Гуси-лебеди

Я помню чудное мгновенье:
Передо мной явилась ты,
Как мимолётное веденье,
Как гений чистой красоты...
А дальше... Дальше Мишка не помнил. Из всего выученного в его памяти задержался лишь этот небольшой отрывок. И это не мудрено, ведь эти всем известные строчки потому и врезаются в память, что на слуху у всех и каждого. Поэтому когда возникает такая необходимость, они сами всплывают в памяти. Также и у Мишки - из всего стихотворения он вспомнил лишь вышеуказанное четверостишье. Да и то перед носом у классного руководителя!
"Ну почему я? - думал четвероклассник, идя домой после школы и неуклюже глядя себе под ноги. - Могла она там, я не знаю, Пашка спросить или Лёху. Нет вот, надо обязательно - меня!"
Досаде мальчика не было предела. Самым печальным, по мнению Мишки, была его собственная непогрешимость: он вёл себя хорошо, руку не тянул, сидел, как говорится, тише воды ниже травы - иными словами, был абсолютно ничем не примечателен. Однако невдомёк ему было, что учителя уже давно научились определять степень готовности своих учеников по одному лишь взгляду на них. И хотя Лёха с Пашком были, как считал мальчик, кандидатурами, гораздо более подходящими, чем он, но, видимо, ихний вид отсутствия знаний не выдавал.
"Очередная два! Спасибо Валентине Петровне и тем отличникам, которые сидят, как крысы, и товарищам не помогают!" - причитал про себя мальчуган.
Если бы не они, не шёл бы он сейчас один, в испачканных ботинках и брюках, с криво напяленной шапкой, с полурастёгнутым портфелем, а шёл бы в компании своих друзей-одноклассников. К сожалению, внешний вид мальчика изменений бы не претерпел.
День выдался пасмурным и грязным. Последнее раздражало больше всего, но жаловаться никто не спешил: такая погода типична для марта-месяца. Переход от ледяной зимы к знойному лету всегда проходит скверно: сырая послеосенняя листва смешивается с только что пробившейся травой, огромные мутные лужи кишат  разносортным мусором, на местах бывших сугробов - жалкие полуживые скопления снега, наполненные водой и грязью; наконец, липкий, вязкий песок - вот во что перетекает холодная озорная зима. Это как раз те самые дни - дни прощания с морозным сезоном - когда можно воочию наблюдать следы ещё недавнего присутствия всем известной чародейки. Но скоро в дело вступит дождик. А уж тогда, считайте, пропала зимушка-зима на целый год, а всё, что от неё осталось - многочисленные болота да водоёмы в уличных дворах. По этим водоёмам Мишка и шлёпал, не замечая абсолютно ничего.
Он шёл по грубо заасфальтированной дороге едкого чёрного цвета, выводившей на старенькую зажатую во дворах детскую площадку. Сейчас на ней не было ни души, так как мало кому из шалунов-детей доставляло удовольствие резвиться под нещадно льющимся дождём. Единственные, кто был вынужден молчаливо стоять и мокнуть - угрюмые, обветшалые, старого образца 9-ти этажки, неплотным кольцом обступившие "игровой" периметр, словно занимая круговую оборону, да деревья, расположенные парами по разным местам условного круга.
"Вздумалось этому Пушкину про какое-то мгновение писать! Ересь какая-то получилась! Сочинял бы про дождь лучше! Я бы это точно выучил," - подумал мальчик, глядя на картину, упомянутую выше, и шаркая пошёл дальше. Для себя он мысленно решил: с солнцем русской поэзии для него покончено, потому как надо стихотворения простые писать, легко запоминающиеся, а вовсе не про "мимолётное виденье" и "гения чистой красоты", которые ничего, кроме двоек, не приносят.
Для парнишки такое было в порядке вещей: превращать в яркий негатив всё то, что не приносило яркого позитива. Подобное мировоззрение является нормой у всех детей, но у Мишки это была самая яркая черта из всех, составляющих характер - если  одноклассники не давали списывать, он кидался на них с кулаками; когда учительница делала ему замечания или ставила плохие отметки, он её крыл последними словами. Классная его не любила, и было за что: в то время как Валентина Павловна считала, что надо работать, надо учиться, зарабатывать отметки, мальчик постоянно крутился, вертелся, болтал на уроках и там же играл в телефон, а после школы частенько всё своё свободное время тратил на беготню по уличным закоулкам. Однако больше всего педагога бесила Мишкина привычка постоянно отпираться от проступков, совершённых явно им. Всё это вкупе сводилось  к исписанному красными чернилами дневнику - для мальчишки, а для учительницы - к ханжескому прозвищу "Валька", которое прочно обосновалось в её классе и сил терпеть которое у неё с каждым разом оставалось всё меньше и меньше.
