и радости скорого бытия. Я не видел ни одного мистического сна, ни одной простой картинки, а только приятная темнота.
Я открыл глаза, и уже видел, что сплю в какой-то белой комнате, кажется, больнице. Рядом сидит моя неродная мать, которую я все время называю ненастоящей. Отца нет, но я чувствую, что и он здесь был недавно. Уже вечер, уже настал вечер. Я спрашиваю время. Моя бедная матушка поднимает свои уставшие от бессонниц глаза и тут же падает мне на грудь и рыдает, рыдает и рыдает… Я глажу ее по голове и спрашиваю еще раз время, она еле отрывается и говорит, что восемь часов вечера, следующего дня. Странно, я проспал почти сутки и даже не заметил этого, и почему-то мне все хочется снова заснуть.
И как я мог делать больно ей, той, что меня воспитала, и как я мог называть ее ненастоящей. Никогда не обижайте матерей, какими бы они для вас ни были, если они такие же, как и эта добрая и любящая вас женщина. Она мне родная и нет роднее на белом свете!
*** *** *** ***
Вот уже прошло три месяца, а я все нахожусь в больнице, обучаюсь на удаленном расстоянии с помощью Интернета, этому поспособствовал отец. Меня давно исключили из моей школы за появление в пьяном виде, а также брань, но я и этому рад, я бы не смог продолжить обучение, если на меня все время смотрели бы как-то недоброжелательно.
Отец и мама меня простили, и старались не напоминать о произошедших событиях, тем более, что волноваться мне уже было нельзя, здоровье сильно теперь меня подводит, а врачи все поражаются, как я выжил после таких испытаний. Я видел своего младшего брата Сережку и сестренку Анютку, они мне очень обрадовались, я им тоже. Я и забыл совсем, как безотчетно люблю их, забыл, что они все-таки те, кто надеется на меня. И ради них, ради мамы и папы я стал стараться быстрее поправляться, и это приносило им только счастье.
Я не хотел их огорчать, не хотел, чтобы они видели как я иногда, по вечерам, страдаю, мучаюсь от боли в груди. Доктор сказал, что это останется на года два-три, а может и на всю жизнь, смотря как я буду беречь себя. И я внутренне сам для себя решил, что как только выздоровею, стану снова ходить на тренировки, буду закаляться и заниматься полезными вещами, о которых у меня будет время поразмыслить.
Ко мне приходила и она, та, что спасла меня от смерти. И как все странно получилось, даже немного фантастически, хотя бы я и не хотел верить во все фантастическое, как делают многие наши обыватели. Она рассказала, как на протяжении всего времени, как я пропал, все время думала обо мне, все время была в тревоге, путалась в своих чувствах и все время молилась за мое благополучие. Разве остались уже такие искренно любящие девушки на земле? И как я счастлив знанием того, что эта любовь досталась мне! И в минуту сильнейшего душевного потрясения она говорила мне, что как будто слышала меня, что я якобы произношу ее имя и зову ее к себе. И голос, говорит, такой болезненный, уставший и одинокий, что ей все время не по себе становилось, сердце сжималось, и она почти переставала дышать, а все прислушивалась. И уже два дня сама меня искала по городу, так наобум, и к счастью нашла вовремя, проезжаю по улице, где я упал на автобусе. Она экстренно остановила «тарахтелку на колесах», выбежала на тротуар и подбежала ко мне. Остальное же вам известно!
О дружбе с ней, она мне ничего так и не ответила, лишь лукаво посмотрела и сказала: «Хочешь - дружи!» И ничего после этого так и не изменилось, я все такой же мнительный, впечатлительный и претенциозный, как и до этого, и думаю, что история с моей возлюбленной еще долго будет тлеть, пока не загорится! Но скорее бы…
В будущем я планирую закончить школу и отправится на обучение куда-нибудь в большой город, в столицу например, а может куда-нибудь и поближе. Суть в том, что я переборол свои страхи, и никогда больше не буду убегать от жизненных невзгод, прав был полицейский и надо встречать свою судьбу всегда смело, а не стараться забыть все в безумстве и обидах.
Ко мне приходили и сотрудники полиции, которые вновь выставляли меня в розык, им я поведал об убийстве, свидетелем которого нечаянно стал, но мне ответили, что по этому делу давно все известно и даже возбужденно уголовное дело. Виновные привлечены к ответственности. Я спросил, а как им-то стало известно о случившемся, они ответили, что жена этого убийцы Ивана, та, что ночевала с детьми, вызвала сотрудников, как только увидела труп. Она очень испугалась, да и Семеныч, который был там, стал свидетелем, он убедил и Ивана явиться с повинной.
Марину я нашел как-то через социальные сети в Интернете, и мы время от времени переписываемся. Она очень удивилась моему исчезновению, но спрашивала все время о моем здоровье и желала удачи. А также беспрестанно, и каждый раз, извинялась за свое тогдашнее поведение, ругалась на грабителя и жаловалась на сломанный каблук.
В общем, все шло, как и должно идти в жизни: я существовал, общался и встречал новые дни. Но поиск в судьбе моей продолжается, если не сказать, что только-то и начинается, а желать счастья я так и не перестал, и уверен, что оно когда-нибудь меня поразит, а возможно и уже поразило!..
Ища и алча!
© Copyright: Ланре Салим Тен, 2013
Свидетельство о публикации №213011201368
Свидетельство о публикации №213011201368
Рецензии