Важно сказать и о семье мальчика, чья жизнь вовсе не походила на Мишкину праздность. И дело тут было не только в отвратительной учёбе мальчика (хотя и это масла в огонь подливало): мать одна  воспитывала четвероклассника, при этом жили они вместе с бабушкой. Нетрудно догадаться, что всё материальное состояние сводилось к маминой зарплате и пенсии старушки. Но с каждым годом всего этого едва хватало, чтобы сводить концы с концами - с недавних пор мама устроилась на вторую работу, которая - увы - мало чем облегчала суровую российскую действительность. Многочисленные родственники пытались как-то помочь, предлагали дать взаймы, но женщина об этом и слышать не хотела. Она считала, что лучше уж жить, как живётся, чем быть кому-то обязанной. Пусть даже и родным людям.
В своей семье Мишку всё устраивало. Все её проблемы ему были, как говорится, до лампочки. Самое главное - им некому было заниматься. От бабушки он яростно отмахивался, а у матери между работами времени частенько не хватало даже на простой перекус. Никто не заставлял хорошо учиться, чем-то увлекаться и вообще никто ничего не прививал: папы у четвероклассника не было. "И слава Богу! - считал Мишка. - Мамы хватает." Почему так случилось, его, в общем, не особо интересовало: он жил праздно, беззаботно, сегодняшним днём. 
А день этот не принёс ничего хорошего. Начался он, как уже было сказано, с чтения, а точнее, с гуся по чтению. Но это оказалось лишь началом. Следующим уроком была математика, а незнание решения  выражения 2-го класа "семью восемь равно" потенциально означало "два". "Как такое вообще можно давать? - злился Мишка на Вальку. - Задачи с умножением нам ещё рано. Мы только примеры решаем, да и то кое-как!" Последнее было явным преувеличением, ведь весь класс уже давно такие задания щёлкал как семечки, и если кто и решал их "кое-как", то это был Мишка. Даже Пашок с Лёхой были менее беспомощны в этой области. И от того на душе было ещё паршивее!
"Написали же они! Слыхал я их постоянные перешёптывания - точно всё решили! Могли бы и помочь!" - мысленно причитал ученик. И хотя за весь урок мальчик ни разу к ним не повернулся, его это не волновало. "Они - друзья, а значит, должны помогать," - подвёл Мишка итог давно минувшему уроку.
Самостоятельная прошла. Также как и мальчик - игральную площадку. Но осознание будущей пары прочно вцепилось в детское категоричное сознание и уходить не желало. Тем более, что это будет уже третья, так как после математики ему прилетела ещё одна "птичка" (как называл Мишка свои плохие отметки), но на этот раз за дело - такое, которое расславило его на весь класс.
Всё случилось достаточно быстро: на последней перемене, когда оставался всего лишь навсего один-единственный урок - природоведение, по которому, как всегда, ничего не задали, он случайно ударил одну из своих всезнаек-одноклассниц. Просто хотел выйти из класса, распахнул толстую деревянную дверь - и со всего маху заехал стоявшей за ней девочке по лбу. У той на месте удара сразу же возникла огромная пухлая шишка. Этим бы всё и обошлось, не потребуй всезнайка совершить обыкновенный в подобных ситуациях жест вежливости. Иначе говоря, простых человеческих извинений. Но виноватым себя Мишка не счёл. "Чё она под дверью забыла? Нечего было лезть!" - отрезал парнишка и пошёл дальше. Вот только мальчик не учел одного:  девочки по большей части мало того что всезнайки, так ещё и страшные ябеды.  А потому за оставшиеся 5 минут перемены о его поступке узнала Валька, которая и престыдила Мишку перед всем классом. Для самолюбия мальчика этот удар оказался сокрушающим: над ним смеялись абсолютно все, а классная ему ещё одну пару за поведение вкатила и замечание напоследок написала. Но хуже всего - его заставили извиниться. ИЗВИНИТЬСЯ! Мальчик считал, что это - самый настоящий позор. "Она, значит, стоит где не надо, - причитал Мишка. - а я виноват?" Однако признавать ошибки - настоящее мастерство, доступное далеко не каждому.
"Надо было заболеть! - подумал Мишка. - Сьел бы грифель от карандаша и дело в шляпе!" Мальчик знал, о чём говорил: метод был проверен им ещё во 2-ом классе.
"Ну ладно! Сейчас приду домой, включу мультик какой-нибудь и всё забуду!" - решил четвероклассник, войдя в широкий проём между двумя доживающими свой век хрущёвками. Перед ним открывался довольно-таки типичный для городского ландшафта вид: очередная шершавая, несчётно перекрашенная, сырая детская площадка (тоже пустая), рядом - узкая замощённая тропинка, ведущая к широкому проему, а дальше - очередная дорога, очередная площадка и низенькая арка - переход на оживлённый, кипящий проспект. Пройти всё это - и к дому мальчика рукой подать. От осознания последнего Мишка ускорил шаг, но тут же мгновенно застыл на месте:  ноги буквально приросли к мокрой земле, омываемой грязной, лужной водой, которая уже начала проникать в ботинки мальчика.
Прямо перед ним, на расстоянии нескольких десятков метров, в упомянутом проёме шла причина его главного несчастья - опрятная, чистая, с аккуратно заплетёнными косичками всезнайка, а рядом - её спутница, такая же отличница. Обе девочки о чём-то весело болтали, беззаботно смеясь, и, казалось, дождь их не особо тревожил: наивные детские впечатления от очередного учебного дня не позволяли такой мелочи, как ливень, забраться в ихние тяжёлые доверху наполненные примерами и упражнениями головы. Ученицы шли спокойно и непринуждённо, их яркие разноцветные плащи будто осознанно дразнили этот хмурый, сырой, недовольный день своей праздностью и ликованием; блестящие портфели мягко подпрыгивали в такт детским шагам, а на кончиках косичек той самой "обиженой" всезнайки покачивались игривые фиолетовые банты. Назад они не смотрели и мальчика не видели, зато Мишка с них глаз не сводил.
Он видел и их радость, и их беззаботность, и их искреннее, живое веселье, и внутри у него вспыхнула злоба: "Хорошо тебе, хорошо? - кипело в душе мальчика. - Конечно, когда всем плохо, тебе хорошо, дура, блин! Извиняться она заставила! Что, понравилось?! Здала ты меня тогда... Но ничего: сейчас не здашь! Сейчас я перед тобой так извинюсь, так извинюсь, что...!" И с этой мыслью в ушах у Мишки зазвенело, а мелькавшие разноцветные плащи вдруг окрасились кроваво-крассным. Он стремительно рванулся вперёд, туда, где шли эти всезнайки. Её надо было проучить. На самом деле, с него хватит: пусть забирает весь свой негатив со своими извинениями.  Думать надо было, считал Мишка, прежде, чем с ним связываться. В этот момент разум, как убыточный квартирант по требованию хозяина, полностью освободил сознание мальчика, уступив место такому страннику, как эмоция.
Девочки уже вышли к проспекту, когда Мишка нагнал их. Сперва он со всей силы пихнул надоевшую ему зазнайку, после оттолкнул её спутницу, да так, что та не устояла на ногах. Для учениц такое было как обухом по голове: они не понимали, почему и за что их толкнули. Но Мишке было всё равно, понимают они или нет. Он принялся за ту, что была виновата во всех его проблемах. Собравши всю свою ярость, мальчик толкнул её ещё раз, затем ещё и ещё. Странно, что девочка так и не упала, ведь мальчик был, по меньшей мере, в два раза сильнее. После третьего толчка она обернулась. Увидев и узнав "гуся" (так мальчика подразнивали одноклассницы), она хотела было что-то сказать, но очередной толчок напрочь отбил это желание.
"Ты что делаешь? - вопила сзади её подруга. - Хватит! Мы всё расскажем!" Но мальчик не унимался. Поняв, что глупо и однообразно постоянно толкать, он буквально вцепился в этот вечно раздражающий его портфель.
"Отпусти! Отстань! Да чего ты привязался?!" - вопила надорванным голосом всезнайка, чей портфель теперь висел на одном плече.
"Тебе ещё не так паршиво! - злорадно подумал Мишка. - Вот тебе напоследок!" И с этой мыслью мальчик сорвал с одноклассницы шапку, из под которой выглядывали аккуратно убранные косички, и выкинул в близлежащую урну, доверху наполненную окурками и гниющими сигаретными пачками.
Лицо девочки вмиг приняло багровый оттенок, рот сузился, глаза покраснели. А через секунду из них брызнули слёзы. Горькие, палящие, отчаянные слёзы. Её раздирающий плач раздался на весь проспект, на всю округу. Рыдания маленькой школьницы оглушали, её рёв проникал в самые глубины сердец проходящих мимо людей. И те останавливались, чтобы посмотреть на происходящее, и видели маленькую девочку, её подругу и 10-ти летнего худигана, со злорадством проносящегося мимо учениц. Подошедшая к ним женщина средних лет с каменным выражением лица наблюдала за мальчишкой, а вдогонку прокричала: "Как не стыдно? Ты что, негодник, делаешь? А ну-ка, вернись сейчас же!". Остановившиеся прохожие стояли в нерешительности, не понимая, чем могли бедные девочки заслужить такое бесчеловечное обращение.
А Мишка убегал всё дальше и дальше. Он шустро преодолел пол проспекта и вышел к его окрайне. Там люди на него уже не смотрели. Просто никто не знал, что он сделал - в их глазах мальчик был обычным четвероклассником, на душе которого после всего сделанного образовалось некая легкость: пусть общая ситуация и не изменилась, но теперь всезнайке было также плохо, как и ему, а это не могло не радовать. Он перешёл дорогу, поздоровался с каким-то приятелем и ушел прямиком во дворы. Через минуту Мишка был уже дома.

Вечером к квартире, где жил мальчик, раздался телефонный звонок. Обычно в это время звонила классная, дабы рассказать маме о проступках ученика и немножко её престыдить. В этот раз Мишка сидел у себя в комнате и занимался своим обычным делом - притворялся, что чем-то занят. Звонок он слышал, но важным не счёл. Трубку взяла мама.
-Да. Что?
Минута молчания.
-Я...Я даже не знаю, что сказать...Прошу прощения...Я понимаю, что...Ради Бога, простите! Я поговорю с ним... Извините ещё раз! До свидания!
Мама повесила трубку, а через секунду вошла в комнату мальчика.
Тот сразу понял, что что-то случилось. Лицо у матери было суровым, каменным. Такого выражения мальчику видеть ещё не доводилось. Она закрыла дверь и устремила свой строгий, всепроникающий взгляд в глаза мальчугана. От этого Мишке сразу стало не по себе: светло-зелёные материны глаза пытались просверлить его насквозь.
-Что случилось? - первым рискнул подать голос мальчик и тут же поплатился за смелость.
-Что случилось? ЧТО СЛУЧИЛОСЬ? Это я тебя хотела спросить, что случилось? - заорала мама, да так, что бабушка в соседней комнате аж подпрыгнула. - Как ты вообще посмел? Ты скажи, что они тебе сделали?
-К-к-кто? – заикаясь и не осознав сперва, о чём речь, промолвил Мишка.
-Синицына с Петровой. Хотя нет, правильно будет сказать, лишь Синицына. Потому что именно она пришла сегодня вся зарёванная и только сейчас рассказала своей маме, что ты с ней сделал!
И тут горе-ученик всё понял. Но решил, что выкрутиться ещё можно:
-Я же...  - начал он, но очередная порция маминого крика опередил.
-ХВАТИТ ВРАТЬ! Ничего кроме этого ты не знаешь и не умеешь!
-Неправда, - буркнул Мишка.
-Что?
-Ничего.
Некоторое время они молчали. Мальчик тупо повесил голову и смотрел в пол, мать не сводила с него своего напряженного, испытывающего взгляда. По всей видимости, она тщательно обдумывала, что же делать. Спустя пять минут она произнесла слова, глубоко отпечатавшиеся в мишкином сознании:
-Я понимаю, ты рос без отца, а я не уделяла тебе должного внимания из-за этой вечной работы. Это моя вина. Прости меня.
На секунду Мишке показалось, что всё закончилось, но в следующее мгновение её речь продолжилась:
-Но это не даёт тебе никакого права вести себя, как вздумается! От того, что ты своих гусей в чистое озеро выпускаешь, они лебедями не станут!!! А вода портиться! Понимаешь?
Мальчик заторможенно кивнул, хотя мало что понимал.
-Знаешь, что пугает меня больше всего? Твой отец поступал точно также. Ему всегда было легче скинуть всё на других, чем нести это самому. И ты знаешь, где он теперь! А я-то надеялась, что ты будешь другим.
Мишка неожиданно всё понял. Абсолютно всё. Он поднял вяло опущенную голову и с прозрением уставился на маму. Его отец уже 15 лет сидел в местах лишения свободы. И выйти оттуда ему навряд ли суждено. От осознания  этого с мальчиком что-то случилось: внутри всё как будто сжалось, на душе стало невыносимо горько, а на глазах выступили слёзы. Мама всё это видела, но, наблюдая душевным состоянием сына, говорить продолжила:
-Теперь у тебя будет новая жизнь: я ЛИЧНО займусь твоим воспитанием, буду с тобой уроки делать. И ещё - ты переходишь в новую школу.
-Как? С завтрашнего дня? - странным, не своим голосом спросил Мишка.
-Очень просто. Со следующего месяца, - успокаивающе ответила мама.
-Ладно, - пролепетал ученик, уставившись себе в ноги.
Теперь он окончательно всё понял. Он отложил мозоливший глаза, ненужный учебник по математике и полностью погрузился в обычный, неведомый доселе детский плач. Слёзы медленно струились по его щекам, и от них во рту был горький привкус соли.
Мама ещё немножко постояла, затем неспеша повернулась, открыла дверь и уже собиралась оставить сына наедине с совестью, как вдруг обернулась и каким-то особенным голосом произнесла:
-Пока я не забыла: пожалуйста, до конца марта исправь двойку по чтению. Всё-таки не гоже, что ты не знаешь ни одного стихотворения моего любимого поэта.






21.08.12-10.11.12